Первые искры

К вечеру, остановившись на короткий привал в тени небольшой рощи, Зор заметил его. Камень. Он лежал у корней дерева, частично скрытый опавшей листвой. Это был не просто обломок. Это был кусок кремня, но обработанный иначе. Сколы на нем были более грубыми, форма – примитивнее, чем у их собственных рубил, но это, без сомнения, был артефакт. Рукотворное орудие.

Зор поднял его и молча протянул Торку. Впервые за весь день их взгляды встретились без открытой ненависти. В них отразилось одно и то же – холодное, тревожное чувство. Угроза перестала быть абстрактным дымом на горизонте. Она обрела вес, форму и острые края. Торк взял камень, взвесил его в своей огромной ладони, провел большим пальцем по грубой режущей кромке. Он презрительно фыркнул – их орудия были лучше, острее. Но сам факт существования этого камня здесь, так далеко от их дома, менял все.

Когда сумерки начали сгущаться, они почувствовали его – сильный, отчетливый запах дыма, смешанный с едкой вонью нечистот и прогорклого жира. Вскоре они услышали и звуки: резкий гортанный крик, который не принадлежал ни одному известному им зверю, сухой треск ломаемой кости и неразборчивый, низкий гул множества голосов.

Их движение изменилось. Теперь они действовали почти как единое целое, подчиняясь общему инстинкту самосохранения. Торк инстинктивно пригнулся к земле, его мощь превратилась в бесшумную, смертоносную грацию хищника. Зор, как его тень, указывал ему путь, используя складки местности, игру света и тени.

Они достигли вершины невысокого, поросшего густым кустарником холма. Отсюда открывался вид на небольшую, скрытую от посторонних глаз долину. Они легли на землю и медленно, сантиметр за сантиметром, поползли к краю. Торк осторожно раздвинул ветви.

Внизу, вокруг огромного, небрежно сложенного и яростно горящего костра, кипела жизнь. Десятки темных, коренастых фигур – их было больше, чем всех взрослых в племени Зора. Они были шумные, агрессивные. Их лагерь представлял собой грязное, хаотичное скопище из шкур и объедков. И в центре этого хаоса, освещенные пляшущим пламенем, они увидели то, от чего кровь застыла в их жилах. Они увидели не просто чужаков. Они увидели других людей.

Глава 71: Другие

Торк медленно, с осторожностью зверя, раздвинул ветви кустарника. Перед ними открылся вид на долину.

Первое, что ударило по ним, был не вид, а хаос звуков, света и запахов. В центре долины ревел огромный костер, пожирая целые стволы деревьев. Его ненасытное пламя взметалось высоко в темнеющее небо, отбрасывая на скалы дикие, пляшущие тени, которые корчились, как живые чудовища. Воздух был густым и тяжелым, наполненным громкими, гортанными криками, резким, лающим смехом, звуками ударов и пронзительным визгом. Запах горящего дерева смешивался с невыносимой, тошнотворной вонью нечистот, гниющей плоти и застарелого пота.

И в этом круге света, в этом аду, двигались они. Десятки темных, коренастых фигур, снующих без всякого порядка. Это была не группа, а кишащая, беспокойная масса.

И Зор, и Торк, как по команде, резко отпрянули назад, ветви бесшумно сомкнулись перед ними. Они лежали на прохладной земле, тяжело дыша, их сердца стучали в унисон, заглушая все остальные звуки. Шок от увиденного на мгновение стер всю их вражду, как волна смывает следы на песке. Торк, который шел сюда с мыслью об убийстве, был ошеломлен их количеством. Зор, который шел сюда с жаждой познания, был напуган их сутью.

Преодолев первый ступор, Торк, подчиняясь инстинкту воина, снова осторожно выглянул из-за укрытия. Его мозг начал работать, сканируя, оценивая, взвешивая угрозу. Он попытался сосчитать взрослых самцов. Десять, пятнадцать, двадцать… он сбился. Их было просто слишком много. Больше, чем всех мужчин, женщин и детей в их собственном племени. Осознание того, что прямая атака – это не просто провал, а мгновенное, бесславное самоубийство, ударило его, как удар дубиной.

Они были крупнее. Не все, но многие – с более широкими, чем у него, плечами, толстыми шеями и тяжелыми, нависающими надбровными дугами, которые делали их лица похожими на каменные маски. Но самым странным и пугающим в их облике были челюсти. Они были невероятно массивными, почти квадратными, выдающимися вперед. Когда один из них зевал, Зор видел огромные, плоские, как жернова, коренные зубы, созданные не для разрывания мяса, а для перемалывания чего-то очень твердого – кореньев, стеблей, орехов. У самых крупных самцов, включая вожака, ото лба к затылку тянулся высокий костный гребень, скрытый под густой шерстью, – такой Зор видел только у огромных обезьян в лесу.

Они ели принесенного кабана, но делали это почти с отвращением, больше внимания уделяя каким-то жестким клубням, которые они с хрустом разгрызали своими мощными челюстями. Мясо для них было, похоже, лишь редким дополнением, а не основой жизни.

Торк заметил это. Он видел их мощь, но это была другая мощь. Не сила быстрых рук и острого копья, а тупая, перемалывающая сила челюстей и жевательных мышц. Он смотрел на их вожака и видел не просто более сильного самца, а нечто иное. Существо, построенное по другому плану, для другой жизни.

Он рассмотрел их оружие. Тяжелые дубины, грубые копья – почти необработанные палки с кое-как привязанными веревками из жил осколками камня. Он почувствовал укол презрения к качеству их орудий, но его тут же сменил холодный страх от их количества. Копья и дубины валялись на земле, ими небрежно жестикулировали, на них наступали. Это была не ценность, которую берегут. Это был расходный материал.

Взгляд Зора был устроен иначе. Он смотрел не на мышцы, а на образ жизни, ища не силу, а слабость, которая неизбежно скрывается за ней. И он ее нашел.

Их огонь был символом их сути. Он горел яростно, но небрежно. Искры летели во все стороны, поджигая сухую траву у края лагеря, на что никто не обращал внимания, пока пламя не подбиралось слишком близко. Они не хранили огонь, они его тратили. Эта расточительность говорила Зору об их полном отсутствии предусмотрительности. Они не думали о завтрашнем дне.

Порядка не было. Зор видел, как вожак забирает себе почти всю тушу убитого зверя. Другие самцы дрались за остатки, как гиены. Самок и детей отгоняли от еды пинками. Не было ни ритуала дележа, ни заботы о слабых. Это была не группа, а стая, живущая по единственному закону – закону клыка и кулака. Он сравнил это с их собственным, пусть и хрупким, но порядком, где Лиа и ее Малыш получали свою долю одними из первых.

Их лагерь был отвратителен. Кости, ошметки шкур, экскременты – все было свалено в кучи прямо у жилой зоны, в теплом круге света. Это зловоние, должно быть, привлекало всех падальщиков и насекомых в округе. Они жили в собственном мусоре. Зор понял, что они сильны, но глупы. Их сила была направлена вовне, но разрушала их изнутри.

Они долго лежали в тишине, каждый переваривая увиденное. Затем их взгляды встретились в полумраке.

И впервые за все время их вражды в них не было ненависти. Лишь общее, мрачное, леденящее душу понимание.

Торк медленно, почти незаметно, покачал головой. Этот жест говорил больше, чем любой рык: «Мы не можем их победить». Это было молчаливое признание предела его силы.

Зор в ответ коротко кивнул. Его лицо было бледным, но в глазах застыла твердая решимость. Его кивок означал: «Я знаю. И с ними нельзя договориться». Это было признание бесполезности его любопытства перед лицом такой слепой, дикой жестокости. Они пришли к одному и тому же выводу, каждый своим путем.

Как раз в тот момент, когда они уже собирались бесшумно отползти назад, в лагере внизу произошла короткая, но яркая вспышка насилия. Один из молодых самцов, ослабленный или просто неосторожный, подошел слишком близко к куче мяса, которую охранял вожак. Вожак не рычал, не предупреждал. Он лениво развернулся и с чудовищной, отработанной силой ударил юношу тяжелой дубиной по ноге. Раздался отвратительный, влажный хруст ломающейся кости.

Юноша рухнул на землю с пронзительным, тонким визгом. Но никто в лагере даже не повернул головы. Вожак перешагнул через его корчащееся тело и продолжил есть. Раненый остался лежать на земле, цепляясь за свою раздробленную ногу, обреченный на медленную смерть от голода или от зубов гиен, которые придут на его запах.

Этот акт бессмысленной, будничной, почти ленивой жестокости окончательно определил природу «Других» для Зора и Торка. Это были не просто соперники. Это было нечто иное. Нечто, в чем не было места состраданию, порядку или будущему.

Глава 72: Чужой Порядок

Шок отступил, уступив место холодному, цепкому наблюдению. Лежа в своем укрытии на холме, Зор и Торк превратились в два набора глаз, жадно впитывающих каждую деталь жизни, кипящей внизу. Как раз в этот момент несколько охотников, сгорбленных под тяжестью ноши, приволокли в лагерь тушу огромного дикого кабана и с глухим стуком бросили ее на вытоптанную землю у костра.

Зор отметил про себя, как их тела двигались как одно, без суеты, как они загоняли зверя в узкую лощину, действуя как единый, смертоносный механизм. Это зрелище вызвало в его животе смутный, тревожный холод. Так охотится стая.

Но как только кабан был мертв, стая распалась. Каждый волк стал врагом другому.

Зор инстинктивно ожидал увидеть некое подобие дележа, ритуала, который, пусть и с боем, но установился в их собственном племени. Но ничего подобного не произошло. Вожак, гигантский самец, чья спина была покрыта густой черной шерстью, лениво поднялся. Он не спеша подошел к туше, презрительно оттолкнув ногой одного из охотников. Он обвел стаю мутным, безразличным взглядом, затем вонзил зубы в самый жирный бок кабана и одним чудовищным усилием вырвал огромный, дымящийся кусок мяса. Не делясь ни с кем, он отошел к своему личному месту у огня и начал есть.

Это был сигнал. В ту же секунду остальные самцы, как стая голодных гиен, набросились на то, что осталось. Началась яростная, отвратительная драка. Рычание, визг, укусы, глухие удары кулаков и дубин. Более сильные отгоняли слабых, вырывая куски прямо из чужих ртов. Самки и дети, держась на расстоянии, получали лишь то, что им удавалось украсть в суматохе или подобрать с грязной земли. Зор с внутренним содроганием сравнил это со своим племенем, где Лиа и ее Малыш по неписаному закону получали свою долю одними из первых. Он видел перед собой не племя, а клубок дерущихся за еду тел, первобытный хаос, где каждый был сам за себя.

Торк тоже наблюдал за этой сценой, и она вызывала в нем бурю противоречивых чувств. Сначала – укол смутного узнавания. Он видел в действиях вожака «Чужих» ту самую логику, которую он сам всегда исповедовал: сильный берет то, что принадлежит ему по праву. Это был его мир, его закон.

Но чем дольше он смотрел, тем больше это узнавание сменялось чем-то другим – неприятным, почти тошнотворным. Он видел, как вожак бьет дубиной по рукам молодого самца, посмевшего протянуть их к его куску. Он видел, как тот же вожак отшвыривает самку с ребенком, которая пыталась подобрать упавший на землю кусочек жира. В этом не было доблести. Не было даже простой демонстрации доминантности, как это делал он сам, утверждая свой статус. В этом была лишь тупая, бессмысленная, абсолютная жестокость. Это был не вожак, защищающий свое право. Это был тиран, упивающийся своей властью над слабыми.

Торк смотрел на этого гиганта и видел не образец для подражания, а уродливую карикатуру на самого себя. Это был он, но без капли сдерживающей чести или инстинктивной заботы о выживании стаи в целом. Это была его философия силы, доведенная до животного, отвратительного предела. И этот образ был ему ненавистен. Он нахмурился, его лицо омрачилось. Впервые он увидел, куда мог бы привести его собственный путь, и содрогнулся.

Зор, тем временем, переключил свое внимание на то, как «Чужие» используют огонь, и это лишь подтвердило его выводы. Они не использовали пламя для закалки копий. Их оружие было простым деревом и грубо оббитым камнем. Они не использовали его для осмысленного приготовления пищи, кроме как случайного обугливания кусков, упавших в костер. Они ели мясо сырым, разрывая его зубами и руками. У них не было и намека на керамику; воду они пили, приходя к ручью.

Огонь для них был не инструментом для созидания. Это была просто большая, теплая дубина. Они использовали его, чтобы отгонять хищников ночью и согреваться. Возможно, чтобы поджигать траву и гнать добычу во время охоты. Огонь для них был еще одной формой грубой силы, как мускулы или камень, а не источником знания, ремесла и новых возможностей. Зор понял, что они овладели огнем, но не поняли его. Это пугало его еще больше. Это была сила без разума, и ничего не могло быть опаснее.

С наступлением темноты хаос в лагере не утих, а лишь изменил форму. Вспыхивали короткие, яростные драки за место поближе к теплу. Вожак грубо спаривался с самками прямо на глазах у всех, не обращая внимания на их сопротивление. Не было ни признаков социального груминга, ни театра теней, ни починки инструментов при свете костра – ничего из того, что медленно, по крупицам, превращало их собственное племя из стаи в общину.

Зор и Торк лежали в своем укрытии и слушали эти звуки – звуки животной жизни, лишенной всякой структуры, кроме иерархии страха.

Они готовились к отходу под покровом ночи. Зор бросил последний взгляд на лагерь внизу. Он видел в них тупиковую ветвь эволюции. Силу без разума, которая в итоге сожрет сама себя. Они были опасны, как лесной пожар или наводнение, но в них не было будущего. Они не были единым целым. Это было похоже на временное сборище двух или даже трех мелких групп, объединившихся у большой добычи – туши огромного кабана, лежавшей в центре. Их объединяла не структура, а общий пир, и именно это временное единство делало их такими многочисленными и опасными.

Торк тоже смотрел вниз. Он видел не тупиковую ветвь, а угрозу самой сути того, что значило быть воином. Эти существа опошляли силу, превращая ее в уродливую, эгоистичную тиранию. Они были не воинами, а зверьми. И он, Торк, не хотел быть таким зверем.

Они снова встретились взглядами в темноте. Они пришли к общему выводу: с этими существами нельзя иметь ничего общего. Но причины этого вывода у каждого были свои. Для Зора они были воплощением хаоса, отрицанием разума. Для Торка – воплощением позора, отрицанием чести. И этот общий, но по-разному мотивированный вывод, стал первой, хрупкой нитью, связавшей их вместе против общего врага.