30 причин, чтобы не любить

– Ты не особо разговорчива, да? – он склоняет голову набок и смотрит с ухмылочкой. Наверное, думает, что она обаятельная и любую сразу выводит на откровенность. Ох уж эти мистеры чего бы то ни было… Мнят себя властителями женских сердец.

– Да, – отвечаю коротко, чтобы больше не доставал.

Киров искусственно огорчается.

– Блин, а я болтливый.

– Не обязательно это озвучивать. И так понятно.

Из него вырывается громкий, но короткий смешок. А после наступает тишина. Даже радио глохнет. Всего на секунду. Трек быстро сменяется следующим.

После поворота поток поредел. Пространства вокруг стало больше. И светофоры все в ряд позеленели. Киров разгоняется почти до ста. В его «Инфинити» скорость ощущается по-другому. Не трясет и не мотает. Машина движется мягко, словно воздух рассекает, а не по асфальту скребется. Но город за окнами смазывается.

Меня вжимает в спинку кресла. И легкий трепет щекочет живот изнутри. Как на американских горках. Милка меня когда-то водила на аттракционы. До сих пор помню все те ощущения, настолько они были яркими. Или просто редкими.

– Не знаю, сколько займет химчистка, но по-любому сегодня готово не будет, – Киров поджимает губы и трусливо отворачивается к боковому окну. – Тебе же есть в чем ходить? Или хочешь, новую купим?

Чайные глаза бегают по моей фигуре и салону авто в растерянности. В них зажигаются искры. Кажется, он бы не прочь избавиться от моей дубленки насовсем. Милка тоже говорит, что она стремная, но мне нравится. В ней тепло.

– У меня все есть, – говорю черство, потому что все еще чувствую виноватой себя. Не надо было переть на красный.

– А хочешь шубу? Тебе пойдет.

Его взгляд все никак не отлипнет от моей фигуры, все бегает, бегает, вверх-вниз, слева направо. Мне от него как будто щекотно.

– Ты дурак? – я пучу глаза. – Сколько она стоит?

Это уже край. Вот так запросто предлагать купить шубу первой встречной? Он гораздо больший кретин, чем я изначально предполагала. Хотя, судя по всему, для Кирова это мелочь. У него одна футболка наверняка стоит как целая шуба.

– Да я тебе ее подарю, вместо дубленки, – Киров расплывается в улыбке, продолжая изучать глазами, словно мысленно примеряет на меня разные меха.

Пора бы уже привыкнуть к его суетливости и желанию угодить, но он постоянно повышает градус. От неловкости деться некуда.

– Все-таки ты дурак.

Я мотаю головой. Устроил тоже аттракцион невиданной щедрости… Выпендривается наверняка. Или очень сильно переживает за свою учебу. Точнее, боится потерять гордое звание мистера АСИ и все те почести, которые за ним следуют – мисс АСИ, всех любовниц разом, зависть остальных. Бедняга. Даже жалко.

– Просто я… – он мнется, то расцепляя пальцы вокруг руля, то сцепляя. На меня не смотрит. – Не хочу…

– Быть отчисленным? – усмехаюсь.

Киров оборачивается и натыкается на мой взгляд. У него зрачки от испуга расширяются.

– Да нет… я не… – качает головой. – Виноват же. Вот и пытаюсь как-то исправить.

Я склоняю голову налево и кошусь на него, потому что и звучит, и выглядит неубедительно.

– Не верь глупым россказням, – меня злит, что все так считают и что конкретно он так считает. И натурально этого боится. Неужели у моего отца настолько дурная репутация? – Папа своим положением не злоупотребляет и не отчисляет студентов просто так. Да и я не стукачка.

– Я не то имел… – Киров совсем теряется. Глаза чернеют, заливаются отчаянием. А брови хмурятся, сдвигаются к центру. Пальцы на руле белеют от нажима.

– Верни мне дубленку чистой, и сочтемся, – отрезаю и отворачиваюсь к окну сильно, почти ложусь на ноющее бедро. Давление чуть прижимает боль. Становится удобнее.

Часть 4

Глава 1

Теперь Воронцова думает, что я считаю ее ябедой, а ее отца – самодуром. Пиздец.

Как доказать, что это не так? Особенно когда это так. Огх…

Она отвернулась совсем, будто и видеть меня не желает. Даже не знаю, как заговорить с ее затылком. И что вообще сказать? Блин, и Зефирке не написать, совета не спросить, а то спалит еще.

Я в тупике. Сижу, нервничаю, ногой притоптываю. Украдкой поглядываю на макушку Воронцовой. Скольжу взглядом по ее волосам. Они, как лески, поблескивают на утреннем солнце, но быстро заканчиваются, где-то на уровне лопаток. А дальше идет моя кожанка, в которой эта тростинка тонет. Кажется, мои плечи шире ее раза в два. Но маленькой ее не назовешь. Зефирки она выше минимум на целую голову. И фамилия Палкина ей подходит гораздо лучше – вся такая длинная, тонкая и несгибаемая.

Вообще, она вся какая-то чугунная. И тон бездушный, и лицо безэмоциональное, и глаза пустые. Только губы… чувственные. Присасываюсь к ним взглядом, когда она поворачивает голову. Облизывается, и что-то внутри меня ноет. Дикий мартовский кот. Изголодавшийся за полтора года.

– Вон заезд, – Воронцова вытягивает руку, втыкаясь пальцем в лобовое стекло, и показывает на арочный свод с железными воротами в сплошной стене здания.

За аркой открывается ухоженный двор, еще советской постройки. В пятиэтажном здании сразу узнается стиль сталинской эпохи. Когда-то такое жилье считалось элитным. Тут, походу, с тех пор одни профессора и живут. Все так чинно, аккуратно, уютно.

По указке Воронцовой я останавливаюсь напротив одного из подъездов. За нами шумит мелкотня на детской площадке. В небольшом загоне рядом балуются собаки, не слушаясь хозяев. Я заглядываю через лобовое в окна первых этажей. Сам не знаю, что высматриваю, просто удовлетворяю любопытство. Интересно все-таки, как ректор живет.

Но… не похоже, что он сильно злоупотребляет своими полномочиями. Наверняка мог бы позволить себе жилище поинтересней и попрестижней. А тут и район не самый благополучный. Не гетто, разумеется, но так, середнячок. Не исключено, конечно, что ректору весь дом принадлежит, а снаружи выглядит, как обычная многоквартирка, шифруется. Только я в этом сильно сомневаюсь. Дочка у него – не в шелках и не в золоте. Носит обычные шмотки, дубленку вон заносила донельзя. Я бы глазом не моргнул, выбросил, а она химчистку требует.

Во мне просыпается надежда, что Воронцова не соврала ни про себя, ни про отца.

– Спасибо, – говорит она и открывает дверцу.

– Погоди, я помогу.

Выскакиваю из салона со скоростью звука и подбегаю к ней. Напарываюсь на недоверчивый взгляд, но беру ее за локоть смело.

– Если не боишься моего отца, тогда чего лебезишь передо мной? – она щурится, но вылезать из машины не торопится.

– Я джентльмен, – убежденно заявляю и тоже щурюсь. Пусть подавится своим скепсисом. – Обязательно бояться твоего отца, чтобы хотеть тебе помочь?

Царевна Несмеяна только фыркает. Ресницами своими все никак не нахлопается. На каждом взмахе с них слетает пыльца презрения.

– Думаешь, звание «мистер» делает тебя джентльменом?

Воронцова вырывает руку из моей хватки и спускает здоровую ногу на тротуар, но когда вылезает полностью, тут же хромает на больную и шипит.

– Я сам делаю себя джентльменом, – еще бы язык показать, но этикет не позволяет. – Так что не выпендривайся.

Я подхватываю ее на руки и несу к подъезду.

– Что ты творишь? – Воронцова вертит головой, будто пытается сориентироваться в пространстве. – Отпусти, кретин!

Ага, голосок прорезался.

– Не бойся, я всего лишь донесу тебя до квартиры. Тебе же больно ходить, – ухмыляюсь и чуть подкидываю ее, чтобы удобнее было держать.

Она, кстати, легкая очень. Весит меньше, чем выглядит. Только многослойность одежды придает ей объема.

– Нормально мне! Поставь на место! – Воронцова вроде дрыгается, но при этом сама вцепилась крепко и прижимается.

– Без паники. А то я тебя не донесу.

– И не надо! Сама дойду. Поставь меня, – она опять вертится и махает одной рукой в воздухе, энергию впустую тратит, причем не только свою. Мне же так тяжелее.

Рюкзак с пакетом еще между нами. Что-то острое впивается в мою грудину, и Воронцова вольно или невольно вдавливает это в меня. Все жмется. Обеими руками обхватывает мою шею.

Ее лицо очень близко. Мы практически щека к щеке теперь. Иногда даже касаемся друг друга. И эти касания шпарят.

По ее учащенному дыханию я понимаю, что не один волнуюсь. Хотя слышу только собственное сердце. Оно уже в ушах пульсирует.

Добравшись до подъезда, я останавливаюсь и смотрю на Воронцову, не выпуская из рук.

– Открывай, – киваю на рюкзачок, имея в виду ключи.

– Дальше сама. Отпусти, – уже не орет, а цедит она.

– Нет, – уверенно качаю головой. – Я джентльмен до мозга костей. Донесу до двери. Давай не тормози. Чем меньше будешь сопротивляться, тем быстрее я тебя отпущу.

Она зажимает зубами нижнюю губу. Кажется, сейчас куснет, и сок потечет. Я бы его слизал…

Стоп! Встряхиваю головой слегка, так, чтоб она не заметила или не придала этому жесту значения. Напоминаю себе, что она ректорская дочка. А у меня просто жесткий недотрах, его легко можно снять рукой.

Пока она роется в рюкзачке, я слежу за автомобилем, который паркуется неподалеку, лишь бы не залипать на ее губы. Потому что они очень близко. Все еще борюсь с желанием их облизать и вынужденно облизываю безвкусные свои.

Пищит сигнализация. Я бросаю взгляд на звук. От машины к нам идет высокий седовласый мужик в коричневом пальто. Лицо наклонено. Но он чувствует мое внимание и поднимает его. Воронцова замирает и ахает. До меня едва долетает ее шепот:

– Папа…

Пиз-дец.

Руки сами опускаются, и Воронцова буквально из них вываливается.

Глава 2

Основание подо мной исчезает, и я грохаюсь вниз. Хорошо, что держусь за шею Кирова. Поэтому падаю на ноги. От боли тихо взвываю, но быстро возвращаю себе нормальное лицо, ибо папа уже таращит на нас глаза. Сразу сужает их и усмехается:

– Могу поздравить молодоженов? Вы прямиком из ЗАГСа?

Я выдыхаю и жмурюсь на мгновение. Стыд оседает на щеках сажей. А внутри меня все клокочет.

Ну и кретин же, этот Киров! Чертов джентльмен! Мне сейчас очень хочется, чтобы папа отчислил его моментально. В сию же секунду. Пинком под зад выгнал из академии и велел не возвращаться. И я бы ему добавила прощального пенделя.

– Поэтому, Яна, тебя на занятиях не было?

Черт, я забыла ему написать.

– Согласен, причина более чем уважительная, – папа опускает смешливый прищур на куртку, в которой я все еще хожу, и перебрасывает его на Кирова за мной.

Я тоже оборачиваюсь и вижу, как тот стоит истуканом, с распахнутыми глазами и сжатыми челюстями. В шоке.

– Пап, ты не так все понял! – выставляю обе ладони торопливо и трясу головой.

– А как это понимать? – папа вскидывает густые брови. Маленькие глаза расширяются. – Кавалер несет тебя на руках домой, никак жениться собрался?

Я чувствую, как он пригвождает Кирова взглядом. Мне мерещится, что тот аж плавится от этих слов. Киров в одной футболке, но дрожит, кажется, не из-за холода. Мы с ним переглядываемся. В красных глазах стынет ужас. Он о чем-то меня громко спрашивает без слов. Или молит.

– Пап! Да не так все! – я делаю полушаг вперед. Больная нога сразу напоминает о себе и останавливает меня.

– А что это тогда было? – папа переводит недоуменный взгляд с меня на Кирова и хмурится. – Неужели моя дочь тебе не мила?

– Мила, – по-пионерски отвечает тот, поднимая голову. Тут же тушуется и пожимает плечами. – Просто я ей… не очень.

Совсем болван?! Зачем признаваться в том, чего нет? Арх!

Папа довольно смеется. Беззвучно, но я слышу в пульсирующих ушах громкое «о-хо-хо».

– Пап, да врет он! – воплю на исходе. Хотелось бы еще ногой топнуть, но она болит.

– Брось, Яна, ты уже большая девочка, я все понимаю, – а говорит так, будто я маленькая и ничего не решаю, еще и отмахивается от меня рукой, типа не тявкай.

– Ничего ты не понимаешь, – цежу, как нашкодившая собачонка, которую в качестве наказания забили в угол.

Папа делает шаг вперед и протягивает Кирову ладонь, игнорируя мои отрицания.

– Афанасий Игнатьевич.

– Очень приятно, Дима. Киров. Учусь в вашей академии, на третьем курсе, – отвечает тот и пожимает ее.

– Полагаю, мистер АСИ не нуждается в представлении, – папа кладет руку на пояс, убирая пальто назад, и разводит другой в воздухе, как часто делает во время разговора с кем бы то ни было. Жест прицепился еще со времен преподавательской деятельности. – Признаться, Яна впервые меня знакомит со своим кавалером. Я польщен.

– Пап, никакой он не кавалер. И тем более не мой, – я сжимаю кулаки и стучу ими, только они ни обо что не ударяются. Смотрю папе в глаза. Пытаюсь его убедить. – Просто помог.

Киров опускает уголки рта разочарованно, как будто, правда, расстроился и переводит горящий взгляд с меня на папу и обратно, но молчит.

– Яна своенравная. Ты же понимаешь, девушку надо добиваться, – папа ему подмигивает и даже хлопает по плечу, как боевой товарищ. – Ты, вижу, славный малый. У тебя все получится.

Что?! Папа это говорит? Этому мажору на пафосе? Да что с ним?

У меня сердце так колотится от негодования, что я сейчас тысячи киловатт электричества произвожу. И все уходит в атмосферу просто так. А хочется эту энергию в кого-то направить. То ли в папу, то ли в Кирова. Второго совсем не жалко, и я перевожу на него злобный взгляд. А он свой быстро уводит, смотрит прямо, боится попасться.

– Яна, пригласи гостя с нами отобедать. У меня как раз есть часик. Познакомимся поближе, – папа кивает на подъезд с радушной улыбкой. Ведет себя как ни в чем не бывало. Будто давно этого Кирова знает, будто уже благословил нас на брак.

– Неет! – я возмущенно выдыхаю и кошусь на Кирова опять. Мне все-таки удается поймать его взглядом. Надеюсь, там много ярости. – Не надо его никуда приглашать. Найдет, где поесть.

Тот кивает покорно и смотрит на папу щенячьими глазами.

– Дочь, ты почему такая невежливая? Кажется, я тебя по-другому воспитывал, – папа вжимает бородатый подбородок в шею. Из-под него вылезает тонкий второй. На Кирова он глядит украдкой, с извинением, словно стыдится меня.

– Недовоспитал! – отрезаю и пропадаю в темноте подъезда. Невыносимо больше там находиться и краснеть.

Я двигаюсь слишком резко. Сенсорная лампа загорается с опозданием, когда я уже у лестницы. Бетонные ступеньки часты и высоки. А мне на четвертый этаж. Боль на каждом подъеме выстреливает в бедро, но не возвращаться же назад и не просить Кирова меня донести. Однако где-то между вторым и третьим этажами, прислоняясь к стене, тяжело дыша, я сильно жалею о том, что выпендривалась.

В принципе, можно было и не упрямиться. Он бы тогда спокойно меня донес и успел уйти незамеченным папой. На нашем этаже целых три квартиры. Мало ли Киров мог к соседям заглядывать.

Арх… Все глупости.

Ну или… хотя бы папа не застукал бы нас в такой неприличной позе.

Это все из-за него! Киров, гадкий нахал! Думает, раз мистер АСИ, то все ему позволено? Облапал меня всю, фу! Истинным джентльменством тут и не пахнет.

На щеке догорают следы его прикосновений. И в носу стынет его аромат. Или это от куртки? Черт. На мне же до сих пор его кожанка.

Я тут же ее скидываю с себя. И топчу. Размазываю пяткой, растираю носком. Плююсь и ругаюсь в уме. Давно меня ничто так из себя не выводило. Даже гнусный поцелуй Матвея с Улей. Заколебало все!

Не знаю, сколько времени проходит, пока я выплескиваю все, что накопилось. Куртка измята и затоптана, но кожа ни в одном месте не протерлась, ни один шов не разошелся. Мажористая скотина! Эта кожанка наверняка десять моих дубленок стоит.

Я завтра еще в слякоти ее извозюкаю, так и отдам. Пусть химчистит. И больше ко мне не приближается. Возмещать ничего не буду.

Глава 3

Дверь подъезда громко хлопает, и я остаюсь с ректором один на один, лицом к лицу. По спине мурашками бегает холод. И я весь ежусь. Ветер хлещет голые руки. Хочется сжаться, чтобы согреть себя, но я не осмеливаюсь. Вообще пошевелиться не могу.

Афанасий Игнатьевич смотрит проницательно, по-доброму. Я не чувствую от него реальной угрозы, хоть и волнуюсь. Просто не знаю, как себя вести. Ляпнул глупость в отчаянии, не подумав, теперь не понимаю, как из этого выкрутиться. В настолько идиотские ситуации я еще не попадал. Полный ступор. Зачем было врать, что его дочь мне нравится? Расскажу Зефирке, она будет месяц надо мной угорать.

– Ты на Яну не сердчай, – говорит Афанасий Игнатьевич, покачивая головой из стороны в сторону. – Она в неловких ситуациях всегда нервничает и теряется.

Как я ее сейчас понимаю. Вроде научился за годы жизни в неловких ситуациях ловко импровизировать, но сейчас такая, где хрен развернешься. Я растерян, как школьник. Уже и забыл, каково это чувствовать себя нашкодившим сопляком. Мама с папой давно забили на мое воспитание, все выкрутасы предпочитают игнорировать. А тут…

Взбрендило же мне поднять Воронцову на руки. В голове хороводом крутится множество стикеров «рука-лицо». Это мне самого себя хочется прихлопнуть. Хотя… я искренне пытался помочь.

Она, вообще, там добралась до квартиры? Может, свалилась сразу же за дверью подъезда и встать не может. И разумеется, сгниет лучше, чем о помощи попросит.

– Все в порядке. Я привык, – киваю для убедительности.

К чему привык? Зачем усугубляю ситуацию?

Афанасий Игнатьевич усмехается.

– Признаться, я боялся, что Яна приведет какого-нибудь хулигана, – у него голос такой доверительный. Ложится на уши, как бальзам. – Ну знаешь, анархиста из панк-группы, например, который весь в пирсинге и непонятно что употребляет.

Я сглатываю. Сам тоже иногда не понимаю, что употребляю.

– А тут ты, мистер АСИ, – Афанасий Игнатьевич оглядывает меня бегло. – Я ведь и маму твою неплохо знаю. Анастасия столько делает для наших студентов и академии. Очень уважаю ее за это.

Теперь понятно, откуда такая благосклонность. Мне остается только поддакивать и соглашаться. И благодарить маму за авторитет, которым я могу защититься. Выходит, можно было и перед Воронцовой на карачках не ползать? Бля.

– Поэтому я буду рад тебе помочь, – Афанасий Игнатьевич подходит сбоку и кладет руку на мои плечи. – А с носом что?

Он рассматривает меня внимательно. Есть в его взгляде немного жалости и сомнения.

– Я тайским боксом занимаюсь. Вчера на спарринге неудачно увернулся от удара, – махаю рукой, показывая, что дело пустячное. Хотя на Светика все еще злюсь. Побаливает. И уродует мое прекрасное личико.

Афанасий Игнатьевич соглашается и кивает. Теперь в его взгляде – уважение. Или мне очень хочется это в нем увидеть.

– Яна твердит, что не любит цветы, но ты не обращай внимания, – он чуть притягивает меня к себе, теребя за плечо. – Все равно дари, она втайне будет радоваться.

Мне приходится коситься на него. Я улавливаю краем глаза его подмигивание. Становится совсем неловко. И жарко, и холодно одновременно. Сердце скачет галопом. Я пытаюсь хотя бы часто не дышать, но так только сильнее выдаю свою нервозность.

– Еще она любит корейскую кухню и фотографировать. Выставки всякие обожает посещать. Черпает в них вдохновение, – Афанасий Игнатьевич уводит мечтательный взгляд в небо.

И я за ним. Там пусто – ни облачка. Мы одновременно опускаем головы и встречаемся глазами. Я набираю побольше воздуха в легкие, которые становятся тугими от стеснения. Хотя он некрепко держит меня за плечи.

– Из литературы Яна предпочитает Ахматову и Мураками.

Рю или Харуки, хочется мне уточнить, но не решаюсь. Ладно, у нее самой спрошу, хоть будет о чем поговорить. Я ни того, ни другого не люблю. Тоскливые они слишком. Философии много, а движа мало. Но галочку в уме ставлю. Все пригодится.

– В общем, не сдавайся, Дима. Ты парень, уверенный в себе, неглупый, найдешь к ней подход, – Афанасий Игнатьевич хлопает меня по груди и наконец отпускает, а сам идет к подъезду. – Рад был познакомиться.

– Спасибо, взаимно. Буду стараться, – говорю ему вслед, моргая, как в комедиях Гайдая.

– Не прощаемся, – Афанасий Игнатьевич кивает мне напоследок и тоже пропадает в подъезде.

Посмотрев на часы, я понимаю, что на оставшиеся две пары еще успеваю. Решаю съездить на учебу, больше для того, чтобы встретиться с Зефиркой и Бархом и все им рассказать.

Садясь в машину, я первым делом пишу в чате сладкой парочке: «Пс, давайте в библе после пары. Есть разговор».

«Ой, ты еще жив?!😯» – удивляется Зефирка. Я даже через текст чувствую ее фальшь. Все-таки актриса она отвратительная. Тот редкий случай, когда много лет в драмкружке прошли вообще мимо. Но это смешно.

«И здоров😏, – усмехаюсь смайлом. – Пока. Меня пронесло. Расскажу при встрече».

Подмигиваю клубничкой и блокирую телефон. Надо выпить кофе, чтобы переварить целое утро и всю ту нелепость, которая случилась.

По дороге в академию я заезжаю в любимую кофейню, улыбаюсь миловидной бариста, которая краснеет под моим пристальным взглядом, подмигиваю ей на прощание и выхожу довольный со стаканом горячего напитка. Кофейный запах приводит меня в чувство. Пока есть в этом мире кофе, можно жить.

Первый глоток я всегда смакую. Только ради него, считай, и пью. В нем вся насыщенность вкуса и крепость. Остальное уже не то. И этот глоток выходит отменным. Кофе кажется идеально сбалансированным. То, что надо.

Просто кайф. Все волнение после встречи с ректором и возмущение от его дочери сносит волной на дно желудка. Но извилины начинают шевелиться. И осознание всего загружается в мозг. Пока не понимаю, на что сейчас подписался и к каким последствиям все это приведет. Мне теперь придется за Воронцовой ухаживать? До самого диплома? Мне же еще полтора года учиться. Это значит, еще столько же без девушки мучиться? Как минимум. Бля.

Глава 4

Папа настигает меня в прихожей. Я даже дверь не успеваю за собой закрыть. Он проталкивает меня легонько вперед, чтобы уступила ему место на коврике. Я сажусь на пуфик и берусь за угги, которые все в дорожной слякоти. Куртку Кирова бросаю на пол рядом.

– Это он тебе дал? – папа косится на нее и, притоптывая на коврике, сбивает слякоть с подошв.

– Да, – киваю, не поднимая лица. Оно надуто и сердито. Папа меня все еще бесит. Жениха мне нашел, видите ли, и доволен собой. – Не трогай, она грязная.

– Хм.

Сняв ботинки, он делает шаг вперед, хочет пройти к шкафу, но упирается в меня. Чтобы дать ему пройти, мне приходится выпрямиться и поставить обе ноги на пол.

– Хороший вроде парень. С чего вдруг ты так взбунтовалась? – папа вешает пальто на плечики и убирает в шкаф, но дальше в коридор не уходит, а следит за мной.

Я хватаю угг за грязную пятку и с трудом стягиваю его с ноги. Носок улетает следом. Черт. Не то что из рук, даже с ног все валится.

– Потому что не надо женить меня на первом встречном, – я стараюсь держать тон невозмутимым, но нотка обиды все равно проскальзывает.

В школе он мне ни с кем не разрешал встречаться, типа не доросла еще, учиться надо, а как восемнадцать стукнуло, так сразу в старые девы записал, типа в академии учиться не надо. В каждом прохожем теперь жениха видит.

– Да кто ж о свадьбе-то говорит, – смеется папа и кладет руки на пояс. – Дай парню шанс.

– Зачем? Ты сам-то понимаешь, кому меня всучить хочешь? – я, наконец, перевожу на него взгляд, и встаю с пуфика.

– Не выражайся так, – папа меняется в лице. Уголки глаз перестают морщиться от улыбки. В них проявляется упрек. – Никому я не хочу тебя всучить. Ты же самое дорогое, что у меня есть.

Он поджимает губы и вздыхает, а затем опять улыбается. Быстро перебарывает гнев. Всегда завидовала его выдержке.

– Просто у вас возраст такой. Весна тем более на дворе. Надо влюбляться, глупить, веселиться. А то ты вечно в фотошоп7 свой уткнешься и сидишь часами.

– И мне хорошо, – я демонстративно ухожу в ванную комнату. Правда, от хромоты избавиться до конца не могу.

– А с ногой-то что? Поэтому он тебя тащил? – кричит в спину.

– Упала, ушиблась. Ничего страшного.

– Это врач сказал?

– Да, – я хлопаю дверью в ванную, отсекаю себя от надоедливого папы.

Он меня поражает. Внезапно решил поиграться в свата, как будто Милка его покусала и заразила этим неизлечимым недугом. Просто не знает про Матвея. И про то, как влияет на всех парней в академии невольно. Такой наивный, так легко поверил, что сам мистер АСИ, за которым наверняка все девушки охотятся, влюбился в меня с первого взгляда. Даже Матвей не влюбился. Ни с первого, ни с тысячного. Все просто не хотят мне отказывать, боясь кары. А Киров тот еще уж. Быстро сообразил, что к чему, и ляпнул глупость. И меня в это втянул. Папа теперь будет на мозги капать.

Я мою руки и умываю лицо. Кожа впитала в себя тепло Кирова. Набираю много пенки, чтобы хорошенько отмыться, но все равно еще чувствую фантомы его прикосновений.