Запись-ком кловуна Матея

Завидев нас, стоящих у соседнего стола и пялившихся на компанию пацанов, офицер вскочил с табурета, повернулся к нам во фрунт, с поклоном и щелчком каблуков, представился:

– Матей Шошоакэ. Охранное ведомство Логистического департамента Каргофлота. Прапорщик. Румын.

Фига себе, Матей – тёска, поразился я. Вспомнилось, как-то в кабинете Наместника «случайно» прочёл список населения конгломерации Т-портала по национальному признаку, румыном в нём фигурировал только один, и тот замначальника департамента госбезопасности, генерал, а тут прапорщик желторотый, охранник. Что-то здесь не так.

Прапорщик предстал в образе молодого мужчины подчёркнуто интеллигентного вида, франта: пенсне на носу, на галстуке зажим с жемчужиной, в воротник куртки заколота платиновая булавка. Брюки ушиты (в бёдрах до неприличия заужены), голени облегают в облипку, отчего походят больше на женские колго́ты. Сапоги и вовсе не уставные-милицейские – не хромовые, да и не гражданские яловые – кирзовые. Среди офицеров, я знал, обувь модная и дефицитная: из СНВ на Кагор доставлялись теми же, что и костюмы-визитки, контрабандистами. Купить удавалось только из-под полы, и только у евцев.

Я поднял кубок, сделал ответный приветственный поклон, отпил.

По всей видимости, этот франтоватый прапорщик – штабист, делопроизводитель или картограф какой. Или адъютантишко чей.

Матей Шошоакэ на мой поклон обернулся к столу, взял одну из кружек с грогом, поднял чуть выше головы и отвесил четыре коротких подбородком к груди поклона. Но пить не стал. Сел на табурет.

Не понятно, что такой весь из себя делает в пригородной забегаловке. Денежное довольствие у штабных, а уж у адъютантов тем более, немалое, им не ресторации на периферии мегаполиса посещать, а рестораны фешенебельные в ядре Т-портала. Подсел за стол к ватаге пацанов, к дворянам – а вот это уже не только удивительно, это подозрительно, вынес я заключение происшедшему.

* * *

Наигранно, пьяно-тупо, громким шёпотом, но не оставляющим сомнений в желании обратного эффекта, Матей Шошоакэ стал уверять:

– Нет никаких «городов в полёте», а есть так называемые «z-миражи», объекты оптических иллюзий. Их изобретатель мой двоюродный дядюшка. Он задался целью разорить знаменитую корпорацию «Фейерверк-проказник», но служба безопасности его раскусила и добилась увольнения. Совет директоров с треском вытурил начальника производственного отдела за несанкционированное изготовление опытной партии z-миражей, проведение заводских испытаний, за начатую было самовольную подготовку на промышленное производство. Дядюшкой разработанная технология позволяла прекратить коптить атмосферу фейерверками эфемерными и опасными. Петарда содержит хлорат калия, который очень нестабилен и может взорваться от простого резкого толчка. Готовил презентацию собственного изобретения – фейерверк по отношению к рыночным аналогам несравненно эстетически выигрышный, главное, экологически безвредный, как в действии, так и на конвейере и в быту. Причём не в несколько секунд действия в небе, а способного «одуванчиком» выходить в космос и вечно дрейфовать по Галактике.

– Фига́ себе, – Ванина реакция. – Я об этом слышал, но верил в «города».

– Да, в СМИ – в «жёлтых» журналах и газетёнках – время от времени появляются ещё заметки о «городах», но то, заверяю вас, блуждают в межзвёздном пространстве опытные экземпляры дядиных шедевров. Проходя заводские испытания, разбрелись в межзвёздном пространстве… и были забыты. Официальные СМИ давно о том молчат, журналистов, якобы плодящих фейки, власть предержащие не жалуют, журналюгами обзывают, стыдят и гонят из профессии. Я один из зачмыренных, в прошлом репортёр. Дописался до ручки, вот пришлось оранжевый жилет журналиста с надписью ПРЕССА сменить на куртку охранника с надписью МИЛИЦИЯ.

Ага, промелькнула у меня мысль, «в прошлом журналист», как же… евец ты, ни разу не румын. И явно не охранником Каргофлота служишь, а в каком нить департаменте КГБ крысячишь, а хоть бы под крылом того же генерала КГБ, румына. Вон, какой весь узкий, с подкладными плечиками в куртке. Головного убора и за столом не снял, ермолку с пейсами под бейсболкой прячешь.

– Фейерверки фейерверками, фейки фейками, но надо – надо! – верить средствам массовой информации. И только офи-циа-льным! Как же без этого, куда идём, к чему придём.

Хмм, начал за здравие, а кончил за упокой, подивился я.

На этом высокопарном умозаключении прапорщик заткнулся: боцман взял и поднял незадачливого племянника за грудки. И под извечную песню пьяниц «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была…», задушевно с придыханием им начатую ещё под столом, тряс явного комитетчика. Бедняга, теперь лицом не смуглый, не белый, не бледный – красный, висел за шкирку смиренно, ноги поджав под себя и набок. Руки держал – видно, что опытом умудрённый провокатор – разведёнными в стороны и пальцами врастопырку. Показывал тем самым, что нет у него при себе табельного оружия.

Амбал пропел припев и отпустил милиционера. Опускал на пол – обул в кирзачи. Сапоги на пару-тройку единиц парню велики в размере, потому от тряски за грудки соскользнули с ног.

Под аплодисменты от столиков, благодушно по-боцмански, вернул франту на нос пенсне, поправил на галстуке зажим, булавку, одёрнул куртку, и по-отцовски шумно и мокро поцеловал в лоб. Заплетаясь языком, вымолвил:

– Фигню несусветную баешь ты, малец… Клянусь честью адмирала в отставке, самолично отдал приказ… смолянуть по такому… как ты сказал? Земираж? Приказал бабахнуть из всех стволов. Залпом из всех головных калибров, когда один из моих патрульных эсминцев пи… это, как его?.. звезданулся об «город» с концами. Ни один из всей эскадры не упомнит, как ноги унесли. Сам я пришёл в себя только на пороге собственного дома. Моя супружница – калоша этакая – встретила меня под ручку с… таким как ты, сопляком в погонах мичмана… Матьмаю, моряка! Даже не океанского или морского флота, речной флотилии! По речке – нет, не на судне, на земснаряде – плавал! Донный песок намывал. Пригласили в дом: «Заходите, желанным гостем будете». Ага, желанным, как же… Мичман стоял в одном исподнем под штормовкой. Курил – не сигарету, трубку: тоже мне «шкипер-волчара дальнего плавания». Жена куталась в его рубашку – навыпуск по колени. Блядь… Что, из-за штучек твоего – тваюмать! – дядюшки эскадру расформировали и меня из дальпатрулей турнули? По его милости уволен с Флота, теперь баржи в порту гружу?.. Эй! Кто-нибудь – вашумать! – даст, чем закусить! Здесь заведут, в конце-то концов, кухню с поварами! Или по-прежнему вместо них только половые в буфетной стряпают! Креветок и ежей не несите, поперёк желудка стали, кишки и анус порвали. Беретта не только эль с водой бодяжила бы, но и на рынок, зачем съестным сходила. Сала с цибулей хочу, тваюмать!

Прапорщик вылез из кирзачей, снял и засунул носки в карманы куртки, достал новые не раскреплённые, с торговой биркой-прищепкой.

– А ты, паренёк, случаем не евец, – потянул носом боцман. – Специфично благоухаешь, да и сложением, ростом за евца вполне сходишь. Случается лицом, вот как ты сейчас, краснеют – когда стыд проявляют, изредка. В блондина – видно – перекрасился.

– Отстань, дядя. Парик на мне, лысый я. Румын.

– А-а-а. Ну, коли так, ступай с Христссом.

Парень поспешно сменил носки в разноцветную полоску на обыденно-серые.

Прыгал на одной ноге, другую совал в сапог… брюки-колготы лопнули – аккурат на заду по шву меж «булками». Ни как на это не среагировав, сорвал с рукава шеврон, с плеч съёмные погоны-муфты (с погонами прапорщика) и, разомкнув булавку, выпростал из-под воротника куртки на плечо петлицу младшего лейтенанта-советника КГБ. Боцману, я заметил (похоже, и Лука тоже: бровью мне повёл), торопливо прищепил к манжете рубахи бирку-прищепку от носков. Отставной адмирал, то ли не заметил этого, то ли не подал виду, скорее второе, предположил я.

Боцман сказал, как мне показалось не своим, не прежним у пьянчуги голосом:

– Не тушуйся, сынок. Плыви от беды к выходу. И штанишки на заду подсобери – трусы видны… Тваюмать, не будь я адмиралом в отставке, нет на тебе трусов – стринги женские, розовые… Бейсболку с париком сними, лысину люду покажи – докажи тем, что не евец. А пейсы увидим, не обессудь, дружок, считай, не повезло. Бетоноукладчики на крыльце встретят радушно – на балкон забросят. Дверь в лоджию на замке, а ключ есть только у Беретты с «береттой». Не бзди, охрана, шуткую я.

Зал заволновался. Бойцы скота поднялись с мест. Гопники тоже встали, похоже с намерением стеной стать на защиту – своей «законной» – добычи. Ватага пацанов не определилась «с кем быть, и вообще «Быть или не быть», и ретировалась на эстраду к музыкантам, к старшим коллегам под крыло – схорониться. Поняли, дело шло к нешуточной – не просто дворовой – потасовке.

Да не тут-то было. Наряд милиции приступил к своим обязанностям, и из-за ширмы на сцену вышла к микрофону Беретта с кобурой на животе.

– Выбирайте, морды! Спою… или рассядетесь по местам с миром, – прокричала и демонстративно отстегнула перекидку на кобуре.

Расселись. Пацаны оттеснили старших от микрофона, и один из «ирокезоносцев» спросил зал: «Фолк сбацать?». Но коллеги – джазмены, дядьки пожившие, тяжеловесы – праведно возмутились и «выдавили» строптивцев со сцены. Те, утеревшись, вернулись к своему столику.

Советник, управившись, наконец, с носками и сапогами, наложил руки с париком себе на «булки» и под треск разбиваемых об стол гитар, так же стремительно, как и появился, исчез по направлению к выходу. Его встретил Захар, пинком под зад выставил за дверь. И впустил в паб бригаду бетоноукладчиков, рассесться пригласил за барной стойкой. Те дружно отозвались: опрометью бросились к табуретам. Милиционеров потеснили.

А боцман под бурные аплодисменты посетителей паба, восторги половых и за подношения от пацанвы развлекал публику: перекусывал басовые струны банджо, благо на Кагоре их делают из воловьих жил. Грифы гитар ломал об колено, пальцем кузова дырявил.

* * *

Я так понял, пить отставному адмиралу было не за что, потому, недолго думая, пригласил с нами разделить бочонок.

Разглядев меня и всех нас коротышек, отставник согласился. Нас удивило и порадовало то, что повёл себя бывший адмирал без толики надменного великодушия – не по-толлюдски. Конечно, вряд ли он принял нас за соплеменников. Мы, толлюды карликовые, одного роста с людоидами. Но мы, замечу, толлюды по рождению, а карлики – по судьбе нашей клятущей. За аборигенов Кагора – людоидов – предположил я, боцман нас и принял.

Не подал руки, не назвал своего имени и наших не спросил. Взгромоздился вальяжно на конструкцию из четырёх связанных табуретов, ждал подношений. И тут, как бы невзначай, заметил («как бы» – на самом деле, прикидывался, не сомневался я) висевшую на манжете рубахи бирку-прищепку. Отщепил, развернул этикетку, прочёл:

– Павлик, Воля, Доля, не задерживаю вас. Предстоит конфиденциальный разговор.

Администратор с братьями отошли к бару.

Спросил:

– Кто из вас Иван?

– Вано, – представился задиристо Ваня.

– Хватит, выпендривался, клаксоном огрею, – пригрозил я.

– Ну, я Иван. Ваня.

– Иван и Ваня – одно и то же? – Боцман отнёс руку с биркой далеко от себя, долго близоруко сравнивал, должно быть, фото с оригиналом.

– А так похож? – снял Ваня тюбетейку, напустил на лоб чуб, средним и указательным пальцами закрыл под носом губной желобок – усы-щёточку изобразил.

– Похож… Иван, Лука, Гера, Матей… Матей… Ты румын? Имя у тебя, как у Шошо… а, у племянника.

– Я Матвей. В метриках в графе «расовая принадлежность» прочерк. Сирота я детдомовская. Оформляли мои документы в трибунале, писарь в имени «в» пропустил, так и в вынесении приговора зачитали, с ошибкой же и удостоверение личности выдали. Не парюсь.

– Моль Феоктист Кириллович. Но зовите меня Боцманом, кликуха у меня такая. Хотя я и взаправду сейчас боцман каргофлота. Ну как боцман, не на судне каком, бригадир амбалов в порту. Разжалован в старшину второй статьи, а был кадровым линейным вице-адмиралом, командовал штурмовым Конусом «Крепости», сейчас в отставке, на пенсии. «Отец расы» – этого почётного звания не лишён. Оставлено и право ношения адмиральского мундира с погонами по случаю торжеств. Правда, не с двумя на боку кортиками, с одним «наградным». Здесь, на Кагоре, оба изъяли. Оно и к лучшему, пьяным я тихий-тихий, но по трезвяку могу и порезать кого-нибудь, а то – упаси Христсс – и прирезать. Наместник знает, вместе на Флоте служили, тоже ветеран осады Новой Земли, да… Потому ментов настропалил, те ещё в порту Т-портала на трапе космолёта разоружили, раздели и в позорном смокинге с цилиндром на голове на приём к Наместнику везли. Обращайтесь ко мне на «ты», и я не буду вы́кать – людоидам… Похоже, вы артельные, или цеховики? А то и приказчиками доводитесь у купцов. Как только вас в этот кабак занесло, уже ведь известен на всю округу – тем, тваюмать, что закуски толлюдской, да даже людоидской, к пиву не допросишься… Предупрежу, гражданских не люблю, военных не жалую.

– У нас здесь встреча деловая назначена, – сказал Ваня, и в ухо мне сокрушённо, шёпотом. – Побьёт.

Но на этот раз Ванино предвидение не сбылось: был с нами отставной адмирал дружелюбен. И словоохотлив: рассказал занятную легенду. Я бы привёл её целиком, если бы были тогда на Кагоре портативные записывающие речь устройства, в блокноте стенографическими «козюлями» набросал. Карандашом, шариковые ручки – последние две – презентовал Павло и Захару. Карандашные по бумаге значки с годами выцвели, но программой распознавания в компьютере стенографию мою восстановил. Здесь воспроизведу дословно, насколько смог вспомнить и расшифровать.

* * *

Боцман, было, приготовился к рассказу, но осёкся и проговорил вкрадчиво:

– Послушайте-ка, друзья мои, скажите честно: случайно не евцы будете? Судя по внешнему виду, не похожи на аборигенов. Скорее всего, выходцы с другой планеты. Вижу, не южане и не северяне Акиана… Возможно кагориане… но не из людоидов, определённо нет. На поморских северян смахиваете, но только чуть. Сказал бы, что чуваши кагорианские, но те в «Синеокую» не едут, не меняют вологские затопи на полесские болота. До евцев, скажу, в росте не дотягиваете, к тому же толсты, бледнолики и белобрысы… Костюмчики выдают. Я то залитыми зеньками сразу не углядел. Визитки годные, в виндзорскую клетку, процентщики в таких красуются по углам улиц с лотками наперевес. Заметил, перешитые: штанины и рукава подторочены, пиджаки без плечиков подложных. В часиках и в нитях шитья жилеток медь местами под позолотой проклюнулась. Евцы этого так не оставляют, в скупку костюмы несут… Стринги на советнике в кирзачах сподобили к вашему одеянию приглядеться. А глаз у меня, после как разгружусь, остёр, как у орла. Близорук, эт да, но дальнозоркость, я вам скажу – гиперметропия – что надо. Что за объект в космической дали виднеется, безошибочно определяю: «город в полёте» из точки определил. И среагировал скоро: успел приказ отдать орудийным батареям. В порту два амбала-пенсионера работают, одного зовут Степаном Никаноровичем, имени второго не помню. Алкаши конченные, по их вине не раз госгвардия в пересменку на вышках пулемётный огонь открывала, хорошо, очередями выше голов. У меня на флагмане заряжающими носовой орудийной башни состояли – не дадут соврать. Трибунал вердикт вынес, будто по «воробью» стволы раскалил, снаряды потратил. Эх, расстарался на свою корму, с адмирала в боцманы скатился, тваюмать… Евцев не терплю. Мне, знатному по происхождению толлюду, с положением в социуме, контачить с этим народишком особо не доводилось. На Флоте их даже среди вольнонаёмных в помине нет. Кто, где, когда видел евца, заключившего с министерством ВС СЦА контракт послужить отечеству, потребуется, грудью стать на защиту Акиана. Ага, щас. Лотками они вооружены, процент сшибают – мамоне служат. Не терплю с того дня как на судебном разбирательстве узнал и увидел, что тройка военных заседателей трибунала сплошь из евцев, иху мать. Одеты в форму комсостава общевойсковых сухопутных, матьмою, войск. Полковники, мать их. Да и пусть бы, полковники-пехотинцы, так эти сидели в мундирах каких-то смесовых – галифе, толи пехотного офицера, толи кавалериста, толи лётчика. А обувка – прогары флотские, причём не офицерские, матросские. Те ещё выпендрилы. К тому ещё, красовались в мундирах «лощёных», надушенных, как платья у баб. Пейсы под фуражкой прятали. Пороха и во сне не нюхали… В стольном Акияне, выперли в отставку, гонял я лотошников по улицам из угла в угол, даже не по пьяне, потрезвухе, да. Здесь на Кагоре, только завидят меня, враз разбегаются… Так, кто вы, в тройках в виндзорскую клетку, есть, белёсонькие?

Во, пират чешет! Вано с Павло за пояс заткнёт, поразился я словопотоку Боцмана.

– Не видите разве, – ответил Лука, – на нас нет ермолок, коротко без пейсов на висках стрижены, белобрысые опять же. Рождены – в метриках отмечено – толлюдами. Низенькие, так это потому, что флотским трибуналом приговорены к усекновению в росте. В карлики определены и в кловуны списаны. Служим в Доме Наместника Кагора. И тоже, тройка заседателей трибунала вся из евцев состояла… у нас подполковник и два майора. Дело судебное рассматривали не вице-адмирала, наше желторотых лейтенантиков и одного капитана, четверых скопом в одно судебное производство объединили. Иху мать.

И этот туда же, подивился я тираде Луки, обычно немногословного.

– Я был командиром диверсионной команды минёров, авианосцы и другую боевую посудину противника топили. Я ни какой, ни военный преступник, обвинили меня в том, что подрыв судна противника осуществлялся по первой ноте моей скрипки. Моральным уродом в пропагандистских целях назначили, иху мать. А я скрипач не любитель, профессионал. Кстати, до службы на Флоте часто бывал здесь на Кагоре, на гастролях, и участвовал – не раз даже лауреатом становился – в международных музыкальных конкурсах. А однажды пригласили в Букингемский дворец, английской королеве на скрипке музицировал. «Вано» – королева первая так меня назвала. Христсс не даст соврать. А взрывал я только корабли, не команду с морскими пехотинцами. За сутки до подрыва матросов и десантуру по «громкой» связи предупреждал: «Кто не спрячется, я не виноват».

Ну, этому сам Христсс при родах пуповину резал и язык подвязывал – не удивлялся, любовался я Ваней.

– Ваня, заткнись, не то твоим же кубком по твоей недалёкой башке огрею, – пригрозил Гера.

* * *

– О как!.. Кловуны!.. Знавал таких. На Акияне их, пруд пруди, что собак резаных было, до поры до времени. Всю столицу пленными солдатами заполонили, через год, в годовщину поступления в Акиян победной реляции с фронта, рассекретили кто они, откуда они. Проходу от них не было, пока в скоморошьи наряды не нарядили, по кольцу с попугаем не всучили и по Домам не распределили. Хозяева пропротен расходуют, антинекротиком жизнь кловуну продлевают, тогда как многие фронтовики, ветераны осады Новой Земли, старятся и мрут… Как мухи, тваюмать. И да, то, что кловуны служат в прихожей Дома, сидя на кортахнах, я знаю, но в Акияне в давнем прошлом было – до кловунов из пленных новоземельцев. Они наотрез отказались на корточки садиться. Протест их бунтом обернулся: пёстрые скоморошьи костюмы перекрасили в один цвет, красный. На двухрожковых детсках бубенчики заменили на их имитацию в виде половинок гранаты «лимонка». Ярмо смяли, стальную проволоку разорвали, нанизанки рассыпали и выбросили. Попугаев чуток придушили и дворовым котам на забаву в форточку выбросили. Как примирительное, потребовали установить в прихожей подставки-хамонеры и выдать специальные ножи для нарезания на тонкие полоски свиного окорока хамона, которым пообещали угощать в прихожей гостей Дома. Кловунами по-прежнему называть себя великодушно позволили, но с приставным через дефис словом: кловун-хамоньеро. Заявили, что безмерно признательны будут обращению «кортадор», по-простому – нарезчик хамона. Взрослые нет, дети и подростки в гостях возмущались: им от нарезки перепадали одни малые ошмётки хамона, крохи: кортадоры слайсы мяса чаще себе в рот отправляли, чем малышу подавали. Но то недолго продолжалось, взрослые приструнили мелких: возрождённая кловунада в прежних традициях акиянцам и нафик не улыбалась. Чего только стоило – какого здоровья! – ритуальное хождение всей семьёй в «гуське» по «красным углам». И это по семи комнатам Дома размером в космодром… Президент возмутился, но прочтя коллективное прошение удовлетворить просьбу кортадоров, согласился на реформирование кловунады… Мне, хвала Христссу, повезло сбежать из Акияна – дурдома этого. Наместник Отто Шмидт пригласил перебраться к нему на Кагор, работу в порту Т-портала сулил. И кликуха Боцман от него пошла. Да-а. Форменка на мне – с его плеча. По молодости он служил линейным старшиной первой статьи, на должности боцмана сторожевого фрегата. Это до, как в росте вымахал. Форменку хранил как память, вот мне и досталась. Как и тройки ваши, перешита. Я толлюд, можно сказать, роста среднего, больше в ширину выдался, ширококостный я. Рядом со мной Отто Шмидт был великаном. Открою вам занятный факт… но рот на замок: не секретно, но для служебного только пользования. Отто из тех на ком, впервые испытали «УВР». «Увелечитель В Росте» – трофейное людское, у землян, средство для увеличения диверсантам роста до среднего у толлюдов. Наши флотские химики похимичили у себя и заявили командованию, что нашли способ действие препарата «обернуть вспять», то есть, рост теперь можно будет не только увеличить, но и уменьшить. То есть толлюда окоротить – до среднего роста у людей и людоидов. Командование препарат приняло на вооружение и посоветовало химикам название переиначить из «УВР» в «УУР», «Уменьшитель Увеличенного Роста» – для чистоты фармакологического изобретения, чтоб патент обойти. С экспериментом на Шмидте что-то пошло не так: в росте не уменьшился, наоборот, вымахал каланчой. Перегнал даже свою жену, в девичестве ещё занесённую в Книгу Гиннесса, как самая высокая в Океане толлюдка. Так вот, ей провал в эксперименте с мужем «поперёк горла» стал: не захотелось самой высокой женщине блистать на раутах и балах в паре с мужем у него подмышкой. Вы знаете, у толлюдов женщины выше мужчин, а жёны мужей – неукоснительно. Попросила достать ей «УУР». А чтоб и с ней не случилось казуса, наверняка подтянулась в росте, обогнала супруга, потребовала достать оригинал препарата, «УВР». Но Шмидту удалось достать «УУР». И что-то пошло не так: жена резко… уменьшилась в росте. В Книгу Гиннесса внесли поправку: переправили из «самой» в «самую». На рауты и балы Шмидт супругу приносил в кармане смокинга. Поговаривали, на фронт, в «Крепость» провёз спрятанной в кобуре бластера. Но это сплетни. Здесь на Кагоре у Наместника вторая, знаете, жена – на удивление, ростом ему вровень. Флаг-адмирал, узнал про сплетни, подумывал комиссовать Отто Шмидта, чтоб убрался со своей дюймовкой из «Крепости». Но обошлось: адъютанты и денщики командующего, как ни старались, не смогли сыскать супружницу комдива. Вроде улеглось, флаг-адмирал успокоился, но по «Крепости» развесилась «клюква», будто Малышев вечерами наблюдает за силуэтами в иллюминаторе каюты комдива – за супружеской четой Шмидтов. Дюймовочка грациозно танцевала на ладони у супруга… Можно сказать, свезло Шмидту: застрял в контр-адмиралах на должности командира дивизии. По службе особо не высовывался, не геройствовал. На командирских совещаниях или учебных играх, проводимых Флаг-Адмиралом у себя в кубрике-ком, был тише воды ниже травы. В строю из сорока адмиралов, всего адмиралитета «Крепости», он контр-адмирал, командир дивизии, прятался в третьей шеренге состоящей из комдивов – за спинами вице-адмиралов и «комконов» (комкон – адмирал флота, командир Конуса «Крепости»). Шмидт на коленях стоял, аккурат за моей спиной. По честности сказать, всякий раз боялся, вот встанет с колен во весь рост, снимет мою фуражку и свою на меня опустит. Раздавила бы нафик.

Боцман вытащил из-за пояса рог – ожидал, нальют. Напрасно: Ваня банковал, а он пивопой любил растянуть.

– Бригадиром в порту назначил, – отправил Боцман рог назад за спину, – грузчиков «свищу на верх». Да-а… сберёг, шельма – я о Шмидте – нервишки и штанишки… Да… Кортики мои заменил боцманской свистулькой, на боку у бедра – не на груди – потребовал носить, вместо изъятых «ножичков». Отыгрался сослуживец: в Конусе, под моим начальника Штаба началом состоял, я вице-адмирал его контр-адмирала в струнку ставил… Надел я его форменку старшины первой статьи, с погон по одной лычки содрал, педант. Но, однако, по гроб жизни благодарен ему: спился бы я в столице, или зарезал бы какого лотошника. Второе в порту мне, хвала Христссу, не грозит – потому, как первое держит, отваживает… Да-а. Акиян-столица – дурдом сущий… с той поры как расформировали гарнизон «Крепости» и вернулись морячки домой, а в след им навезли пленных новоземельцев. Просто кловунами стать наотрез отказались, стали хамоньеро, иху мать. Кортадоры, мать их… Вы значит, кловуны, толлюды, военные преступники. Карлики. Разгружался, не видел, к столу моему через весь зал прошли с ку-ку-лями? А-а, вижу, у Вани за поясом наполовину торчит, золото шитья пояса красным отсвечивает.