Охотница за насекомыми

            А потом новые напасти: метростроевцам выдали акции, которые никому из них не принесли никаких дивидентов, и уволили всех. Строительство метро законсервировалось на долгие годы. Асин экспериментальный курс естествознания, на который взяли лишнего человека с улицы (Асю), прекратил свой эксперимент и тоже закрылся. Асю уволили.

            И живи как хочешь. Никуда толком не устроиться, ничего нормально не функционирует, работы нет, только копеечная. Условия рабские. Практически предлагалась работа за пропитание. Кто мог думать и двигаться, попытались заняться торговлей: что-то привезти откуда-то, продать у себя в городе стало для многих единственным способом заработка. В то время оформлялись и будущие бизнесмены, и будущий криминал, государство совсем перестало управлять собой и контролировать страну.

            Период этот у семьи Аси затянулся на десятилетие. Как запой, в который ныряешь, а выйдя, ничего не помнишь, где был и что пил, так и у Аси эти годы вылетели из памяти, оставив только отрывочные моменты. Помнишь только, что всё это грязно, мерзко и отвратительно.

            Когда Ася вышла из этого жизненного отрезка, она первая востребовала подругу, позвонив по известному ей номеру телефона. К тому времени они работали на местном Птичьем рынке, продавая аквариумных рыбок – это было увлечение супруга, которое переросло потихоньку в работу и стало приносить заработок. До этого их помотало немало по разным местам и работам, соглашались на всякие разовые подработки да шабашки.

            Улю позвали к телефону. Она даже не обрадовалась. Тусклым голосом отрапортовала, что у нее всё плохо, всё хуже некуда, и дома, и работа тяжёлая, и работать ей приходится одной, тянуть семью, потому что мать уволили с работы, отец уехал жить к своей матери на родину, а у нее самой какое-то тяжёлое прогрессирующее заболевание.

            Уле просто было ни до кого. Девяностые ударили по ней с другой стороны. Уехав домой во Владимир после неудачной своей нижегородской карьеры в "Препарате", Ульяна долго не могла найти работу. Ни одно предприятие, никакая организация не нуждалась в новоиспеченном биологе, разве что школа, но для Ули это было табу. Хватит одной учительницы на семью, матери. Поначалу она было прекратила поиски и просуществовала спокойно на иждевении родных, но скоро обстоятельства резко изменились.

            Маму обвинили в превышении должностных полномочий, сняли сначала с должности директора – школы, которую она сама поднимала практически с нуля и была бессменным руководителем много лет, с самого ее зачинания… Затем уволили совсем, лишив и учительской зарплаты.

            Инга Михайловна не стала мириться с этим чиновничьим беспределом, она прекрасно знала, что отомстили ей за несговорчивость и излишнюю самостоятельность, и знала, кто ей отомстил, и, несмотря на ранг этого "великого мстителя", она пошла отстаивать свои права и свою правду в суд. Как бы у нее тоже своя группа поддержки имелась там, повыше. На нее тоже завели быстренько уголовное дело (а не надо было в суды идти, не надо) и посадили в СИЗО. Через месяц Инга Михайловна вышла благодаря каким-то договорённостям и осела дома в апатии, горе и обиде на жизнь.

            Уля за это время окончательно поседела, у нее в этом отношении отличная наследственность: близкие родственники становились белыми годам к 30-ти. Отец сбежал, не выдержав ни глубины депрессии женской половины дома, ни увольнения со своего любимого завода, который также практически прекратил своё функционирование, где он проработал инженером всю свою семейную жизнь. Брат уехал покорять Москву, бросив их в самый сложный момент. Упадок в оставшейся женской половинке семьи настал беспросветный.

            Пришлось уже Ульяне искать работу не по желанию и предрасположенности, а в связи с насущной проблемой выживания. Пошла в магазин, недалеко от дома. Сначала взяли на уборку, по этому объвлению она и пришла, потом заменяла продавцов по мере необходимости, стояла за кассой, всё это было не сложно, навыков особых развивать не приходилось, приходилось только каждый день рано вставать, потому что магазин открывался в восемь утра, а подойти нужно было за час до открытия, а закрывали его в десять вечера, работники же уходили позднее на полчаса-час. С уборкой было проще и мало по времени, но и денег там были сущие копейки.

            Год Уля одна работала и тянула семью. Ну как семью. То, что от нее осталось. Мать и себя. Сбежавшие мужики как-то сразу устранились, разве что отец пару раз отправил немного денег со своих редких теперь подработок, которые он находил в небольшом городе во Владимирской области, где жила его мать, бабушка Ульяны. И то, ей отправил, Ульяне, а не матери. С матерью он совершенно прекратил контактировать, та глубоко поселилась в своем оскорблении, переживала только о том, как с ней обошлись, страдала и депрессировала на всю семейную жилплощадь. О том, что перестал вариться борщ, стираться одежда, убираться квартира, даже и говорить нечего.

            Единственный человек, кто по сути разделил эти страсти, была дочь.

            Она работала, пока мама страдала. Кормила, платила коммуналку. Она работала, пока мама приходила в себя после своих страданий. Она работала, пока они вдвоем переживали предательство отца и мужа. Потом мелкое предательство брата и сына. Года через полтора только мать окрепла настолько, что смогла прекратить злиться и обижаться на ближний круг, и вспомнила об источнике ее рабочих проблем. Поначалу она тоже было снова кидалась судиться, подавала заявление, звонила по знакомым, которые могли поучаствовать, но все в один голос отговаривали ее. Шишка, которая повлияла на ее снятие, велика.

            Прошло еще около года.

            "Источник проблем" к тому времени несколько ослаб, на него тоже завели какое-то уголовное дело, сменился состав и прокурорский, и судейский, и Инга Михайловна как-то легко подала новое заявление, и его приняли. О ней стали писать в местной прессе, взяли интервью для телевидения. Потом её взяли в ее же школу преподавать. Уле стало полегче, ей казалось , она вечность батрачит уже, не поднимая головы: подай, принеси, сосчитай, отчитайся… Боялась слово лишнее сказать, чтоб не вылететь. Потому как хозяин суровый был, чуть что не так – до свидания. Нового найдем. Уля выполняла сразу несколько функций: и продавец, и кассир, и товаровед, и управляющий. Со временем директор доверил ей на работу принимать низший персонал.

***

            В то время многие предприятия торговли работали, как бы это правильно сказать, полуофициально. Набирали людей и не платили за них налог, чтобы съэкономить. Но отчитываться перед налоговыми органами было необходимо, и в отчеты шли несколько работников, которых оформляли официально, у них и зарплата была поменьше, ибо большой процент уходил на налог, и они как бы прикрывали своей материализованной реальностью других, оставшихся в зоне финансового сумрака. Обычно оформлялись самые низшие рабочие слои магазина: грузчики, уборщики, низший персонал. Белая кость, куда со временем стала относиться и Уля Скибонова, были не оформлены официально и получали бОльший доход из-за этой разницы в процентах, невыплаченных государству.

            Особый организационный прикол заключался в том, что можно было принять работника на работу, заключить с ним договор, взять его документы, внести их в нужную базу, и не оформлять его при этом, не платить за него налог, но он считался зачтенным и служил прикрытием всем остальным, работающим без оформления. Сам работник не получал никакой пользы от данной махинации, ни стажа, ни защищенности, ни будущих льгот от государства, зато магазин получал с него немалую выгоду.

            Так Ульяна приняла на работу несколько человек: грузчика, "продавца на побегушках" и уборщицу. Первые двое без всякого сопротивления передали Уле требуемые работодателем документы, оформили только появившиеся в России снилсы, и Ульяна их зарегистрировала. Уборщица же, моложавая стройная дама лет сорока-сорока пяти (как оказалось по паспорту, пятидесяти четырех, пенсионерка почти), сразу не понравилась Уле. Улыбалась приветливо, выполняла всю уборку добросовестно, с продавцами приятельски сошлась, но повела себя слишком независимо. Сказала, что официальное оформление ей не требуется, она пришла "на фитнес" на полтора часа в день, за который ей ещё и заплатят. Отдала Уле паспорт, а страховой полис не захотела даже оформлять. В принципе, обошлись бы и без этого лишнего официального документа, но Ульяна встала в позу. Что? Какая-то уборщица свои правила тут устанавливает? Все уборщицы были здесь острахованы пенсионно, правда, никакого стажа за время работы не наработали, но правило есть правило, и нарушать его никому из уборщиков не позволено. Уля стала давить на женщину и требовать документ. Дама оказалась несговорчивой. Сказала: нет, и всё тут. Уле вспомнилось, как она сама устраивалась, как боялась что-то сделать не так и потерять такую необходимую ей работу, чтобы спорить из-за документов – и в мыслях не было. Не будет она оформлять эту строптивую. Когда после двух недель отработки новая уборщица потребовала договор о неофициальном устройстве, который ей давно могли оформить, внеся в него данные паспорта, Ульяна отказала ей, заявив, что без снилса никаких договоров. Каждый день, что дамочка ходила прибираться, Уля тянула и не давала ей эту требуемую бумагу. То её не было на месте, то бланк договора не распечатан, то любой продавец вам выдаст и подпишет, а любой продавец кивает на Ульяну Викторовну, мол, старший продавец это сделает сама. Наконец, уборщица не выдержала, и, когда ее в очередной раз отфутболили "на завтра", прямо с рабочего места позвонила Ульяне Викторовне на дом. Ульяна была возмущена, снова попыталась отделаться занятостью, но наглая уборщица не отставала и не сдавала назад. В итоге она ушла, Уля даже не успела её "уволить". С одной стороны, Ульяна была довольна, нечего тут самоволие разводить, а с другой стороны, получилось так, что она не смогла одержать верх – и над кем? – над каким-то обслуживающим персоналом.

            Правда, потом она немного утешила своё уязвлённое самолюбие. Деньги, которые успела заработать ненанятая уборщица за полмесяца работы, она выдавала ей в течении полутора месяцев. То одно, то другое. То нет, то завтра будут, то любой продавец выдаст, вот так проучила маленько… Пока женщина не перестала ходить, звонить и спрашивать, сама отправилась к ней по адресу вечером и отнесла деньги, даже извинилась, что обстоятельства так сложились. Увидела, как потеплели глаза обиженной ею женщины, увидела, что она поверила этим фальшивым извинениям, а того, что жило у Ули внутри, пировало и оттягивалось всё это время – этого не заметила. Да и кто поверит, даже если увидит?.. Подумает, ошибся. Не может в Улечке, хорошей и милой девочке, красавице, скромнице, жить такое…

***

            Проблемы со здоровьем действительно были. И всё это результат постигшего стресса. Болела голова, похожие на мигрени головные боли настигали ее и на полдня ее выключали из жизненного цикла, хорошо, если успевала принять пару таблеток любого сильного обезболивающего и ношпу, тогда немного притуплялось, отпускало за несколько часов. А не перехватить вовремя приступ – потом ничем не помочь. Жизнь на время останавливалась.

            Потом волосы стали выпадать. Видать, седина плюс стресс работают в содружестве, волос становится неживой и валится. По врачам она особо, конечно, не ходила. Ей прописали принимать обезболивающие во время приступа и вести здоровый образ жизни, вот и достаточно. Спасибо на этом. О том, что ей ставят диагноз “опухоль мозга” она сама придумала, так страдание ее выглядело эпичнее, а то какая романтика от простых головных болей и ранней седины?.. Это вообще мать предположила, типа, “а вдруг у тебя опухоль мозга, Уля? Не дай Бог!” Аська уж больно допытывались, что за болезнь, вот и сказала, “наверное, опухоль мозга у меня”. Аська так приятно испугалась и запереживала, что Уля уже более энергично и уверенно добавила:

– Да, опухоль мозга. Возможно, доброкачественная. Но диагноза пока нет. Не могут поставить.

            Но с матери она взыскала всё, все свои затраченные усилия, весь свой подвиг отречения от себя самой.

            Не вышла замуж – почему? А как тут думать о собственной семье, когда родительская переживает такой кризис? Кто единственный остался верен матери в такой ситуации? Уля. Только дочь осталась с родительницей, только она поддерживала, кормила и оплачивала их общее проживание. Она свою жизнь положила на этот алтарь, принесла себя в жертву, теперь очередь матери отрабатывать благодарственный долг.

            Та и отрабатывала. Добилась восстановления в должности. Пришлось судиться несколько раз, с первого раза только было снято основное обвинение. Трижды Инга Михайловна подавала судебные иски, трижды добивалась очередных уступок, наконец, последний суд постановил восстановить директора в прежней должности, а также восстановить справедливость и финансово, и морально, то есть, принеся извинения. Извинения и от администрации города и от министерства образования были принесены, хоть и чисто официально, а не от глубины всей широкой административной души, но тем не менее, и семейство Скибоновых посчитало себя восстановленным в социальных правах и перспективах, а выплаченные средства в качестве компенсации за моральные ущербы (их было два: один матери, а второй – дочери) оказались совершенно не лишними.

***

            Уля решила наконец уволиться с тяжелой и не слишком приятной работы и пошла на курсы бухгалтеров, ей хотелось теперь заниматься работой, которая не требует столь тяжёлого труда и ставит в такое неприятное зависимое положение. Бухгалтер может брать единовременные работы, делать отчёты, вести каких-то отдельных клиентов, а если работать, то с частичной занятостью, а не полный – нет, это был даже не полный, это переполненный рабочий день – четырнадцать только официальных часов в сутки, с восьми утра до десяти вечера, практически не имея возможности даже небольшого отдыха, перекусить порой не было свободных десять минут.

            Уле хотелось теперь пожить. Мать стала предлагать ей отдохнуть, купила сама ей турпутевку в Египет. Уля съездила, вспомнила лето, веселую студенческую жизнь. Раньше, до всего это упадочного кошмара, она успела немного поездить, но это было давно…и почти неправда.

            Тогда было веселее жить. Уля общалась с позитивными, активными, увлеченными людьми, наполнялась их энергиями, подхватывала их идеи, отражала их эмоции, было интересно.

            Жизнь кипела. А сейчас? Тошно. Скучно. Одна. Да ещё такая травма несправедливости. Совершенно все силы отняла. Пока работала, хоть и двигалась как заведённая, но хотя бы двигалась. Поездка развлекла. Но и измучила. Тем, что окончилась. И вернулась Уля из яркого красочного лета в свою унылую серую беспросветность.

            Очередная депрессия накрыла как пологом – мягко, быстро и не оставив надежды на дальнейшее продолжение жизни. Жизнь кончена. Как будто была цель – матери помочь и поддержать, а как добилась результата – пришел упадок теперь и в ее сердце. Мать прыгала вокруг, старалась лечить, спасать и помогать, а Уле было и все равно, и слегка приятно. Пусть покрутится, сколько я вокруг нее и ради нее крутилась.

            С Асей в это время общение стало одностороннее. Уле стало неприятно, что она разоткровенничалась о проблемах в семье с этой…активисткой, и она замолчала почти наглухо. Не стала ничего объяснять про дела и новые обстоятельства, молчала и про здоровье, хотя и не опровергала, просто пусть тоже…повертится ради меня.

            Ася писала и писала, писала и звонила. Улины ответы были односложны, как и полагается человеку смертельно больному, но не желающему грузить своими проблемами окружающих. Живите, друзья! Не думайте обо мне.

            Поумирав пару месяцев, Уля решила, что нужно опять начинать жить.

            Курсы бухгалтерские она окончила ещё до поездки и депрессии, всего-то два с половиной месяца, но, конечно, на какую-либо серьезную работу ее бы не взяли. Встал вопрос с новым устройством на работу.

            Школой она себя давно запугала, мол, ученики сейчас такие монструозные, я там не выдержу, просто переубиваю всех хулиганов. Хотя мать после всей этой мучительной эпопеи стала лояльнее относиться к возможности использовать служебные связи. Раньше в этом вопросе крайне жесткое табу было. Дочь должна добиваться всего самостоятельно! А сейчас сама предложила: давай, мол, в школу, не хочешь? Через полгода завучем сделаю. Но поскольку ранее у Ули в голове стоял запрет на блестящую карьеру преподавателя среднего учебного заведения и жуткий страх пред возможными подопечными, с которыми ей пришлось бы сталкиваться, даже став завучем, ежедневно, она отказалась. А жаль. Сколько там бы предоставилось возможностей побаловать и покормить свою… черноту.

            Устроилась Уля в ту турфирму, где мать купила ей путевку. Начальницей там была дочь самой близкой материной подруги, как раз главного завуча школы (неглавных было ещё три), где Инга Михайловна была директором. Она тоже уходила с поста в знак поддержки уволенного директора и протеста против произвола. Правда, потом быстро вернулась, и скромно работала учителем. Чаще нее никто не звонил и не наведывался. Даже бывшие близкие. Бывает дружба на свете! Уля тоже мечтала о такой верности. И считала себя достойной ее.

            Валентине нужен был бухгалтер, но такой, чтобы не на постоянную работу, и с небольшой зарплатой.

            Турфирмочка была маленькая, она, да её супруг выполнял некоторые подсобные обязанности, никакого штата не было, было обычное ИП, или ЧП – частное предприятие, как его раньше называли. Но налоги платить нужно, оформлять бумаги-отчетности нужно, вести бухгалтерию нужно. Профессиональный специалист обойдется дорого, нанимать одноразово невыгодно, Уля со своими курсами и отсутствием требований, да ещё по знакомству, подошла как нельзя лучше. Эта работа не мешала ей заниматься и побочными делами: вести несложную бухгалтерию для некоторых других частных предприятий, там, где работали ее знакомые. Сделать квартальный отчет и сдать документы в налоговую – эти её подработки давали небольшой доход. Но не было главного. Чувства собственной востребованности.

ГЛЯЖУСЬ В РЕМОНТ КАК В ЗЕРКАЛО…

Сразу была готова впустить любя

Первого встречного, но не саму себя.

Будто собака голодная в конуре,

Будто бы нищенка у проходных дверей.*

            Да, жизнь немножко стала налаживаться. Уля стала веселее, откормилась, пополнела. Все финансы взяла в свои руки. Мать работала вполне посильно для её возраста, и доходы её были неплохие. Всё на счет. Там проценты идут. На доходы Ули от бухгалтерии жили. Жили скромно, порой очень скромно. В смысле питания и прочих потребительских нужностей, но у Ули вызрело два серьезных проекта. Первый – её поездки. Раз в год, а то и дважды, Ульянка старалась выехать куда-то в курортную заграничную зону. Побаловать себя, развлечься от скуки провинциальных будней и пожить красивой элитной жизнью. На это нужны были деньги, несмотря на то, что путевки доставались ей в полцены, а то и еще дешевле. Пару раз вообще удалось ухватить горящий тур за четверть реальной стоимости, но и собираться пришлось спешно, буквально за один вечер. И второй её проект – это ремонт.

            Ох, какой красивой видела она свою квартиру в мечтах! Это была даже не трехкомнатная малогабаритка в многоквартирном доме – это были виллы и дворцы, достойные её аппартаменты… Но в реальности всё было намного, намного сложнее. Ремонта в квартире не было с конца восьмидесятых. Уля хотела сделать всё так, чтобы незаметна была их с матерью бедность – своё нынешнее финансовое благополучие Ульяна считала хоть и не нищетой, но весьма плохой обеспеченностью. Нужна была такая отделка всех имеющихся площадей, чтобы зашедший в квартиру человек увидел бы современность, стиль и достаток обитателей. И ради того, чтобы приблизить квартиру свою к такому идеалу, она очень старалась. Но средств на Улькины великие планы было катастрофически мало.

            А тут, вскорости после нескольких Ульянкиных великих переделок, их соседи этажом ниже тоже затеяли ремонт. Вот уж кому-кому, а им точно никаких перестроек не требовалось, у них и так отличная перепланировка была сделана и ремонт. До них в конце девяностых в этой квартире жила молодая женщина с ребенком, девочкой невеликих лет. И там очевидна была помощь либо богатого папы, либо еще кого-то не менее богатого, потому что мужа у хозяйки квартиры не было, а квартира неработающей женщиной была куплена трёхкомнатная, да ещё с отличным по тем временам ремонтом и планировкой: снесены были лишние, по мнению дизайнеров, перегородки между комнатами, увеличенный санузел обновился современной душевой кабиной взамен надоевшей всем соседям стандартной ванны, везде были поставлены новейшие по тем временам пластиковые окна, открытый балкон застеклили как лоджию – и квартира засияла открытыми локациями совмещённых пространств кухни и двух комнат, отделенных увеличенным за счёт тех же бывших комнат большим пустым холлом вместо узкого совдеповского коридора. И лишь одна комната оставалась отделенной от общего пространства, представьте себе, обычной межкомнатной дверью.

      Семья пожила, ребенок немного подрос, и они тихо и незаметно съехали. Вслед за ними въехали новые соседи: средних лет муж и жена, без детей, но, кажется, тоже весьма обеспеченные. Обеспеченность их Уля и её соседи могли наблюдать по смене машин на придомовой парковке. Сначала у них была одна легковая Хонда на двоих, затем Хонду продали, купили Фольксваген кроссовер – для него, а для нее маленький красный Матиз. Она недавно сдала на права, и на заднем стекле несколько висел значок “ученик”.

      Жили они уже несколько лет в доме, являясь соседями Ули снизу, и вот, наконец, приспичило им зачем-то затеять ремонт в своей очень и очень симпатичной, по мнению тех же дизайнеров, квартире.

      Уля тоже постаралась не отстать от веяний современной квартирной моды. Чтобы сделать одну локацию, комнату одну, например, уходило около года. Это и замена окна (тяжелее всего далась им замена балконного блока и остекление лоджии, уложились с трудом в два года, в два захода), это и замена батарей, и проводка, и стены, и потолок, и пол… Уля так хотела всё самое лучшее, всё самое современное, самое красивое, но денег, денег на это красивое так не хватало! Потому пришлось идти на компромиссы. Часть пусть будет современным, а остальное средних и вполне статистических стандартов… А времени сколько, это ужас. Ремонт одной комнаты превращал всё оставшееся пространство квартиры (хорошо, что его было ещё достаточно) в склады и временные хранилища.

      Работников найти нормальных тоже проблема. Что-то Ульяна с помощью матери делала сама, но в основном, конечно, приходилось пользоваться услугами специалистов. А на специалистов денег уходило ещё больше, чем на лучшие и не самые лучшие материалы….

      Короче, Улю процесс ремонта очень сильно нервировал. Радовали только результаты. И то недолго

      А соседи просто сняли квартиру на время ремонта и съехали. Предоставив оставшимся соседям наслаждаться звуками дрели, перфоратора, шлифмашинки и прочих колющих, режущих, дробящих электроинструментов. И дрелили, перфоратили и шлифмашинили теперь этажом ниже практически каждый день, с самого начала рабочего дня.

      В первые дни разрушительного нашествия ремонтной бригады из подъезда было вынесено огромное количество мешков со строительным мусором и ломом. Через пару дней приехал к подъезду КамАЗ и привез ещё большее количество мешков с разными цементными смесями. Соседи, наблюдавшие за тем, как полуобнажённые (в феврале!) черные гости южных зарубежий небольшой вереницей друг за другом таскали эти бесконечные мешки в квартиру, слегка озадачились вопросом, а что это и зачем так много, не боитесь, что дом треснет от тяжести, пол-то проломится?.. Сосед же ремонтируемой квартиры заверил всех через общий чат Улиного дома, что “не боись, ничего не проломится”, и все успокоились, потому что он был инженер и мастер по электричеству, газооборудованию и ещё каким-то элементам. Улин дом был весьма продвинутым по современным провинциальным меркам, у него был общий чат в популярном в то время так называемом мессенджере, IRC, или в просторечии, "Ирке". Хотели поначалу использовать тоже популярную тогда ICQ, которая была установлена у многих интернет-пользователелей, но там было сложнее сделать общегрупповой чат, ведущий программист дома предложил всем соседям установить себе на компьютеры Ирки, а не Аськи.