Работаем с полудня до апокалипсиса

Паша деликатно похлопал её по плечу, и Дина поняла, что в коридоре образовался уже мини-затор из коллег с чашками. Прошла в кухню, всё ещё слыша на краю сознания тихий пламенный треск, а в носу – такой же слабый, на грани уловимого, запах вишни.

Привстав зачем-то на цыпочки, Дина через стеклянную дверь проследила, как Тан выбрал кресло и уселся-втёк-расположился в нём… чёрт его знает как, словом, устроился в совершенно расслабленной и при этом ничуть не разваленной позе. Грациозный и прекрасный, словно…

«Словно ожившая картинка с Пинтереста, вот, – поняла Дина. – Живые люди такими не бывают, и не на что тут смотреть».

Но не могла перестать смотреть. Вот Тан берёт из рук Мыша бутылку минералки, проводит пальцем по её запотевшему боку, заправляет за ухо прядь волос, теребит одну из серёжек. Мыш о чем-то спрашивает, Тан качает головой, сворачивает крышку с бутылки. Думает миг, другой, а Мыш смотрит на него напряжённо, и наконец Тан роняет несколько слов.

Мыш садится в кресло напротив и кладёт локти на стол, а Тан делает пару медленных глотков из бутылки и начинает рассказывать о чём-то, из-за чего на лице Мыша появляются складки – начала между бровей, потом вокруг носа, они углубляются и углубляются, а глаза словно всасывает внутрь черепа, губы делаются всё тоньше и бледнее.

– Тан, – одними губами произносит Дина. – Что за имя? Он не местный? Или это прозвище?

За её спиной о чём-то шепчутся Паша с Гошей, оба поглядывают на неё.

Дина этого не замечает. Она разглядывает Тана, на которого, конечно, совершенно незачем смотреть, и неосознанно сводит лопатки – под шеей носятся мурашки. В ушах едва слышно трещит свечное пламя и мычит старушечий голос, как будто пытаясь произнести очень важные и напрочь забытые слова.

Глава 4

(в которой кто-то бесстыдно доминирует)

Мыш

– Значит, местный ковен закончился, – повторил Мыш, борясь с желанием потрясти головой.

Может, она услышала какие-то другие слова. Не «местный ковен», а «тёмный кофе», например, и тогда дело поправимое: всегда можно заказать обжарку посветлее или робусту вместо арабики.

– Да, ковена в России больше нет, – ровным голосом подтвердил Тан.

Положил на стол медальон на веревочке – недозамкнутый круг из пшеничного колоса и стилизованная капля воды, лежащая в нём, как в чаше.

– И ты узнал это только сейчас? Они что, в одночасье спрыгнули в пропасть, или что произошло?!

Тан поморщился:

– Не вопи, клыки застудишь. Я знал, что за последние годы умерли Инга, Эльвира и Олег, это всё. Аэлин слишком увлекался грибными настоями и непонятно, жив он или нет.

– В смысле, ты не знаешь, умер он или не умер? – вытаращился Мыш.

Тан посмотрел на него, как на дурачка.

– Личность же разрушена. А я не сонар-поискунчик всё-таки.

Мыш смущённо опустил взгляд, а Тан продолжал:

– Елена Михайлова потеряла дар – то есть слепок энергии тоже изменился, я не мог её отследить, также Миру, Дамира, Игоря. Айгуль ушла из ковена два года назад и уехала в Азию, она ничего не знает. Арсен перебрался в Ереван ещё раньше. Травкин куда-то делся, я не знаю, что с ним, Елена Крылова тоже пропала, а ещё семья Гончаровых, Руслан и Казимир. Мария умерла два дня назад, до моего приезда. Я не успел. Сейчас мне нужна твоя нейросеть и твой аналитик.

– А номер кредитки и пин-код не нужны? – смиренно спросил Мыш.

– Пока нет, – без улыбки ответил Тан. – Пока мне нужно только найти Травкина, или Руслана, или ещё кого-нибудь, кто потерял дар недавно, жив и может знать.

– То есть ковен пытался проявить Слово, – кисло проговорил Мыш.

– Да, насколько я понял.

– И ты теперь кушать не сможешь, пока не найдёшь его хвостик.

– И мне нужна твоя помощь, – уже слегка нетерпеливо повторил Тан. – Вдруг Слово успели передать какой-нибудь ведьме или колдуну, который сможет стать проявляющим. Если его не найти, он может погибнуть, а Слово пропадёт. И раз оно было настолько сильным, что целый ковен…

– А я даже слышать ничего не хочу. У нас на носу большая командировка в ОКО. Я четыре месяца получал от этих малахольных бумажные письма и сам их отправлял, у меня там сейчас семь потенциальных клиентов. Первый случай, когда эти ретрограды решили заняться рекламой, да я могу стать там маркетинговым царём горы, и ты мне не сорвёшь эту поездку!

– А я и пытаться не буду. В ОКО может найтись кто-то полезный, потому я поеду с вами.

– Вовсе нет.

– Вовсе да.

Мыш длинно вздохнул. Похоже, от Тана ему не избавиться. И бесполезно говорить этому мрачному утырку, что от Мыша ему толку особо не будет. Не умеет Мыш колдовать, нет у него знакомых ведьм и колдунов, которых можно подписать на подобный блудняк, и вообще…

А-а, бесполезно. Если судьба свела тебя с Таном, то путь один – вперёд. И с песнями.

– Твоя малахольная семейка тоже здесь?

– Они пока в Москве, но скоро подтянутся. Куда мы друг без друга.

Мыш закурил и сам же раздражённо помахал ладонью перед лицом, разгоняя красноватый дым с запахом влажного чернозёма и старого вина.

– Я боюсь твоей родни, Тан.

– Это правильно. Я тоже их боюсь.

– И что мы с этим будем делать?

Тан посмотрел с недоумением.

– Ничего, Мыш. С этим мы будем делать полное ничего, как и прежде. Они ведь тоже боятся меня, потому давай никто не будет заходить на чужое поле и моргать слишком громко без большой необходимости. В остальном импровизируем.

Мыш некоторое время дымил, прищурившись. Тан покачивал на столе бутылку с водой.

– В тёмную авантюру ты меня пытаешься втянуть, – заговорил наконец Мыш брюзгливо. – В недобрый час скрестились наши пути, уходит удача песком сквозь пальцы, истончается путь под ногами, отдача будет сто крат за все наши…

– Да перестань ты, Мыш! – перебил Тан. – Кряхтишь, как старый дед, в самом-то деле!

– Ну не хочу я в это лезть! – Мыш вдруг словно сдулся, буквально один миг он казался иссхошим, усталым и древним. Мотнул головой и решил брыкаться до конца. – Я-не-хо-чу! Мне прошлого раза хватило. Мне не нужно больше, Тан!

– А если я очень убедительно тебя прошу? – Голос Тана обернулся звоном стали. – Если это просьба, в которой ты мне не можешь отказать?

– Уверен, что могу.

– Даже если я припомню, что за тобой должок и не один? Или если намекну, что могу устроить тебе вечность блужданий в таких местах, где черти срать боятся, и…

– Ты мне угрожаешь?! – почти искренне поразился Мыш.

Тан смотрел на него исподлобья, улыбка медленно надрезала его лицо, придавая ему нечеловечью зловещесть, глаза делались отчётливо сиреневыми, а в них закручивались два водоворота в бесконечную бездну.

Мыш мимовольно сглотнул пересохшим горлом. На глаза Тана упали красно-рыжие пряди, улыбка медленно слиняла с лица, он выпрямился, мотнул головой, отбрасывая волосы.

– Нет, Мыш. Я пока не угрожаю. Я к тебе пришёл с просьбой, настойчивой и проникновенной, пришёл как друг и прошу как друга, который понимает, почему я так настойчив. Но если ты откажешь, я… рассмотрю варианты.

Мыш молчал. Тан сжал кулаки.

– Твой день придёт так или иначе, Мыш. Я могу его дождаться, ты знаешь, и я могу устроить так, что ты собьёшься с пути, собьёшься и никогда не выберешься на нужную дорогу. А могу гарантировать, что дорогу ты найдёшь сразу. Я готов сам тебя проводить, по-дружески.

Сигарета дотлела до фильтра, обожгла пальцы. Мыш затушил её и отрезал:

– Не надо меня провожать, не люблю прощаний. Достанет того, что не помешаешь. Но если дело обернётся туго, Тан, если твои родичи до меня доберутся, порви нить. Сам. Я не хочу медленно дохнуть от безвестной болезни или чего-нибудь в этом роде. Насмотрелся я некоторого дерьма от твоей родни.

Тан опустил взгляд.

– Я услышал, что ты не хочешь заходить на чужое поле, – Мыш опёрся руками на стол, раскинув их, словно собирался оторвать столешницу. – Я знаю, что обычно и не заходишь. Но знаю, что ты можешь зайти, на мгновение, краем рукава. И я прошу тебя об этом настойчиво и проникновенно, как друга, который понимает, почему я этого прошу.

Тан сцепил пальцы, и костяшки побелели.

– Хорошо. Если до этого дойдёт, я… позабочусь.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Глава 5

(в которой одни считают других сумасшедшими)

Дина

Тан, как это у него повелось в последние дни, появился в офисе агентства «Кровь из глаз» около часа дня. В руках у него, тоже как повелось, был большой шуршащий пакет с логотипом семейной пекарни «Добрая булочка».

Запах свежей выпечки раскатился по всему коридору, сунул нос в приоткрытую дверь курительной, пополз в щели под дверями кабинетов, вольготно развалился в кухне. Там в одиночестве сидела Дина над чашкой остывающего кофе и шмыгала носом, глядя в планшет.

– Кто-то умер? – весело спросил Тан, и Дина так хлестанула его взглядом, что стало ясно: да, кто-то умер. Тан подошёл и уже без улыбки уточнил: – Что случилось?

Она повернула планшет. На экране был открыт пост паблика «Новости Ярославля», и Тан вверх ногами выхватил взглядом обрывки заголовка и первого абзаца: «Случаи отравления собак на прогулке… оранжевого цвета вещество… опасно и для людей… любимцев спасти не удалось». На фото была очень красивая бело-рыжая шелти. Мёртвая.

Тан ощутил укол вины, хотя его вины никакой и не было.

– Просто я расстроилась. Очень жалко собак, – снова шмыгнула носом Дина. – Да ещё шелти вот… У меня тоже была когда-то шелти, только трёхцветная.

Тан без приглашения уселся за стол и поставил на него же пакет. Запах свежей выпечки, корицы и сахарной пудры вызывал безудержное слюноотделение и медленно, но неуклонно выдёргивал из расстроенных чувств.

– Ты Дина, да?

Она не удивилась, что он знает её имя. Пару раз за эти дни им с Таном доводилось сидеть за одним столом, когда сотрудники собирались выпить кофе. Тан неизменно щедро делился выпечкой из «Доброй булочки», а Лита и девчонки из отдела контента столь же неизменно и наперебой предлагали ему самые экзотические напитки на основе кофе, на которые хватило фантазии бариста сегодня. Сотрудники постоянно называли друг друга по именам, и не так сложно было запомнить, как кого зовут.

– Да, я Дина. А ты Тан. Или это не имя, а титул? Ты потомок шотландского лорда?

Он лучезарно улыбнулся и проигнорировал вопрос.

– Дина, будешь ещё кофе?

– Буду, – ответила она, подозревая подвох.

– И пирожок будешь?

– Буду. С грушей есть?

Подвоха, кажется, не было. Просто почему-то этот картиночный парень с Пинтереста решил посидеть с расстроенной Диной в пустой кухне и накормить её домашними пирожками.

Они поговорили о собаках. Дина рассказала, что очень любит собак, хотя, конечно, не всех – вот в прошлом году ей довелось поссориться с соседом-дворфером, который имел дурную привычку выгуливать без намордника своего огромного вардога по кличке Бронхвар. Из вдруг обострившегося чувства справедливости (и чистой паскудной вредности, как признавала Дина) она сфотографировала собаку и отправила фото в местную администрацию. Соседу немедленно выписали штраф за нарушение правил выгула, и что важнее – к нему нагрянула ветеринарная инспекция, и оказалось, что вардог не привит от бешенства.

Горячий кофе и пирожки немножко примиряли с существованием в этом мире неприятных и злых людей, дворферов и представителей прочих рас. И рождали уверенность, что неспасённые собаки быстро найдут лёгкий путь на радугу.

– Но эти отважные верные псы не смогут вернуть детей домой до рассвета, – вздохнула Дина, доедая второй пирожок.

– Каких ещё детей?

На миг Дина смутилась.

– А, это моя бабушка… Она любила мрачные истории.

– Нетипично для бабушки. Расскажи?

– Ну, она вся не была типичной. Осенью беспрерывно ворчала, собирала все старые вещи и треснутые чашки, уносила их на помойку. Зажигала свечи, рассказывала мрачные сказки. Моя самая любимая начиналась так: «Когда приходит ноябрь, время одиноких фонарей и страшных сказок, день укорачивает хвост и жизнь замедляется. В такие дни дети покидают свои дома и уходят искать солнце. Уходят, не зная, куда, не взяв с собой ни башмаков, ни хлеба, сложив в котомки только надежду, детскую веру в чудо и память о солнце. И только отважные верные псы способны вернуть детей домой до рассвета»…

Тан задумчиво провёл пальцами по экрану. Пальцы были длинные, с удивительно ровными и аккуратными ногтями и почему-то ещё хотелось сказать о них «цепкие». Собственно, как весь Тан. Цепкий. Это было его слово, хотя так сразу и не поймёшь.

– И правда, необычная бабушка, – проговорил он раздумчиво. – Однако дети не особенно часто уходят в осень. Умирающий день и заснувшее солнце – это время ухода стариков. Тех, которые забыли себя, но ещё хранят искру памяти о жизни, которая была у них когда-то за порогом дома. Старики уходят в осень, не взяв ключей, зонтов и сменных башмаков, и они никогда не находят того, что ищут, ведь они уже не помнят, как выглядит то, за чем они ушли. Их самих чаще всего тоже уже не находят живыми. А дети – нет, дети обычно уходят в весну. Может быть, за солнцем, а может, за мечтой, за приключениями и далёкими странами, о которых вычитали в книжках. Книжные дети уходят весной, и в их рюкзаках – зачитанные томики Джея Лондона, пачки сухариков со вкусом сыра и каминные спички.

Дина вздрогнула.

– Они тоже никогда не берут с собой ни зонтов, ни дождевиков, ни сменных башмаков. В выдуманных мирах не так уж нужны дождевики. Дети уходят искать весну и некоторые находят, но их самих не находят потом никогда. Многие дети находят вовсе не сказку, а мрачную быль, и хорошо если их самих потом отыщут, но это уже совсем-совсем другая история. Самые умные дети быстро понимают, что книжки в их рюкзаках имеют довольно мало общего с реальным миром. Уж не знаю, связано ли это с верными и храбрыми псами, идут ли они за хозяевами, зовут их или нет, но я знаю, что самые умные дети возвращаются домой ещё до рассвета. И стараются поскорее забыть о своём неслучившемся походе за мечтой.

В ушах у Дины шумело. Она не могла поднять взгляд на Тана – ей казалось, она увидит что-то страшное. Потому что он говорил неправильные вещи, точнее – неправильно было, что он их говорил. Он же не мог знать!

– Тебя вернула собака? – спросил он, когда оба вполне намолчались.

Максимально странный разговор. Максимально странный человек. Наверняка колдун-эмпатолог – вроде Бадрика, только вдобавок ещё и колдун.

– Да, в каком-то смысле меня вернула собака, – пробормотала Дина. – Я всё думала, что если на самом деле уйду, то больше никогда не увижу Рею, и мне стало так горько, так тоскливо, что…

Тан кивнул. Дина помолчала и всё-таки добавила:

– А несколько лет спустя мама увезла Рею с собой в Морянию. И я больше никогда её не увидела.

– Рею? Она умерла?

– Да, – сухо ответила Дина, стараясь, чтобы голос её не дрожал. – Мама сказала, всё из-за проблем с акклиматизацией, но я думаю, она умерла от тоски. Я думаю, Рея тосковала по мне так же сильно, как я по ней. Я просила маму вернуть её сюда…

– Но?

– Мамина адаптесса настаивала, что эмигрантке проще устроить личную жизнь, если у неё есть животное. Якобы это создаёт образ надёжного партнёра. А у мамы не было другого плана на эмиграцию, кроме как быстренько стать кому-нибудь надёжным партнёром.

– И как, помогло?

– Помогло. Мама быстро вышла замуж и вполне довольна жизнью.

Дина перевернула планшет экраном вниз и отодвинула его подальше. Зря она разоткровенничалась. Можно подумать, кого-то заботят все эти старые раны, которые даже саму Дину давно уже не занимают. Если их не ковырять, конечно, если не возвращаться к ним настырно и занудно, не садиться на коленки перед своими вавками, не сдирать с них наросшую кожу и не сокрушаться: «О-о, кто же это тут так сильно нас подрасстроил и настолько недостаточно нас уважал?».

Просто в последние несколько дней Дина была не в порядке. В её голову словно подселили какого-то непрошенного постояльца, и он всё пытался что-то сказать, или назвать, или вспомнить, и это «что-то» не было из мира Дины. Она неважно спала, иногда просыпалась среди ночи от оглушительного свечного треска, которого не было в реальности, долго лежала, глядя в темноту, прислушивалась к тишине и думала, что с утра пораньше пойдёт в аптеку за успокоительным. Или в церковь за святой водой. Или к ведьме за отшептухой дурных снов. Или кошку заведёт, чтобы не так страшно было по ночам в пустой квартире.

Последняя идея как бы фиксировала, что Дина не в порядке, поскольку она начинала чихать, как только любая кошка, включая лысую или нарисованную, появлялась в радиусе десяти метров.

– Это что?!

Когда Дина отодвинула планшет, Тан увидел лежавший под ним скетчбук и теперь пялился на страницу так, словно там был изображён он сам, обнажённым и в разрезе. На странице был всего лишь скетч той кухни из дома с горгульями с тремя детально прорисованными элементами – свечами. И силуэт старухи на заднем плане. Если подумать, он получился довольно зловещим.

– Это что? – повторил Тан севшим голосом.

– Ерунда всякая, – ответила Дина и потянула к себе скетчбук, но Тан перехватил её запястье. – Ты чего?

– Ты встретилась с ведьмой?

– С ведьмой? По-моему, это просто злобная бабулька. Я заносила ей продукты.

Тан так и сжимал её запястье. Очень вероятно, в другой обстановке Дина была бы не против, чтоб её потрогал этот картиночно-прекрасный персонаж из какой-то другой реальности, но сейчас ей это не понравилось совсем. Она не без труда выдернула руку. Тан, казалось, даже не понял, что держал её, да ещё так крепко.

– Значит, у неё горели три свечи? Что она говорила? Какая она была?

– Да что за…

– Она была нескладная, с большими ладонями, на правом запястье носила медальон с пшеничным колосом и каплей воды.

– Откуда ты знаешь?

Тан развернулся к Дине всем телом и, казалось, едва удержался, чтобы не схватить опять – за руки, за плечи, за горло, не начать трясти её, не повышать голос. Дина видела, как он буквально заставляет себя говорить спокойно и медленно, хотя ему почему-то хочется бегать кругами. Возможно, с воплями.

– Пожалуйста, воспроизведи максимально точно, что именно тебе говорила та старуха.

– Она говорила гадости, – с чувством ответила Дина, и почему-то у неё возникло дурацкое чувство, что она ябедничает. – И ещё бормотала, и ещё говорила на каком-то странном языке. И сказала, мол, ожидала кого-то другого, а я… невыросшее семечко засохшего яблока или нечто в этом роде.

У Тана был такой вид, будто перед ним на столе выплясывал невидимый динозаврик в кружевном бикини, и Тан должен был немедленно решить, что собирается делать по этому поводу. Несмотря на весь странный идиотизм ситуации, какая-то часть Дины внимательно и беззастенчиво разглядывала Тана вблизи. Он притягивал своей ненормальной безупречностью и зашитой в эту безупречность неправильностью. Не бывает у людей идеально симметричных лиц, не бывает у людей таких картинно-привлекательных черт. Так и хочется взять ластик и потереть это нереально красивое лицо, посмотреть, что скрывается под ним.

Дина тихонько взяла карандаш, перевернула страницу и начала чёркать в скетчбуке. Взгляд её быстро метался – на Тана – к столу, на Тана – к столу.

– У тебя в роду были колдуны? – очнулся он вдруг, и Дина быстро прикрыла ладонями набросок.

– Моя необычная бабушка была ведьмой. Но она потеряла силу.

– Чтоб меня ветром сдуло и в астрале перевернуло, – диковато отреагировал Тан, хлопнул ладонями по столу и в сердцах добавил: – Восемнадцать раз. И камнями придавило.

Поскольку он немного развернулся, Дина стала делать быстрый набросок его лица в полупрофиль. Тан дал ей на это целых восемь секунд, пока стоял, опершись на стол ладонями, и рассматривал какие-то картинки у себя перед глазами. Потом выпрямился и попросил:

– Никуда не уходи, пожалуйста. Ни с кем не говори. Я скоро вернусь.

Развернулся и размашисто пошагал к выходу из кухни. Потом спохватился, вернулся, достал два пирожка с вишнями из пакета «Добрая булочка» и на этот раз ушёл.

***

Всю дорогу Дине казалось, что они не просто идут в курительную, а старательно прячутся среди ноябрьских теней.

Некоторые магазины уже начали наряжать к Новому году, они светились гирляндами, завлекали золотыми и красными бантами на дверях. Тан и Мыш выглядели беззаботными и спокойными, но почему-то избегали проходить мимо самых освещённых витрин. Они также обошли стороной здание областного правительства, сияюще архитектурной подсветкой, перешли на другую сторону улицы, проходя мимо филармонии, по широченной дуге обошли театр Волкова: мимо медведика-певца, попетляв изрядно между домами на улице Трефолева и едва не обтерев собой ограду Казанского монастыря.

Почему они идут пешком? Не потому ли, что важно было оставить у офиса приметную «Синергию» безумно-оранжевого цвета, на которой ездит Мыш?

Он шёл впереди, Дина за ним, Тан позади. Дина чувствовала, как в затылок то и дело поддавливает его задумчиво-оценивающий взгляд, и от всей этой таинственности, напряжённости, серьёзности Дине почти неудержимо хотелось подпрыгнуть, растопырить руки и гаркнуть «Бу!».

Едва ли не перебежкой миновали Первомайский бульвар, и Дина уже начала подозревать, что судьба снова ведёт её на улицу Свердлова, но нет. Сохраняя беспечный вид и обходя самые светлые части улиц, они вернулись к театру и наконец пришли во Власьевской сад, к трошкинской курительной «Старый дымокур».

Круглая дверь мягко закрылась за спиной Дины, отсекая ноябрь и обычный мир.

Курительная была уютной, словно кроличья нора на иллюстрации в старом сборнике сказок. Тёплый, какой-то золотистый камень стен, приглушённый свет. Ароматы табачных смесей и свежих булочек, низкие полированные столики, пледы с бахромой и креслица с мягкими подушками. Стены украшены древними на вид гобеленами с пасторальными картинами.

В очаге у стойки трещит огонь, над ним кривовато висит табличка с кое-как выжженными словами: «Тут сгорают трубочное зелье и заботы!». В зале пока пусто, только за одним из столов сидит пожилой благообразный трошка, посасывает длинную трубку, пускает прозрачно-сизый дым. Перед ним лежит газета то ли с морянским триксвордом, то ли с дворферским пазлордом, не разобрать.

Молодой трошка-аромант коротко поклонился гостям из-за стойки, прижал ладонь к груди. Блеснула белозубая улыбка на коньячно-тёмном лице цвета обожённой солнцем земли Флорес. Одежда на трошке была форменная – льняная рубашка и классический трошкин кафтан из пальмовых волокон, а вот стрижка человеческая – хипстерский топ кнот. В сочетании с тёмной трошкинской кожей и широким носом он выглядел очень экзотично.

– Бывала тут? Кальян куришь? – спросил Мыш Дину.

Она дважды помотала головой, и Мыш, чуть повысив голос, сказал ароманту:

– Тогда «Лунный свет» и «Дымную радугу», а дальше решим.

Они сели за подальший столик у окна на четверых. Тан полистал барную карту с логотипом-медведем в уголке и задумался о чём-то, уставясь на неизвестно откуда взявшийся пышнозелёный вечерний луг в стрельчатых окнах. Подошёл аромант с лотком на шее, который делал его похожим на чистильщика обуви из старых фильмов. Поставил перед Мышем кальян, перед Диной положил открытый серебряный портсигар, предложил Тану сигарную коробку. Тан покачал головой, заказал вишнёвое мороженое, вишнёвый сидр и чёрный кофе.

– С вишнёвым вареньем, – подсказала Дина.

Оттуда-то полился едва слышный голос флейты. Мыш дегустировал кальян, от него тянуло сложносоставным ароматом копчёностей и сочных тропических фруктов, острых специй, прохладной мелисы и грейпфрутовой горечи.

Дина взяла сигареты, которые трошка положил перед ней – кто знает, что это было, «Лунный свет» или «Дымная радуга». Просто длинные коричневые сигареты с золотистым ободком. Закурила, затянулась. У табака оказался привкус ирисок с морской солью.

Их стол был последним, дальше – только ниша с настольными играми. Шахматная доска, несколько колод карт, коробки с настолками буквально на любой вкус: Дина разглядела людские «Каркассон» и «Мор», любимую дворферами «Цитадель», трошкинскую «Войну кольца».

Сигареты со вкусом ирисок и морской соли успокаивали. А может, успокаивала атмосфера – как будто тебя выдернули из обычной жизни и посадили в безвременье, в релакс, в нигде. Должно быть, популярное место, и пару часов спустя, когда закончится рабочий день, тут будет не протолкнуться.

Трошка принёс Тану мороженое, сидр и кофе. Без варенья.

Дина попросила грушевый сидр и сырную тарелку. Мыш заказал морковный фреш и гранат, и Дина подумала, что такой набор еды-питья больше подошёл бы изящной моряне Лите. Впрочем, Мыш ведь всё время пьёт соки и жрёт гранаты. Если подумать, всякий раз, как Дина видела, что Мыш ест или пьёт, он потреблял железосодержащие продукты. Исключая кофе, конечно же.