Повесть о безымянном духе и черной матушке

7. Отец, ты взрастил дракона в своей костяной башне, холодной, как смерть. Я – скопище катастроф, в которые разрасталось любое из событий моего роста. Все взрывало мою душу.

8. Кожи ты лишил меня, отец, которую заменили стены комнаты. Я беззащитен, отец, но и мир предо мной беззащитен.

9. Лишенный всего, я создавал вселенную собственного роста, очеловеченную, но беспощадную.

10. Я не ведал до поры о смерти. Не было смерти в моем становящемся мире, не было ни ночи, ни дня, случайного в ней не было. Хрустальной и безжизненной была взращенная мной вселенная, без случайностей и без будничной суеты, вдохновляемая тайной отцовской молитвой.

Глава 13

1. Не знал я своей матери, которая – исток и милосердья, и сладострастия. Был я, как первый человек, не обученный навыкам жизни, не наученный искусству жить, не задумываясь.

2. Билась моя мысль в прочные стены золотой комнаты, с которых каждую глазом невидимую пылинку собирал, послюнив палец, отцовский слуга – косматый дравид.

3. Знать бы, с каким богом заключен отцовский завет, и я воззвал бы к нему. Попросил одарить хотя бы одним жизненным умением. Мне, неумейке, проще весь мир было подчинить себе, чем даже чуток ужать себя по миру.

4. Я спотыкался о любую жизненную складку, любой порожек был для меня преградой и возможностью новой вселенной. Походя, я создавал миры, не оттачивая их деталей. Проходил мимо них, не вглядываясь, только в ноздрях уносил запах иного.

5. Этот труд творения был все же проще для меня, чем скрупулезное переживание одного за другим неисчислимых моментов жизни, каждый из которых – скучный незнакомец.

6. Одна только смерть – моя сладкая душенька, не моим воображеньем родилась, а вышла, как из пены морской, из разноцветья мирского.

7. И вот я понял, зачем я. Успокоилась моя творящая тоска и взмыла в выси. Вожжи я почуял в своей руке и натянул их, чтоб осадить резвых коней всепожирающего времени. Хрипя, слюной брызжа, стали кони.

8. Солью я все мелкие смертишки вселенной в единую смерть – целительницу, неотвратимую достоверность.

9. Сидел я в банановой роще, и вдаль по лысому полю уплывал мой грозный сон. Катафалк, который влекли черные лебеди, за ним – череда могильщиков со сверкающими на солнце лопатами. Потом – плакальщики в белых балахонах с выбритыми головами.

10. А за ними следом – гномик, замарашка, в засаленной рубахе семенил суетливым шагом.

Глава 14

1. Закопченное, перегоревшее в небесах, солнце черной головешкой покатилось на запад. А потом застыло, полузайдя за горизонт апельсиновой долькой. Тревожные минуты перелома перемен, тянущиеся, сколь у них достанет сил тянуться. И врываются в томительное ожидание виденья небесные.

2. Сошел ко мне Индра могучий с нависшего над землей серого облачка. Сулил он мне власть и все сокровища земные, обещал трон отдать отцовский.

3. В ногах у меня валялся, обтирая сухую пыль лысого поля шелковыми одеждами. Снимал с себя царский венец и на меня примеривал. Давал поиграться своим мечом, разящим без промаха.

4. Нет, могучий Индра, смерть мне всего роднее. Дождусь уж сумерек, недолго. Ну и пошел ты, сказал Индра, и унесся в небеса, пробив в тучах рваную дырищу.

5. И оттуда протек Сома, так неторопливо, по вселенской пальме смолой. Стек в лужицу, обернулся юношей и сулил мне пьяный восторг земного созидания. Текучий, обретал разные лики, обращался в зверей и в небывалых чудищ.

6. Ловил я его, как пьяница ловит глюки, пытался сдавить в объятьях, как Ираклий речного бога. Уходил лукавый Сома, водой утекал, дымками воскуривался.

7. Дурацкий же был у меня вид – вскакивал, подпрыгивал, шарил по земле, как безумец. И Сома был безумен.

8. Наконец, придумал я слепить кувшин из земного праха. Заманил туда Сому – поэтическую смолу вселенской пальмы. Запечатал кувшин фамильным перстнем и закинул в мировой океан, плескавшийся у самого горизонта. Тот, что выплескивается из земной чаши прямо на змеиную черепашью морду.

9. И сошел ко мне с высоты сам Варуна – голубое пространство из конца в конец, покуда видит глаз. Оказался я в небесной синьке, отплевался от облачной ваты. В детстве я думал, что она сахарная, а она безвкусной оказалась, чуть горькой. Металлический привкус у грозовых туч.

10. Сидел я под вселенской пальмой, весь в небе. Одежды мои отбелила небесная синька. Вот то – блаженство, далеко укатили колесницы смерти. Мысль стала беспредметной, дымчато-голубой. Рассеялся запах мертвечины, что преследовал меня по пятам.

Глава 15

1. Блаженствовал я в синем небе, пока не стало оно заполняться черничным соком. Вновь заскрипел шарабан смерти. Обманул меня Варуна своей неискренней синевой. И застыдившись, скрылся на ночь. Новорожденный вечер объял меня со всех сторон.

2. В последних сумерках явился ко мне Шива, обиженный бог – старичок, такой махонький, в драном плаще. Из прорех торчит плюгавое тельце, а хрен – до небес.

3. Что он мне посулил – и не помню, что-то скабрезно-сладкое, что сулят в ночи. Покрылся Варуна звездами, как срамной сыпью.

4. Нет, могучий Шива, не порожденье я избрал, а гибель. Да и не избирал ничего. Обделили меня феи-крестные своими подарками, даже сладострастья не дали. Одной только тайны я владетель.

5. Жил я до поры тайно и скрытно. Нет у меня долгов миру. Даже сны мои не от мира, взывающие к долгу сыновнему. Стоим мы с отцом по двум берегам мутной речки, уносящей много разного. Туманен его берег. Отец молчит, как грозный призрак. Снилось мне, друг, что мудрецам не снится.

6. Не дал он мне ничего, что стоило сберегать. Не усталость же его царствования, не беззвучное шевеление его губ? Не ко мне ли была его молитва, к тому во мне, что обоим нам неведомо.

7. Устал он от всех своих божеств, изверился в идолах и абстракциях, я стал его сокровенным божеством. Старался он сберечь во мне тайну, не замарав миром. И от мира он меня утаивал.

8. Он лишил меня чувства жизни, но воспитал ощущение бытия. Он сделал все, чтоб ушибла меня жизнь. Я – его продленный далее собственной его жизни спор с богами. Его отрицание мира, молитва великому ничто.

9. Отец строил храмы, подавляющие величием. Истинным же и тайным его храмом была моя комната, стерильная, как больничная палата, где я – единственный жрец.

10. Сам он не решился вступить в спор с небесами, мне передоверил. Он схоронил меня ото всех, как сокровеннейшее в своей душе, как чистейшее ее нутро, прилегающее к самым отчаянным тайнам мироздания.

Глава 16

1. На цыпочках приходил он по ночам в мою комнату, серебристую в лунном свете, как в великий храм. Вглядывался он в мой сон. И сон мой был спокоен. Опускался покой на царскую душу, растревоженную днем.

2. У меня, лишенного суеты, и сны были возвышенны. Без унылого переживания мирского, без сладострастья. Лишь полет по пустым пространствам, над успокоенными водами.

3. Снимал отец свой царский убор. Легонько покачивал мою люльку, украшенную резьбой, преискуснейшей, где все битвы земные. Напевал он мне древнюю колыбельную, идущую от начала веков, смысл слов которой стерт столетиями. Разве что сохранен заветной памятью младенцев.

4. Он укрыл меня от всего, принес в жертву смутно чуемому Богу Вселенной. И еще он искал, обшаривая стены золотой комнаты, заветную дверку, ведущую во все разом.

5. Вечно свербит в моем сознанье та колыбельная с дикими и невнятными словами, ведет незнамо куда. Как тут вжиться в жизнь?

6. Как полюбить жену, коль не знал я матери? Как любить детей, если я не был приласкан отцом? Как полюбить власть, коль так тяжел царский венец? Неподатливую земную власть, коей я был рабом.

7. Что мне власть, властителю золотой комнаты? Что мне дом – поместилище уюта, если мне дом – вселенная? Матери, что не хранила мое младенчество, не привила жизненного восторга, не обучила жить в этой сладкой жизни, сказал я: “Что тебе до меня, женщина?” И жену я легко отринул. И скипетр легко отбросил, как надоевшую игрушку.

8. И детей своих оставил я в ночи, не полюбовавшись напоследок их светлым сном. Одну пальму видел я в оконце своей золотой комнаты. Единственную звезду, запутавшуюся в ее ветвях.

9. Я шел к ней через ночь. Спали тела и дремали души, запутавшись в бесплодных видениях, непереваренных страстях дня. Тигр-оборотень рокотал в джунглях. Сам невидим, лишь два желтых глаза парили над землей.

10. И далека была пальма, отовсюду видная, как на ладони. Шел я, и отступала пальма. Не привык я в своей башне к свойствам пространств, не переставал удивляться комической мелкости отдаленного. В моей башне до всего было рукой подать.

Глава 17

1. Неторопливо, но безнадежно уходил от меня горизонт. Я заподозрил у пальмы свойство недостижимости. Мол, нарисована она на склоне небесной чаши и отдаление ее абсолютно, неподвластно человеку.

2. Сияла вдали вселенская пальма. И понял я, что не дойти до нее ни за ночь, ни за день, а идти шаг за шагом, не торопясь и не медля.

3. По утру унылые деревеньки как повыскакивали из-под земли. Не взял я с собой даже глиняной чашки для сбора подаянья, потому брал, что мог унести в руках. Давали щедро – мелкие такие монетки и куски рисовых лепех, которые скребли глотку и раздирали желудок.

4. Отощал я и почернел, разодрались мои царские наряды. Но был я неудивителен людям. Так и тащились с деревянной сошкой за парой костлявых буйволов, не оборачивая головы.

5. Не знаю уж, принимали меня за бродячего архата или так, за нищего-попрошайку. Но ни мудрости у меня не просили, ни небылиц про заморские царства. Не знали, простаки, что сама их смерть бродила по дорогам, продираясь сквозь бушующие жизнью и ростом джунгли.

6. Да и не боялись они смерти, без шороха уходящие в другую жизнь, как вон то зерно, брошенное в их борозду.

7. Встречал я по пути и таких же, как я, отощавших бездельников. Сорвал в ту пору вихрь мира с мест алкавших духа, в земле не укорененных. Философствующие вайшьи и шудры шлялись по дорогам, проповедуя разное.

8. В облачных извивах прозревали новых божеств, ибо одряхлел мир – все дороги загибали в небо.

9. На скрещенье путей повстречал я двух аскетов, как и я – вонючих и оборванных, с глазами, одичавшими вконец. Сговорились мы идти вместе, да никак не решим, в какую сторону.

10. И сказал мне один из них, нагой, косматый южанин:

Глава 18

1. Пойдем-ка, братья, к западу, на закат, где смеркается мир. Минуем страну огнепоклонников, сжигающих свои тела на высоких башнях. Потолкуем со звездочетами Египта, и преисполненные их сокровенной мудрости, двинемся на земли гипербореев, что не знают чреды рождений, оттого живут отчаянно и нелениво.

2. Они там не накопители, не копят, как мы, будущее, наращивая башню своей жизни, пока не коснется ее вершина небесного совершенства. Храбро растрачивают жизнь в суете и твореньях, которым нет равных.

3. Мы придем к своевольным варварам и дадим им то, чего они алчут, сами того не зная. Нет им нужды в богах жизни, сами они божественно могучи. Лишены они слабости и милосердия. Слабый и смертный бог им нужен.

4. Не жизнь запечатлеют они в будущих храмах, а смерть саму, собственное богоубийство. В небесах разместят свою тоску по детству и сиротству. В буйствах проживая жизнь, как тянуться они к смерти!

5. Не знают они о величавых вдохах-выдохах вселенной, о грядущих успокоениях мироздания. Жизнь их коротка, а смерть вечна. Они способны мир загубить своей неуемной суетой.

6. Мы придем к варварам, дабы оплодотвориться их жизнью. А наша смерть оплодотворит их души. Ах, как возненавидят нас северные варвары. Собьют перекрестия и вздернут нас на них, как преступных бродяг. Мы же привычно воскреснем, что им будет, как чудо, привыкшим к безысходности смерти.

7. Примем судьбу стать святыми северных земель. Пойдем на муку, братья. Выгнется в гору прямая времени, ввысь вознесутся перекрестия. И отдаленные наши жизни будут все затухающей рябью на глади времени, пока не успокоятся в великой пралайе.

8. […]

9. А другой аскет сказал: двинем-ка, братья, к востоку, в мир желтолицых, не умеющих своими узкими глазами высмотреть в небе не единого образа. Небо для них то, что отдаленно, оно там сине всегда и безоблачно. Не требует кровавых жертв, но и не сулит милостей. Как чаша, оно надежно укрывает их недвижимый мир, отсекая и прошлое и будущее.

10. Не поднимают они глаза в ненужные выси. Любуются клочками синевы в малых озерцах, которые обрамляют тяжелыми каменьями земли. Хрупкая вечность небес в драгоценной оправе земной долговечности.

Глава 19

1. Мы перевалим через высочайшие горы, к небу прикоснемся рукой, затем спустимся в их просторные равнины, и растечется наша тревога под незамутненными небесами.

2. Ни единым неосторожным словом не тревожат они вечное. Да и нет у них слов для вечного и для тоски. Мы им подарим текучие инородные слова, ни к чему в их мире не прилегающие намертво, лишенные постоянства в их поднебесной. Углубятся их выси, напряженной и плодотворной станет их немота.

3. Спорили мы день и ночь. Солнце всходило и заходило, наливался месяц. Трясли бородами, стучали друг на друга суховатыми палками. Махнув рукой, расходились, начиная путь в три разные стороны. Снова возвращались на перекрестие. Чуть не до драки доходило.

4. Потом мирились, обнимались, пили пальмовое мутное вино под звездами. И все же разошлись по пыльным дорогам в разные стороны. Один – на запад, на восток другой. Я же, как шел, так и пошел прямо. И больше о друзьях своих не слыхал ничего достоверного.

5. Долго ли, коротко ли, добрел я до пальмы. Места кругом безлюдные и тревожные. Пропитаешься только прыгающей саранчой – усики шевелятся, животик дышит, гадость. Да еще змеями с голубой глазастой шкуркой. Но с голодухи чего не слопаешь.

6. Сошло с меня все мирское, царские наряды вконец истлели, и стал я наг. Но глаза от голода стали яснее, и в потемках все видать.

7. Перед пальмой ведьма сидела, сухая, патлы седые. Котел – на паре рогатин. Ветвью варево помешивала и бормотала что-то, ныла себе под нос. Такие по ночам крадут младенцев в запуганных деревеньках.

8. Вываривают их в волшебных снадобьях. Пропитываются те волшебными травами, и ведут их потом всю жизнь темные духи ночи. Вдруг накатит запах колдовской травки, станут они озираться, как перепуганное зверье. А взовут к небесам – голос их, словно вой ночного волка.

9. […] ни здесь, ни там им не будет покоя. Да ведь и нет никакой старухи, это мне привиделось. Утаенный детский страх, не отогнанный матерью, вдруг заиграл в перехлесте теней вселенской пальмы.

10. И в них таилась, чуть подсвеченная луной, прелестная дама, вся в черном, с родным, но снежно-хладным лицом, восковым, белым-белым.

Глава 20

1. Приложила она палец к губам: тс-с; и медленно, призрачно возносится в небо, бросив руки вдоль тела и голову подняв ввысь. Бесшумно и неторопливо взлетает к луне. И покинутый младенец всхлипнул в разнотравье джунглей. Опять все тихо-тихо вокруг.

2. Прикоснулся я к шероховатой пальме своей рукой. Белый сок на нее налип, белый и пахучий, как сперма.

3. Тише, глуше стал голос божественного возницы, зовущий на поле земных битв. Сел я под пальмой, скрестив по-турецки ноги. Отвратил взгляд от притихшего в ожидании мира и вперился внутрь себя.

4. Исподволь, из самых глубин моего духа, из потаенной костяной башни стал сочиться молочный туман, обволакивая мой разум и душу. Оставил я свою золотую комнату в иных временах и пространствах. Унес я ее с собой в котомке путника.

5. Ткал вселенский станок холстину жизни. Так, и так, и сяк, наперекрест. И обветшала ткань вселенского задника, истлела, как мой царский наряд. И воссияли сквозь дыры глубокие темные небеса.

6. В моей комнате привыкла мысль моя к свободному излиянью. Упасали стены мир от моей мысли. Привыкла она к прямизне, нет у нее нужды в витиеватости. Не привыкла она спотыкаться о предметы мира, отыскивать между ними свои пути.

7. Нет у нее потребности в диалоге, лишь досаду вызывает несогласие. Дорого ей небесное пространство дневное, говорящее постоянные да, но и небеса ночные с их постоянным нет. Те пространства, куда можно углубляться до бесконечности, прямо и невитиевато.

8. Витиеватое незнание – родитель мира. Спрямленная мысль теряет нужду в теле, забывает о нем. Уносится дух и небеса, оставив постылую форму у подножья вселенской пальмы.

9. Сгорит оно на погребальном костре, воспламененном пылающим духом. Всегда един огонь и никогда не одинаков. Всегда различная вода вечно течет по единому склону. Перегорит душа и миги бытия, как редкий дождь будут капать и капать на пепелище.

10. И выношенная мной пустота, сон без сновидений овладеет вселенной. Стал я всеобщ в своей золотой комнате. Там царило единство, ибо, где было мне научиться отделять, разделять и отличать?

Глава 21

1. Для меня был един мир – все, чего нет под рукой. Положен он был на чашу весов. На другую – моя костяная башня, золотая комната. Ввысь возносился мир – опускался я в низины. Вздымался я к небу, мир опускался к земле.

2. Были мы с ним – напряженно-сопряженны. Был он мне – величаво-всеобщ. Как полюбить не мир сам, а сухую его схему.

3. Где наскрести тепла к миру тому, кто лишен его завитушек и нежных деталей? Лишь у растворенного в разноцветье жизни вдруг нежданно всплеснет умиленье, жалость, в глубинах души зародится внезапная слеза.

4. Так же холодна моя любовь, как золотые стены моей комнаты. Как ученый, кто расчленяет труп, исследуя смерть во имя жизни, так был я полон сосредоточенного внимания, глубокой несуетной серьезности.

5. Кто, кроме меня, целый мир мог впустить в свою комнату, со всеми его блуждающими снами, нежно холить оболочку мутноватого шара, бархатистую пленочку, мне одному позволившую себя ласкать.

6. Но холодна моя ласка. Лишь мне одному дано любоваться всей красотой мира. Мне одному не дано в него вступить, омыться в его водах, уносящих память обо всем остальном.

7. Я – единственный созерцатель мира. Мое одиночество воспитало мою холодную к нему страсть, сродни ненависти. Как стервозная баба, дозволяет он собой любоваться, не пуская внутрь.

8. Не высмотрел я себя в любящих глазах матери. Зародился я в глуби земной, вытек ручейком, отражающим дневной свет в переплеске искр, тем создающим видимость жизни.

9. Медленно и неслышно подмывает ручей столпы мирозданья, корни вселенской пальмы. Придет время – рухнет небо на землю, подняв клубы земного праха, протянуться во все концы вселенской нити подсвеченной луной и звездами земной пыли.

10. Я сплю под вселенской пальмой.

Глава 22

1. Под утро зашуршало, заскрежетало медью притихшее на ночь поле. Проснулся возница, всю ночь продремавший, подперев рукой голову. Поднял он глаза к утренней звезде и вознес молчаливую молитву. Могучий возница, заглатывающий миры, отрясал с себя сырой и промозглый предутренний страх.

2. И он, непобедимый, алкал милосердья, разлитого по вселенной, повыше низких туч и синевы без дна.

3. Меня же, отвратившего взгляд от мира, оставили предутренние страхи, зуд и смятение души, указывающие мне самому на мое существование, ибо одним лишь страданием был связан я с миром, чем же еще.

4. Ступил возница на облучок своей ногой в бронзовой сандалии, да с обнаженной пяткой. Не взглянув на меня, хлестнул бичом заскучавших коней и в поле унесся.

5. Двинулось по своему пути солнце, ослушавшись моего приказа. Сшиблись в небесах два черных ворона, обсыпав землю пухом и перьями. Дунули в трубы горнисты. Подтянули бойцы ремешки своих шлемов и поножей.

6. Немо, в молчании сходились фаланги. Только полковые тимпаны отбивали ритм, да подвывали флейты. Перенапряженный порядок, вот-вот готовый разрядиться хаосом. Жесткие панцири так и звали острие копья.

7. Боги страстей, свесив с облаков босые пятки, бились об заклад на победителя. Духи смерти затаились в окрестных рощах, посверкивая кривыми ножами, чтоб добивать раненых, перемигивались, причмокивали. Девы в черных одеждах громоздили хворост на погребальные костры.

8. И тиха была моя рощица. Не шелохнувшись стояла вселенская пальма, исходя смолистыми слезами. Приманило лысое поле все страсти, оставив мне запустенье вертикали с клочком неба, запутавшимся в пальмовой кроне.

9. И забурлили в поле все отвергнутые мною страсти, залилось оно рыжей сукровицей, а в душе, куда обратил я взгляд – тихо и бездонно, не блаженно, но покойно, то ли родники лепечут, то ли тихо струны перебирают.

10. Но вот свистнула стрела, долетевшая с поля, вонзилась в меня на излете, и был я уязвлен тоской. Сочила яд отравленная стрела, подмарав хрустальность моих мыслей. Смеркалась мысль, вмиг обогатившись плодотворным отчаяньем. Пахнуло в ноздри неведомым запахом, что для меня – всегда предвестник нового.

Глава 23

1. И ярче стали краски мира, четче прорисованы стали его контуры. Во всем блеске и единстве явился мне мир, как всплеск моего предсмертья. Но бестрепетной рукой вырвал я стрелу из своего сердца, звякнуло острие о жесткие камни. Ранку я замазал пальмовой смолой.

2. Тем временем утихла битва, осела пыль на лысом поле. Не раскрывая глаз, вознесся я мыслью ввысь, распростерлась она в небесах. И оглядел я мыслью широченное поле.

3. Вповалку разлеглись иссеченные тела. Жены в черных нарядах посыпали власы земным прахом. Лопоухие ракшасы пировали среди трупов, урча и взвизгивая. Запалили погребальные костры.

4. Жестокие боги укрылись в своих высях. И снизошли на землю божества милосердия, утешающие по ночам смятенные младенческие души. На самом горизонте въезжал в небо великий возница. Ночь пала на землю, дабы дать передышку мирозданию, чтоб вызрел смысл завтрашнего дня.

5. День крови и смерти определил миру будущее. Но я, уединившись в роще, выпестовал бездну, готовую любое будущее поглотить. Грохотал поток, приближаясь к разверзшейся в моей душе расщелине. Вот-вот приму я его в себя, покатится он с ревом, каскадами, уступами, сверкая и пенясь. Замрет будущее во мне, укроется там.

6. Зарастет травой лысое поле, развеет ветер пепел погребальных костров.

7. Мой царственный отец не желал по себе жизни, чуя утомительную тщету мирских царств. Уставший от царствования, хотел последнего покоя – заросшего поля, над которым нежно веет милосердие смерти.

8. Я – жрец его храма, я – его тайная молитва, я – его песнь. Может, так себе, немелодичная, скудная, но вознесенная к небесам, выше которых нет ничего. Мне навек запечатлеть его царскую славу, остановив ход веков, растворить все пути в бездонном небе.

9. Тихо ширилась во мне мировая бездна, поглощая все мысли и страсти. Все случайное облетело с мира, оставляя вертикальный ствол простейших истин.

10. Облетели листья с вечнозеленой пальмы, и на моих глазах наливались плоды. Но высоки ее ветви, ни потрогать плод, ни сорвать, ни упиться горечью плода, ни его сладостью. Протягивал я к ним руки, вскидывалась пальма, воздух хватал я рукой.

Глава 24

1. Пустел вокруг меня мир. Легкий Агни вылизывал засохшие травы, метался туда-сюда по полю, протягивался ввысь язычками, трепетал и колыхался красным штандартом.

2. Разбегались в испуге и дэвы, и ракшасы, как звери от лесного пожара. Курился Агни струйками дыма, потом вдруг вскидывался и с ворчаньем пожирал одинокие сухие кусты.

3. Иссякла моя песнь как-то неожиданно. Отлетело от меня время, унеслась в танце многорукая многоликая танцовщица. Ощущал я в себе единственный доступный мне плод – вызревшую бездну. Хрупкую бездну, которую нести надо медленно, ходить плавным шагом, чтоб не расплескать ни капли ее темени и покоя.

4. Я принесу ее в мир, изолью на мирозданье и бесстрашно встречу вопрошающий взгляд отца, когда доведется нам с ним повстречаться в великом ничто. Я победил твой мир, отец мой.

5. Пошел я к людям по черному, вылизанному огнем полю, чтоб одарить их сполна своей бездной. И готовые внимать мне люди вышли ко мне, забросив свои труды.

6. И вот тут, как кричит петух, чтоб рассеять чары колдовской ночи, всхлипнул младенец в отдаленье ли моего времени, на окраине ли соседнего селенья.

7. И потеплели хрустальные небеса, моя грусть оживила чужой для меня мир. Зашелестели матерински нежно листья вселенской пальмы.

8. Отошли от меня долг и гордыня.

9. Иссякло мое велеречивое слово. И свернулась моя бездна в малую капельку упущенной вселенной, и как слеза, вся высохла на ладони.

10. Вот.

Апрель-май 1991

АПОКРИФ

ИЛИ СОН ПРО АНГЕЛА

Глава 1

Сидит человек посреди хилых, блеклых пространств и размышляет. Человек этот я. Вокруг пустыня ли, степь, черт-те что. Ветер мерзко посвистывает, гонит какую-то поземку, или пыль, или прах земной. А может, еще что. Человек молчит, да ему и поговорить-то не с кем – кустики вокруг, мелкие деревца. И один красавец – белый кипарис, уперся вершиной в небо. Небо тут низкое, грязноватое, словно развезли сопли по выбеленному потолку.