Домой! Магдагачи. Рассказы и очерки магдагачинцев

Собака садится ближе к хозяину и вместе с нами смотрит наверх.

– Смотри какое небо, как в детстве. Ты знаешь, а я нашёл твою зелёную звезду.

– Давно?

– Давно. После того, как ты уехала. Правда, она со временем переместилась немного. В ту сторону, где ты живёшь. Одна из звёзд вдруг начинает зеленеть, увеличиваться и двигаться. Я пугаюсь, а Лёнька смеётся: «Чего ты? Это же самолёт, смотри, там же ещё и красный мигает». Мы стоим рядом, облокотившись на перила, я чувствую запах сигаретного дыма, слышу Лёнькино дыхание. Над нами пролетают люди, человек триста, наверное. Каждый со своей судьбой. А наши здесь – в далёком глухом посёлке – онемевшие от соприкосновения, осознающие краткость этого мига, не находящие слов, чтобы выразить ощущение необратимости времени…

– Ну что, нам с тобой по пути, давай, немного провожу тебя, а то меня дома ждут. На днях сына ждём из армии.

Идём по знакомой улице, впереди бежит Трезорка и весело помахивает хвостом. У большого дома с новеньким забором останавливаемся. Лёнька окидывает взглядом окно, в котором горит свет, молча протягивает мне свои широкие ладони, наклоняется, дыханием согревает мои ладошки, затем резко поворачивается и уходит. Без слов…

Я смотрю вслед этому большому красивому человеку и думаю о том, что баба Шура не права – всё у Лёньки хорошо, просто, мы иногда не осознаём своего тихого счастья. Ведь главное, чтобы нас любили.

ВЕРКИН ХЛЕБ

Несколько лет тому назад по осени довелось мне побывать на своей малой родине. От железнодорожной станции прошла знакомым путём по мостику через речушку и наверх, до родной улицы. За долгие годы она не изменилась, только подлесок за огородами превратился в густой лес. Дом, в котором прошло моё детство, был давно разобран, на его месте росли берёзы – раскидистые, вольготные, было заметно, что этот уголок им очень понравился.

Зашла в гости к своей однокласснице, чем несказанно обрадовала её. После сытного стола мы достали старые фотографии и предались милым воспоминаниям.

– А Тагаров мостик-то через речку до сих пор цел, – удивилась я.

– Несколько раз уже поправляли, бережём, – ответила Галя, и далёкое прошлое напомнило обоим об одной истории…

В конце нашей улицы, которая сбегала с бугра к весёлому лугу, всю весну пустовал один из домов. Говорили, что в него должна заселиться учительница с семьёй – в школе был недобор педагогического состава, но она так и не приехала, а вначале лета дом вдруг оживился, наполнился детскими голосами и вскоре все узнали о новых жителях. Странными они были, эти жители. Хозяйка – высокая, худая, молчаливая и с ней – шесть пацанов.

Старшему было лет 14, звали его Тагар, остальные – мал мала меньше, имён не помню. А вот имя хозяйки запомнилось, тоже было странное для того времени – Виола, но все почему-то звали её Веркой. Женщину можно было назвать красивой, если бы не худоба – цыганистого вида, с тёмными глазами, с большим узлом чёрных волос, она обращала на себя внимание, но всегда старалась быть незаметной. И ещё у женщины была слабость – приложиться к бутылочке. Пила дешёвое вино, правда, пьяной никто её не видел, но об этой пагубе знали, потому что приходила на работу с запахом.

А работать Виола устроилась в пекарню, что она там вытворяла с тестом – неизвестно, только хлеб в её смену выходил из печи настолько вкусным, что расхватывали его моментально. Даже из районного центра приезжали за Веркиным хлебом. В общем, несмотря на всестранности, женщину в посёлке приняли, а слабости прощали.

Художник Юрий Николаев

Мужа у Виолы не было, никто не знал, что с ним и где он. Всю мужскую работу по дому выполнял Тагар, старший сын. Такой же худой, длинный и молчаливый – он всегда был в работе – носил вёдрами воду из водокачки, благо она была рядом, колол дрова, возился в огороде, присматривал за братьями, которые до самой осени гоняли босиком по улице. В школе Тагар ни с кем не общался, после занятий спешил домой и никому не удавалось вытянуть его из семьи.

Так прошли осень и зима. А весной все увидели, что Верка заметно поправилась. Не сразу бабоньки догадались, что она беременная, а уж когда дошло до них, то кудахтали по всему посёлку – в магазине, в бане, в клубе, в пекарне. Кто, когда, где?! Некоторые стали подозревать своих мужей, вспоминать их отсутствие в доме, месяцев восемь тому назад, а Виола, дождавшись срока, тихо уехала в район и через неделю вернулась с живым свёртком.

В свёртке была девочка! Вот тут-то и узнали товарки по работе, что она давно бредила девочкой, окончание каждой беременности ожидала с трепетом и плакала, когда оказывался мальчик. Девочку назвала Радой. Через три месяца Виола вышла на работу. Это была другая женщина. Все удивлялись такой разительной перемене – исчезла худоба, в глазах появился тихий свет радости; Виола перестала сутулиться, ходила прямо, с открытым взглядом, и главное – ни грамма спиртного. Могла включиться в разговор, смеяться и шутить. Одного боялась – показывать доченьку кому-либо, только бабушке Нюре Гребенюк и доверяла – соседке, которая была у Виолы в няньках. Сглазу боялась. Баба Нюра говорила, что Рада – чистый ангел: волосы кудрявые, а глаза небесного цвета…

После 7 ноября я вдруг почувствовала себя плохо – тошнило, болел правый бок и, кажется, была температура. Мама отвела меня в местную больничку – доктор оставила в палате, сказала, что понаблюдает до вечера. Я приняла таблетку, прилегла и уснула. Проснулась от какой-то суеты – мимо меня в другую палату бегала медсестра и там слышался сдавленный плач… Во второй палате на кровати лежала маленькая девочка – огромные синие её глаза, не мигая, смотрели в потолок, тёмные кудрявые волосы почему-то были мокрыми… Виола стояла на коленях, держала девочку за ручку, куда была бесполезно воткнута игла капельницы, и плакала, уткнувшись в подушку. Не плакала она, страшно и глухо выла – мои коленки задрожали и я отключилась, очнулась только в машине. Меня увезли на скорой помощи в райцентр и вырезали аппендикс.

На следующий день ко мне приехала мама. Она рассказала, что девочка умерла от воспаления лёгких – Виола поздно обратилась к врачам, боялась, что люди сглазят.

– Мама, а что за имя такое – Рада, разве так называют девочек?

– Рада, наверное, от слова «радость»… Ты слушайся врачей, донечка, и поправляйся скорее, мы по тебе очень скучаем…

Виола все дни проводила на кладбище, почернела вся. Морозы начались нешуточные и Тагар не пускал маму к могилке, тогда она напивалась и лежала, бесчувственная, лицом к стене…

К Новому году в школе установили ёлку и её освещением должен был заняться Тагар, но он не появился. На следующий день мы узнали, что Виола с ребятами уехала. Куда и с кем – также никто не знал.

Прошло много лет, но историю с девочкой Радой в посёлке помнили, на её могилке летом кто-то всегда высаживал анютины глазки и клал детские игрушки. Однажды в поселке появился мужчина с девочкой лет шести. Остановился у председателя сельсовета. Это был Тагар со своей дочерью. Он построил беседку над могилкой сестры и подрядился к рабочим, которые меняли старый мостик через речку. Новый мосток получился лёгким, ажурным, а на концах перил Тагар вырезал стилизованных лошадок…

На следующий день моего приезда мы с Галей посетили всех своих односельчан, покинувших мир земной, поговорили с ними, как водится в этих случаях, и подошли к беседке, которая стояла в стороне от основных захоронений. Осенние листья медленно падали на крышу, из побуревшей зелени на могилке кое-где ещё выглядывали анютины глазки. На памятнике была только одна надпись – «Ашимова Рада». И всё… Больше ничего – ни отчества, ни дат.

– А знаешь, как Тагар назвал свою дочь? – спросила Галя.

– Рада?

– Нет, её имя Вера.

МАКАКА

В детстве я была плотным ребёнком, можно даже сказать, толстушкой, но в школе никто не дразнил, наверное, потому, что нрав у меня был весёлый и покладистый. А, может, ещё и потому, что рядом со мной всегда находился всеми уважаемый умница, шутник и балагур, сосед и одноклассник Сазонов Лёнька. Когда заканчивали четвёртый класс, старшие пугали нас историчкой, которая якобы детей ненавидит и шпыняет их указкой, если, не дай Бог, ошибёшься и покажешь на карте, например, вместо Мексики – Гондурас или Гваделупу какую…

Но для меня оказалась самой страшной училка по немецкому языку. Фамилия у неё была Гаврилова, а за глаза звали Макакой – уж слишком неприглядное и соответствующее у неё было лицо с нарисованными бровями и выдающейся вперёд нижней челюстью. У меня же был неподдельный интерес к иностранному языку, занималась я предметом с удовольствием, хватала пятёрки каждый урок и внешний вид преподавателя меня не занимал.

Однажды Гаврилова пришла без бровей – то ли забыла нарисовать, то ли что-то случилось. Она нервничала, ругалась на дежурного, что плохо вытер доску, выронила на пол содержимое своего учительского портфеля, а тут ещё я – со своей серой…

Сера – это такая жвачка, приготовленная из смолы хвойных деревьев – чтобы она не горчила и была жёлтенькой, её варили на молоке. В общем, любила я её жевать страшно – когда запах леса из серки исчезал, выплёвывала и откусывала следующий кусочек.

Не обращая внимания на дурное настроение училки, я увлеклась переводом новых слов, нажёвывая новую порцию серы, и вдруг слышу: «Кальченко, прекрати жевать, у тебя и так морда кирпича просит!». Класс замер на несколько секунд и в этой тишине раздался голос Лёньки: «Полина Андреевна, а Вы брови дома забыли!».

Класс взорвался хохотом, Гаврилова покраснела и опрометью вылетела в коридор…

Дома родители схватились за голову, узнав об этом случае, у них была встреча с директором школы и потом в классе долго не было немецкого языка. Гаврилова вернулась притихшая, с учениками в полемику не вступала, а у меня на всю жизнь остался комплекс по поводу своей внешности…

У Гавриловой не было мужа, жили они вдвоём с дочерью, которую звали Лушкой, училась она в 10 классе и была совсем непохожа на мать – помню её огромные карие глаза и толстенные косы…

Летом, после выпускного бала, Луша утонула. От реки её везли на машине, в открытом кузове, а мы, дети, сидели рядом и плакали. Я смотрела на девочку и думала о том, что лучше бы утонула Макака, а Луша уехала бы в город, вышла замуж за военного и была бы счастлива…

Прошли годы и однажды, где-то вначале 90-х годов, меня отправили в командировку в город Свободный. Промозглый октябрь, на привокзальной площади – никого, только одна застывшая фигурка продавщицы у тележки с мороженым. Я подошла спросить, какой автобус идёт до моего учреждения, и сразу же узнала её… Это была маленькая высохшая старушка, закутанная в поношенную шаль поверх серого халата, на руках – перчатки с обрезанным верхом, чтобы было удобнее считать мелочь, и совершенно пустые глаза – из них, видимо, уже давно ушла жизнь…

Что-то кольнуло внутри, похожее на жалость, которая подталкивала сказать: «Я узнала Вас, Полина Андреевна! Я давно всё простила Вам, Полина Андреевна…». Но я смолчала и только потом, когда продавщица сказала мне, куда пойти, где свернуть, ответила: «Ich danke Ihnen, мadame Gawrilowa», и пошла к автобусной остановке. Оборачиваться не стала…

На протяжении всех занятий в учебно-курсовом комбинате Полина Андреевна не выходила из головы. По окончании рабочего дня ноги сами привели меня на привокзальную площадь. Я не знала, с чего начну разговор, но очень хотелось извиниться за первую встречу…

Сеял всё тот же мелкий дождь, и казалось, что асфальт был покрыт лаком. Тележки с мороженым не было, рядом с торговым местом лежала опрокинутая урна, намокшая облезлая сорока что-то выклёвывала из бумажных обрывков. Мимо вокзала со стороны моего детства шёл открытый товарный состав с круглым лесом, ветер доносил смолистый запах…

ЗАРИСОВКА

Ночь отметилась первым осенним туманом. Он как-то робко лёг на село, словно побаивался, что его подхватит ветер и заставит исчезнуть. С утра ветер и впрямь появился, вытянул туманные лоскуты в длинные белёсые ленты, обнажая под ними сонные улочки села.

Солнце долго возилось за рекой, путаясь в остатках тумана, но в конце концов отправило первые лучи на воду, на берег, на мокрые крыши селения, а затем, покраснев от натуги, окончательно выкатилось на очищенное от хмари небесное пространство. Начинался новый земной день…

СТИХОТВОРЕНИЯ

Ночные бдения

Затихают на тёплых шестках петухи,Темнота во все тяжкие ринется —В это время охотно слагаешь стихи,Загоняя в анапест кириллицу —Вдохновенный порыв наполняет столбцыНеожиданным словосмешениемИ гуляют по клаве слова-сорванцы,Ожидая в строфу приглашения.В личной хронике – лет отлетевших намёт,Белый шум отставного столетия,Молодая буза и ночей хоровод,И несдержанных чувств междометия.Полистаешь года – вся судьба впередиИ страна, братский крест волочившая,Серп и молот на красном, на чёрном – вожди,Добросовестно в бозе почившие…Дальше – глубже порез и темнее цвета,Невмешательство вышнего пристава —Неприкрытый намёк, что по нам неспростаПрокатилась эпоха неистово.Тяжелеет строка – то ли сон, то ли сор…Но уже голосит кочет весело,Утро сеет лучи и времён колесоКатит бывшую ночь в поднебесие.

Время

Познав случайной жизни бремя,Судьбы капризной произвол,Порой цепляешься за время,Как в малолетстве за подол,В порыве зряшных опасенийИ неосознанной тщеты…А день текущий светотениКладёт стихийно на холстыЗимы, раскинувшейся дерзкоПо всей немыслимой глуши,И на снегу эскизы детства —Короткий экскурс для души,Отрыв от веских умозрений,Что всё стирается в песок…И каждый миг ещё бесценней,Как будто время – это Бог.

Жизнь хороша

…Жизнь хороша, особенно в конце.

А. ТарковскийУ времени свои запарки и загвоздки,На каждые полгода – свой ковид…Живёшь особняком, негромко и неброско,Вдали от обитаемых орбит,Но суматошный мир готов к тебе вломиться —Назойливо в экранах мельтешит,С желаньем правоты, рождая небылицы,Летит по недомыслию в расшиб,Где своенравна жизнь в людской среде абсурда,И всё же хороша, когда – в конце.Просеиваешь дни былые самосудно,Невольно вспоминая о Творце.А век на скоростях, уже без мала – четверть,У нынешней весны крупнее шаг…Ожившая ольха к окошку тянет ветви,И сладкой болью мается душа.

Судьба была нежна

Судьба была нежна и молода —Её объятий обморок отважный,Касанье тел до сладкого стыда,Семейной жизни первые пассажи…Снега заносят годы, охладивБылые времена земного рая,Когда порхали бабочки в груди —А нынче и на свет не прилетают.Печальные мотивы антитез,Жизнь полосы меняет оголтело,Теперь забота – не набрать бы вес,И чтоб строка в стихах не тяжелела,Пока ты обитаешь меж людьми,Не смыслящими в лире ни бельмеса,Пока ещё разглядываешь мирИ он к тебе – с ответным интересом.

К душе

Привычен мир – вон, в бездну не спешаСтекает ночь, предвосхищая утро,А ты всё философствуешь, душа,Томясь, как Диоген в бочонке утлом,Оставь свою императивность – «нет…»,И без того земная жизнь бредова,Не возражай и дай добраться мнеПо скрытым тропам до приманки слова,Корпеть над строчкой, примерять размер,Осмысливать, что речь не безопасна,Работать над лукавостью химер,Над временем, что стало неподвластным…Делить с тобой ночами тишину,Спешить подчас к зовущим на подмогу,Болеть за обделённых, за страну,Любить того, с кем свидимся у Бога…Не тяготиться грузом данных лет,И, помня – под луной ничто не вечно —В подарок принимать и боль, и светОт нашей жизни общечеловечьей.

Катарсис

Когда осенний день кислит, как рислинг,Неплохо посетить сосновый бор :Прочистишь бронхи и причешешь мысли,Охотно удаляя мелкий сор…Бесшумный шмель на вереске плетёном,Покой природы, ласка тишины,Прозрачный воздух и глоток озона —И вот уже ни страха, ни вины —Любителей раскачивать былоеИ обнажать погрешности судьбы…Пружинят под ногами мох и хвоя,К опушке жмутся поздние грибы;Лицо подставишь под полоску света —Жизнь торжествует, что она жива,И ей неважно, что за бором где-тоНеудержимо падает листва.Смиренно и душа встречает осень,Но всё глядит в небесный окоём,Как будто кроны длинноногих сосен —Зелёный свет в бессмертие её…

Махни рукой

Стареем, друг, хотя, ещё не в теме…Как ни досадно – зеркала не лгут.Стремительно несётся мимо времяИ годы прибавляет на бегу.И мир, грузнея, опускает планку,Бессмысленно заглядывать вперёд,А тут ещё дожди, их перебранка…Бубнят шестые сутки напролёт.Стихия вод почти по всей державе,Ругается сосед: «…ядрёна вошь…».Махни рукой, мы бунтовать не вправе,Творца к стыду за течь не призовёшь,Не упрекнёшь за безучастность к грешным,К молитвам-просьбам, сколько ни божись…Как и за то, что слишком уж поспешноВращает нашу временную жизнь.

А жизнь бунтует

Картинки за окном обнажены —Зализан ветром выстуженный дворик,Сорока так стрекочет на заборе,Как будто наклевалась белены.Нет ни теней, ни юркого луча —Бледнеет нерешительное утро,И тишина настолько неприютна,Что хочется за птицей вслед кричатьИ, смяв невозмутимость декабря,Сбить глухоту космического уха,Чтоб разыгралась буря-завируха,И ждать, пока виски не отболятПустым раздумьем – чем унять тоску…А жизнь ещё бунтует в буднях быта,Пока родное слово не забытоИ снег не набивается в строку…

Весеннее рядовое

Подсластила ночь к утру короткий сонИ пропала в переулках тишины,Закатилась за неровный горизонтПерламутровая пуговка луны…Тонкий луч упал на крыши городкаИ на кроны гарнизона тополей.Начиная новый день с чистовика,Мир опрятнее казался и светлейИ сквозил неудержимою веснойВдоль фасадов, тротуаров и дорог…Вдохновенно у небесной проходнойПервый дождик собирал на землю Бог.

Душа на карантине

Простуженный январь. Душа на карантине.Невнятный лепет слов, набившихся в строку.Зима грозит пургой, ярится без причины,И память шелестит, подобно сквозняку.Во времени разбег на пояса и годы —Меж нами пыль снегов и заросли дождей,В перебродивших снах заоблачной свободыЗатеряны следы крылатых лошадей…Сужает день зрачки. Преддверие заката.До клейкого листка ещё полсотни вьюг.Сойдёт с календаря очередная дата,И ледяная ночь потянется к жилью.

Ещё посапывает леший…

Ещё посапывает лешийИ щепетильна тишина,В туман, как сливки, загустевший.Ныряет мутная луна…Но утро высветлит страницу,И не смущаясь, на видуВосхода розовая птицаСклюёт последнюю звезду.

Майское

В разгаре весеннего дняСвершается всё по сезону:Усердных букашек возняВ зелёном подшёрстке газонов,Сирени – густой аромат,Пчелиные первые взятки,И солнцем забрызганный сад,И ветер, играющий в прятки.Прозрачные прописи птиц…И в тайне небесного света —Следы голубых колесниц,Вращающих время на лето.

Март

Март немного горчит, под грачиным крыломСогревая дыхание утра.Оголённого неба пустой окоёмЛёгкой дымкой тумана окутан.Всё теснее под кожицей почек весне,Мечет бисер серебряный верба,Догорает в оврагах обугленный снег,Свежий воздух и влажен, и терпок.Голосами пернатых щебечет эфир…Сквозь сырой прошлогодний валежникС любопытством дитяти таращится в мирУдивлённый весною подснежник!

Настроение

Холодное утро. Молчание снегаУслышишь, ещё не вставая с постели.Зима перепутала альфу с омегой —Плутает по городу, словно с похмелья.Растерянный март, не причастный к ошибкам,Снимает с ветвей белоснежные сгустки,И кажется всё невпопад в этом зыбкомРасхристанном мире… И как-то по-русскиВесна прибывает – с ленцой, бестолково.Душевная хворь – неизменною свитой…В надежде на силу целебного словаБез пользы слоняешься по алфавиту —Найденной строкой устраниться от боли,От памяти едкой сгоревшего лета,От пристальных глаз короля карамболя,В игре зацепивших тебя рикошетом…На белых тропинках по-зимнему зябко,Среди многоточий – неясные знаки…Совсем не ко времени – запахи яблокИ слёзная грусть февраля Пастернака…

Ночь с кислинкой

Ветра вымокшего вздохи,Ночь с кислинкой мирабели,Всюду рябь осенней охрыИ размытой акварели…Вновь господство монитора —Ненасытного магната,И окно за лёгкой шторой —Казимировым квадратом.

Темнота

Готовность болиРазжимать зрачки и душу.Вводишь в прошлое пароли —Голос памяти послушать,Выбираешься из пленаОсмотрительного эго,Но отрывистым рефреном —Только собственное эхо,Только эхо…Ночь всё глуше,Щурит глаз фонарь дворовый,И в строку из лет минувшихПо слогам сочится слово…

Ожидание

Художник Марк Келлер

Не вини в тайном умысле осень —Полыхать ей открыто пожаром…Бьются в окна ослепшие осы,Обезврежены острые жала.Жмётся к сердцу ранимая память,Словно стаей забытая птаха,И песком высыпается каменьИз-за пазухи бывшего страха.Обнажается суть оберега…Всё по кругу – и боль, и расплата,И в молчании первого снегаОжидание точки возврата.

Повилика

Отпрянет от окна пугливый день —Утонет в сонме прожитых недельИ в прошлом затеряется до клика.У памяти смятенны падежи —Плетёт, плетёт сомнения душиБессмысленно ночная повилика.А город спит в объятьях февраля,Лишь бритые в нулёвку тополяБредут куда-то, тьмой прикрыв уродство…Повсюду снег, и нежится строка,И ты уже во власти языка,И щурится с обложки мудрый Бродский,Ему известно: слово «никогда»Измучит беспощаднее стыда,И будущее лучше бы не трогать…Со Временем опасны кутежи,Любимые уйдут в другую жизньИ не вернуть ни Нобелем, ни Богом.Не трогаешь… Прощён был, кто ушёл.Остались – лёгкий ветер за душойИ прелый запах облетевших вишен…Ещё – свобода, словно оберег,И этот бесконечный колкий снег,Да милости, обещанные свыше.

Предвесеннее

Привереда-зима напоследок разгульна,Между тем, как резонно заметит Эвтерпа,Наливается розовой кровью багульникИ к пасхальным обрядам готовится верба.Прошлогодней тропинки чернеет полоска,О случайном прохожем трезвонит сорока,И толпятся дубки в грязно-рыжих обноскахВ ожиданиях животворящего сока.Ослабевший февраль вязнет в рыхлых сугробах,Плавит солнце пласты отболевшего снега…Ни беды, ни хандры, ни сердечных ознобов —Лишь целебная просинь ожившего неба.

Этюд о дожде

Художница Мария Зельдис

Июль жарою не грозит —Дождём безудержным изморен…Вон – снова хлещет, чёрт возьми,Откуда в небе столько моря?Всё громче всхлипы тополей,К окну причаливает утро,И ливень лупит по земле,Не разбирая время суток.Нет в мире действий без причинИ в небесах – свои убытки…И понимающе молчитДуша, промокшая до нитки.

Из цикла «Нежный омут»

«Любезное утро. Шальной кровоток…»

Любезное утро. Шальной кровоток…Признательный шёпот излишен —Пчела, погружаясь в горячий цветок,Звучание мира не слышит…Вкушаем хмельной соблазнительный мёдЗемного блаженного рая,Но время сквозное из неги вернёт,Назойливым бытом бряцая.И вломится солнце сквозь сетчатый тюль,Присев на открытые пятки, —Мол, ходите, милые, по острию,Играя со временем в прятки —Ему, прагматичному, и невдомёк,Что в эти благие моментыМы слушаем только сердец говорокИ верим тому, что бессмертны.______________________

«Скользнёт мягкий взгляд по лицу, по рукам…»

Скользнёт мягкий взгляд по лицу, по рукамИ хлынет непрошено нежность,И хватит лишь лёгкого па ветеркаПонять, что пожар неизбежен,Что сердце твоё, как в былые года,Презрев опасенье и робость,Бездумно готово сорвать проводаИ броситься в сладкую пропасть…А позже, латая порезы души,Гадать на исколотых пальцах,Безумной ведуньей на соль ворожить,Во сне по ночам отдаватьсяНа волю тому, кто все принципы снёс,Быть рядом рабой-одалиской…Наутро у зеркала тропки от слёзБезмолвно сушить ватным диском,Но, голову вскинув (притихнет молва),Пройти мимо баб горделиво,Как будто всё утро тебя целовалЕдинственный, неповторимый…______________________

«Ослаб крутой мороз-агрессор…»