Римские вакации

– Ну народ!… – укоризненно покачал головой Раис. – Тут того гляди с голоду опухнешь, а они за какие-то цацки глупые воюют…

Мы вышли на улицу, прошли немного вперёд и оказались на небольшой площади, посередине которой приятно журчал скромных размеров фонтан. Мы освежились, зачёрпывая воду из мраморной чаши.

– Вот так… – с тоскою произнёс Раис. – Стало быть, одни тут промтовары местные. А покушать-то и не видно!…

– Да уж. Подкрепиться не помешало бы, – поддержал Джон.

Среди прохожих, которых здесь было на удивление немного, обнаружился угрюмый мужик в короткой грязной тунике, тащивший большую корзину.

– Эй! Чего несёшь? – напористо спросил Боба.

Мужик остановился и невежливо спросил:

– А тебе-то что?

– Любезный! – обходительно осведомился Джон. – А нет ли у тебя в корзине чего-нибудь вкусненького?

Мужик недоумённо нахмурился и раскрыл секрет корзины:

– Репу несу!

– А откуда несёшь? – продолжил допрос Джон.

– С рынка, – ответил мужик.

– А рынок-то где? – задал свой вопрос Лёлик.

– Да вон! – мотнул мужик подбородком назад.

– Тогда свободен! – напористо посоветовал ему Раис.

Мужик скорчил обиженную гримасу и заявил:

– Как у хозяина выкуплюсь, так и освобожусь! – после чего стал смотреть на нас как на последних подлецов.

– На-ка вот денежку, – участливо сказал Боба и протянул ему медную монету.

Мужик, не выпуская корзину из рук, ловко изогнулся, цапнул монету губами и прытко убежал.

– А чего это он про выкуп сказал? – поинтересовался Боба.

– Ну так раб, наверное, – предположил Лёлик. – У них тут заведено такое. Раб может хозяину заплатить за своё освобождение.

Раис озабоченно нахмурился и заторопил нас:

– Ну давай, пошли!…

Боба повертел головой и удивился:

– А Серёга-то где?

Серёга в поле зрения отсутствовал. Мы затолкались на месте, вставая на цыпочки и озираясь по сторонам, но не успели ещё как следует развернуть наблюдение, как пропавший обнаружился сам, выскочив на площадь с ранее покинутой нами торговой улицы.

Коллега был возбуждён и весел, и зачем-то постоянно оглядывался назад.

– Ты что это коллектив задерживаешь? – сварливо спросил Раис.

Серёга ухмыльнулся и молча распахнул рубаху: на шее у него болталось массивное ожерелье – то ли золотое, то ли позолоченное – усыпанное мелкими красными самоцветами, игравшими на солнце резкими искрами.

– Спёр? – лаконично спросил Джон, сурово сведя брови и кивая на украшение.

– Чего это сразу спёр? – загнусавив наподобие школьного хулигана, стал защищаться Серёга. – И ничего не спёр, а на память взял… То есть это… Вообще сами дали… – он снова оглянулся и порекомендовал: – Но, всё-таки, тикать надо!

Мы ходко пошли в указанном направлении.

От площади начиналась улица, застроенная всё теми же стандартного вида жилыми многоэтажными домами. Впереди послышался разноголосый шум, присущий большому скоплению народа. Следуя затейливому изгибу улицы, мы произвели потребный зигзаг и увидели перед собой большую площадь, застроенную П-образными кирпичными торговыми рядами с глубокими портиками. Кругом было полно народа. Течения толпы прихотливо переплетались, сталкивались, кружились вокруг торговых рядов. Но с тем было видно, что люди норовили пребывать в заманчивой тени портиков.

– Ну, нашли, наконец!… – радостно произнёс Раис.

Приноровившись, мы органично и даже с некоторым артистизмом вписались в многолюдные потоки, что, разумеется, для нашего человека особенного труда никогда не составляло, ибо он, наш человек, с малолетства приобретает тугоплавкую закалку среднестатистического горожанина и не понаслышке знает: почём фунт лиха и центнер живого веса в час пик, а уж стихийные законы движения толп, по сравнению с которыми броуновский хаос выглядит стройной системой, для него ясны и понятны как снег в январе.

Итак, мы влились в общий поток и потекли в толпе, проникая внутрь портиков и обходя все торговые точки с обстоятельностью завзятых шопоголиков. И словно попали в калейдоскоп, вертящийся так и сяк как балаганная карусель и складывающий всё новые и новые пёстрые узоры из ярких красок.

Изумительное изобилие всевозможного продовольствия в первозданном своём не обременённым цивилизованными упаковками виде было великолепно и потрясающе. И чего только там не имелось!

Рядами стояли распяленные мешки и высокие плетёные корзины, доверху набитые бобами, фасолью, каштанами, чечевицей, горохом сушёным, лущённым и просто в стручках; хрустело под ногами рассыпанное пшено, и вездесущие воробьи лихо склёвывали зёрнышки прямо из-под ног.

На холщовых подстилках высились пирамиды из разлохмаченной капусты, пупырчатых огурцов, оранжевой с белым налётом моркови; красовались целые горы свежего салата, радовавшего глаз нежной своей зеленью, вповалку лежала отменная репа, располагались аккуратные кучки чеснока и внушительные кучи отливавших перламутровыми боками луковиц; громоздились друг на дружке тыквы – не привычные нам пузатые как китайские фонари, а бутылочные.

Целый ряд отведён был оливкам. Продавались как свежие, сложенные в корзины, так и солёные, густо плававшие в рассоле в глиняных глубоких посудинах. Здесь же продавалось и оливковое масло. Загорелые, бойкие до навязчивости продавцы медными черпачками зачёрпывали его из широкогорлых ведёрных амфор и, громко расхваливая товар, проливали густою жёлтою струей обратно.

Мы вышли к ряду, где продавали снедь фруктовую: перво-наперво присутствовал виноград – просто горы лакомых гроздьев, светившихся сквозь матовый налёт затаённым огнём разных оттенков – от нежно-золотистого до густо-багрового; помимо того имелись: медовые дурманившие пчёл груши, янтарный просвечивавший на солнце инжир, фиолетовые пускавшие блики, словно лакированные, сливы, бугристые гранаты, яблоки всяческих калибров и всех светофорных цветов, – и всё это в такой аппетитной живописности и в таком изобилии, что сводило скулы.

– Однако, грушу хочу, – заявил Раис и свернул к прилавку, где имелись особенно смачные, чуть ли не лопавшиеся от сока, плоды, разложенные по низким широким корзинкам.

Продавец – вертлявый малый с оттопыренными ушами – яростно уговаривал потенциального покупателя отведать товар. Но тот на поэтические описания невиданных достоинств данных фруктов лишь поморщился с сомнением, а затем и вовсе ушёл.

Продавец, увидев нас, поначалу изумился, а потом схватил одну грушу, протянул её нам и замычал, делая свободной рукой странные жесты.

– Чего мычишь? Мы, чай, по-латински кумекаем, – важно сказал Раис и указал на самую большую доверху полную корзину. – Нам вот эту корзинку давай…

Продавец мигом возрадовался и обрушил уже на нас поток рекламы, предрекая несомненный праздник вкуса.

Раис достал из кармана золотой ауреус и, протянув его торговцу, настороженно спросил:

– Хватит?…

У торговца отвисла челюсть; он как-то сразу согнулся и, растерянно заулыбавшись, забормотал, что ему очень приятно услужить столь богатенькому варвару, но вот только сдачи у него столько не наберётся, даже если он продаст все свои фрукты по двойной цене, и, вообще, может всё же у богатенького варвара найдётся по квадранту, то бишь, по четверти асса за грушу, а вместе – продавец быстро сосчитал плоды в корзине – три асса и ещё один асс за корзинку, итого четыре асса, коими он полностью и удовлетворится.

Раис растерянно отобрал у торговца золотую монету и сунул взамен серебряный денарий.

Римлянин торопливо выудил из-за пазухи висевший на шее кожаный кошель, начал в нём сосредоточенно рыться, доставая по одному медные кругляки и кладя их на прилавок.

– Сдачу возьми, – скомандовал Раис Лёлику, а сам схватил корзину и поспешил в сторонку.

Мы последовали за ним, на ходу разбирая груши и тут же впиваясь в их ароматную мякоть, так и брызгавшую сладким соком.

Лёлик заметался между сдачей и корзиной, затем пригляделся с отвращением к нараставшей куче медяков, плюнул и бросился за своей долей, на ходу бросив:

– Сдачи не надо!…

Торговец окончательно одурел, но уже с некоторым оттенком счастья, и стал приглашать заходить ещё, ещё и ещё.

Раис, мрачно посмотрев на торопливо занявшегося трапезой Лёлика, пробурчал:

– Экономить надо… Копейка не казённая, а трудом добытая.

– Вот и таскай сам медяки гадкие. Небось, привычный, вон на башке меди-то сколько, – огрызнулся Лёлик и в сердцах швырнул огрызком в зазевавшегося голубя.

Мы разобрали последние плоды и пошли дальше; Раис, вздохнув с сожалением, поставил корзину на землю, тут же подхваченную ловким босяком.

– Однако, подкрепились, – сказал довольно Боба.

– Ерунда это, – с надрывом воскликнул Раис. – Баловство одно. Мясца бы надо!…

Мы обогнули фонтан, попавшийся на пути, предварительно, конечно, щедро умывшись, и попали в новые торговые ряды, где имелось изобилие цветочное.

На прилавках рядами стояли глиняные миски и баклаги, в которых уютно чувствовали себя целые снопы и охапки произведений Флоры. Пышные бутоны, шарообразные соцветия, изящные колокольцы, нагретые солнцем, источали прихотливые ароматы. Наибольшим почётом пользовались розы, плававшие в отдельных мисках; на их бархатных лепестках маленькими бриллиантиками сверкали симпатичные капли.

Пренебрежительно поглядывавший по сторонам Раис внезапно изобразил нечто наподобие стойки и начал жадно принюхиваться.

– Ты чего это учуял? – подозрительно поинтересовался Серёга и тоже на всякий случай зафыркал носом.

– Небось, ещё какие-нибудь орхидеи ненужные, – поторопился брюзгливо предположить Лёлик, успевшей где-то зацепить ядовито-жёлтый цветок со множеством лепестков и изводивший его мечтательным выдёргиванием оных по принципу "любит – не любит".

– Ха! – небрежно бросил Раис, а потом со значением добавил: – Я цветы не кушаю. А пахнет жареным, – после чего заторопился вперёд.

Торговая площадь закончилась.

– Куда теперь? – спросил Боба Раиса.

Тот молча поспешил в узкий переулок.

За переулком оказалась ещё одна площадь, также застроенная точно такими же П-образными торговыми рядами. И здесь народа было столько, что о вольготном передвижении приходилось только мечтать.

Раис, поводя носом как ищейка, сунулся в первые ряды. Там продавались дары царства Нептуна. На каменных прилавках щедро навалена была разнообразная рыба: от отливавших серебром кучек всякой мелюзги до полутораметровых упитанных тунцов. Возвышались горки бурых раковин разнообразных форм и размеров, сморщенными мехами лежали осьминоги, лупила глупые зенки камбала, торчали угловатым кустарником ходульные ноги здоровенных крабов. Отдельно как брёвна лежали осётры с дерзко загнутыми носами и костистыми наростами на зеленоватой шкуре.

Посередине двора находилось круглое сооружение: под куполообразной крышей, опиравшейся на колонны, имелся неглубокий бассейн, в котором густо плескалась живая рыба. Продавцы с длинными сачками в руках по указке покупателей вылавливали приглянувшиеся экземпляры. Тут же купленную рыбу чистили и разделывали. Кругом разбросана была чешуя. Внутренности собирали в узкогорлые глиняные кувшины, откуда ощутимо несло смрадом. Вокруг крутились сытые кошки с наглыми мордами, которым то и дело перепадал кусочек.

Немного в стороне всё это рыбное богатство жарилось на медных сковородках в кипящем масле, запекалось в угольях, варилось в глиняных кастрюльках и наперебой предлагалось прохожим.

– Однако, нюхалка работает, – уважительно покивал Серёга.

– Не то это! – поморщился Раис. – Сегодня не рыбный день. А жарят мясо… Вон там… Небось, вкусно… – он в умилении зажмурился и прямо в таком состоянии продолжил движение к источнику лакомых запахов.

Мы протолкались сквозь толпу и очутились в следующем ряду, где, действительно, нашли искомые мясные продукты.

Словно ёлочные игрушки висели на стенах лавок нанизанные на крюки куски туш, на каменных прилавках лежали перламутровые внутренности, комья жёлтого жира и ободранные коровьи, овечьи и свиные головы, громоздились бледные тушки кур, гусей, цесарок, ещё каких-то мелких птах чуть крупнее воробья. Дюжие мясники в кожаных фартуках, лихо махая неуклюжими топорами, разделывали на дубовых колодах цельные туши. Предлагали здесь и готовые продукты: розовую ветчину, копчёные рёбра, свиное сало, колбасы всевозможных сортов: кровяные, вяленые, прокопчённые до черноты, сыры, прикрытые полотняными тряпочками, яйца, лежавшие в корзинках со стружкой, творог в деревянных мисках, молоко в сосудах, похожих на кринки с ручками.

Отдельно продавалась охотничья добыча: туши оленей, диких коз, кабанов, которых предлагалось особенно много: от полосатых поросят до матёрых секачей с внушительными клыками. Кучами лежала пернатая дичь: куропатки, перепёлки, лебеди, самые обыкновенные голуби, дрозды и даже журавли.

Какой-то коротышка с обрюзгшим лицом обиженного евнуха пухлыми пальцами в перстнях копался в фазанах, настолько свежих, что даже радужное оперение их не успело ещё потерять нарядной яркости, перекладывал по одной птичке в корзину, которую держал крепкий раб в опрятной тунике. Кто-то в толпе сказал вполголоса, что это личный повар Цезаря.

Раис, не отвлекаясь по сторонам и ловко лавируя в толпе, вскоре вывел нас к искомому месту, где над медной жаровней в виде глубокого таза, полной пышущими жаром раскалёнными угольями, поспевала на вертеле мясистая баранья ляжка.

– Эй, эй, мы берём! – бросился с криками к крутившему неспешно вертел коренастому дядьке Раис.

Дядька, не глядя на нас, задумчиво почесал за ухом, потыкал в ляжку поднятой с земли щепочкой и сердито сказал:

– Не готово ещё.

– Ну вот… – Раис расстроился и убито уставился на мясо, но затем встрепенулся и, веско чеканя слова, заявил: – А мы ждать будем!

Кашевар взглянул на нас, удивлённо хмыкнул, и высказался:

– Ничего себе! Варвары!… А вы, варвары, небось, мясо-то сырым жрёте?

– Мы трепачей сырыми жрём! – свирепо процедил Серёга и добавил: – Давай, крути педали, пока не дали!

Дядька захотел было продолжить дискуссию, но, увидев увесистый Бобин кулак, решил не усугублять. Взамен он с кислой миною ещё разок потыкал мясо, потом стянул ляжку с вертела и, примостив ее на плоскую широкую каменную плиту, тут же лежавшую на земле, стал приноравливаться обкромсать длинным ножом.

– Эй, эй, чего творишь?! – заорал Раис. – Мы всё берём и в цельном виде!

Кашевар убрал нож, протянул руку и процедил:

– Десять сестерциев.

Боба отсчитал монеты. Дядька их принял и без единого слова удалился.

– Ну, налетай! – сглатывая шумно, пригласил Раис и выхватил топорик.

– А что ж без хлеба? – недовольно проворчал Лёлик, но, тем не менее, первым отхватил штыком изрядный кус и запихнул его в рот.

– А вон и хлеб идет! – весело проинформировал Боба и замахал приглашающе кому-то рукой.

Из толпы выскочил бойкий подросток. На шее у него висел объёмистый лоток, на котором горкой лежали круглые пшеничные лепешки.

– Почём? – коротко осведомился Джон.

– Один асс две штучки, – ответил паренёк, недоумённо нас разглядывая.

Мы взяли по лепешке и предались чревоугодию. Конечно же, особенно усердствовал Раис, ловко вырубавший из ляжки увесистые куски и с достойной удивления скоростью их заглатывавший.

Из толпы вынырнул пацан дошкольного возраста в немыслимо грязной тунике и бочком подрулил к нам. Хитрая чумазая его рожица ясно давала понять, что её хозяин со временем непременно предполагал заделаться продувной бестией. Пацан шагнул осторожно, остановился, шагнул ещё; затем, уверившись в нашей относительной безобидности, деловито спросил:

– Эй, варвары, понимаете, что ли, по-латински?

– Ну, понимаем, – важно ответил Серёга.

Тогда оголец жалобно сморщил нос и цыганским речитативом заканючил:

– Подайте бедному голодному сиротке на пропитание! Подайте, я вам говорю! – при этом он звонко хлопал себя по круглому как глобус животу, видневшемуся в изрядной прорехе.

Естественно, мы не могли остаться безучастными к голодавшему детству и оттого немедля соорудили из имевшегося провианта увесистый бутерброд.

Но малец неожиданно скорчил презрительную рожу, брезгливо отодвинул протянутый паёк и, независимо заложив руки за спину, высокомерно отвернулся.

– Ишь ты!… – изумлённо протянул Раис и от удивления перестал есть.

– И чего ж тебе надо? – спросил огольца Джон.

Тот насупился и напористо пробурчал:

– Чего, чего… Денежку давай!

– Ого! – развеселился Серёга. – Молодец! Узнаю себя в детстве, – затем пошарил в кармане и выудил пару монет. – На, пацан!

Малец принял в ладошки щедрый дар и шустрым козлёнком принялся скакать вокруг Серёги и даже вроде бы обнял его словно младший братик. Серёга от столь нежной благодарности растроганно заухмылялся; похлопал осторожно мальца по худеньким плечикам, а тот вдруг отскочил прытко с довольной физиономией и, блестя воровато глазёнками, шмыгнул в толпу.

– Подозрительный какой-то, – с сомнением покачал головой Раис, нехотя дожёвывая очередной кусок. – Я когда ребёнком был, никогда от угощения не отказывался.

– Ага… – с рассеянной улыбкой невпопад пробормотал Серёга, углубившийся в себя, где происходило неприкрытое смакование совершённого доброго поступка, не имевшего доселе аналогов в Серёгиной биографии.

– А я говорю: подозрительный!… Не жрёт ничего! – с навязчивой настойчивостью закричал Раис.

– Ну? – продолжая отрешённо улыбаться, сказал Серёга; но вдруг улыбка стала медленно сползать с его лица, он побледнел, похлопал себя по накладному карману и растерянно произнёс: – Мужики, а он у меня гранату свистнул!…

– Ну я же говорил! – всплеснул руками Раис в благородном негодовании.

– Однако… – пробормотал Джон и завертел головой, вглядываясь в толпу.

– Какую стянул? – осведомился Лёлик.

– РПГешку, – ответил нервно Серёга.

– Да вон он!… – Боба ткнул пальцем, первым обнаружив с высоты своего роста юного воришку.

В метрах двадцати от нас позади торгового ряда монументально располагался массивный котёл на трёх ногах, под которым горел костёр. Малец, примостившись рядом на корточках, как раз вкатывал в огонь нечто подозрительно яйцеобразное.

Мы остолбенели.

К мальцу сзади подкрался толстый мужик в замызганной тунике, схватил его за ухо и, разразившись руганью, наподдал сорванцу могучего пинка, отчего тот, пролетев пару метров, шлёпнулся плашмя, с рёвом вскочил и стремительно удрал.

Мужик беззаботно повернулся к огню задом и начал копаться в куче поленьев. Мы же, как лягушки на змею, продолжали оцепенело смотреть на костёр, чреватый взрывом.

– Ложись… – кто-то из коллег просипел сдавленно, и мы, будто выведенные из ступора, мешками повалились на землю.

И тут же тускло блеснула вспышка взрыва, и громко бухнуло; котёл с медным гулом взлетел в небо и страшно грохнулся оземь.

Народ, присутствовавший поблизости, заголосил, но, на удивление, не слишком и панически. На месте костра дымилась воронка; вокруг неё, вопя нещадно, носился кругами мужик, держась руками за окровавленные ягодицы. Более пострадавших не наблюдалось. Похоже было на то, что основной удар пришёлся на котёл.

Мы вскочили, очумело отряхиваясь.

– Шухер, смываемся!… – Серёга втянул голову и засеменил, убыстряя шаги, куда подальше.

Мы без задержек последовали за ним. Раис дёрнулся было хватать оставшийся недоеденным харч, но лишь махнул с отчаяньем рукой и бросился догонять коллектив.

Глава 7. В которой герои знакомятся с клиентом Валерой, который за обещание не обидеть соглашается потрудиться в качестве чичероне.

Направление мы держали к видневшимся невдалеке домам, у которых рыночная площадь заканчивалась. Мы шмыгнули в тесный переулок, быстро прошли его и выскочили на улицу, на удивление безлюдную.

Мы перевели дух и пошли медленно и чинно. Улица, попетляв замысловато, вывела нас на пустырь, на котором неопрятно громоздились развалины большой инсулы. Мы остановились поглазеть.

– Ничего себе! – удивился Серёга. – Никак бомбёжка была.

– Бомбы ещё не придумали, – сказал Лёлик. – Да и бомбардировщиков нету.

– А чего ж тогда дом-то так рухнул? – не унимался Серёга.

– Да кто его знает… – лениво процедил Раис, усердно ковыряясь в зубах.

Непонятно откуда взявшись, возле нас нарисовался римлянин праздного вида. Был он худощав, моложав, черняв, кудряв, чисто выбрит и выглядел заправским плутом. На нём была вполне приличная туника почти что белого цвета; в руках он держал какой-то сверток.

Римлянин стал внимательно разглядывать развалины, критически хмыкать, бормотать себе что-то под нос. Потом принялся покачиваться с пяток на носки и коситься на нас хитрым глазом, то поджимая губы, то вытягивая их в трубочку.

– Чего это он всё зырит и зырит? – недовольно спросил Серёга на родном языке.

– Шпион, может?… – нервно предположил Лёлик также не на латинском.

– Мутный какой-то, – согласился Раис и, скорчив гневную гримасу, предложил: – Может топориком тюкнуть да сховать в развалинах?

При этом он почему-то за свой топорик хвататься не стал и даже отошёл от римлянина подальше.

– Душегубцами стать всегда не поздно, – пробормотал Джон и, солидно откашлявшись, спросил римлянина уже по-латински: – Слышь, друг, а с чего это дом такой разрушенный?

– Ух ты! – удивлённо воскликнул римлянин, словно узрел заговорившую зверушку, потом захихикал, словно после зверушки увидел клоунов, и спросил: – А вы чего, варвары, что ли?

– Нет! – мрачно заявил Серёга. – Римлянцы мы самые натуральные.

– А одеты так, – поддержал его Лёлик, – потому что в командировке были… В дальних странах… Только приехали…

Римлянин недоверчиво ухмыльнулся, покачал головой и продолжил любопытствовать:

– А из каких краев будете?

Раис нахмурился и недовольно пояснил:

– Из Скифляндии. Скифлянцы мы.

– А-а, скифы, – проявил осведомлённость абориген. – Говорят, там у вас чудища со львиными туловищами и орлиными головами обитают. Грифонами зовутся. Несметные сокровища сторожат.

– Орлы у нас водятся двуглавые, – сообщил Лёлик, явно имея в виду изобретение византийской геральдики, прижившееся на родимой почве.

Римлянин понимающе угукнул и поинтересовался:

– А где вы так хорошо на латыни разговаривать выучились?

– В школе, где же ещё! – гордо пояснил Серёга, в ученические свои годы редко посещавший данное почтенное заведение.

– Ишь ты! – удивился римлянин. – И у вас, значит, школы есть.

– А как же! – солидно сказал Раис.

– А ты сам-то кто будешь? – дружелюбно поинтересовался Боба у римлянина, почесал затылок и конфузливо уточнил: – Из патрициев али плебеев?

Римлянин хмыкнул, удивляясь столь глубоким познаниям явных варваров в социально-гражданском устройстве римского общества, после чего не без важности представился:

– Я Валерий Туллий Маниций, римский гражданин.

– А чем занимаешься, Валера? – панибратски спросил Серёга.

Наш новый знакомый приосанился, выставил вперёд ногу в потрёпанном башмаке и спесиво сказал:

– Я клиент Гая Кассия Лонгина.

– Клиент? – удивился Серёга. – Так он что, цирюльник? А чего тогда в очереди не сидишь?

Валерий уязвлённо сморщился и кичливо воскликнул:

– Он патриций и уважаемый человек!

– И зачем ты тогда клиент? – безмерно удивился Серёга. – Что делаешь-то?

Римлянин посмотрел на нашего коллегу уничижительно и объяснил величаво и подробно:

– Я нахожусь под его покровительством. С утра к нему прихожу, приветствую его, потом, если надо, сопровождаю куда он идёт. Также выполняю всякие его поручения… Советы даю… И, вообще, помогаю всячески… А за это он мне помогает… Материально… Вечерами трапезничаю с моим патроном…

– Важный ты! – сказал Раис и живо поинтересовался: – А ты один такой?

– Ну нет… – скучно ответил Валерий. – Чем влиятельнее патриций, тем больше у него клиентов.

– Короче, шестёрка, – резюмировал по-своему Серёга.

Валерий подумал и добавил аргумент в свою пользу:

– Мой патрон меня больше всех ценит и поручает самые серьёзные дела. Вот и сейчас я здесь по его поручению. Как раз насчёт этих вот развалин.

– И чего тут? – спросил Джон.

– Это была инсула Помпония, отпущенника Красса, – сказал Валерий.

– Опущенника? – с нехорошим подозрением переспросил Серёга. – А чего это этот Красс его опустил?

– Не опущенника, а отпущенника, – поправил Лёлик. – Рабом сначала был, а потом его отпустили.

– А-а, – успокоился Серёга.

– Помпоний-то ещё тот выжига, – продолжил пояснения Валерий. – Когда строил, сэкономил на материалах. Сваи вместо кирпичных поставил деревянные, для кладки вместо красной порцеланы взял дешёвую серую, а сам маханул пять этажей. Дом-то ещё перед мартовскими идами трещину дал от крыши до земли, а он только подпорки поставил да всё жильцов успокаивал.