Первые искры

Но крик Уны был другим. Он был рваным, неровным, в нем не было финальной точки, не было определенности. Это был крик, полный не только потери, но и чудовищного, бесконечного вопроса. В нем звенела не только боль, но и ужас от непонятого: ее сына не съел зверь, не погубила болезнь. Его забрали другие, существа с руками и глазами, как у них самих. Его судьба была не известна, а значит, ее горе не могло найти покоя в земле. Оно было подвешено в пустоте, в вечном «что, если?».

Она рухнула на колени, с силой ударяя кулаками по каменистой земле, вырывая клочья спутанных волос. Ее горе в одно мгновение стало горем всего племени. Другие самки бросились к ней, обнимая, пытаясь унять ее дрожь, издавая тихие, сочувствующие, плачущие звуки. Этот вой окончательно разрушил остатки их старого, понятного мира. Они знали смерть от клыков хищника, от голода, от болезней. Но они никогда прежде не сталкивались с потерей соплеменника, которого забрали другие, такие же, как они.

Когда первый взрыв горя немного стих, сменившись тихими, судорожными рыданиями, группа потребовала объяснений. Они собрались вокруг потухающего костра, который теперь казался холодным и чужим.

Зор, используя уголек на плоском камне, жесты и обломки веток, начал свой страшный рассказ. Он нарисовал большой, хаотичный лагерь «Других». Он показал их численность, сбиваясь со счета. Он изобразил их жестокость, их звериный порядок. Торк, стоя рядом, дополнял его рассказ. Он рычал, показывая мощь и размер их вожака, он имитировал удар дубиной, давая понять, с какой грубой, безжалостной силой они столкнулись. Впервые они не спорили, а работали вместе, создавая единую, ужасающую картину.

И они рассказали о похищении. О том, как Кай, их Кай, был пойман. О том, как его не убили, а лишь оглушили и утащили, как добычу. Эта деталь напугала всех еще больше. Судьба Кая была неизвестна, и эта неизвестность была страшнее горькой определенности смерти.

Новость медленно оседала в сознании каждого. Их мир изменился навсегда. Угроза больше не была далеким дымом на горизонте. Она была здесь, рядом, и у нее было лицо их похищенного мальчика. Страх Лии о потере детей стал реальностью. Агрессия Торка, его призыв уничтожать врага, теперь звучала не как безрассудство, а как единственно возможный ответ. Любопытство Зора, его стремление «узнать», обернулось катастрофой.

Они впервые в своей долгой истории столкнулись не со слепой стихией или голодным хищником, а с организованной, разумной в своей жестокости угрозой со стороны себе подобных. И никто из них не знал, что с этим делать.

Глава 79: Военный Совет

Лагерь был парализован горем. Душераздирающий крик Уны стих, но его эхо продолжало висеть в неподвижном воздухе расщелины, смешиваясь с запахом пыли и страха. Теперь она сидела на земле, раскачиваясь взад-вперед, как сломанное дерево на ветру, и ее тихие, судорожные всхлипы были страшнее любого вопля. Другие самки сбились вокруг нее, молча гладя ее по спине, разделяя ее боль, которая стала болью каждого.

Никто не работал. Никто не ел. Все взгляды были пусты. Информация о «Чужих», об их силе и жестокости, и главное – о похищении Кая, полностью деморализовала их. Зор сидел поодаль, его лицо было серой маской. Его разум, обычно ясный и острый, как кремень, зашел в тупик. Он снова и снова прокручивал в голове детали, пытаясь найти слабое место, лазейку в стене ужаса, но находил лишь образы превосходящей силы и бессмысленной жестокости.

Торк тоже сидел отдельно, но он не выглядел растерянным. Он выглядел как сжатая до предела пружина. Он смотрел на сгорбленную фигуру плачущей Уны, и его собственное горе, смешанное с яростью и стыдом, трансформировалось не в отчаяние, а в холодный, концентрированный гнев.

Он не выдержал этой парализующей тишины. Одним резким движением он вскочил на ноги. Его внезапное действие было как удар грома, который заставил всех вздрогнуть и пробудиться от оцепенения.

Он не пытался говорить жестами. Он закричал. Это был не членораздельный звук, а яростный, гортанный рев, полный боли, гнева и вызова. Он ткнул пальцем в сторону горизонта, где за холмами скрывался лагерь «Чужих». И затем начался его воинственный танец. Он с силой ударял себя кулаками в грудь, и гулкий, барабанный бой разносился по всей расщелине. Он рычал, скалил зубы, его глаза налились кровью. Это был древний язык, который понимал каждый самец. Это был призыв к войне.

Он схватил свое копье. Он не просто держал его – он стал с ним одним целым. Он размахивал им, показывая, как будет убивать врагов, как будет рвать их плоть. Он имитировал бой, его движения были резкими, смертоносными, полными сокрушительной ярости. Его послание было простым, как удар дубиной, и ясным, как пламя костра. Нет времени думать. Нет времени бояться. Они забрали нашего. Мы должны пойти и забрать его обратно. Силой. Кровью. Немедленно.

Он не предлагал сложного плана. Он предлагал действие. Простое, прямое, основанное на гневе и инстинкте защиты стаи. Для племени, парализованного страхом и горем, это предложение было как удар молнии, который мог либо сжечь их дотла, либо зажечь в них новый огонь.

И его призыв нашел отклик. Первым, после мгновения колебаний, встал Гром. Прагматик, который еще вчера слушал доводы Зора, теперь видел, что другого пути нет. Он молча поднял свое копье.

За ним, один за другим, начали вставать другие молодые охотники. Их страх никуда не делся, он все еще сидел в их глазах, но ярость Торка была заразительна. Она была проще и горячее холодного ужаса. Они тоже начали рычать, бить себя в грудь, поднимать оружие. За несколько мгновений вокруг Торка сформировался небольшой, но полный слепой решимости отряд воинов. В этот момент Торк вернул себе все. Он снова был вожаком. Не разведчиком, не подчиненным, а вождем войны. Он вперил свой горящий взгляд в Зора, и в этом взгляде был немой вызов: «Вот мой ответ. А что предложишь ты?».

Но реакция самок была прямо противоположной. Воинственные крики самцов лишь усилили их ужас. Лиа, видя, как ее соплеменники готовятся к самоубийственной атаке, бросилась вперед. Она встала перед Торком, раскинув руки, словно пытаясь защитить его от его же безумия. Она указывала на плачущую Уну, потом на своих детей, сбившихся в кучу у ее ног. Ее отчаянные жесты кричали: «Вы уйдете и умрете! А кто защитит нас? Кто защитит их?».

Уна, услышав призывы к войне, начала рыдать еще громче. Она не хотела мести. Она хотела вернуть сына, а не потерять вдобавок еще и мужа, и братьев, и других сыновей племени.

Но не все разделяли их отчаяние. В стороне стояла старая, бездетная самка по имени Гыр, чьего партнера много зим назад растерзал саблезуб. В ее глазах не было страха – лишь застарелая, выжженная ненависть ко всему чужому, что несло смерть. Она не плакала. Она тихо, зловеще зарычала в унисон с воинами Торка. Рядом с ней еще одна молодая самка, недавно потерявшая своего первенца от болезни, сжала кулаки, и в ее взгляде, брошенном на Торка, читалось не только горе, но и жажда мести. Она не хотела прятаться. Она хотела, чтобы кто-то заплатил за ее боль.

Лагерь окончательно раскололся. Это был уже не просто раскол на партию войны и партию страха. Это был клубок из ярости, горя, жажды мести и инстинкта самосохранения.

И все взгляды обратились к Зору. Он был третьей силой. Он был единственным, кто мог остановить это безумие или предложить альтернативу.

Но Зор молчал. Он сидел у огня, глядя на пляшущее пламя, и его лицо было непроницаемо. Он слышал рев Торка, он видел ужас Лии, он чувствовал горе Уны. Но он, в отличие от них, знал всю правду. Он видел «Чужих». Он взвесил их силу.

Прямая атака, к которой призывал Торк, была гарантированной, бессмысленной гибелью. Бездействие, на котором настаивал страх Лии, было медленным разложением племени от горя, стыда и чувства вины.

Торк и его воины стояли, готовые идти в бой. Лиа и самки пытались их удержать. А Зор, единственный, кто видел всю картину целиком, сидел в молчании, потому что у него пока не было ответа. И это его молчание, молчание разума перед лицом хаоса, было для всех страшнее, чем ярость Торка и слезы Лии.

Глава 80: План или Ярость

Торк, воодушевленный ревом своих воинов, был готов. Он поднял свое тяжелое копье, и этот жест был сигналом. Еще мгновение – и его маленький отряд сорвется с места и ринется навстречу своей неминуемой гибели. Ярость и горе, смешавшись, превратились в слепую, пьянящую решимость. Он не видел ничего, кроме красной пелены перед глазами, и в этой пелене маячила одна цель – вражеский лагерь.

Лиа и несколько других самок бросились к нему, отчаянно пытаясь его удержать, их жесты были полны мольбы. Но для него их страх и слезы были лишь досадным шумом, жужжанием мух, которое нужно отогнать.

Именно в этот момент, когда племя повисло на волоске от рокового раскола, Зор наконец поднялся.

Он не кричал, не рычал и не пытался переубедить его словами-жестами, которые никто бы не услышал в этом хаосе. Он просто сделал несколько медленных шагов вперед и встал прямо на пути у Торка. Он не пытался остановить его силой – это было бы смешно и самоубийственно. Он остановил его своим полным, ледяным спокойствием, которое резко контрастировало с общей истерией.

Торк взревел, готовый смести эту тощую преграду со своего пути. Но Зор не отступил. Он поднял голову и посмотрел прямо в налитые кровью глаза Торка. И в его взгляде не было страха. Лишь холодная, твердая уверенность.

Затем Зор начал говорить жестами. Его движения были медленными, четкими, безжалостными в своей логике. Он не оспаривал необходимость действовать. Он ставил под сомнение метод.

Он присел на корточки и быстро собрал горсть гальки. Один большой, темный камень он положил у ног Торка. Затем отсчитал еще пять маленьких и положил их рядом. «Это ты и твои воины», – говорили его жесты. Затем он, не считая, зачерпнул обеими руками пригоршню мелких, острых камушков и высыпал их огромной кучей напротив. «А это – они». Визуальное сравнение было сокрушительным.

Не останавливаясь, Зор взял тонкую, сухую палку. «Это один из нас», – показал он. Он с размаху ударил этой палкой по большой куче камней. Палка с сухим треском сломалась. Куча даже не шелохнулась. Он взял вторую палку. Снова удар – и снова треск. Третью. Четвертую. Пятую. Каждая сломанная палка была безмолвным образом смерти одного из их соплеменников, одного из тех, кто сейчас стоял за спиной Торка. Его беззвучное послание оглушало: Твоя ярость убьет их всех. Это не битва. Это самоубийство.

Воинственный рев за спиной Торка стих. Охотники смотрели то на жалкую горстку своих камней, то на гору вражеских. Слепая ярость начала уступать место холодному, трезвому страху.

Не давая им опомниться, Зор перешел от критики к предложению. Он подошел к большому плоскому камню, который уже стал их картой, и жестом подозвал всех ближе. С помощью угольков и кусочков красной глины он начал рисовать. Это была уже не просто схема. Это был план.

Вот их расщелина. Вот холм, с которого они вели наблюдение. Вот долина «Чужих», окруженная скалами. Вот ручей, змеящийся по дну. Его жесты стали быстрыми, энергичными, полными уверенности. Он начертил линию, показывая, как ветер дует с севера. Он нарисовал широкую дугу у края долины – там, где росла высокая, сухая трава. Он взял свой огненный камень и чиркнул им, высекая искру. «Огонь», – сказал его жест. Он показал, как дым, густой и едкий, пойдет прямо на лагерь «Чужих», сея панику и хаос.

Племя смотрело на эту картину с благоговейным ужасом. Идея использовать ветер как союзника, а огонь – как стену, была настолько чуждой их опыту, что казалась колдовством. Их мозг, привыкший к простым причинно-следственным связям – копье убивает, огонь греет, – с трудом обрабатывал эту многоходовую комбинацию. Несколько охотников непонимающе хмурились, пытаясь уследить за быстрыми движениями уголька.

Сам Зор, излагая план, чувствовал, как его собственный разум работает на пределе. Это не было воспоминанием или наблюдением. Это было чистое творение, конструкция из вероятностей, собранная из сотен мелких деталей: направления ветра, сухости травы, времени суток, психологии врага. Он требовал от своего племени не просто смелости, а дисциплины и координации, которых у них никогда не было. Он понимал, что одно неверное движение, один порыв ветра не в ту сторону – и его гениальный план превратится в огненную ловушку для них самих.

Затем он нарисовал несколько маленьких фигурок, которые под покровом этого дыма и ночной темноты проникают в лагерь с другой, безопасной стороны, пока «Чужие» борются с огнем. Он показал, как они находят и уводят Кая, и как они исчезают в ночи прежде, чем враг поймет, что произошло.

Племя, затаив дыхание, смотрело на этот рождающийся на их глазах план. Лиа и другие самки увидели в нем надежду. Это была не слепая атака. Это была хитрость. Это был шанс вернуть своего и выжить. Молодые воины, которые только что рвались в бой, были растеряны. План Зора был сложен, он требовал терпения, дисциплины и холодного расчета, а не горячей крови. Но он был логичен.

Торк стоял неподвижно, как скала, о которую бьется прибой. Его лицо было непроницаемо, но в глазах больше не было одной лишь слепой ярости. Он смотрел на карту, на эту примитивную схему из угольков и камней, и его мозг воина, отточенный тысячами охот, не мог не видеть жестокую, холодную логику в этом замысле. Он видел, как ветер понесет дым. Он видел, как враг будет ослеплен и дезориентирован. Он вспомнил ту неудачную охоту, когда он точно так же проигнорировал совет Зора о ветре и остался без добычи.

На одно мучительное, бесконечное мгновение в его глазах что-то дрогнуло. Промелькнула тень сомнения, почти невольного, звериного уважения к хитрости ловушки. Он видел, что этот путь мог сработать.

Но потом он поднял голову и обвел взглядом племя. Он увидел, как молодые охотники смотрят на Зора с благоговейным трепетом, как на творца чудес. Он увидел, как Лиа смотрит на мыслителя с такой надеждой и верой, какой он, Торк, никогда не мог добиться своей силой. И эта картина ударила его сильнее любого копья.

Принять этот план означало не просто согласиться со стратегией. Это означало признать, что его сила, его ярость, вся его суть воина – вторична. Что в новом мире, который рождался на этом камне, мозг важнее мускулов. Это означало преклонить колено.

Мускул на его челюсти дернулся. Мгновение колебания прошло. Оно сгорело в новой, еще более яростной вспышке гнева – гнева на самого себя за эту минутную слабость. Он сделал свой выбор. Он выбрал гордость. Он выбрал ярость. Он выбрал себя.

Он сделал шаг вперед и с силой вонзил свое копье в землю рядом с картой Зора, так что древко задрожало. Его жест был понятен: «Хватит игр с камнями и углем! Нужно драться!».

Зор в ответ молча подошел и положил рядом с копьем Торка свой огненный камень – источник его силы. Его жест был не менее красноречив: «Разум и огонь сильнее любого копья».

Впервые их конфликт был не борьбой за самку, еду или статус. Это был спор о самой сути выживания. Что важнее: сила или ум? Прямая атака или хитрость? Ярость или план?

Два символа лежали рядом на земле: копье Торка и огненный камень Зора. Два пути, две философии. И племя, затаив дыхание, должно было выбрать, по какому из них пойти, чтобы спасти своего и не погибнуть самим. Выбор, который они сделают в следующий миг, определит не только судьбу Кая, но и будущее всего их вида.

Кровь и Хитрость

Глава 81: Вызов Силы

Карта Зора, нарисованная на плоском камне, лежала в центре круга, освещенная пляшущим пламенем. Она была воплощением логики, терпения и хитрости. И для Торка она была воплощением трусости. Он смотрел на эти угольные линии, на камешки, символизирующие воинов, на то, как Зор жестами изображал дым и тени, и его внутренности скручивало от презрения. Это были игры шакалов, крадущихся в ночи, чтобы урвать кусок падали.

Он видел, как на лицах других самцов отражалось смешанное со страхом восхищение. Он чувствовал, как теряет их. Его мир, прямой и ясный, как полет копья, где сила решала все, растворялся в этом тумане сложных уловок.

Торк не мог спорить с Зором на его поле. Он не мог противопоставить одной схеме другую. Но он мог перенести бой на свою территорию – в самое сердце первобытных инстинктов.

С глухим, яростным рыком он сделал шаг вперед. Его нога в одном диком движении смела с камня все камешки и угольки Зора, уничтожая его карту, стирая его план в пыль. Он выпрямился во весь свой огромный рост, его тень накрыла присевшего Зора.

И тогда он начал свой призыв. Он с силой ударил себя сжатыми кулаками в грудь. Раз. Два. Три. Гулкий, барабанный бой разнесся по расщелине, заставляя вибрировать сам воздух. Он был громче и убедительнее любого шепота разума. Он заглушал плач Уны и испуганные перешептывания самок.

Его жесты были быстрыми и смертоносными. Он указал на восток, где небо только-только начало светлеть, окрашиваясь в цвет остывающих углей. Затем присел, изображая спящего врага, и резким, рубящим движением руки показал, как подкрадывается и наносит удар. Его взгляд метнулся к Уне, сгорбившейся в своем горе, а затем он сделал жест, будто хватает кого-то за руку и тащит за собой. Вся эта пантомима, подкрепленная яростным рычанием, была проста и понятна: атаковать на рассвете, застать врасплох, силой вернуть своего.

Его призыв был чистым инстинктом, обращенным к другим инстинктам. Он не предлагал надежды – он предлагал месть. Он не обещал безопасности – он обещал действие. Для племени, парализованного горем и унижением, это было как глоток свежей крови.

И его зов нашел отклик.

Первым, после секундного колебания, поднялся молодой охотник по имени Клык. Его брат был ранен в одной из стычек с гиенами, и он больше всего на свете ненавидел слабость. Он поднял свое копье и безмолвно встал за спиной Торка.

За ним, словно по цепной реакции, поднялся еще один. И еще. Это были самые молодые, самые агрессивные, те, чья горячая кровь не могла смириться с похищением, те, для кого ожидание было пыткой страшнее смерти.

Лиа в ужасе вскочила на ноги. Она бросилась к своему партнеру, одному из тех, кто встал за Торком, пытаясь удержать его, указывая на детей, на бессмысленность этой бойни. Но он мягко, но решительно отстранил ее. Его глаза горели тем же слепым огнем, что и у Торка. Рядом с ней старая Гыр, чьего партнера много лет назад убил леопард, не плакала. Она издала низкий, одобрительный рык в унисон с воинами, в ее глазах горела застарелая жажда любой крови в отместку за свою потерю.

Племя раскололось. Прямо на глазах, у ночного костра. Несколько самцов постарше, не поддавшихся на призыв Торка, стояли в нерешительности между двумя лагерями. Они не были достаточно смелы, чтобы присоединиться к атаке, но и не были готовы полностью довериться сложному плану Зора. Они смотрели на уходящих воинов со смесью зависти к их решимости и страха за их судьбу.

Все отчаянные взгляды обратились к Курру… Старейшина сделал попытку вмешаться. Он с огромным усилием приподнялся, опираясь на свою палку, и издал хриплый, дребезжащий звук – тень былого властного рыка. Он протянул дрожащую руку в сторону Торка, его лицо было искажено мольбой и отчаянием. Это был жест запрета, призыв остановиться.

Торк, ослепленный яростью, на мгновение замер. На долю секунды в его глазах промелькнуло что-то похожее на стыд – древний инстинкт подчинения воле старейшины. Но тут же его взгляд снова налился кровью. Этот слабый, дребезжащий звук был не приказом, а мольбой, и мольба лишь подстегнула его презрение. Он воспринял это не как волю вождя, а как еще одно доказательство старческой немощи, которую нужно смести со своего пути. Он лишь на мгновение скосил на него глаза и отвернулся, проигнорировав волю вождя. Этот жест неповиновения был последним гвоздем в крышку гроба старого порядка. Сила Курра была лишь в памяти племени, и сейчас эта память оказалась слабее кипящей крови.

Поняв свое бессилие, Курр опустился обратно на шкуры. Он не просто поник от печали. Он медленно, с усилием, повернул голову и посмотрел на Зора, который молча стоял в стороне. В мутных глазах старейшины на мгновение вспыхнула искра – не огня, а тлеющего угля. Это было горькое, но ясное понимание. Он видел, как старая Сила в лице Торка бросает вызов, и знал, что она проиграет. И он видел новую, странную Силу в лице Зора. Его покачивание головой было не только скорбью о глупости Торка, но и тихим, почти незаметным признанием неизбежности. Время рыка ушло. Наступало время мысли.

Торк обвел свой маленький отряд торжествующим взглядом. Он бросил на Зора последнюю усмешку, полную презрения.

Он издал короткий, гортанный, лающий рык. Это не было слово, это был звук – тот самый, который издает вожак стаи, поднимая ее на охоту. Звук, который проникал в подсознание, минуя разум. Он резко вскинул копье, указывая им путь – вперед, прочь из расщелины.

Он резко развернулся и, не оглядываясь, широким, уверенным шагом повел своих воинов прочь, навстречу первым лучам кровавого рассвета.

Те, кто остался, – Зор, Лиа, старики, матери с детьми и несколько колеблющихся охотников – молча смотрели им вслед. Они видели, как темные силуэты пересекли поляну и растворились в утренней мгле.

Раскол свершился. И теперь им оставалось лишь ждать и слушать тишину, гадая, какие звуки она принесет с той стороны холмов – победные кличи или предсмертные крики.

Глава 82: Кровавый Рассвет

Первые лучи солнца, тусклые и красные, как запекшаяся кровь, пробивались сквозь утреннюю дымку, когда отряд Торка покинул расщелину. Они шли не таясь, их тяжелые шаги отдавались глухим стуком по каменистой тропе. Торк шагал впереди, его могучая спина была прямой, как древко копья, а подбородок задран в жесте слепого, упрямого вызова всему миру. Он не оглядывался.

За ним следовали остальные – пятеро молодых самцов. В их движениях не было легкости охотников, идущих за добычей. Была тяжелая, нервная бравада, смесь животного страха и возбуждения, подстегиваемого яростью вожака. Они громко сопели, демонстративно сжимали в руках копья, подбадривая друг друга и самих себя короткими гортанными звуками. Они шли не побеждать; они шли доказывать свою смелость, смывать позор похищения кровью – своей или чужой. Их темные силуэты на фоне багрового неба становились все меньше, пока не растворились в тумане, словно их поглотила сама саванна.

В расщелине наступила оглушительная, неестественная тишина. Воинственные крики и топот ушли, оставив после себя звенящую пустоту. Оставшееся племя замерло, как стадо антилоп, почуявшее льва. Лиа сидела на земле, крепко прижимая к себе своего Малыша, ее взгляд был прикован к той точке на горизонте, где исчезли воины. Она непроизвольно покачивала ребенка, словно пытаясь передать ему спокойствие, которого не было у нее самой, пытаясь создать маленький островок мира посреди океана тревоги.

Уна, мать похищенного Кая, перестала плакать. Теперь она просто сидела, как каменное изваяние, обхватив колени руками, и смотрела в пустоту. Ее надежда, хрупкая и отчаянная, ушла вместе с Торком.

Зор стоял у остывающего ночного костра, его лицо было непроницаемой маской. Он не смотрел вслед ушедшим. Его взгляд был обращен внутрь. Он снова и снова прокручивал в голове свой собственный, отвергнутый план, сравнивая его с тем безумием, которое сейчас разворачивалось за холмами. Он не чувствовал злорадства или правоты. Лишь тяжелое, холодное предчувствие неизбежного.

Время тянулось, как густая, липкая смола. Солнце поднялось выше, его тепло начало осушать камни, но не могло согреть ледяной страх, сковавший племя. Туман рассеялся, открыв пустую, безмолвную саванну. Никто не мог заниматься обычными делами. Самки не пошли за кореньями, их пустые плетеные сумки сиротливо лежали у стены. Дети, чувствуя ужас взрослых, жались к матерям и не играли. Лиа постоянно трогала свое горло, словно пытаясь протолкнуть ком, который мешал ей дышать. Она представляла, как ее собственный партнер, отец ее Малыша, сейчас бросается на копья врагов, и ее тело пробирала мелкая, неудержимая дрожь.

Не в силах выносить бездействие, Зор забрался на свой наблюдательный пост на вершине скалы. Он вглядывался в сторону холмов, и его мозг против воли рисовал картину боя: он видел, как их малочисленный отряд попадает в окружение, как ломаются их копья, как грубая сила «Чужих» просто давит их числом. Каждое мгновение ожидания было для него пыткой, потому что он не просто боялся – он знал. Он видел эту катастрофу на камне еще прошлой ночью, и сейчас мог лишь беспомощно наблюдать, как его предсказание сбывается.

Прошла вечность – может, час, может, два. Тишина стала настолько плотной, что, казалось, ее можно было потрогать.

И вдруг ее пронзил звук.