Работаем с полудня до апокалипсиса

Ирина Лазаренко

Работаем с полудня до апокалипсиса

Пролог

Тан

Во Внуково их доставила авиакомпания Pegasus Airlines, обычнейшим рейсом Стамбул – Москва. Они прилетели без багажа – родители и двое взрослых детей, все поразительно непохожие друг на друга.

Мать из тех женщин, которых уже с подросткового возраста можно описать обидно-ёмким словом «тётка»: плотная, бесформенная, перевалистая с ноги на ногу, со скандальными складками вокруг губ и цепким, приметливым взглядом. Синее платье, длинное, в пол, из хорошей шерсти, никак не хотело гармонировать с хозяйкой и казалось снятым с совершенно другой женщины.

Определённо в качестве трофея.

Отец – мужчина лет пятидесяти, втиснувший крупное тело в тесноватые джинсы и кожаную куртку. Сильный, крепкий, но с нездоровой жёлтой кожей и мутновато-горячечным взглядом. Он впечатывал каждый свой шаг в пол с силой, словно всякий раз рассчитывал, что пол окажется чуть ниже. И прижимал правую руку к нагрудному карману куртки, в котором что-то копошилось.

Его сын всё косился на этот карман и мимовольно подбирался, точно готовился к прыжку.

Дочь – невероятно худая девица лет тридцати или чуть старше, так туго затянутая в леггинсы и плотную майку, что можно пересчитать все её позвонки и рёбра. Даже на груди. Волосы – буйство разноцветных афрокосичек, брови широкие и почти бесцветные, глаза большие, чёрные, чуточку раскосые. Высокие скулы, впалые щёки, крупный бледный рот – лицо голодное и при том отмеченное печатью сложноуловимой утончённости. Безостановочно вертя головой, девушка колола презрительным взглядом других девушек и женщин, людских и морянских, и придушенно-свистяще шептала: «Корова! Ещё одна корова!». Тёплая куртка, подготовленная для ноябрьской Москвы, была обвязана рукавами вокруг лямки объёмного рюкзака, который худосочная девица несла с удивительной лёгкостью и на который всё время натыкался её брат.

Девушка уколола взглядом очередную женщину, проносимую мимо пассажиропотоком, громко прошипела: «Ну и корова!», снова стала вертеть головой, сбившись с шага, а её брат в третий раз наткнулся на рюкзак. Не говоря ни слова, рванул лямку с плеча сестры, и та с ойканьем крутанулась вокруг собственной оси. Брат сунул ей рюкзак со спокойным «В руках неси, ага», получил в ответ недовольное: «Ну Та-ан!».

Тан не походил ни на мать, ни на отца, ни на старшую сестру. Длинный каскад красно-рыжих волос – подумать бы, что крашеных, слишком уж яркий цвет, да и кожа – не то загорелая, не то просто смугловатая, какой не бывает у рыжих. Но брови и ресницы у него рыже-бронзовые. Лицо притягательно не то бесшабашной весёлостью в красивых чертах, не то какой-то неясной угрозой – не злость, не агрессия, но неуловимая тревожащая мощь. В мочке левого уха две серёжки – коготки-гвоздики. В пластичности движений, которой нет у остального семейства, сквозит сдерживаемый напор, энергичность, полнота жизни.

Пока толпа пассажиров двигалась на паспортный контроль, мать семейства всё зыркала вокруг, точно примеряясь, с чего б затеять свару, а потом вдруг неожиданно ловко цапнула паспорт из кармана мужчины, которого несла мимо толпа. Тот ничего не заметил, а за ним в кильватере протащилась женщина с недовольно поджатыми губами. Мать семейства ухмыльнулась и вырвала из паспорта первую страницу.

Громко хихикнула её дочь, наклонила голову – буйство разноцветных афрокосичек, завозилась в поисках смартфона. Одобрительно гыгыкнул отец семейства, поскрёб затылок длинными ногтями с траурными «улыбками», в последний быстро огляделся вокруг и наконец вытащил из нагрудного кармана жилетки взъерошенного крысёнка в мокнущих язвочках.

– Па-ап, – простонал сын.

Тот осклабился.

– Чего ещё «пап»? Ты своё дело делай, сучёныш.

И бросил крысёнка на пол.

Рыжий вмиг перелепился лицом: ушла живость и бесшабашность, осталась сосредоточенность и… какая-то неумолимость. С рысьим проворством Тан скользнул меж людей – вправо, вперёд, ещё вправо, не глядя вниз, но двигаясь, как по нитке – и со звучным хрустом впечатал голову крысёнка в пол. На миг остановился, вызвав недовольное цоканье позади идущих и сбивая крысиные мозги с подошвы милитари-ботинка. Отец сумрачно зыркнул на сына, а тот вызывающе прищурил глаза – не понять, то ли серые, то ли сиреневые, и отвесил короткий издевательский поклон.

– Сделал.

Людской поток впереди замедлялся, растекался к стойкам паспортного контроля с указателем «Люди и моряне».

– Куда ты дел паспорт? – нёсся-метался над головами женский голос. – Почему ты вечно…

– Да хорош мне мозг сверлить! – взрыкнул мужской. – Он в кармане был!

– В кармане, ага!..

Мать семейства слушала, как вскипает свара, и довольно щурилась.

Часть 1. Ведьма

Глава 1

(в которой чудят даже мёртвые ведьмы)

Дина

Она пришла к пятиэтажной «сталинке» на улице Свердлова, потому что этот дом снился ей всю ночь. Во сне она привела к нему свою давно покойную бабушку и никак не могла найти вход, а из дома звучал и звучал манящий шёпот, переходящий почему-то в треск свечного пламени.

И вот теперь, наяву и не понимая зачем, Дина подходила к этой самой пятиэтажке, чуть поёживаясь: казалось, горгулья, охраняющая подъездный козырёк, примеряется, как бы прыгнуть прохожему на голову. Манящий шёпот и свечной треск звучали на грани слышимости, то ли наяву, то ли в воспоминании, по спине танцевали мурашки, а в городе властвовал ноябрь.

Бабушка звала его временем одиноких фонарей и страшных сказок.

Впервые в жизни Дина решила, что её сон должен что-то означать. И подумала, что становится похожей на свою мать: та считала, что вещие сны к ней приходят едва ли не по расписанию. Мать регулярно начинала сообщения словами «Ну ты ж мои сны знаешь…» и вываливала пространный пересказ очередного сна с толкованием, непременно предрекающим беду почему-то Дине.

Сны матери не значили ровным счётом ничего, все её предупреждения и предчувствия Дина игнорировала. А мать искренне считала, что унаследовала толику магической силы собственной матери-ведьмы, Дининой бабушки.

На самом деле ни ей, ни Дине никакая сила не передалась, но какие-нибудь ошмётки магических задатков – как знать.

Быть может, сегодня Дина впервые поняла мать, поскольку сон не отпускал её до вечера, мурашил спину между лопатками, прокручивался перед глазами снова и снова, а в ушах шелестел шёпот и трещало пламя свечей.

Шагая в сумерках по улице Свердлова, Дина гадала, ожидает ли её что-нибудь у дома с горгульями.

Важное и судьбоносное знакомство под одиноким фонарём? Нежданный и приятный сюрприз? Не обязательно связанный с этим домом, бабушкой или ведьмовством. Может, под одиноким фонарём поджидает постоянный и щедрый работодатель – будет весьма кстати, а то сбережения уже очень сильно начинают заканчиваться.

В окне на втором этаже, прямо под той самой горгульей, колыхался свет, очень похожий на свечное пламя. Дина глянула на него раз, другой, и тень шёпота стала громче.

Дина задирала голову, замедляла шаг, подходя к дому всё ближе, и тут вдруг прямо из подъезда на неё вывалился курьер с гигантским коробом за спиной. «Сяду на пенёк, съем пирожок».

Вышел, с силой шарахнул дверью, и Дине на миг показалось, что козырьковая горгулья переступила с ноги на ногу. А курьер вдруг воскликнул:

– Динка?

Она перевела удивлённый взгляд на знакомое лицо, круглое, с крупными, заметными даже в сумерках веснушками на щеках, с широким и чуть вздёрнутым носом – эдакая нахальная рязанская картошина. Короткие светлые волосы стоят дыбом.

– Славка?

– Ну!

Он двинулся навстречу. Вот уж чего Дина не ждала – так это встретить у дома из сна бывшего одноклассника с доставочным рюкзаком на плечах! Когда он подошёл, Дина увидела, что с его высоко выбритых висков спускаются на воротник две тонкие косицы, перевязанные цветным мулине – быстро же новая московская мода докатилась до родного Ярославля!

Славка был одним из тех незаметных середнячков, которые во время учёбы создают нечто вроде фона школьной жизни, а потом на встречах выпускников оказывается, что у них-то и случилась самая интересная жизнь.

Хотя, сказать по правде, Славка был интересен только своим неиссякаемым оптимизмом: год за годом он настырно запускал один за другим потрясающие-инновационные-невероятные бизнес-проекты и стартапы, которые ярко взлетали и падали носом в землю примерно через полгода. В перерывах между бизнес-проектами Славка подрабатывал то администратором в морянском спа-салоне, то вот курьером службы доставки продуктов.

– Дин, спаси меня, пожалуйста! – бухнул Славка. – У меня заказ не принимают!

Развернуться и немедленно уйти, не боясь показаться невежливой, подозрительной, нервнопсихованной бабой – таким был первый порыв женщины, невесть за каким бесом приперевшейся в ноябрьских сумерках к дому из сна с подозрительной горгульей на крыше. Внезапно очнувшийся глас рассудка сообщил, что этот порыв – лучшее, что приходило Дине в голову сегодня, но Дина его проигнорировала и подошла к Славке.

Он обрадовался так искренне, что Дина устыдилась своих подозрений.

– Тут бабка заказала продукты, – объяснял Славка взахлёб и махал на подъезд за своей спиной, – а принимать не хочет! Говорит, вызывала курьера-женщину! Вот ей не один хер, Дин, скажи?

На слове «бабка» Дина вздрогнула. На миг показалось, что она всё ещё спит, а где-то там, в подъезде под каменной горгульей её поджидает собственная бабушка. На грани слышимости взбурлил шёпот, запульсировал бледный свет в окне на втором этаже. Дина ни секунды не сомневалась, что Славка поднимался именно в ту квартиру.

Действительно странная история, словно наспех сляпанная выдумка для доверчивых детишек, бредущих через болото к пряничному домику. Серьёзно, стоит уйти прямо сейчас… Но развернуться и убраться восвояси из-под умоляющего взгляда Славки было бы очень неловко.

«Неловко будет потом очнуться в посадке с пробитой головой», – возразила себе Дина и не сдвинулась с места.

– Дин, будь другом, отдай бабке заказ, а?

Она снова подняла голову и посмотрела на призывно мигающий тусклый свет в окне. И выше, на горгулью. В сгустившихся сумерках та уже была почти неразличимой, но Дина точно знала: горгулья смотрит на неё, смотрит и чего-то ожидает.

Мурашки забегали по спине до того щекотно, что Дина свела лопатки, и между ними хрустнуло.

Выругавшись про себя, она взяла пакет с логотипом продуктового магазина и терминал оплаты. Славка скороговоркой пояснял, что нужно делать, уже открывая двери, заводя Дину в подъезд под локоток, пока она не передумала. Дина дёрнула рукой, высвобождая локоть из пальцев Славки.

В подъезде было светло. Ремонт сделали недавно, и подростки ещё не успели разрисовать ни нарядную побелку, ни бледно-голубую краску стен. А может, и нет тут никаких подростков. Несмотря на свежий ремонт, пахло вековой пылью, ледяным камнем и едва-едва, на грани уловимого – детской молочной смесью.

Над запертой дверью в подвал под слоями побелки сплеталось ломаными линиями дворфийско-синтаврийское клеймо. Совместное строительство на совесть, минувшие времена дружбы народов. Дина слыхала, что в подвалах таких старых домов непременно есть подземные переходы, ведущие к бомбоубежищам – мёртвым памятникам неслучившейся ядерной программы.

Славка, тараторя какие-то благодарности и обещая быть Дине должным по гроб жизни, шёл мимо подвальной двери к лестнице, а потом по ней на второй этаж. Дина и без него могла бы сказать, где нужная дверь – шёпот в ушах частил, становился громче, из него то и дело прорывались пронзительно-свистящие звуки, от которых спину мурашило всё сильнее.

Дверь квартиры окрашена той же красно-коричневой краской, что и подвальная, тамбура нет. Когда они остановились против двери, настала такая оглушительная тишина, что Дине на миг подумалось, будто стоящий рядом Славка ей просто причудился. Что на самом деле она тут одна, она во всём городе одна, потому что когда-то опоздала спуститься в убежище и стоит перед этой дверью уже две-три сотни лет посреди мёртвого города на окраине мёртвого мира.

На самом деле тишина настала оттого, что шёпот в ушах наконец стих.

Славка переминался перед квартирой, накручивая на палец косицу.

На стук в дверь из квартиры раздалось одышливое старушечье «Кого нелёгкая несёт?», и Дина громко ответила:

– Доставка продуктов!

Внутри грюкнуло, затихло, и после короткой паузы старуха велела каким-то враз сдувшимся голосом:

– Одна заходи.

Краем глаза Дина видела, как Славка разводит руками. Почти не обратила на него внимания – она почему-то и так не сомневалась, что должна войти в эту квартиру одна. Перехватила пакет с продуктами, и внутри застучали, пересыпаясь, макароны в картонной пачке, гулко стукнули друг о друга банки с консервами. Зажала под мышкой терминал и потянула на себя дверь, вновь сожалея, что не прошла мимо этого дома, не притворилась, будто Славка обознался там, у подъезда, не наплевала на свой дурацкий сон.

Из квартиры вытянулись незримые пальцы запахов: спёртый дух старости, каких-то трав и, кто бы сомневался, кошек. Дина немедленно чихнула и решительно переступила порог: раз уж влезла в дурацкую историю, стоит хотя бы закончить её поскорее.

В первый миг показалось, что кто-то шагнул к ней из глубины квартиры, но нет, просто в прихожей висело огромное зеркало. Очень старое, потемневшее по краям, в тяжёлой витой раме. А в зеркале отражалась Дина – немного угловатая, несмотря на объёмную осеннюю куртку, немного напряжённая, с резкими чертами самого обычного лица и привычно «прирастающими к ушам» плечами. Каштановые волосы подстрижены пикси-боб с длинной чёлкой. По мнению мастера, чёлка придавала образу игривости, а по мнению Дины, чёлка изображала пиратскую саблю на отлёте.

И рыжий шарф на шее – вполне возможно, что Славка по нему-то и узнал Дину сразу, даже если не посмотрел на её лицо. Шарф был тёплым, пушистым и самую малость кололся, потому что в пряжу была добавлена шерсть самой лучшей в мире собаки. Шарф связала мама много лет назад, когда ещё не была почти чужой женщиной, живущей за границей.

Лучшую в мире собаку мама увезла с собой в эмиграцию, и Дина больше никогда её не увидела.

Справа от зеркала громоздилась вешалка, погребённая под горбатыми куртками и негнущимися шубами. Слева коридор растворялся во мраке, а впереди колыхался неровный свет свечей, виднелся край кухонного стола и небольшой круглый табурет.

Тишина висела такая плотная, что несколько секунд Дина всерьёз подозревала, будто каким-то образом зашла не в ту квартиру, но потом её подстегнул старческий голос:

– В кухню иди. В кухню, – и Дина двинулась на колыхучий свет.

Одинокая лампочка без плафона свисает с голого провода. Она не горит: кухня освещена только тремя толстыми свечами. Белая – прямо за порогом, плачет парафином на полосатую ковровую дорожку, усыпанную мелким сором. Голубая – на блюдце с золотой каёмочкой и сколотым краем, стоит на столе с замызганной клетчатой клеёнкой. Чёрная – в оловянном подсвечнике-котелке, примостившемся на эмалированной раковине. Пламя от свечей удивительно длинное и жёлтое, вверху разделяется на три зубчика, словно мультяшное.

Невыносимо захотелось закурить.

За столом шевельнулась старуха, и Дина вздрогнула. Старуха как будто выросла-соткалась из теней, потому что до сих пор Дина принимала её за часть фона: всё внимание оттягивали свечи. Старуха сидела, положив крупные крестьянские ладони на стол, буравила Дину неприязненным взглядом очень тёмных, глубоко сидящих глаз. Седые волосы, кое-как сколотые гребнем на затылке, торчали вокруг головы, словно белые парашютики одуванчика, невесть откуда принесённые ветром.

На запястье старухи, на веревочке, висел медальон – недозамкнутый круг из пшеничного колоса и стилизованная капля воды, лежащая в нём, как в чаше. В голове дёрнулось и затихло какое-то воспоминание. Что-то связанное с бабушкой.

– Здравствуйте, – услыхала Дина собственный голос. Взгляд её не отрывался от медальона. – Доставка продуктов.

Старуха пожевала губами и скорбно сообщила:

– В ответ на все призывы ко мне явилось невзошедшее семя иссохшего плода.

– Да что ж за карнавал морянский!

Дина мотнула головой, отгоняя шепотки, воспоминания и ощущение нереальности происходящего. Будет ещё какая-то бабка на неё ругаться! Кошку свою пусть поругает – кстати, где она? Дина снова мотнула головой, откидывая с глаз чёлку-саблю, шагнула к старухе, протянула в одной руке увесистый пакет с продуктами:

– Вот ваш заказ, – протянула терминал в другой руке: – а вот сюда платить. С вас восемьсот девять рублей.

Старуха снова пожевала губами, сняла наконец со стола руки-лохани, взяла пакет с продуктами, поставила на стол. Всё это – не сводя глаз с Дины. Неловко завозилась, достала из кармана халата пластиковую карту с весёленьким дизайном «под гжель», приложила к терминалу…

Схватила другой рукой запястье Дины (та дёрнулась – не вывернуться) и вдруг неожиданно посильневшим, наполненным голосом стала звучно и торжественно произносить какие-то слова на неизвестном Дине языке, и свечной треск стал набирать мощи, звучать всё громче, пока не сравнялся по силе с наполненным голосом старухи, не стал эхом непонятных чужинских слов, и в них заворачивалось что-то такое огромное, важное и непонятное, о чём даже думать было больно, и Дина всё дёргала рукой, неловко склонившись над столом, и не могла перестать слушать непонятные слова, которые всё звучали и грохотали, которых она не понимала…

В очередной раз дёрнув рукой, Дина чуть не упала: старуха неожиданно её отпустила, словно все силы в ней закончились. Как-то сжалась-съёжилась за столом, обхватила свои плечи большими ладонями, сама сделавшись очень маленькой, несчастной и почти иссякшей, истаявшей, как догорающая свеча. Дина таращилась на неё и не понимала: то ли обругать безумную бабку, то ли вызвать ей скорую.

– Иди, – хрипло велела старуха. – Найди его, если сможешь, невзошедшее семя.

– Клешню тебе в тапки, – прошипела Дина себе под нос и решила, что раз у старухи хватает сил ругаться, то без скорой она, пожалуй, не помрёт.

Вышла из квартиры, по пути врубившись в вешалку, и с трудом удержалась, чтоб не шарахнуть дверью. Сунула Славке терминал, из которого победным флажком торчал чек, и заявила:

– С тебя кофе. Двойной. С корицей.

– И с десертом! – воскликнул обрадованный Славка. – Ты ещё любишь метакоржики с фейри-кремом?

– Обожаю. Но всё равно в следующий раз, когда я тебя увижу с этим коробом, сделаю вид, что мы не знакомы, так и знай!

Славка рассмеялся. Они обошли дом по широкой дуге, чтобы не проходить мимо старого общежития научников с табличкой «Объект временно не используется» и направились к пешеходному переходу – на другой стороне улицы сиял логотип сети «Кофеёк», оранжево-чёрная чашка с ассиметричными зёрнами-ушками.

Глава 2

(в которой трудно быть братом)

Тан

У подъезда носилась лисица – пасть в пене, глаза в кучу, на морде грязь, вокруг визг. Орёт женщина, держащая на руках левретку, басом ругается пышнобородый дворфер, оттаскивая подальше лабрадора, приговаривает «Ой мамочки» бессобачная девчонка-подросток. Останавливаются там-сям прохожие, пятятся от лисицы и одновременно вытягивают шеи, чтобы рассмотреть получше.

Ну что ты с ними будешь делать, а! Если видишь бешеное животное, то твой лучший план – немедленно увеличить расстояние между ним и собой, и желательно, чтобы оно включало пару-тройку закрытых дверей. Если, конечно, тебя не прельщают сорок наговорённых уколов в живот.

Тан знал, что современный курс вакцинации от бешенства – шесть обычных инъекций или пять наговорённых, но сейчас ему хотелось драматизировать.

Он решительно пошёл к лисе, вызвав рычательное дворферское «Куда полез, топор тебе в бочину?!» и девчачье «Ой, не надо!». Лиса прекратила шипеть и плеваться в пустоту, свела шалые глаза на Тане, оскалилась, зашипела, как змея, тявкнула по-собачьи и бросилась к нему – буро-рыжий прочерк зубастого безумия.

Тан поймал её на ботинок, как футбольный мяч. Короткий удар – захлопнулась пасть в пене, лиса перевернулась назад через голову и накрылась ногами, ещё один шаг – лиса вскочила, взлетела, впилась зубами в ловко подставленную «тракторную» подошву, ещё взмах и удар – и животное с перебитым хребтом доходит на земле, пуская кровавую пену из пасти.

В разлившейся тишине Тан услышал, как наверху что-то постукивает по стеклу. Поднял голову. В окно квартиры на третьем этаже бился серый стриж. Раз, другой, и казалось, он сейчас разобьёт голову о стекло – но открылась форточка, и птица исчезла в квартире.

Прохожие отмерли. Кто-то тихо причитал, дворфер одобрительно ворчал, девчонка достала смартфон и, кажется, собиралась снимать видео.

Тан выбрал самого дееспособного с виду человека – мужика лет сорока, который наблюдал за происходящим со сдержанным любопытством – хлопнул его по плечу:

– Позвоните в департамент природопользования, это нужно убрать.

Мужик энергично кивнул и тоже полез за смартфоном.

– Собаки привиты? – громко спросил Тан.

Дворфер и женщина быстро закивали.

– Лиса никого не укусила? Глаза не заплевала?

Замотали головами.

Тан ещё раз глянул на лису – убедиться, что она не вскочит с тявканьем, всякое бывает – и вошёл в подъезд. Прислушался к скандалу за дверью на первом этаже, мрачно угукнул, стал подниматься по лестнице. На втором кто-то ругался по телефону, басом и взахлёб. На третьем было тихо. Тан вошёл в квартиру, открыв дверь беззвучно, как теневолхв-домушник с полувековым опытом.

В квартире пахло химикатами, тарахтел пузатый холодильник ещё времён СНТР и бухтел телевизор:

– Управление здравоохранения Стамбула опровергает сообщения о вспышке вируса Коксаки. Однако независимые источники сообщают, что у заболевших в анализах крови значительно повышен C-реактивный белок…

Тан тихо снял ботинки и прошёл в комнату, которую сейчас считал своей, мимо комнаты, которую считала своей сестра. Он слышал, как она щебечет о новом способе избавиться от акне: нужно в течение недели питаться только стеблями сельдерея и запивать простой водой.

Видимо, он всё-таки хлопнул дверью в комнату, потому что сестра появилась на пороге буквально две секунды спустя. Крошечная майка-матроска, макияж «под моряну», придающий глазам холодную глубину, ехидная улыбка и такой вкрадчивый, нежный голосок, что немедленно захотелось перевернуть её вверх ногами и хорошенько потрясти. Тан сунул руки в карманы и заставил себя расслабить плечи.

– Я вижу, ты не разбираешь рюкзак, братец. Собираешься сбежать из Москвы?

– Не так скоро, как тебе бы хотелось.

– О, у тебя ещё здесь дела, да? – напела она, подошла, нахально улыбаясь, закинула руки ему на шею.

Тан расцепил ладони сестры, отодвинул её от себя на расстояние вытянутых рук. Всё равно слишком близко.

– Чем ты нынче занят, дорогой? Что ищешь или кого? Неужели новое Слово? Тогда тебе нужна помощь в поисках!

– Если тебе так хочется со мной поиграть, то давай лучше в города.

Он отошёл от неё, сел на кровать и сделал вид, что уткнулся в пожелтевший журнал «Квант». Стопка старых научных журналов лежала на подоконнике, осталась от настоящих хозяев. Собственно, во всей квартире что-то от них осталось, лежало, стояло, висело и валялось. Вся их недопрожитая жизнь.

Квартиру добыла мать. В результате внезапной бытовой ссоры одна женщина оказалась в реанимации, один мужчина – под арестом, двое детей – у бабушки в деревне, а квартира – удобно пустующей.

Сестра заложила руки за спину, медленно прошлась туда-сюда вдоль кровати, как гиена под деревом.

– Я знаю, что турецкий старик на базаре передал тебе какое-то послание в пакете фиников.

– Оу. Наверное, оно было липким.

– И после этого ты сорвался в Москву, как будто тебе хвост прищемили. Сколько лет ты не был в России?

– Много. Очень соскучился.

– Но ты не выглядишь довольным. Неужели все, кого ты долго не видел, успели помереть? Как ты мог этого не знать? Мне кажется, ты плохо справляешься, брат, со всем справляешься плохо! И с тем, что должен делать, и с тем, за что хватаешься по своей дури, из-за своего смешного идеализма…

– Иди в пекло!

– О-о, ну только если ты пойдёшь со мной! Давай, только ты и я, мой идеальный, безупречный и бесячий младший брат.

Она вдруг резко развернулась и свалилась-нависла над ним, костлявая, напряжённая, протянула тощую птичью руку, с нажимом провела пальцем по виску Тана, и у него на миг сбилось дыхание. Её тень на стене казалась огромной, ещё более угловатой и ломаной, ещё более пугающей, чем хозяйка, если это возможно.