Римские вакации

– Ну тогда погуляем!… – туманно воскликнул Серёга и довольно заухмылялся.

Впереди уже виднелась целая череда строений классического вида: с колоннами, с треугольными фронтонами, со статуями наверху. Были они небольших размеров и вида вполне зажиточного: одни крашенные свежей краской, а другие и вовсе облицованные плитами из травертина – матового узорчатого камня буро-жёлтых и коричневых цветов.

– Эге, снова храмы! – догадался Лёлик. – А ну, шибче пошли, а то снова денежки выжуливать начнут.

Впрочем, тут и без нас было кому поддерживать благосостояние учреждений культа. То и дело из толпы путников кто-нибудь торопливо выскакивал и взбегал по ступенькам в один из храмов. Навстречу выходили уже пообщавшиеся с богами, спеша продолжить путь.

За храмами оказалась обширная вымощенная площадка, усаженная по краям лаврами. На ней имелась круглая каменная чаша метров пять в диаметре, наполненная водой. Посередине основной чаши имелась чаша поменьше, из которой неторопливо проливались вниз прозрачной пеленой водяные струи. Многие из путников утоляли здесь жажду. Мы тоже вволю напились, и порекомендовали владельцам бурдюков наполнить их под завязку, но Лёлик авторитетно заявил, что согласно его справочнику Рим славится обилием общественных источников воды, так что нужды таскать полные бурдюки не имеется.

Далее вдоль дороги в массовом порядке торчали скучные кособокие, сложенные из неровных камней, домишки, крытые серыми от времени досками. Подле них за кривыми плетнями имелись огородики, на которых почему-то в основном росла только капуста.

В говорливой толпе прибывавших в город мы шли, охваченные любопытством, вертя головами и вытягивая шеи. Поначалу особо смотреть было нечего, так как после домишек потянулись какие-то сараи, к которым то и дело сворачивали гружёные повозки.

Но потом как-то вдруг мы оказались между домами уже вполне городского вида – в несколько этажей, со множеством окон и даже с балконами.

– Ну вот, прибыли! – с чувством сказал Лёлик, снял очки и стал взволнованно протирать их специальной тряпочкой.

Глава 6. В которой герои самостоятельно знакомятся с жизнью и бытом древннго мегаполиса.

Наша дорога плавно перетекла в улицу метров пяти в ширину, на которой наблюдалась уже форменная мешанина: катились повозки, деревянные колеса которых безжалостно грохотали по неровной каменной мостовой, сновали туда-сюда римляне в мешковатых одеждах, на ходу громко переговариваясь, а то и ругаясь во всю глотку, потные носильщики таскали тюки, корзины, огромные амфоры, путались под ногами шустрые дети. Здесь имелись даже тротуары: всего в метр шириной, но зато поднятые над мостовой неестественно высоко. Но никаких правил дорожного движения не соблюдалось, и все – пешеходы и гужевой транспорт – передвигались вперемешку, создавая невыносимую толчею и беспорядок, поднимая при этом в воздух серую пыль, густым слоем покрывавшую улицу.

Примерно через каждые двадцать метров проезжую часть пересекала цепочка прямоугольных камней вровень с тротуаром, отстоявших друг от друга как раз на шаг.

– А это ещё что за надолбы? – недоумённо спросил Раис.

– Так, наверное, как дождь тут пройдет, так грязюка страшная, – поразмыслил Боба. – Вот по каменьям этим и скачут. Типа пешеходный переход.

На римских улицах не воняло тем бензиновым и прочим химическим смрадом, к которому привыкли наши носы. Но и без того в воздухе царили запахи застарелой пыли, прогорклого масла, гари; от людей несло вперемешку сложным чесночно-луковым перегаром, потом и тяжелыми ароматами благовоний; ко всему то и дело примешивалось доносившееся откуда-то с задворок зловоние застарелых экскрементов, чей характер подтверждался назойливым пилотажем чёрных жирных мух. Всё это смешивалось в сложный коктейль, вызывавший желание дышать неглубоко и пореже.

Возвышаясь над всеми, как баскетбольная команда на прогулке, мы протискивались сквозь уличную неразбериху, пытаясь одновременно наблюдать за разворачивавшимися вокруг нас достопримечательностями и не терять из виду друг дружку.

Улица проходила вдоль длинной глухой стены. На ней в изобилии имелись надписи, сделанные красками разных цветов. Были они содержательны и разнообразны, и служили, по всему, в некотором роде, заменой отсутствовавших газет.

Присутствовала тут и явная реклама типа: "свежие маслины из Пицена в лавке Страбона на Гончарной улице" или "грамматик из Греции, чья школа в Бычьем переулке, набирает учеников для обучения чтению, письму и счёту", были частные объявления на тему, что такой-то достопочтимый имярек объявляет о помолвке своей дочери, были и объявления общественные про то, что "в амфитеатре Фламиния состоятся гладиаторские бои, даваемые магистратом, посвященные празднику богини Цереры". В одном месте имелось нечто и вроде "Их разыскивает милиция": чернела обведённая в рамку надпись "у чеканщика Диомеда, чья мастерская на Священной дороге, сбежал раб Африканик со шрамом на правой щеке".

Были надписи и просто ругательные. В одном таком настенном послании один римлянин, смело указывавший своё имя, поносил другого, не забыв не только того поименовать, но и указать его местожительство. Ругань строилась на посулах развратных действий противоестественного характера, задуманных с особым цинизмом. Что интересно, рядом имелся и достойный ответ, не менее изощрённо описывавший соответствовавшие ответные действия.

Присутствовала и явная крамола: кривая надпись заявляла, что "Цезарь – тиран".

Некоторые надписи были новые, некоторые полустёртые. В одном месте два умельца споро наносили на стену свежую штукатурку. Рядом другой умелец худосочного телосложения старательно выписывал очередное объявление: "Гней Луций Диоген сдает квартиры в инсуле у храма…"

Лёлик полистал энциклопедию и сообщил:

– Такая стена для объявлений называется албум. Отсюда пошло слово "альбом".

– Кто бы мог подумать… – со сквозившим сарказмом пробормотал Джон и тут же сделал стойку возле следующего объявления: "Новые блудницы из Сирии в лупанаре у Приапова жертвенника на Субуре", а после внимательного изучения оного уже вполне вежливо у Лёлика спросил: – А ну глянь, что это за лупанар такой?

– Это у них тут так бордель называется, – пояснил Лёлик, даже и не заглядывая в источник знаний.

– Эх, где ж его искать… – вздохнул умильно Джон.

Совсем рядом, перекрывая уличную какофонию, раздался глухой низкий рёв, от которого невольно стало не по себе. Мы оглянулись. На телеге, запряжённой парой волов, везли клетку из железных полос, в которой находился поджарый лев с чёрной густой гривой. За повозкой шли зеваки, весело переговаривавшиеся и норовившие подразнить хищника. Двое сопровождавших телегу крепких мужиков пытались одновременно управлять вяло паниковавшими волами и приструнить толпу. Лев стоял, оскалившись и напружинив мускулистое тело. Его янтарные глаза горели яростной злобой; хвост судорожно хлестал по впалым бокам.

Телега проехала мимо.

– В зоопарк, что ли, повезли? – риторически спросил Серёга.

– Может, и в зоопарк, – согласился Боба.

Мы пошли дальше и шли достаточно долго, пока впереди не обнаружился затор из телег, гружёных бревнами. Возчики, виртуозно ругаясь с южным темпераментом, пытались телеги растащить, но только усугубляли ситуацию. Скопившаяся вокруг толпа не переставая орала, вопила, надрывалась.

Как раз кстати подвернулась узкая боковая улочка, в которую мы не преминули свернуть.

Здесь лепились друг к дружке кривые дома с кирпичными стенами, имевшие на удивление по четыре, а то и по пять этажей. Вид их был совсем обшарпанный; кое-где стены пересекались глубокими извилистыми трещинами.

– Инсулы, – сказал Лёлик.

– Чего? – переспросил Серёга.

– Я говорю, дома эти жилые многоквартирные называются инсулы, – пояснил Лёлик.

Из окон, разумеется, не обременённых стеклами, вперемежку с сохнувшим бельем высовывались расхристанные жильцы; они в изобилии грызли орехи и громко переговаривались, делясь местными новостями и обсуждая наиболее импозантных прохожих, в число коих мы, без сомнения, входили. Поэтому, не успев сделать и десяти шагов, мы узнали о себе много чего нового, о чём доселе и не догадывались. Новости носили характер нелицеприятный, однобокий и даже клеветнический. Особенно досталось приглянувшемуся населению Раису, в адрес которого не только выпускалось множество моральных стрел, но и происходило массовое плевание ореховой скорлупою с попытками попасть в залихватски сверкавшую каску. Раис, кривясь и вздрагивая, старался идти зигзагами и, втягивая голову в плечи, бормотал:

– Ну счас кого-то тюкну, ну счас пульну… – попеременно хватаясь то за топорик, то за автомат.

Шедший рядом Джон придерживал его за локти, препятствуя кровопролитию, и, высоко вскидывая голову, улыбался изо всех сил, пытаясь казаться послом мира, переполненным дружелюбием и доброжелательностью. Уж не знаю, чем бы это всё закончилось, если бы не случился один эпизод, отвлёкший от нас всеобщее внимание.

Впереди нас важно вышагивал субъект явно восточного вида. Он имел буйную курчавую жгуче чёрную шевелюру, покрытую причудливой шапкой, и огромный изогнутый нос, который он являл нам, вертя туда-сюда головой. Одет он был в длинную бесформенную хламиду лазоревого цвета, украшенную богатым шитьём. То и дело чужеземец спрашивал аборигенов про какого сапожника Скавра, живущего в Пыльном переулке. Аборигены гоготали и сообщали ему всякую чушь типа того, что этого самого Скавра засыпало пылью и теперь его не отыскать.

Внезапно из верхнего окна выплеснулась мутной волною струя помоев и окатила беднягу с головы до ног. Он резко остановился и ошалело огляделся по сторонам. Из окна невозмутимо выглянула неопрятная толстуха с грязной бадейкою в руках. Пострадавший задумчиво почесал нос, машинально попытался разгладить безобразно слипшиеся одежды, посмотрел вверх и вдруг затопал ногами, заорал бешено и даже начал подпрыгивать, пытаясь добраться до покойно созерцавшей его толстухи. Впрочем, покой её был не долгим. Послушав бившегося в исступлении чужеземца, она, глубоко вздохнула и извергла вниз ещё один поток нечистот, но уже словесных, среди которых наиболее невинными были: "носатая задница" и "поганый рогоносец". Заметно было, что сия почтенная матрона имела богатый опыт в подобных дискуссиях; выражения её отличались замысловатостью и оригинальностью при полной раскованности в эпитетах и аллегориях. Восточный человек, не ожидая такого контрудара, на первых порах ещё пытался вставить слово-другое, но быстро сник и лишь открывал беззвучно рот, как пескаришка на песке, да таращил глаза, разводя руками, пытаясь тем самым найти сочувствие в толпе тут же набежавших зевак.

Как люди цивилизованные, мы не стали искать развлечений в людском горе, а, напротив, тактично обойдя по стенке место инцидента, заторопились дальше. Раис, воспрянув духом и расправив плечи, принялся с едким осуждением бормотать:

– Ах, какая!… Ну, народ!… Что позволяют, никакой культуры… А бедняжке-то как не повезло!… – при этом в голосе его отчетливо прорывались нотки несказанного удовольствия по поводу того, что сей болван подвернулся как нельзя кстати.

Переулок сделал замысловатый зигзаг и влился в следующую улицу. Мы вышли на неё и остановились, не зная: куда податься дальше.

Здесь также сновало туда-сюда местное население, вызывая создаваемой суматохой некоторое головокружение. Народ был одет достаточно однообразно. Мужчины носили мешковатые туники длиной чуть ниже колен с короткими, не доходившими до локтя рукавами. Большинство имели кожаные пояса, украшенные металлическими бляхами и висюльками. У некоторых поверх туник намотаны были и тоги, похожие на простыни, поскольку цвет их был или белым, или серым – от грязи. На ногах римляне носили кожаные на мягкой подошве башмаки различного фасона: или глухие, похожие на ичиги, или с обрезанными носками, позволявшими разглядеть то, что жители Рима, в целом, ещё не придумали педикюр. Головных уборов на мужчинах не наблюдалось.

Женщины носили одежды, похожие по крою на туники, но более длинные, до пола, с живописными складками. Все они подпоясывались высоко, под самую грудь. У многих головы покрыты были платками или лёгкими накидками.

Цвета мужских одежд были преимущественно белыми или буро-коричневыми. Женские одежды были, в основном, или целиком белыми, или белыми с разноцветными узорами. И лишь иногда в толпе мелькала фигура в цветном наряде, причём всё равно все цвета были неяркими, приглушёнными.

Лёлик достал свой справочник, полистал его и начал бубнить под нос:

– Туника имела вид рубахи без рукавов или с недлинными рукавами. Длинные рукава считались признаком изнеженности… Туника являлась повседневной и рабочей одеждой. Считалось непристойным выходить из дому не подпоясавшись… Рабы ходили в коротких туниках и часто без пояса… Тогу имели право носить только римские граждане… Считалось недопустимым выходить патрицию на улицу без тоги, в одной тунике… Тога представляла собой продолговатый овальный кусок ткани… Без посторонней помощи тогу надеть было практически невозможно… Женская одежда напоминала мужскую и состояла из туники, столы и паллы. Женская туника была длиннее мужской. Стола напоминала тунику, но обладала множеством складок, имела сзади шлейф и была настолько длинной, что волочилась по земле. Столу имели право носить только почтенные замужние женщины…

Как раз аккурат мимо нас проходила пожилая матрона в одежде озвученного стиля. Сама её стола была белого цвета, но вот низ, тянувшийся по булыжникам мостовой и оставлявший в уличной пыли заметно чистую полосу, был неопрятно серым и пятнистым от грязи.

– Ну, пыль метёт! И дворников не надо!… – развеселился Серёга и сделал вид, что хочет наступить сапожищем на шлейф.

– … Паллой называли широкую длинную шаль, а которую можно было совершенно укутаться… – продолжал нравоучительно бубнить Лёлик.– Голову покрывали только замужние женщины… Яркие цвета противоречили античным вкусам… Яркие одежды носили женщины лёгкого поведения…

– Вот как? – приятно удивился Джон и стал вглядываться в толпу внимательно.

– … Но к концу республиканского периода нравы стали мягче, и римские женщины, особенно из богатых семей, начали носить одежды всевозможных цветов… – выдал заключительный аккорд Лёлик.

– Как бы не перепутать… – озадаченно пробормотал Раис.

Мимо нас потные негры рысью проволокли крытые носилки, откуда из-за голубой занавеси выглянуло на миг премиленькое личико. Джон посмотрел вслед удалявшемуся средству передвижения и приподнято гаркнул:

– Ну, значит, куда пойдём?

– Прямо! – с показной серьёзностью провозгласил Боба и даже вытянул вперёд руку наподобие памятника, не преминув, впрочем, при этом счастливо захохотать.

Только сейчас до нас стала доходить вся грандиозность нашего разворачивавшегося путешествия, отчего накатило ощущение эйфории.

Мы пошли дальше и вскоре вышли на небольшую площадь, на которой имелся источник водоснабжения местного образца. Источник представлял собой украшенный потёртыми барельефами каменный четырёхугольный столб с полукруглым углублением посередине, из которого торчала медная труба. Из трубы лилась вода, попадая в продолговатую средних размеров каменную чашу, примыкавшую к столбу. Рядом стояла немалая группа римлян с разной тарой: кувшинами, амфорами, кожаными вёдрами. Все они отчего-то не черпали воду из почти доверху заполненной прозрачной водой чаши, а подставляли свои бадейки по очереди под струю. При этом аборигены оживлённо и с видимым удовольствием болтали. Увидев нашу команду, все они разом замолчали и вытаращили глаза, а затем стали громогласно и нелицеприятно обсуждать наши недостатки, в упор не желая замечать наши несомненные достоинства.

Мы прошли мимо как ни в чём не бывало, а Боба даже дружелюбно помахал им рукой, после чего заметил резонно:

– Хорошо тут, в древности. Гуляем себе, и ничего… А вот если бы у нас, в нашем времени, такие чудики как мы появились, то их бы быстро замели…

– Да уж! – поддержал Джон. – Сплошная толерантность и никакой бдительности!…

Откуда-то выскочили вездесущие во все времена мальчишки и, зыркая чёрными маслинами нахальных взоров, увязались за нами, запев гнусавыми голосами дразнилку всё про тех же варваров в грязных штанах.

– Дались им наши штаны… – пробормотал Джон и украдкой погрозил охальникам кулаком.

С площади мы свернули в узкий извилистый пустынный переулок. Мальчишки направились было за нами, но Серёга, воспользовавшись отсутствием свидетелей, скорчил им столь гнусную гримасу, что те с визгом убежали.

Переулок вывел нас ещё на одну площадь, с которой открылся вид на возвышавшийся над крышами домов склон холма. В отличие от римских улиц, на которых мы не встретили ни одного деревца, верхушка холма радовала взгляд пышной зеленью, обрамлявшей роскошные здания, облицованные травертином и даже мрамором и украшенные с местным шиком колоннами, фронтонами, барельефами, статуями и прочими излишествами.

– Небось, местные олигархи проживают, – неприязненно предположил Боба.

Лёлик пошуршал своим справочником и сказал:

– Это, скорее всего, холм Палатин. – он поправил очки и зачитал: – Палатин был застроен многочисленными святынями республиканского Рима. В роскошных домах проживали римские аристократы. В настоящее время от всех этих сооружений остались лишь груды развалин…

– Ты что, Лёлик! – захохотал Серёга. – Очки протри! Какие развалины? Всё целое!

– Сам дурак! – огрызнулся Лёлик. – Это про наше время пишут, а не про прошлое, – потом подумал и добавил: – Которое нынче для нас теперешнее.

– Ну, туда мы пока не пойдём… – сказал Джон, глядя при том на островок роскоши с вожделением.

– Но к этому надо стремиться! – заметил Боба, блаженно ухмыляясь.

Мы свернули в боковую улицу, застроенную двух- и трёхэтажными домами, плотно сомкнувшими боковые стены. Во всех домах первые этажи представляли собой открытые галереи, в глубине которых имелись каменные прилавки с разложенными на них всевозможными товарами. За прилавками находились продавцы – все сплошь мужского пола. Тяжесть верхних этажей поддерживали прямоугольные колонны. Между ними висели вывески с рисунками и надписями, информировавшими о специализации торговых точек. Например, в одном месте красовались изображение огромного кривоватого кувшина и надпись "Коринфская бронза у Поллукса Грека". И, действительно, прилавок был заставлен всякой утварью из ярко блестевшего золотистого металла, а за прилавком, действительно, сидел носатый и курчавый грек.

На улице было много народу. Люди, оживленно переговариваясь, неспешно прохаживались, заходили в лавки, разглядывали товары. Многоголосый гомон отражался от стен, сплетаясь в волнообразный шум, так привычный уху горожанина.

– Опа! – возбуждённо воскликнул Раис, потирая руки. – Никак торговые точки! Надо бы харч прикупить, а то с утра не жрамши!

Мы медленно пошли по улице, заглядывая в лавки и присматриваясь к ассортименту товаров, каждый из которых, на наш взгляд, мог бы занять достойное место в коллекции любого исторического музея нашего времени.

В одной лавке продавались мраморные и бронзовые статуэтки, треножники на вычурных ножках, масляные светильники разных форм, зачастую весьма причудливых. Другая специализировалась на стеклянной посуде. Стекло имело бледно-зелёный или голубоватый окрас и было неровным и мутноватым, но имелись образчики, явно напоминавшие прообраз хрусталя.

В следующей лавке на специальных деревянных перекладинах висела готовая одежда, а на прилавке стояли рядком сандалии и башмаки разных фасонов.

– Эй, варвары, заходите! – закричал при виде нас ушлый продавец, улыбаясь до ушей. – Вы что, прямо из своего Тевтобургского леса? Пора вам переодеться в цивилизованную одежду!

– Ничего, – проворчал Серёга. – Мы и в своих варварских штанах походим.

Впрочем, следует признаться, знойная жара заставляла задуматься о практичности местной одежды.

– Что, если бороды свои дремучие сбрили, так думаете, за римлян сойдете!? – крикнул нам вслед торговец, перевесившись через прилавок.

– Что это он? – удивился Боба. – Отродясь бороды не носил.

– Ну так варвары не только своими штанами отличаются, – пояснил Лёлик. – Они ещё и бородатые. А римляне все бреются… Как и мы.

В одной из лавок выставлена была местная мебель: ложа с изогнутыми изголовьями, табуретки, стулья с далеко откинутыми спинками, разнокалиберные столы. Всё это было обременено столь пышным и вычурным декором, словно мебель предназначалась вовсе не для использования по прямому назначению, а для долгого и пристального разглядывания.

Важного вида упитанный римлянин с капризным лицом, наряженный в белую тогу, приценивался к столу с круглой столешницей из красно-коричневой древесины с красивым рисунком в виде извилистых полос и с одной ножкой из слоновой кости, украшенной серебряными фигурными накладками. Шустрый малый, натирая тряпочкой блестевшую матово столешницу, интимно нахваливал товар. Покупатель сомневался и щупал древесину толстыми пальцами, оставляя неопрятные следы, которые продавец тут же тряпочкой и затирал.

В соседней лавке, над которой огромными буквами написано было: "тюфяки из шерсти апулейских овец", лежали горами эти самые тюфяки, а также подушки и покрывала, демонстрируя пестроту расцветок.

– Что за безобразие! Где же продукты питания?… – возмущённо бормотал Раис, озираясь по сторонам.

Впереди у одной из торговых точек на земле в окружении восьми крепких губастых эфиопов стояли крытые носилки. Из лавки выскочил торговец с отрезом голубой ткани. Лёгкая занавеска откинулась, высунулись из носилок тонкие руки в золотых браслетах, приняли отрез.

– Никак красотка местная, – умильно пробормотал Джон.

Негры подняли носилки и потащили навстречу нам.

– А сейчас глянем! – бесшабашно воскликнул Серёга и, дождавшись, когда носилки с ним поравняются, ловко занавеску отодвинул.

Внутри сидела, вольготно развалясь на подушках, матрона не первой свежести со сложной столбообразной прической. Оказавшись на виду у столь странных типов как мы, она сдавленно квакнула и вытаращила глаза.

Эфиопы угрожающе заголосили, но сделать ничего не могли по причине занятых рук. Лишь один – ближний к Серёге – попытался изловчиться и пнуть нашего коллегу ножищей в стоптанном башмаке, но Серёга вьюном ускользнул и негр чуть не повалился, отчего носилки угрожающе наклонились, а матрона истерически заголосила.

– Да чего ты-ы?! – противным голосом заныл Серёга. – Я ж только посмотрел!…

Эфиопы носилки кое-как выровняли и понеслись прочь чуть ли не галопом. Очевидцы жизнерадостно веселились, переговариваясь насчет диких варваров.

Следующая лавка специализировалась на продаже всяческих ларцов: от крохотных шкатулок до здоровенных сундуков, куда мог запросто поместиться даже долговязый Боба или, в качестве альтернативы, два местных жителя.

В другой лавке толпилось немало народу. Торговец держал на весу небольшую изящную вазу с затейливым рисунком по чёрному блестящему лаку и легонько стукал деревянной палочкой по её дну. Любопытствовавшие тут же начинали напряжённо прислушиваться; некоторые даже оттопыривали уши ладонями, но при имевшемся уличном шуме вряд ли что можно было услышать.

Навстречу нам шли в сопровождении многочисленной челяди два толстяка надменного вида. Оба они одеты были в белоснежные туники с широкой пурпурной полосой спереди и не менее белоснежные тоги. На ногах у них были высокие кожаные ботинки с чёрными ремнями.

Люди перед ними расступались и почтительно раскланивались, на что толстяки не особо и реагировали. Мы также на всякий случай отошли в сторонку.

– Сенаторы, – тихонько пояснил Лёлик. – Местная верховная власть.

– Откуда знаешь? – спросил Боба.

– По красной полосе, – пояснил Лёлик. – Только сенаторам так разрешается.

Толстяки поравнялись с нами. Один из них брезгливо оглядел нас и громко сказал другому:

– Цезарь совсем распустил этих варваров. Шастают уже и по отчему Риму.

– Да-а, – поддержал второй сенатор. – Помпей бы такого не допустил.

Они прошли мимо. Лёлик украдкой показал им вслед непристойный средний палец, и мы пошли дальше.

Торговая улица заканчивалась.

– Опа-на! Золото, бриллианты… – томно пробормотал Серёга и указал на надпись большими красными буквами "Цецилий Юкунд, ювелир. Украшения из Греции и Египта".

Мы зашли внутрь полюбопытствовать, но у прилавка сгрудилась немалая толпа, словно тут продавали не предметы роскоши, а товар злободневный и крайне необходимый.

Народ занимался руганью. Два римлянина в тогах не поделили какое-то ожерелье, которое каждый из них желал приобрести. Толпа делилась на две группы поддержки, увлеченно ругавшиеся между собой. Кое-кто уже начал распускать руки, толкая оппонента по принципу: "А ты кто такой?". На прилавке кучками лежали украшения, в которых лихорадочно копался ювелир, приговаривая, что он сейчас подберёт ещё что-нибудь этакое.