Работаем с полудня до апокалипсиса

Вампир он, что ли?

– Тан, ты совсем не куришь? – спросила Дина, отхлебнув пару глотков сидра.

– Курил когда-то, – ответил он рассеянно. – Мне нравилось, потому я сдуру помог проявить слово «табак», и это изрядно добавило мне работы.

Не поняв примерно ничего из этого спича, Дина посмотрела на Мыша. Тот сделал вид, что всецело поглощён выковыриванием зёрнышек из граната. Тоже мне, Персефона, подумала Дина и обернулась к Тану:

– Ладно. Зачем мы здесь?

Он в последний раз цепко оглядел зал и, чуть понизив голос, ответил:

– Я хочу рассказать тебе притчу.

– Притч-что? Это какая-то тано-шутка?

Он улыбнулся уголком рта и заговорил, чуть понизив голос и чуть нараспев:

– В те времена, когда мир был юн, карты полны белых пятен, а память людская – коротка, как дым костра, унесённый ветром, жила юная ведьма Иша. Её ум жаждал знаний, а сердце – больших свершений. Когда старейшины её общины собирались на совет, чтобы обсудить кочевье, торговлю или распри с другими общинами, Иша видела, что однажды изречённые слова разлетаются, словно осенние листья на ветру, забываются, теряют силу в тумане времени, искажаются в шёпоте пересказов.

Однажды Иша встретила Атвара, старого резчика по дереву, чьи руки помнили тепло сотен стволов. И она увидела чудо: Атвар научил дерево говорить, вырезая на нем особые знаки, как следы, ведущие сквозь время. Долгие годы Атвар шлифовал свое искусство, пока не научился складывать знаки в слова, а слова – в послания, способные вместить на ладони целые миры и пережить не один закат дня.

Атвар назвал эти знаки словом «письменность», но оно оставалось невидимкой для других людей. Соплеменники только посмеивались над чудаковатым стариком и не понимали, как может измениться их жизнь благодаря знакам, которые придумал Атвар.

Но Иша поняла, что видит силу, способную связать времена и расстояния, превратить разрозненные голоса в единый хор, звучащий сквозь века. Иша пришла к главе своего ковена, мудрой ведьме Ани. И та согласилась, что слово «письменность» несет в себе великую силу, и созвала ковен, чтобы напитать слово силой и проявить его, помочь ему прийти в мир и стать видимым. Много дней ковен напитывал это Слово и готовился к ритуалу проявления.

Но когда пришла ночь ритуала, явились древние силы, не желающие видеть мир изменённым. Эти силы веками охраняют свою территорию, подобно диким зверям, вырывая ростки всего нового и стремясь обратить его в прах. Так же мыслят и многие люди, многие ведьмы и колдуны. Вместе с древними силами пришли такие ведьмы и колдуны – закрывающие, желающие навеки лишить Слово «письменность» дороги в мир.

И мир не узнал бы письменности, если бы за три вздоха до появления закрывающих к Ише и её ковену не пришёл помощник, ибо есть в мире и другая древняя сила – которая жаждет развития и обновления. Помощник увёл ковен Иши тайными тропами, помог избежать ловушек и показал им подходящее укрытие, где они могли не бояться чар закрывающих.

Там Иша, её сёстры и братья провели ритуал и проявили Слово. Оно обрело в мире вес и значимость, и вскоре люди из общины Иши и других общин стали проявлять интерес к знакам, которые создал Атвар. Они учились пользоваться письменностью и делились ею с другими племенами, и говорили о ней всем людям и дворферам, которых встречали на торговых путях.

Постепенно письменность распространялась по всем землям и единожды изречённые слова перестали быть хрупкими листьями, носимыми ветром. Они обрели форму, способную передаваться через века.

Эта история – лишь одно звено в цепи вечной борьбы. Впереди были тысячи лет и десятки новых Слов, которым предстояло проявиться в мире, изменив его, или быть закрытыми для него навсегда. Противостояние длится по сей день… и, полагаю, мы вскоре увидим его закат.

Последние слова Тана выдернули Дину из уютного оцепенения, она встрепенулась и помотала головой:

– Что значит «увидим закат»?

– Цивилизация растёт, эфира давно не хватает на всех, в основном он уходит на электроснабжение городов.

– Это притча про позавчерашние газеты?

– Потому всё больше ведьм теряют свои силы, всё меньше в школах классов с магическим уклоном. Если ещё проявятся какие-то новые Слова, то только в ближайшие годы.

– Да ладно, ты серьёзно, что ли…

– И одно из них, как я понимаю, должно проявиться в ближайшие недели.

И отсалютовал Дине бокалом вишнёвого сидра.

– Что? – не поняла она и тут же чуть не поперхнулась своим сидром. – В смысле, ты хочешь сказать, это не просто байка? Ты думаешь, та бабка…

– Передала тебе Слово. Одно из последних, которое может проявиться в мире, а может быть, последнее.

– Что за чушь собачья! – рассердилась Дина. – Стоило делать такие таинственные лица из-за какой-то байки! Какие ещё Слова, в самом деле! Моя бабушка была ведьмой и ничего никогда не говорила ни про какие Слова!

Мыш и Тан переглянулись, и Дина ещё больше разозлилась, потому что у обоих на лицах читалось «Ну да, ну да, я так и думал».

– Ты бредишь, – сказала она, потому что не знала, что ещё сказать.

Мыш доел гранат, отодвинул тарелку и уткнулся в меню. Тан допил сидр.

– Это же просто сказка, – сказала Дина и допила свой.

– Ещё сидр будешь? – спросил Тан.

Она кивнула.

– Когда пройдёшь стадию отрицания, можешь задать любые вопросы.

Вопросов у Дины был примерно миллион, но с языка сорвался самый неуместный, кто бы сомневался:

– Почему Тан? Это же напиток такой. Ты так его любишь, что тебя самого прозвали Таном?

Он только бровь изогнул. Да уж, меньше всего на свете Тан походил на любителя молочки.

Подошёл аромант, принял заказ на ещё одну порцию грушевого сидра, одну вишнёвого и бокал стаута «Тёмный Пончик» с вяленой говядиной на закуску, ореховый микс и чайничек чая. Пока Тан, Мыш и трошка обсуждали заказ, Дина действительно прошла стадию отрицания и пришла прямиком в следующую – «Почему меня окружают умалишённые?».

– То есть ты сам веришь в эту историю про Слова?

– Я не верю, я знаю, – ответил он просто.

– Почему?

– Потому что мне случалось помогать проявляющим.

Вопрос об умалишённых укрепился на повестке дня.

– Слушай, – заговорил вдруг Мыш, – понятно, что ты думаешь. Мол, встретила двух городских сумасшедших, которые пуклят глаза и описывают тебе свои лучшие галлюцинации. Ты думаешь, как бы ненавязчиво отсюда слиться и больше никогда нас не встретить. Ты можешь уйти хоть сейчас, но Слово уже в твоей голове, и от него ты никуда не денешься.

Немного смущённая тем, что Мыш так точно всё угадал и тем, что все её чаяния так обидно ясны, Дина посмотрела на Тана, просто чтобы не смотреть на Мыша. В этот момент трошка принёс заказ, и смотреть пришлось долго.

Тан не отводил взгляд. Глаза его сейчас казались скорее сиреневыми, чем серыми, и почему-то не диссонировали с рыжими волосами. Серёжки-клычки в левом ухе как будто зубасто улыбались Дине. Невероятно красивое, прямо-таки эксклюзивно привлекательное лицо, но с каким-то внутренним напористым диссонансом, который очень хочется ухватить в портрете. Маслом бы его написать во всём этом нечеловечьем роскошестве. Но сначала карандашом – зафиксировать невероятную и такую живую безупречность пропорций. Его всего как будто сначала нарисовали, а потом оживили.

Трошка бодро пожелал приятного аппетита и отошёл от столика.

– Если мы сумасшедшие, то откуда я узнал, что ты встретила ведьму? – спросил тогда Тан. – На самом деле я её искал, но не успел. Она… словом, никого из ковена не осталось, я слишком долго был в разъездах. Кто потерял силу, кто умер, кто рехнулся. Они тоже меня искали. Они слали мне вести, но я так долго был в разъездах с семьёй, и зов ковена не мог меня догнать. Теперь мне остаётся только узнать, что за Слово они напитали силой. Может быть, своей последней силой, может быть, надорвавшись на нём. Скорее всего так. Обычно ковены не заканчиваются вот так вдруг, за несколько лет.

Дина смотрела поверх плеча Тана и жевала сыр.

– Если я – городской сумасшедший и описываю тебе картинки из своей головы, если всего этого не существует, то как я понял, что у тебя в роду были ведьмы?

– Спросил кого-нибудь, – равнодушно ответила Дина, хотя понимала, что никого он ни о чём не спрашивал. – Это же не тайна. Я всю жизнь живу в Ярославле, это не такой большой город. Мало ли кто тут знает, что моя бабушка была ведьмой.

– Как я узнал, что ты встретила ту старуху?

– Славка тебе рассказал.

– Я даже не знаю, кто такой Славка!

– Это ты так говоришь.

– Свечи у ведьмы были трёх цветов, – тон его стал вдруг жёстким. – Белая – верное решение, голубая – понимание и терпение, и третья – жёлтая либо чёрная.

– Чёрная, – буркнула Дина и закурила.

– Это мне тоже Славка рассказал? Или в квартире был кто-нибудь третий?

– Там была старуха. Она тебе и рассказала. Наверняка она почётный председатель вашего клуба отлетевших кукух.

Слова Дины были пусты, и она это понимала. И Тан, кажется, понимал, что она понимает. С явной неохотой он вытащил из нагрудного кармана и положил на стол медальон на верёвочке – незамкнутый круг пшеничного колоса и в нём – стилизованная капля воды.

– Та ведьма умерла через несколько часов после вашей встречи, ничего она не могла мне рассказать.

Чёрт побери, всё-таки нужно было вызвать скорую!

– И нет, ты с этим ничего не могла сделать, она и так уже умирала. А тебе теперь снятся эти три свечи. Откуда я об этом знаю, если всё неправда? Тебе передали бремя проявляющей, ты теперь всё пытаешься вспомнить Слово и ритуал проявления, вспомнить их, как длинную фразу на незнакомом языке. Но не можешь и не сможешь, ведь ты не ведьма, ты не поймёшь этого языка.

Чтобы не смотреть на Тана, Дина посмотрела на Мыша. Тот следил за разговором, невозмутимо метая в рот орехи, и поймав взгляд Дины, подвинул к ней тарелку:

– Будешь?

Она автоматически взяла фундук.

– И если ты не передашь Слово настоящему проявляющему, с тобой произойдёт какая-нибудь неприятная хрень, – сурово закончил Тан. – А я бы очень не хотел, чтобы Слово пропало.

– Зачем ведьма отдала его мне? – Дина развела руками. – Нельзя было сразу передать какому-нибудь колдуну?

– Значит, все, кому она его могла передать, закончились, – сумрачно ответил Тан. – В Ярославле, во всяком случае, не нашлось никого подходящего. И меня рядом не было, чтобы отвезти её куда-нибудь ещё. У неё уже почти не оставалось сил. До кого дотянулась, тому и отдала.

– Ну и как мне его передать дальше в этом испорченном телефоне? – сдалась Дина.

Как присоединиться к вашему клубу умалишённых? Есть ли у вас печеньки?

– Поедем с твоими коллегами в обособленный колдовской округ. Я знаю там несколько человек, которые могут помочь.

– А могут и не помочь?

Тан не ответил. Дина затушила окурок и вдруг поняла, что хочет кричать. Просто закрыть уши ладонями и орать, пока голова не треснет. Она стиснула зубы и вцепилась ногтями в виски. Сидела так, дышала, жмурилась, но орать хотелось только больше.

– Да, так бывает, – голос Тана донёсся словно из-под подушки. – Сидишь, никого не трогаешь, чай пьешь, и вдруг оказывается, что мир сдвинулся. Кто-то повернул регулятор, и вроде всё ещё на месте, кроме тебя. Вчера ты спешила на работу, беспокоилась о счетах и думала, что твои руки пусты, а теперь стоишь на палубе корабля, и земля от тебя уходит, и часы мира сбиваются с ритма, и тени прошлого протягиваются дальше, чем прежде. Вчерашний день остался за стеклом, а ты – по другую сторону, в новом, еще не проявленном мире, на шаткой палубе среди тумана. И карта оказывается написана твоей рукой.

Его голос успокаивал. Тан говорил так уверенно, будто видел нечто подобное десятки раз и умел с ним справляться, и на его умение можно было опереться, как на мачту того корабля, который уходит из-под ног.

– Ты не знаешь маршрут, никто не пометил для тебя опасные рифы и тихие гавани, а компас не показывает на север, ориентиры больше не работают, а твой кораблик – очень простой, неприметный и, быть может, даже с течью.

Но карта написана твоей рукой, и никто кроме тебя не отыщет путь через туман. Не потому, что именно тебе кто-то выдал разрешение, а потому что больше некому, потому что только твой кораблик повёрнут носом на пролив и только у тебя штурвал в руках. Люди на других кораблях ещё даже не знают, что плавание началось. Они ещё сидят и пьют чай, и беспокоятся о счетах, и их часы ещё не сбились с ритма.

Не судьба указывает избранных, их выбирает пустота, которая требует заполнения. Мир не выдаёт лицензий на свершения. Но многие большие события начались с одного неуверенного поворота штурвала, и неравнодушие оказалось важнее опыта, а решимость – мощнее волшебства. Бывает так, что кто-нибудь обычный оказывается больше, чем все думают, он попадает в необычные условия и становится атлантом, и поднимает небо на своих плечах…

Тан умолк, словно проснувшись, провёл ладонью по лбу, отбрасывая красно-рыжие пряди и раздумчиво добавил:

– Но, конечно, бывает и так, что не поднимает. Надрывается.

Дина смотрела и смотрела на Тана и не отваживалась спросить: почему он говорит все эти слова, откуда в нём такая уверенность, словно он видел нечто подобное десятки раз и откуда, откуда он знает вещи, которых знать вроде бы не должен? Как давно он видел и знает? Кто он, собственно, такой?

Сейчас, глядя в глаза Тану, Дина снова не могла понять: серые они всё-таки или сиреневые. А Тан вдруг протянул руку и коснулся самых кончиков её пальцев. Просто коснулся пальцев, но каким-то образом в этом простом жесте было столько уверенности, силы, обещания поддержки и… и ещё чувствовалось, чего в этом жесте нет.

Пустых заверений, что всё непременно получится. Голословных обещаний и успокоительных поглаживаний. Тан ни на мгновение не пытался сделать вид, что предлагает Дине лёгкую задачу – но обещал, что она пойдёт не одна.

– Это примерно то же самое, что быть ребёнком, который уходит в весну, – тихо сказал Тан. – Только умнее. И глупее тоже. Ведь в тот раз тебе удалось вернуться домой до рассвета.

Дина снова закурила и посмотрела на Мыша. Кто его знает, на что она рассчитывала. Может, что у него окажется другой план, получше. Или что сейчас Мыш достанет из кармана будильник и Дина проснётся.

Мыш отставил пустой бокал из-под пива и двинул на середину стола большой чайник с холмской росписью.

– Ну что, чайку?

Глава 6

(в которой кто-то жрёт и не толстеет)

Тан

Молодой синтавр вёл через сквер большую группу пенсионеров с палками для ходьбы. В основном это были человеческие женщины, но мелькали и несколько мужских бород, размахивали палками трое или четверо трошек.

– Брюшки сильные, плечи расслаблены! Следите за ритмом, как будто идёте на всех четырёх ногах! Флориане, подтяните крупы, дышите глубже, как перед весенним клацуном!

Трошки захихикали. Тан остановился, провожая взглядом дивную процессию. Лица у всех разрумянились, волосы выбиваются из-под капюшонов и шапочек. На синтавра, размахивающего голыми рукоклешнями, холодно было смотреть, даже зная, что эти товарищи не особо мёрзнут и на северных приисках: у них хитин и густая длинная щетина, эволюционировавшая в подобие шерсти.

– Наталья, хитинец ровнее, представьте, что несёте на голове корзину с кормом! Вы все сегодня молодцы, вы двигаетесь, как юные жеребята! Ах этот воздух, этот запах витаминок…

Тан потянул носом. Пахло прелой листвой, ранними сумерками и близким снегом. Но в этом вся сущность синтавров – у них всегда воздух пахнет витаминками, водопой близко и жизнь удалась. За это их Тан и любил.

– Безобразие, – догнал его старушечий голос, – пустые полки с крупами, веришь, Татьяна, пус-ты-е!..

Он обернулся. По аллее шла женщина с котомкой и смартфоном возле уха, раскрасневшаяся, взъерошенная, как после пробежки или старой доброй ссоры с криками и угрозами показать всем вокруг, куда мавки кочуют.

– Они говорят, грузчики на складах бастуют! А мне что их забастовки, мне гречка нужна! Ох я с ними скандалила, ох и скандалила! Приду домой, жалобу на них напишу в прокуратуру! А? Куда? Ну, в надзор напишу, значит, да!

Тан поморщился. Два в одном, ага. Спасибо хоть бешеные лисы по тому магазину не бегали…

Квартира, в которой сейчас обосновалось его семейство, была двухуровневой, на двадцать девятом этаже. Весной, наверное, вид на микрорайон чудесный, а осенью довольно и того, что ты ближе к небу, чем к лужам.

Квартиру добыла сестра. Несколько дней тишком обрабатывала одну из своих подписчиц, пока та не ощутила, как же невыразимо изголодалась по тёплым краям, и не засверлила мозги своему семейству насквозь. Теперь вся семья этой самой подписчицы сидела в отеле на Пхукете и спрашивала себя, какого хрена она тут делает в ноябре, если поездка была запланирована на февраль. А у семейства Тана появилась приличная и просторная временная квартира.

Да, прекрасная квартира в экологически благополучном Заволжском районе, из которого утром невозможно выбраться без пробок, а вечером так же невозможно забраться обратно. Возможно, сестра таким образом слегка поиздевалась над Таном, ну или не слегка.

Он ввалился в прихожую со стопкой квадратных коробок, и вышедшая на шум сестра изогнула брови так сильно, что они едва не съехали с лица:

– Это что, пицца?!

– Сырная, мясная, острая с пеперони… Не надувайся жабой, сестричка, твои негодовашки я в гробу видал.

Сестра держала в руках серого стрижа. Тан скользнул по нему взглядом, скинул ботинки и понёс коробки в кухню, к панорамному окну и плетёному креслу. В гостиной едва не запнулся о сдвинутые журнальные столики, на которых что-то химичил отец, бормоча. На появление сына не отреагировал.

Матери Тан демонстративно не замечал сам, пока она сама не подала голос с лестницы на второй этаж:

– Вот что ты вечно тянешь в дом всякую дрянь?

– Вовсе не дрянь, ты бы хоть раз попробовала, – в который раз ответил Тан.

Он сказал это просто по привычке и из вредности: знал, что никто тут на его пиццу не посягнёт. Ну и славно, потому как делиться он вовсе не хотел: оголодал так, что штаны держатся на честном слове и на последней дырке ремня. Совсем отвык от промозглой погоды, сырости и слякоти, перепуганный организм расходует энергию, как умалишённый: не то спешно пытается накопить какой-то адаптационный жирок, не то бастует и просится обратно в Стамбул, под солнышко и плюс пятнадцать.

Или даже на Пхукет, где жареные креветки, Пром Тхеп и дружелюбные слоны.

– Нет, – завелась мать, – знаешь же, никто не будет это есть, ты же назло всё делаешь…

Сестра за спиной отца проскользнула к окну, бесшумно открыла его и выбросила на улицу серого стрижа. Тот щебетнул и пропал.

– Тебе же нравится злить сестру, – всё повышая голос, продолжала мать, – и в нас с отцом тыкать свою ненормальность…

– Ну всё-всё-всё! – перебил отец. – Не бранись, милая.

Мать секунду смотрела на него, сдвинув брови, а потом вдруг расхохоталась визгливо:

– «Не бранись», ой не могу! Ой уморишь ты меня, ой уморишь!

– Аха-ха! – зашёлся и отец – Уморю, ой уморю!

Тан с сестрой переглянулись – на лице у обоих был совершенно одинаковое выражение тоскливой покорности судьбе – и одинаково же подняли глаза к потолку. Пожалуй, единственное, в чём они когда-либо были единодушны – это оценка чувства юмора своих старших родственников.

Ногой придвинув плетёное кресло поближе к окну, Тан открыл коробку пиццы с пеперони и перцем, облизнулся, подцепил первый кусок. Сестру вымело из кухни запахами горячего теста и копчёных колбасок. Он слышал, как она записывает сторис, шлёпая босыми ногами по длинному коридору:

– Привет, мои пупсики! Ноябрь поёт нам в ушки, что на носу новогодние корпоративы! Давайте убедимся, что вы у меня умнички и не выглядите коровами в ваших праздничных нарядах! Скидывайте свои фоточки из примерочных! А для коровок у меня есть новая система, как скидывать по пять килограмм в неделю, если хватит силы воли! Цём-цём, пупсики!

Тан вытащил из-под себя высокую подушку, которая невесть зачем лежала в кресле. Наверное, тут любил сидеть ребёнок настоящих хозяев квартиры, и подушку ему подкладывали, чтобы дотягивался до столика. Тан наклонился, осмотрел стекло столешницы. Так и есть: недостёртые отпечатки маленьких пальцев на краешке.

Ему нравилось исследовать человеческие квартиры, офисы, дома, подъезды, дачи, бытовки, машины, рестораны, улицы. Нравилось видеть проявления и следы жизни: ту, что есть, и ту, которая была прежде. Ловить её отзвучавшее эхо и видеть, что прошлое никогда не заканчивается полностью.

Даже если люди ушли из какого-то места, они уносят в себе его частички – предметы, память и мечты. События, которые случились, и тысячи мелочей, вросших в привычки, слова, нейронные связи. Спустя многие годы, несчётные километры и другие отношения – люди помнят. Их пальцы хранят где-то в глубине нервных окончаний прохладу той самой стеклянной столешницы, щекотное тепло самого собачьего из носов, вкус бабушкиных пирожков с картошкой, шуршание зачитанных страниц старой книги. Где-то в памяти продолжает скрипеть дверь того самого дома, с которым разделяют километры и годы, хранится там шёпот давно спиленного тополя, что жил когда-то за окном, и привычная колючесть одеяла. И запах малинового варенья разбудит воспоминания о детстве даже спустя десятилетия.

Семья Тана никогда не изучала дома, квартиры, бытовки, офисы и прочие места обиталища простецов – как простецы не особенно погружаются в анализ молотка, который берут в руки, чтобы забить пару гвоздей. А Тана бесконечно интересовало и восхищало сложное устройство человеков, морян, дворферов и трошек. И даже синтавров. Бесконечно любопытно было наблюдать за ними, понимать их и ошибаться в них, находить кусочки пазликов их жизни в следах маленьких пальцев на стеклянной столешнице.

Тан взял второй кусок пиццы и сполз пониже в кресле, закинув ноги на подоконник. Жевал и смотрел в стеклянный скос потолка, в висящее прямо над головой небо. Он сходу мог придумать десяток причин, зачем миру нужны слоны, солнце и жареные креветки, но у него было ноль идей, зачем нужен серый, промозглый, бесснежный ноябрь. Разве что ты медведь и собираешься впасть в спячку.

Скорей бы снег пошёл! В нём есть волшебство и умиротворение. Снег что угодно делает красивым, даже ноябрь.

Родители всё продолжали хохотать. Из комнаты, занятой сестрой, взгремела музыка в тщетной попытке заглушить родительские голоса.

Есть некоторые плюсы в том, что вы вечно вместе. Кто, кроме родни, способен понять, насколько сильно вы бесите друг друга? Но когда он снова сбежит от своей сумасшедшей семейки, хочется верить, у него будет в запасе дней десять, пока его не найдут.

Глава 7

(в которой тайный становится явным)

Мыш

Чего он не ожидал, когда поднёс карточку к считывателю – это что его кабинет окажется незапертым. Мыш замер на пару секунд, прислушался, держа в одной руке карточку, в другой гематогенку, потом толкнул дверь.

Дина замерла у шкафа. В руках папка с уставными документами, в глазах – непереводимая игра слов. Рассеянно рассматривая обёртку гематогена, Мыш закрыл за собой дверь.

– Сплошной сахар. Где старый добрый состав, истекающий железом? Охренели вкрай.

К чести Дины, она быстро взяла себя в руки, аккуратно поставила папку обратно на полку, обернулась, посмотрела на него почему-то зло, мотнула головой, откидывая с глаз чёлку, и огорошила:

– Мыш, ты вампир?

Теперь, видимо, в его глазах станцевала чечётку непереводимая игра слов, но он тоже быстро взял себя в руки.

– Да, Дина, я вампир, только правильно говорить «У меня ферремия». А ты знала, что проникать без спроса в кабинет начальства – почти так же неприлично, как задавать вопросы о здоровье?

– Неприлично ехать туда, не знаю куда, в компании всяких сомнительных личностей, Мыш.

– Нихрена себе сомнительных! – возмутился он. – Я больше ста лет в России живу! В электрификации участвовал! Я столько налогов заплатил за эти годы, что можно всю Чукотку превратить в цветущий сад! Это я сомнительный?! У меня отчётность перед налоговой прозрачнее, чем я сам на рентгене! У меня благодарственные письма за вклад в пропаганду здорового образа жизни! Да я ещё при Брежневе соцплакаты о донорстве крови рисовал! Ты спроси лучше, как тяжело с ферремией получить кредит на развитие бизнеса!..

Посмотрел на Дину, бросил на стол гематогенку, выдохнул.

– Что ты хотела тут найти? Расчленёнку?

– Надеялась её не найти, – ответила Дина ему в тон.

Он видел, что ей неловко, потому она и пытается держать себя нагло и самоуверенно, и прощал всю эту эскападу только по причине пункта один – ей было неловко. Хорошая, в общем, девочка в не очень хорошей, прямо сказать, ситуации.