Запись-ком кловуна Матея

Так вот, я с похищенными чертежами решил отсидеться в кинотеатре неподалёку от завода, пока тревога не уляжется. Крутили комедию «Ку! Кин-дза-дза». Так что, из кинофильма, и «Ку! Ку!», и полуприсяды с разведением рук. Бытует легенда, будто Президент, когда «песковник» принёс ему на подпись Указ о возобновлении в Соединённых Цивилизациях Акиана практики кловунады, прежде чем поставить подпись в документе, опустил со лба себе на шнобель красный поролоновый на резинке нос клоуна. С последним росчерком пера Гарант Конституции облегчённо произнёс: «Ку! Ку!.. Ля». Хлопнул папкой и велел пресс-секретарю сегодня к себе никого не впускать, в приёме всем отказывать – мол, «Президент в печали, смотрит кино». Как известно, Глава Соединённых Цивилизаций Акиана страстный любитель фильмов «советских», особенно почитает комедии Данелии и Гайдая. Ему, гению, да воздастся от благ Христсса.

* * *

В очередной положенный нам отпуск мы, четверо друзей, странствуем по провинциям планеты, где живут простые трудя́ги, кловунов с роду не видели и ничего о них не слышали. Потому, что на то время на Кагоре толлюдов-карликов с клеймом «военный преступник» содержал только один Наместник, пара-другая людоидов-олига́рхов содержала – по примеру сюзерена – неофициальных кловунов из карликов-людоидов. Вассалам иметь в Доме нашу братию в обязанность не вменялось, но содержали ради престижа. Купцам не в лом, только польза: пиар.

Мы носим пёструю скоморошью одежду, дополненную головным убором «двухрожковый детск» в бронзовых бубенчиках. На шею накинуто полуметровое в диаметре кольцо. Толщина «ярма» в палец, набрано из разноцветных пластиковых кругляшей, нанизанных на стальную проволоку. Когда кловун сидит на кортах в прихожей, с ним службу несёт – сидит в кольце – «табельный» по должности… попугай. Попка, весь такой важный из себя, тоже кланяется входящим, и проделывает это своеобразно: клювом в нырке делает круговые обороты – вертится в кольце, как заводной. Ему положено ещё и голосом чествовать, но «Ку! Ку!» не выговаривает, «Ля» тем более. Раз другой каркнет вороной, ухнет филином, прочирикает воробьём, по-людоидски проскрипит что-то невнятно-матерное и заключит: «Попка ха-роо-шшший». И всё – замолкает. Принимается дурачиться в попытках подставиться под возвращаемый резинкой на нос кловуну поролоновый шарик. Случалось, словит, и… с ку-ку-лей в обнимку – шмяк, шлёп-ля об нос карлика. Смеху в прихожей было б не остановить, но заливаются одни дети, их фейерверки из перьев и пуха пока занимают, взрослых давно нет. За нарушение регламента оборачивавшегося потерей у птицы оперения, дворецкий наказывает отнюдь не попку – «носителя», то бишь кловуна. Но мы на птичек не в обиде – орешками и семками делятся.

Нас в тавернах и кабаках – проездом по городам и весям мы непременно посещали питейные заведения – случалось, принимали за странствующих клоунов, цирковых ковёрных, жонглёров и репризёров. Просили – а в подпитии требовали с угрозами – «номер отколоть». Не отказывали б, если бы что-то умели, например, жонглировать или репризы показывать. В военном училище курсантов этому не обучают. Ваня мог бы фокусы показывать, но сразу же напивался вдрызг – чтоб до начала избиения уже в отключке пребывать. Однажды согласились. Стали по центру зала в кружок спинами, надели на нос ку-ку-ли и принялись ими щёлкать себе же по носу. Сельчане нас – а случилось это в деревне с коллективным хозяйством – не поняли. Мужики били, пока не набежали в кабак сердобольные бабы, их жёны – выручили. Сейчас здесь в пабе Питера, неподалёку от хозяйского Дома, проездом в соседнюю за Т-порталом провинцию, надеялись, обойдётся. Хотя, понимал, не мешало бы сидеть и пиво пить всё время с оглядкой, быть начеку. Нас клиентура паба не могла знать. К тому же, не оказался бы за каким столом какие колхозники из провинции – не приняли бы за ковёрных. Впрочем, этим отпуском мы повседневно носили не кловунскую обычную одежду с детском в бубенчиках, и не костюмы «дорожные» или «деловые», а презентабельные костюмы-визитки – пиджак, брюки и жилетка. Кстати, наши табельные попугаи с нами не путешествовали, не при делах: оставались в Доме орехи щёлкать и семечки лузгать, нам в «отмазку» за то, что за их проделки наказание сносим. Сейчас в пабе Питера поступали совсем непредусмотрительно: от приставал в провинциальных кабаках костюмы-визитки нас от избиения избавляли (колхозники за столичную интеллигенцию принимали), но здесь нас, действительно, могли принять за евцев, уличных с лотка торговцев и процентщиков. Тройки, как у нас, те все поголовно носят, будто униформу какую. Даже с залитыми пивом глазами посетители паба могли спутать нас евцами. Потому, что шиты пиджак, брюки и жилетка из одной только на все сезоны ткани «виндзорская клетка» – черно-белый гленчек с контрастной цветной полосой (названа в честь Эдуарда VIII). Кагориане одежду такой расцветки не носят, да и вообще клетка и тройки у них давно вышли из моды.

* * *

В переодевалке подпоясались слуцкими поясами, заткнули на пояснице клаксо́ны. Пиджаки нарочито не застегнули – выпятили на всеобщее обозрение жилетки расшитые по атласу золотой нитью, в пистоне борта платиновые на золотой цепочке часы-луковки. Неблагоразумно, конечно, поступили: в зале по сообщению Павло за столиками сидели гопники. А если и налётчики? Но обошлось.

Павло раздвинул занавеску красного бархата, отделявшую гардеробную от питейного зала, пропустил нас вперёд, попросил остановиться и обратился:

– Уважаемый Матей, вы один не в ку-ку-ле, наденьте, пожалуйста.

Я достал и примостил на носу шарик. Посчитал, трое надели, у четвёртого проканает. Номер не прошёл.

– Видите, по проходу к центру зала с эстрадой на фоне приватных кабинок четыре сдвинутых стола, четвёртый к трём не вплотную приставлен, с полуметровым промежутком. За тремя сидят работники мясокомбината, что по улице неподалёку от паба. За четвёртым – четверо бойцов скота из забойного участка, две недели назад пристроенного к цехам комбината.

Действительно, три стола занимали мужчины в рабочих спецовках, за четвёртым сидели четверо рослых мужика внушительной комплекции, одетых вместо спецовок в кожаные комбинизоны-безрукавки. На плечи накинуты полотняные балахоны, застиранные, с заметными следами от пятен крови.

– Постоим, а как джаз-бэнд заиграет, дальше пройдём, – сказал Павло.

Мы остановились на полпути до эстрады, в проходе между столами. Посетители на нас ноль внимания. Одни после ночного «приёма на грудь» подрёмывали над кружкой, другие, по утрянке зашедшие, после нескольких пинт эля что-то рассказывали или доказывали друг другу, спорили. Курили – табачный дым под фонарём зала тучей висел.

А не го́нишь ты, Павло, предположил я, в ку-ку-ли «обул» – курам на смех.

– После ночной смены заходят, – продолжал информировать нас Павло. – Стол бойцов обособлен от столов работников других цехов: не привыкли, не обтёрлись за две недели, если вообще не конфликтуют сейчас коллективами. Бойцы, они ребята тихие, добродушные, мамы моей земляки, родом из одной с ней станицы. Мухи не обидят. Сюда на заработки приехали с семьями, в надежде на содействие землячки в поиске им работы. Мама помогла – устроила на мясокомбинат. Нам не помешают. А вот обработчики мясных туш, жиловщики, составители субпродуктов – эти могут, пьяницы задиристые. Вон, видите, пыль над столами, сцепились в перепалке с бригадой изготовителей фарша и мясных полуфабрикатов. Но, думаю, они нам не помеха, если что, бойцы на мою и вашу защиту станут, выручат. В благодарность маме помогают ей дебоширов в чувства привести… Гопота за столиками по сторонам тоже не помеха, наряд милицейский – их контингент – вступятся если что. Без эксцессов нам бы до столика под номером 38 добраться, что в углу на другой половине хала, за эстрадой и приватными кабинками. Вот там кучкуется не шпана, налётчики. К нам редко заглядывают, всё по портовым ресторанам якшаются, сегодня ночь гудели, утро прихватывают. Им менты и бойцы скота до одного места. Налились, маминой «беретты» даже не убоятся. Уважаемый Матей, ку-ку-лю со лба верните на нос. Вано, у вас резинка ослабла – шарик с носа на губу сполз, поправьте.

На подходе к сдвинутым столам я обратил внимание на то, что сидят бойцы скота глубоко понурыми, пиво пьют молча. Под локтём у каждого лежит свёрток из пищевой обёрточной бумаги.

– Вырезка запакована, – шепнул Павло, – экономика в стране «в загоне», потому платят продукцией – свежениной. У забойщиков одна сейчас забота: возьмут ли и этим разом плату за пиво мясом. У Питера, да и у мамы, принцип в долг или по бартеру ни кому не наливать, а этих с первого дня поят взамен за вырезку – мама на поблажке землякам настояла. Против кловунов, уверен, ничего не имеют, у них на Вологе, в станице, вашего брата нет, если и узнали о них, то здесь в Т-портале. Вот евцев… тех люто ненавидят. По приезду на заработки, сразу попали в «объятия» лотошникам. Не совсем качественный (афганский) товар сбывают, обсчитывают посреди улицы при честном народе – куда не шло, так ещё и в долг кабальный деньгу ссужали. За что мужики по пути после паба процентщиков выдёргивают с уличного тротуара и в подворотнях по-тихому поколачивают. Представители диаспоры порог паба оббивают – будто Питер виноват.

«Мухи не обидят», как-же, день-деньской свиней и коров режут, от таких всяко можно ожидать, подумалось мне. Нас с красными носами ещё сочтут за «ковёрных» (шапито в станицу наезжают) – пристанут. А мне не хотелось бы объявиться в родном городке с приключением в пабе. Завтра нам предстояло публичное чествование в мэрии.

– Здорово мужики! – Поздоровался с мясниками Павло. – И вам, убивцам животи́ны, респект. Шутка. Сейчас вам принесут «финальную», и рассчитаетесь. Убивцы – свёртками.

Четверо бойцов скота с облегчением сглотнули пиво и выдохнули.

– Аваккай, дружок, – обратился Павло к сверстнику среди возрастных забойщиков, – допьёшь пиво, зайди в буфетную, я детишкам креветки с гребешками подготовил, буфетчик отдаст.

– Благодарствую, но попридержи пока – последний кулёк ни как не доедят. Знают, что закуска… и пива просят. А им рано, восемь и девять лет. Да и вообще – девочки. Братик меньшо́й, один и наворачивает морепродукты.

* * *

– Пойдёмте, – скомандовал Павло, как только снова заиграл джаз-бэнд.

В квартете «завыла» труба, выдавая заунывные классические блюзовые опусы. Этой музыке звучать бы в танцзалах, в пабе Питера одни мужики.

– Слышите шум и гам поутихли. Те, кто дремал над кружкой, уснули. Питер придумал эту мудату в репертуар музыкантам включить. Пока посетители слушают – как заворожённые – и спят, половые в буфетной успевают креветок с гребешками наготовить, по тарелкам выложить.

Я понимал, Павло не зря опасался инцидента. Молодые людоиды, не говоря уже о гопниках, действительно могла повести себя задиристо: к примеру, потребовать стать на цырлы, «Ку! Ку!» с «Ля» произнести и «носами» об нос щёлкнуть. Но потасовки, блага Христссу, не случилось – до цели благополучно добрались. Милицейский наряд поднялся от барной стойки и, окружив со сторон, сопроводил к столу за номером тридцать восемь, каким-то Инкогнито нам заказанному.

Вчера в номере отеля меня разбудил старший администратор, раскланиваясь с извинениями за беспокойство, вручил конверт с письмом в четыре строки:

Матею.

Утром в 9.00. Вам назначена встреча в пабе «Пиво Питера. Ресторация».

Для вас зарезервирован столик за номером 38.

Инкогнито.

Вот с этим Инкогнито нам и предстояла встреча, он нам столик забронировал. Вот только, пройдя большую половину зала, на подходе к финишу, я сквозь кабацкую пылевую взвесь и табачный дым столик под биркой «№38» узрел сиротливо пустовавшим. Опаздывает Инкогнито, успокоился я.

Глава 2

Павло провёл нас в один из углов трёхстенного в плане питейного зала под стеклянным фонарём. Подвёл к единственному (за номером 38) пустовавшему столу.

– Ку-ку-ли спрячьте. Хвала Христссу, обошлось. За стол не садитесь, – потребовал я от друзей.

– Уфф, пронесло, – перехристссившись, выдохнул половой. – Спасибо, парни, – поблагодарил милицейский наряд. – Бармену передайте моё распоряжение усадить за восьмой столик, налить три килдеркинабочкового «жигулёвского» за счёт заведения. С закрытием паба посетите кабинки с девочками-стриптизёршами, угостят приватным танцем. Только просьба не баловать – танцовщиц не лапать. Питер осерчает, и Беретта, знаете, этого не потерпит. Ещё недельку здесь покайфуете, отдохнувшими и с «пузиками» в Менск вернётесь.

Парни в чёрных деловых костюмах, с бабочками вместо галстуков почему-то, в тёмных очках, и в фетровых шляпах одного фасона, дружно покивали головами и поспешили назад к бару. Офицеры молоденькие, судя по возрасту не старше лейтенанта МВД Белой Руси, они, проходя в центре зала мимо островка с эстрадой и приватными кабинками, с вожделением заглядывались – и оглядывались – на занавеси красного бархата.

– Ага, как же, не будут лапать, – проворчал Павло. – Мама уже не раз грозилась позвонить министру с просьбой заменить мальчишек мужчинами возрастными, любящими только одно пиво. Но где их взять, в милицию служить даже безработные Т-портала не идут, свалить всё из «васильковой» стремятся. Эти парни из Менска, менты столичные, на усиление местного РОВД присланы. Мама их на ночь в гостиницу не отпускает, в наказание за «рукоблятство» спать укладывает в холодильной камере. А им всё нипочём. В холодильнике кеги с пивом хранятся, ночь вместо сна сосут. К тому же, за стеной будуары стриптизёрш размещаются – дырок дрелью накрутили – решето, а не стена. Беретта пока об том не знает – смекают дырки занавесить. А узнает – какая девица, вниманием обойдённая, сдаст – ох, накрутит им. Мама моя такая. Боюсь, не надырявила бы в них самих дырок – из «беретты». Шучу.

– Павло, нам, конечно, интересно больше узнать о твоей маме, – остановил я полового. – Но извини, встреча нам назначена на девять утра, а уже начало десятого. Как встречать будем? Вот придёт этот Инкогнито, а стол не накрыт, и это ещё «недоразумение» тут валяется, – повернулся я к половому.

На полу под столом кто-то спал, храпел богатырски.

Подбежал сын Павло с сообщением:

– Заместитель мэра отзвонился, задерживается по причине непредвиденных обстоятельств.

– Я так думаю, заммэра и есть Инкогнито, – сказал, лукаво взглянув на меня, Лука.

– Определённо он, – поддержал Гера.

– Что за фрукт под столом? Фартук в пиве, – это я доброжелательно, Павло, с иронией – кто таков? Он нам обедню не испортит? – И Ваня голос подал.

– К сожалению, не вправе прогнать или пересадить, столик тридцать восемь им арендован на пятьдесят лет вперёд. День в порту работает, вечер здесь пьёт, ночь под столом спит. Подойдёт ваш Инкогнито, пообщаться пересажу в кабинку для приватных танцев. За тяжёлыми из бархата шторами переговоров ваших не услышат. Устраивает?

– У нас выбор есть? – выразил я за всех согласие. – Вообще-то мы не планировали к вам в паб заезжать, думали направиться прямиком в мэрию, перед пресс-конференцией поселиться и отдохнуть в гостинице, но вчерашняя записка с подписью «Инкогнито» – заместителя мэра как выяснилось, любителя-конспиратора, шутника – внесла корректировку в этот план. Согласен с Павло, похоже, нас разводят. Но подождём… за стол пока не сядем.

* * *

Сбитый из струганных досок и четырёх массивных ножек-баля́син, с табуретами на полдюжины посадочных мест по сторонам, стол торцом вплотную приставлен к стене. Столешницу, голую без скатерти, выскобленную и воском натёртую, с низу подпирал… живот мужчины в матросской робе.

Стол на весу – ножки пола не касаются – держало брюхо. Настолько огромное в обхвате, что в поясе матросских брюк верхние пуговицы боковых клапано́в оставались не застёгнутыми. Поперёк половых досок, намного за пределы столешницы, простирались длиннющие ноги. В брюках с измятыми – будто бегемот пожевал – штанинами, расклешёнными «в метёлку». Обуты в матросские прогары, настолько, даже для ног толлюда, в размере огромные, что без сомнений точили их вручную на заказ. Клеши задрались чуть ли не до колена, лодыжки скрывают носки, но только верхняя их часть, нижняя обрезана, так что ступни в прогарах голые. Кожа верха ботинок начищена ваксой, блестит, но дыры и стёртость подмёток выдавали изрядную их (прогар) поношенность. Ручищи! Не скажешь «руки» – брёвна! Толстенные в предплечьях и запястьях настолько, что в рукава рубахи вточены клинья из джинсовой ткани, и манжеты не сходятся, запонками на цепочке скреплены. А кисти рук! Даже не лапищи – в кулаке на колоды походят, под столом разбросаны на стороны, покоятся на седушках табуретов. А пальцы! Десять крупных «сосисок» в массивных перстнях торчат из перчаток, судя по всему «тактических-спецназовских». но лишённых кевларовых вставок на местах косточек пальцев в кулаке – потрёпанных с виду. Отрезанные в перчатках неопреновые манжетки и не сходившиеся на запястьях манжеты рубахи обнажали неразборчивое тату под густой волоснёй.

Размеренный с клокотанием в горле басо́вый храп мужчины – без сомнений, толлюда, если и не высоченного ростом, то в пропорциональных соотношениях живота, груди, плеч вылитый «баттербин» – заглушал джазовые от эстрады опусы и гомон в зале.

– А не баттербин ли этот нам столик заказал? Не он ли себя за Инкогнито выдаёт? Павло, подыгрываешь? – спросил осенённый догадкой Гера.

И у меня возникла такая же мысль. Спросил Павло:

– Разыгрываете нас? Питер с Бертой делают рекламу пабу?

– Нет, – глаза полового забегали по сторонам. – Ну… Ну, понятно же, не он. Питеру ночью позвонили из мэрии, наказали принять радушно, приютить на двое суток вашего отдыха. Посадить, чему мы удивились, непременно за стол тридцать восемь, и ждать. Предупредили, заместитель мэра может несколько опоздать, но прибудет, несомненно. Мама вышла на балкон покурить, увидела вас в бурках на мотороллерах, метнулась в конторку сообщить компаньону. И управляющий распорядился вас встретить и сопроводить к этому самому столику тридцать восемь.

– Не волнуйся, юноша, понимаем – мы с опытом. Позвонили из мэрии с просьбой приютить в непогоду, накормить, напоить и спать уложить – это как водится, знамо. Самим всем этим заниматься – при мэриях есть ведомственная гостиница со столованием – после рабочего дня поздним вечером, в непогоду, да ещё и в пятницу, не пристало. Похоже, развели Питера и нас за компанию. Завтра поутру пришлют кадиллак, пригласят на встречу в мэрии, чествовать будут… Но каков заммэра! Юморист! Навёл прям шпионского туману. Инкогнито, мля.

– Развод, похоже на то, – соглашался юноша.

– Прими за хлопоты, вторую Назару передай, – воткнул я в кармашек фартука две шариковые ручки. На Кагоре недавно появились, потому относились к разряду вещей престижных.

– Захару, – поправил меня Павло и расплылся в довольной улыбке, явно не ожидал такой щедрости.

– Захару, да, – поправился я.

– Так что, не Захар первым вас увидел и узнал, а моя мама. Служила в милиции опером, за поимку неуловимого в швейцарском Берне маньяка, тамошней сыскной полицией была премирована с вручением наградного оружия – пистолет Beretta 92. Была внедрена в круг близких преступника под именем Берта, сейчас после выхода на пенсию прозывают не иначе как Береттой. Немало преступников этим пистолетом положила: застрелила только двоих, рукояткой по голове укладывала. Теперь не расстаётся, носит в кобуре на поясе на виду у всех. Потому и прозвали Береттой. Она – совладелица паба. Напарник по бизнесу у неё бывший напарник-опер – Питер. В складчину им удалось приобрести на аукционе здание бывшего краеведческого музея и открыть ресторацию. Мама хоть и совладелица, в штате числится прибиральщицей и кладовщицей. На деле же, исполняет – прибирают за неё половые – должностную функцию администратора. Кобуру сдвинет на живот, и ступает к посетителям в зал… враз склоки и драки приструнит. Так вот, мама раньше Захара вас узнала, курила на балконе. Питер, не меньший, чем мама, ваш почитатель. Но, подозреваю, как управляющий, надеялся не увидеть вас у себя в пабе никогда, потому как «раскатаете» его бизнес в газете и по радио. Опасение своё совладелице высказал, но мамина восторженность и настойчивость взяли верх. Питер – я как раз в эту минуту принёс ему кофе – дал мне указание немедленно, без очереди, впустить вас. Дело за малым стало – бригаду бетоноукладчиков, завсегдатаев наших, обвести вокруг пальца.

* * *

Ещё раз, поблагодарив меня за подаренные шариковые ручки, юнец представил, наконец, спящего:

– Боцман такелажфлота, портовый амба́л, бригадир грузчиков. Не смотрите, что с виду этакий баттербин… безобиден, пьяным рук не распускает, – сказал и легонько пнул кедом огромный, носком ему достающий до паха, матросский ботинок. И, прижмурив один глаз, крепко растёр по шее определённо «затычину», полученную им не иначе как от боцмана. – Вам не помешает, только что загрузился пятью пинтами и отчалил в сон под разгрузку. Под брюки подгузник поддевает, вы только ни как не выдавайте себя, что знаете. Я малышом, мальчишкой, подростком сюда к маме прибегал, он всё нагружался и разгружался, и всегда в этом углу, за и под этим столом.

Смахнул полотецем что-то – мы, глаза навостри́в, не увидели что – с голых досок столешницы, поставил по центру кувшин из самоварной меди с чеканкой на боку: ЗА СЧЁТ ЗАВЕДЕНИЯ. Подарочный посетителям эль. На плетёнку из соломы и камыша под дном кувшина выложил по кругу спиртовые таблетки для подогрева напитка. И, неловко кедом поддев клешнину боцманских штанов, чуть не упав, юркнул куда-то в сторону – исчез. Звали принести кружки и спиртовые горелки, не объявился. Друзья начали было возмущаться, задействовав от скутеров клаксоны, но я их кваканье остановил: напомнил про «беретту» у мамы Беретты.

* * *

Не от пинка по ботинку, а от того что половой, споткнувшись, потянул клешнину штанины, задрал по колено, боцман проснулся. Поднял с табурета лапу, «сосисками» перебирая по доскам, протопал к циновке, нащупал кувшин, поласкал медь, и утащил сосуд под стол. Ему, ясно, не впервой: циновка ведь видна в щели иссохших досок столешницы без скатерти. После как мы прослушали жадные с кряхтением и кряканьем глотки, пальцы вернулись собрать с циновки спиртовы́е таблетки – закусить.

Не захлёбывается… навзничь лёжа, пьёт! Головы не подняв, из кувшина в глотку льёт. Баттербин, а ловкач ещё тот, подивился я.

– Э-э! – начал было проявлять праведное возмущение Ваня, но остановил Гера, зажав ему рот и пригрозив:

– Угомонись. Как дам клаксоном.

Боцман, видимо Герину угрозу услышал. Одной рукой отодвинул стол в сторону, другой вернул на циновку пустой кувшин.

Точно, пил лёжа навзничь, удостоверился я в своём предположении: на полу голова амбала макушкой плотно упёрта в стену. Наползший от затылка матросский гюйс, по нос закрывал выпивохе лицо. Надо попробовать, подумалось мне. Учился в офицерском училище, курсанты-деды в отбой мерились высотой фонтанчика. Духи, и я в их числе, по команде дневального лежащим по койкам вливали из флакона в рот «спиртодрайк», моющее для кубриков средство. Будучи уже черпаком, попробовал приобщиться к дедовской забаве, но захлебнулся, еле откачали. Ваню научу, у него, винососа, получится, будет развлекать нас и девок своих, рассуждал я.

Следя за потужными движениями разгрузившегося боцмана, не забывал я следить и за занавесью в зал – не понимал почему, опасался Беретты с «береттой».

* * *

Часто, взахлёб, похватав ртом воздуха, боцман оглушительно чихнул. Гюйс с носа отбросило назад на стену. Лица разглядеть, толком не успел. Но голова, голова! Лысая, как колено, обёрнута чёрной с белым Роджером косынкой. Не голова там, какая непомерно крупная – башка пятигодовалой толлюдской девочки-рахитки (у толлюдов девочки крупнее мальчиков). Держится не на хилой, как у ребёнка, а на короткой, неохватной, как у Баттер Бина, шее. Не как у самого́ легендарного (у людей-землян) борца-«вольника», а как у его многочисленных клонов, с каждым экземпляром раздававшихся в габаритах.

Две жемчужные бусинки в лабретах, стянутых золотой цепочкой, подпирают подгубье; курчавая борода на этом месте подбородка наполовину выбрита. Пышные усы соединены по щёкам с пышными же и курчавыми же бакенбардами. Пират, да и только! Перевязи на выбитом глазе, да кушака с пистолей и тесаком на пузе только и не хватает.

Нас, углядев в прорези всё ещё слипавшихся век, боцман губищами пропойного пьяницы – пухлыми и мокрыми – распушил растительность под носом угрозой:

– Изыди, нечисть!

Окончательно пробудившись, уставился замутнённым взором в потолок и жевал спиртовые таблетки. Дожевал, и в довольствии прикрыл веки. Подхватил со стены и укрыл гюйсом по глаза лицо, зычно сглотнул и, как только вид потолочных лаг, закопчённых свечами и плошками в былые ещё времена, заместился видом досок оборотной стороны столешницы (стол на себя, на место, сдвинул), захрапел.