Первые искры

Зор резко остановился. Он издал тихий, шипящий звук, заставив Торка раздраженно обернуться. Не говоря ни слова, Зор указал не на тропу, а на верхушки акаций. Он приложил ладонь к уху, демонстративно прислушиваясь, и медленно покачал головой. Птицы молчали. Мертвая, неестественная тишина повисла над саванной – верный признак того, что где-то рядом затаился крупный хищник. Затем Зор опустился на корточки и указал на саму тропу. Прямо поверх бесчисленных следов антилоп виднелся свежий, огромный, как две ладони Зора, отпечаток лапы саблезубого тигра.

Зор указал в сторону – на каменистое плато, где камни и скальные выходы создавали сложный лабиринт. Путь через него был дольше и труднее, но там их шаги были бы беззвучны, а запах развеивался бы среди скал.

Торк замер. Его гордость, его инстинкт вожака требовали идти вперед, не сворачивая. Но воспоминание о проваленной охоте, когда он так же проигнорировал совет Зора о ветре, и этот неоспоримый, леденящий душу след на земле заставили его сжать челюсти. С глухим, полным ненависти рыком он резко свернул с тропы и начал подъем на плато, всем своим видом показывая, что считает это постыдной трусостью.

Их молчаливое противостояние продолжилось в движении. Они были двумя разными взглядами на мир, двумя разными наборами чувств. Взгляд Торка сканировал горизонт, выискивая движение стад или темные точки грифов в небе. Его ноздри ловили запахи на макроуровне – далекий запах воды или падали. Он был настроен на большую добычу и большую опасность. Зор же смотрел под ноги. Его взгляд выхватывал из хаоса мелкие детали: сломанную ветку, по которой можно было определить, кто здесь проходил; недоеденный плод, указывающий на источник пищи; направление ветра, которое он проверял, подбрасывая щепотку пыли. Он искал информацию. Они не говорили, но их действия были бессловесным диалогом. Торк указывал на далекое облако пыли, поднятое стадом. Зор в ответ указывал на следы гиен, ведущие туда же, – знак, что идти за стадом сейчас опасно.

К вечеру, остановившись на короткий привал в тени небольшой рощи, Зор заметил его. Камень. Он лежал у корней дерева, частично скрытый опавшей листвой. Это был не просто обломок. Это был кусок кремня, но обработанный иначе. Сколы на нем были более грубыми, форма – примитивнее, чем у их собственных рубил, но это, без сомнения, был артефакт. Рукотворное орудие.

Зор поднял его и молча протянул Торку. Впервые за весь день их взгляды встретились без открытой ненависти. В них отразилось одно и то же – холодное, тревожное чувство. Угроза перестала быть абстрактным дымом на горизонте. Она обрела вес, форму и острые края. Торк взял камень, взвесил его в своей огромной ладони, провел большим пальцем по грубой режущей кромке. Он презрительно фыркнул – их орудия были лучше, острее. Но сам факт существования этого камня здесь, так далеко от их дома, менял все.

Когда сумерки начали сгущаться, они почувствовали его – сильный, отчетливый запах дыма, смешанный с едкой вонью нечистот и прогорклого жира. Вскоре они услышали и звуки: резкий гортанный крик, который не принадлежал ни одному известному им зверю, сухой треск ломаемой кости и неразборчивый, низкий гул множества голосов.

Их движение изменилось. Теперь они действовали почти как единое целое, подчиняясь общему инстинкту самосохранения. Торк инстинктивно пригнулся к земле, его мощь превратилась в бесшумную, смертоносную грацию хищника. Зор, как его тень, указывал ему путь, используя складки местности, игру света и тени.

Они достигли вершины невысокого, поросшего густым кустарником холма. Отсюда открывался вид на небольшую, скрытую от посторонних глаз долину. Они легли на землю и медленно, сантиметр за сантиметром, поползли к краю. Торк осторожно раздвинул ветви.

Внизу, вокруг огромного, небрежно сложенного и яростно горящего костра, кипела жизнь. Десятки темных, коренастых фигур – их было больше, чем всех взрослых в племени Зора. Они были шумные, агрессивные. Их лагерь представлял собой грязное, хаотичное скопище из шкур и объедков. И в центре этого хаоса, освещенные пляшущим пламенем, они увидели то, от чего кровь застыла в их жилах. Они увидели не просто чужаков. Они увидели других людей.

Глава 75: Другие

Торк медленно, с осторожностью зверя, раздвинул ветви кустарника. Перед ними открылся вид на долину.

Первое, что ударило по ним, был не вид, а хаос звуков, света и запахов. В центре долины ревел огромный костер, пожирая целые стволы деревьев. Его ненасытное пламя взметалось высоко в темнеющее небо, отбрасывая на скалы дикие, пляшущие тени, которые корчились, как живые чудовища. Воздух был густым и тяжелым, наполненным громкими, гортанными криками, резким, лающим смехом, звуками ударов и пронзительным визгом. Запах горящего дерева смешивался с невыносимой, тошнотворной вонью нечистот, гниющей плоти и застарелого пота.

И в этом круге света, в этом аду, двигались они. Десятки темных, коренастых фигур, снующих без всякого порядка. Это была не группа, а кишащая, беспокойная масса.

И Зор, и Торк, как по команде, резко отпрянули назад, ветви бесшумно сомкнулись перед ними. Они лежали на прохладной земле, тяжело дыша, их сердца стучали в унисон, заглушая все остальные звуки. Шок от увиденного на мгновение стер всю их вражду, как волна смывает следы на песке. Торк, который шел сюда с мыслью об убийстве, был ошеломлен их количеством. Зор, который шел сюда с жаждой познания, был напуган их сутью.

Преодолев первый ступор, Торк, подчиняясь инстинкту воина, снова осторожно выглянул из-за укрытия. Его мозг начал работать, сканируя, оценивая, взвешивая угрозу. Он попытался сосчитать взрослых самцов. Десять, пятнадцать, двадцать… он сбился. Их было просто слишком много. Больше, чем всех мужчин, женщин и детей в их собственном племени. Осознание того, что прямая атака – это не просто провал, а мгновенное, бесславное самоубийство, ударило его, как удар дубиной.

Они были крупнее. Не все, но многие – с более широкими, чем у него, плечами, толстыми шеями и тяжелыми, нависающими надбровными дугами, которые делали их лица похожими на каменные маски. Но самым странным и пугающим в их облике были челюсти. Они были невероятно массивными, почти квадратными, выдающимися вперед. Когда один из них зевал, Зор видел огромные, плоские, как жернова, коренные зубы, созданные не для разрывания мяса, а для перемалывания чего-то очень твердого – кореньев, стеблей, орехов. У самых крупных самцов, включая вожака, ото лба к затылку тянулся высокий костный гребень, скрытый под густой шерстью, – такой Зор видел только у огромных обезьян в лесу.

Они ели принесенного кабана, но делали это почти с отвращением, больше внимания уделяя каким-то жестким клубням, которые они с хрустом разгрызали своими мощными челюстями. Мясо для них было, похоже, лишь редким дополнением, а не основой жизни.

Торк заметил это. Он видел их мощь, но это была другая мощь. Не сила быстрых рук и острого копья, а тупая, перемалывающая сила челюстей и жевательных мышц. Он смотрел на их вожака и видел не просто более сильного самца, а нечто иное. Существо, построенное по другому плану, для другой жизни.

Он рассмотрел их оружие. Тяжелые дубины, грубые копья – почти необработанные палки с кое-как привязанными веревками из жил осколками камня. Он почувствовал укол презрения к качеству их орудий, но его тут же сменил холодный страх от их количества. Копья и дубины валялись на земле, ими небрежно жестикулировали, на них наступали. Это была не ценность, которую берегут. Это был расходный материал.

Взгляд Зора был устроен иначе. Он смотрел не на мышцы, а на образ жизни, ища не силу, а слабость, которая неизбежно скрывается за ней. И он ее нашел.

Их огонь был символом их сути. Он горел яростно, но небрежно. Искры летели во все стороны, поджигая сухую траву у края лагеря, на что никто не обращал внимания, пока пламя не подбиралось слишком близко. Они не хранили огонь, они его тратили. Эта расточительность говорила Зору об их полном отсутствии предусмотрительности. Они не думали о завтрашнем дне.

Порядка не было. Зор видел, как вожак забирает себе почти всю тушу убитого зверя. Другие самцы дрались за остатки, как гиены. Самок и детей отгоняли от еды пинками. Не было ни ритуала дележа, ни заботы о слабых. Это была не группа, а стая, живущая по единственному закону – закону клыка и кулака. Он сравнил это с их собственным, пусть и хрупким, но порядком, где Лиа и ее Малыш получали свою долю одними из первых.

Их лагерь был отвратителен. Кости, ошметки шкур, экскременты – все было свалено в кучи прямо у жилой зоны, в теплом круге света. Это зловоние, должно быть, привлекало всех падальщиков и насекомых в округе. Они жили в собственном мусоре. Зор понял, что они сильны, но глупы. Их сила была направлена вовне, но разрушала их изнутри.

Они долго лежали в тишине, каждый переваривая увиденное. Затем их взгляды встретились в полумраке.

И впервые за все время их вражды в них не было ненависти. Лишь общее, мрачное, леденящее душу понимание.

Торк медленно, почти незаметно, покачал головой. Этот жест говорил больше, чем любой рык: «Мы не можем их победить». Это было молчаливое признание предела его силы.

Зор в ответ коротко кивнул. Его лицо было бледным, но в глазах застыла твердая решимость. Его кивок означал: «Я знаю. И с ними нельзя договориться». Это было признание бесполезности его любопытства перед лицом такой слепой, дикой жестокости. Они пришли к одному и тому же выводу, каждый своим путем.

Как раз в тот момент, когда они уже собирались бесшумно отползти назад, в лагере внизу произошла короткая, но яркая вспышка насилия. Один из молодых самцов, ослабленный или просто неосторожный, подошел слишком близко к куче мяса, которую охранял вожак. Вожак не рычал, не предупреждал. Он лениво развернулся и с чудовищной, отработанной силой ударил юношу тяжелой дубиной по ноге. Раздался отвратительный, влажный хруст ломающейся кости.

Юноша рухнул на землю с пронзительным, тонким визгом. Но никто в лагере даже не повернул головы. Вожак перешагнул через его корчащееся тело и продолжил есть. Раненый остался лежать на земле, цепляясь за свою раздробленную ногу, обреченный на медленную смерть от голода или от зубов гиен, которые придут на его запах.

Этот акт бессмысленной, будничной, почти ленивой жестокости окончательно определил природу «Других» для Зора и Торка. Это были не просто соперники. Это было нечто иное. Нечто, в чем не было места состраданию, порядку или будущему.

Глава 76: Чужой Порядок

Шок отступил, уступив место холодному, цепкому наблюдению. Лежа в своем укрытии на холме, Зор и Торк превратились в два набора глаз, жадно впитывающих каждую деталь жизни, кипящей внизу. Как раз в этот момент несколько охотников, сгорбленных под тяжестью ноши, приволокли в лагерь тушу огромного дикого кабана и с глухим стуком бросили ее на вытоптанную землю у костра.

Зор невольно восхитился их слаженностью. Он видел, как они загоняли зверя в узкую лощину, действуя как единый, смертоносный механизм. Двое отвлекали, другие заходили с флангов, последний наносил решающий удар. Их кооперация в охоте была безупречна, как у стаи волков.

Но как только кабан был мертв, стая распалась. Каждый волк стал врагом другому.

Зор инстинктивно ожидал увидеть некое подобие дележа, ритуала, который, пусть и с боем, но установился в их собственном племени. Но ничего подобного не произошло. Вожак, гигантский самец, чья спина была покрыта густой черной шерстью, лениво поднялся. Он не спеша подошел к туше, презрительно оттолкнув ногой одного из охотников. Он обвел стаю мутным, безразличным взглядом, затем вонзил зубы в самый жирный бок кабана и одним чудовищным усилием вырвал огромный, дымящийся кусок мяса. Не делясь ни с кем, он отошел к своему личному месту у огня и начал есть.

Это был сигнал. В ту же секунду остальные самцы, как стая голодных гиен, набросились на то, что осталось. Началась яростная, отвратительная драка. Рычание, визг, укусы, глухие удары кулаков и дубин. Более сильные отгоняли слабых, вырывая куски прямо из чужих ртов. Самки и дети, держась на расстоянии, получали лишь то, что им удавалось украсть в суматохе или подобрать с грязной земли. Зор с внутренним содроганием сравнил это со своим племенем, где Лиа и ее Малыш по неписаному закону получали свою долю одними из первых. Он видел перед собой не племя, а клубок дерущихся за еду тел, первобытный хаос, где каждый был сам за себя.

Торк тоже наблюдал за этой сценой, и она вызывала в нем бурю противоречивых чувств. Сначала – укол смутного узнавания. Он видел в действиях вожака «Чужих» ту самую логику, которую он сам всегда исповедовал: сильный берет то, что принадлежит ему по праву. Это был его мир, его закон.

Но чем дольше он смотрел, тем больше это узнавание сменялось чем-то другим – неприятным, почти тошнотворным. Он видел, как вожак бьет дубиной по рукам молодого самца, посмевшего протянуть их к его куску. Он видел, как тот же вожак отшвыривает самку с ребенком, которая пыталась подобрать упавший на землю кусочек жира. В этом не было доблести. Не было даже простой демонстрации доминантности, как это делал он сам, утверждая свой статус. В этом была лишь тупая, бессмысленная, абсолютная жестокость. Это был не вожак, защищающий свое право. Это был тиран, упивающийся своей властью над слабыми.

Торк смотрел на этого гиганта и видел не образец для подражания, а уродливую карикатуру на самого себя. Это был он, но без капли сдерживающей чести или инстинктивной заботы о выживании стаи в целом. Это была его философия силы, доведенная до животного, отвратительного предела. И этот образ был ему ненавистен. Он нахмурился, его лицо омрачилось. Впервые он увидел, куда мог бы привести его собственный путь, и содрогнулся.

Зор, тем временем, переключил свое внимание на то, как «Чужие» используют огонь, и это лишь подтвердило его выводы. Они не использовали пламя для закалки копий. Их оружие было простым деревом и грубо оббитым камнем. Они не использовали его для осмысленного приготовления пищи, кроме как случайного обугливания кусков, упавших в костер. Они ели мясо сырым, разрывая его зубами и руками. У них не было и намека на керамику; воду они пили, приходя к ручью.

Огонь для них был не инструментом для созидания. Это была просто большая, теплая дубина. Они использовали его, чтобы отгонять хищников ночью и согреваться. Возможно, чтобы поджигать траву и гнать добычу во время охоты. Огонь для них был еще одной формой грубой силы, как мускулы или камень, а не источником знания, ремесла и новых возможностей. Зор понял, что они овладели огнем, но не поняли его. Это пугало его еще больше. Это была сила без разума, и ничего не могло быть опаснее.

С наступлением темноты хаос в лагере не утих, а лишь изменил форму. Вспыхивали короткие, яростные драки за место поближе к теплу. Вожак грубо спаривался с самками прямо на глазах у всех, не обращая внимания на их сопротивление. Не было ни признаков социального груминга, ни театра теней, ни починки инструментов при свете костра – ничего из того, что медленно, по крупицам, превращало их собственное племя из стаи в общину.

Зор и Торк лежали в своем укрытии и слушали эти звуки – звуки животной жизни, лишенной всякой структуры, кроме иерархии страха.

Они готовились к отходу под покровом ночи. Зор бросил последний взгляд на лагерь внизу. Он видел в них тупиковую ветвь эволюции. Силу без разума, которая в итоге сожрет сама себя. Они были опасны, как лесной пожар или наводнение, но в них не было будущего. Они не были единым целым. Это было похоже на временное сборище двух или даже трех мелких групп, объединившихся у большой добычи – туши огромного кабана, лежавшей в центре. Их объединяла не структура, а общий пир, и именно это временное единство делало их такими многочисленными и опасными.

Торк тоже смотрел вниз. Он видел не тупиковую ветвь, а угрозу самой сути того, что значило быть воином. Эти существа опошляли силу, превращая ее в уродливую, эгоистичную тиранию. Они были не воинами, а зверьми. И он, Торк, не хотел быть таким зверем.

Они снова встретились взглядами в темноте. Они пришли к общему выводу: с этими существами нельзя иметь ничего общего. Но причины этого вывода у каждого были свои. Для Зора они были воплощением хаоса, отрицанием разума. Для Торка – воплощением позора, отрицанием чести. И этот общий, но по-разному мотивированный вывод, стал первой, хрупкой нитью, связавшей их вместе против общего врага.

Глава 77: Похищение

Ночь была глубокой и душной. Внизу, в долине, лагерь «Других» продолжал жить своей хаотичной, жестокой жизнью. Зор и Торк лежали в темноте своего укрытия, и каждый звук, доносившийся оттуда – будь то резкий крик или треск ломаемой кости, – отзывался в них холодом. Они увидели достаточно. Больше, чем когда-либо хотели увидеть.

Зор коснулся плеча Торка и сделал тихий, но решительный жест – ладонью провел по земле, указывая назад. Пора уходить. Дальнейшее пребывание здесь было бессмысленно и с каждой минутой становилось все более опасным. Торк, вопреки своему обычному упрямству, немедленно и коротко кивнул. Его лицо в полумраке было мрачной, непроницаемой маской. Он тоже понимал, что информация собрана, и теперь главная задача – донести ее до племени, пока не стало слишком поздно.

Они начали отход. Медленно, бесшумно, как две змеи, они отползали назад от края холма, вглубь колючих зарослей, чтобы затем раствориться в спасительной ночной темноте. Каждый их мускул был напряжен, каждое движение выверено.

Они отползли всего на несколько метров, когда Зор, чьи уши были настроены на малейший шорох, замер. Он услышал что-то. Не со стороны лагеря «Других». А позади них, со стороны, откуда они пришли.

Он издал тихий, шипящий звук, похожий на змеиный. Торк тоже застыл, его рука мертвой хваткой сжала копье. Они прислушались, их тела превратились в камень.

Раздался сухой треск ветки. Из темноты, спотыкаясь и отчаянно пытаясь двигаться бесшумно, появилась третья тень. Это был Кай, тот самый подросток, что завороженно играл с тенями на стене пещеры. Его любопытство, которое всегда было сильнее страха, и отчаянное желание доказать, что он уже не дитя, а почти воин, заставили его тайно увязаться за ними. Он думал, что идет тихо, подражая движениям охотников, но для Зора и Торка его шаги звучали как грохот обвала. Каждый треск ветки под его ногой был криком, выдающим их присутствие всему миру.

Лицо Зора исказилось от ярости и ужаса. Он сделал Каю яростный, приказывающий жест – лечь и замолчать. Торк, в свою очередь, был готов размозжить череп мальчишке за его безрассудство, которое могло стоить им всем жизни.

Кай, перепуганный до смерти гневной реакцией вожаков, в панике шарахнулся назад. Его попытка быть бесшумным разведчиком обернулась неуклюжим бегством испуганного зверя. Он оступился на каменистом склоне, который был невидим в темноте.

Раздался ужасный, оглушительный в ночной тишине звук. Грохот. Несколько камней, сорвавшись из-под его ноги, с шумом и треском покатились вниз по склону, прямо в сторону лагеря «Других».

На одно невыносимое мгновение все замерло. В лагере внизу сначала поднялся недовольный, вопросительный гул. Несколько фигур вскочили, испуганно озираясь, кто-то издал тревожный крик, приняв шум за нападение хищника. На несколько секунд воцарился хаос и неразбериха.

Но затем вожак «Чужих» вскочил на ноги и издал короткий, лающий рык, который перекрыл весь шум. Он не стал разбираться в причинах, инстинкт подсказал ему направление угрозы. Он ткнул своей тяжелой дубиной в сторону склона, откуда донесся звук. По этому приказу несколько самых сильных и агрессивных самцов, находившихся рядом с ним, выхватили горящие головни из костра. Они не действовали как единый отряд. Скорее, как несколько мелких групп, которые ринулись на шум из разных точек, веером расходясь по склону. Пляшущие огни стремительно приближались.

Зор понял, что у них есть секунды. «Бежать!» – прошипел он. Он схватил Кая за руку, рывком поднимая его на ноги и таща за собой, прочь от края, вглубь кустарника. Торк, видя несущиеся на них огни, развернулся, прикрывая их отход, готовый в одиночку встретить погоню и купить им время ценой своей жизни.

Но в возникшем хаосе, освещенном мечущимися огнями, преследователи разделились. Двое из "Других" бросились за Зором и Торком, но Кай, паникуя, споткнулся и отстал, оказавшись на пути у третьего – быстрого и жилистого, как леопард.

Один из «Других» – быстрый и жилистый, как леопард – настиг его. Зор и Торк обернулись, ожидая увидеть, как копье или дубина оборвут жизнь подростка.

Но произошло нечто иное, более странное и зловещее. «Другой» не стал убивать Кая. Он нанес ему короткий, точный, почти будничный удар тупым концом дубины по затылку. Кай беззвучно обмяк и осел на землю.

Преследователь схватил его за ногу и с пугающей легкостью, словно это был мешок с кореньями, потащил его бесчувственное тело вниз, к своему лагерю. Остальные «Другие», увидев, что добыча поймана, прекратили погоню и с победными, торжествующими криками начали возвращаться к своему костру.

Зор и Торк замерли в тени, беспомощно наблюдая, как их соплеменника утаскивают во вражеское логово. В этот момент они поняли, почему его не убили. Живой сородич, возможно, был полезнее мертвого. Как раб. Как приманка. Как заложник. Эта мысль была в тысячу раз ужаснее простого и чистого убийства.

Они продолжили свой путь назад. Теперь они не крались. Они бежали. Бежали не от страха за себя, а от ужаса и стыда произошедшего. Их молчание теперь было наполнено не застарелой враждой, а общей, тяжелой, как камень, виной. Виной за то, что не уберегли. Виной за то, что привели, пусть и невольно, беду за собой.

Их миссия по сбору информации превратилась в катастрофу. Они возвращались в свой лагерь не с предупреждением. Они возвращались с бедой.

Глава 78: Возвращение с Бедой

Долгая дорога домой была пыткой. Они не шли, они почти бежали сквозь предрассветную мглу, и каждый шаг по знакомой саванне отдавался в их сердцах глухой болью. Их молчание было не враждебным, как прежде, а тяжелым, свинцовым, пропитанным общей виной. Торк шагал впереди, его могучая спина была напряжена, как скала. Он злился на глупость мальчишки, на его безрассудное любопытство, но еще больше – на собственное бессилие. Он, великий воин, ушел в разведку и вернулся, потеряв соплеменника. Это было поражение, горше которого он не знал.

Зор следовал за ним, как тень. Его разум, привыкший находить решения и видеть на шаг вперед, был парализован. Он снова и снова прокручивал в голове сцену похищения, каждый треск ветки, каждый отблеск факела. Его любопытство, его стремление к знанию обернулось катастрофой. Их гнало вперед не только желание предупредить племя, но и подсознательное, отчаянное стремление поскорее избавиться от невыносимого бремени этой новости.

В лагере их ждали. Никто не спал. С первыми серыми лучами солнца, пробившимися сквозь утренний туман, все взгляды были устремлены ко входу в расщелину. И вот они появились. Две изможденные фигуры. Их вид сразу сказал обо всем. Они были покрыты грязью и свежими, кровоточащими царапинами от колючих кустарников, их движения были лишены былой уверенности. Они были сломлены не столько физически, сколько морально.

И главное – их было двое. А уходили трое.

Этот простой, ужасный математический факт мгновенно пронзил сознание каждого в племени. В расщелине повисла ледяная, звенящая тишина. Лиа, стоявшая у костра, замерла, ее рука сама собой взметнулась ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу крик.

Из толпы медленно вышла женщина. Это была Уна, мать Кая. Она смотрела на Зора, потом на Торка, ее глаза лихорадочно искали в тенях за их спинами третью, знакомую фигуру. Она искала своего сына. Она сделала несколько нетвердых шагов вперед, ее лицо было маской отчаянного, неверящего вопроса. Она не издала ни звука, но ее взгляд кричал громче любого вопля.

Зор не смог выдержать этого взгляда. Впервые за долгое время он почувствовал не силу своего знания, а его чудовищную цену. Он опустил голову. Этот простой жест – жест вины, скорби и поражения – стал ответом, который поняли все.

Торк, который никогда и ни перед кем не опускал глаз, продолжал стоять прямо, но его лицо окаменело. Он не показывал вины, но его добела сжатые челюсти и напряженные, как у готового к прыжку хищника, плечи говорили о провале.

В этот момент Уна все поняла.

Тишина взорвалась. Крик, который вырвался из ее горла, был звуком, который древние скалы расщелины еще никогда не слышали. Племя знало звук горя. Они слышали короткий, полный ужаса вопль, когда саблезуб утаскивал охотника в ночь – это был крик о быстрой, понятной смерти. Они знали тихий, изнуряющий плач над телом, которое угасло от болезни или раны – это был плач смирения перед волей мира.