Повесть о безымянном духе и черной матушке

Александр Давыдов

Повесть о безымянном духе и черной матушке

ПЕСНЬ

Глава 1

1. Вдруг приходят недлящиеся минуты, когда жизнь обсыпается вся трухой. И нутро, и наружа ухитряются куда-то запропаститься, остается какая-то крохотка, бытийный зародыш, который так мал, что не сыщется ему места ни в пространстве, ни во времени, он затем и есть, чтобы быть навеки потерянным, оставив по себе грусть.

2. Набито время мигами, как стручок горошинами, а эта жизненная каплюшка проваливается в темный межмиговый чуланчик, и там будет парить, как пылинка. Это зачаток пространств и времен, многих вселенных, только нарасти на него плоть.

3. Но бережней надо с этой пылиночкой, искоркой. Не понуждать ни своей памяти, ни воображения, отпустить поводья резвого, но приуставшего коня. Сама отпущенная на волю память оглядит сонные воды и ненатужно разрастется вселенная из единого предмига, изобретет себя – и прошлое, и будущее, исток и исход.

4. Детская бумажная лодочка плывет в неизвестных водах, в океане пустоты. Маковые зерна предмигов собираю я на ладони и вглядываюсь в каждый. Сижу я под вселенской пальмой, роскошно и вольно раскинувшейся в небе.

5. Я ищу миги счастья средь маковых зернышек на моей ладони. Ах, немного их, нет. Счастье, оно – беспричинно, дарованное небесами. Обусловленное счастье сродни земной радости, не нарастить на него вселенную. Растерял я счастливые маковки. Хотя бы отыскать единственную, и я создал бы вселенную счастья – мир нескончаемого детства.

6. Нет во мне легкости и равнодушия природы. И окружен я водами чужого мира, мира надежд и угроз. Истеричная вселенная, как минное поле. Смертельные угрозы и хилые надежды. Сладкая, сладкая вселенная. Сам бы кинулся во все уносящие воды и поплыл бы среди обломков, щепок и сора, в потоке, куда не ступишь дважды.

7. Но воды моей вселенной текучие, иссякающие. Для них готовы подземные резервуары, куда утекают они без остатка. Я как пустынный песок, поглощающий все бесполезные, никуда не приспосабливаемые сверхмиги. Они лишь тревожат свершившуюся вселенную возможностью других миров. Зачем ее, обремененную всем, обогащать очередным разнообразием?

8. Я и сам бы рад уйти без остатка в сладко-медвяный мир с млечными реками, кисельными берегами. Но он меня предавал, этот мир, как я сам – свои сумрачные вселенные.

9. Я подаю не мной вымечтанному миру прошение об отставке. Весь его отдаю другим, сохранив себе единый клочок, местечко под вселенской пальмой, там я вымечтаю свое, ничем не отвлекаемый от думы, кроме разве верещанья зеленых мартышек, суетливо дрочащих свои розовые члены.

10. Тяжелы мои мысли – слепки тяжеловесных жизненных деталей. Из них лишь – складывается разрывная вселенная суеты, новые сочетания и без того опостылевшего мира. Упущенные же мои миры благоухают, как персики.

Глава 2

1. Да, как персики оно благоухают, но больно уж податливы, впитывают всего творца, со всей его тоской, страхом, влечением к гибели. Какой из меня демиург? Что мне дано, так расчистить место под новое творенье, растворить в себе мир, самому себе опостылевший.

2. Хорошее я выбрал местечко. Свешиваются с ветвей пальмы тягучие лианы, птицы свиристят по утрам. Пантеры и тигры выходят из джунглей, чтоб ко мне приласкаться.

3. Схлестнулись валы прошлого и будущего, вздыбившись до небес, окропив меня солеными брызгами. Погасло настоящее. И мне снятся сны реальней реальности, жизненней жизни, глубинней ее и сокровеннее.

4. В этих моих снах я слышу шорох крыльев самой победы, летящей над полем битвы: волосы, как кишащие змеи, а одежда – неподвижна, чуть смятая в складки. Редкостный дух реет над полем моего сна – совершенной победы без возможности поражения. Осененная ее крылом, и гибель будет сладка.

5. И не открывая глаз, я чую теплоту отполированного нагладко моей рукой древка. Слегка ходит, как весы, бронзовый наконечник копья, трехгранный, как пирамида, сводящей все бытие к точечной определенности смерти.

6. Удобно прихвачено копье, и рука моя ликует предчувствием верного удара, враз – и насквозь. Воняет лоснящийся конский круп, пыль скрипит на зубах. Черномазый возница лупит коней с маху.

7. Стряхивает своим вольным крылом все мои страхи великая победа. Камни искрят, вылетая из-под колес, спицы сливаются в неразличимом коловращении, и уносится ввысь мой сверкающий сон, закрутившись, как смерч. И я вновь наедине со своими сверхмигами.

8. Опустела ночь, полная звезд, когда мой возница собрал их с небосвода и ссыпал в свою косматую пасть. Накатываются на меня в ночи вспышки памяти о прежних рождениях. Они свиваются, как змеи, проникают друг в друга. Всякий раз небо щедро швыряло мне пригоршнями сверхмиги, да все они просыпались сквозь мои растопыренные пальцы.

9. Меня б утомила унылая цепь рождений, но благоуханная смерть венчала каждое. Меня б в отчаяние привела цепь рождений будущих, столь неторопливо копящих совершенство, но зажат в моем кулаке чернильно-черный сверхмиг, способный распутать завязку будущего. Его-то не упущу.

10. Этот миг не своеволен. Его бережно передал мне мой таинственный отец, единственное мне от него наследство.

Глава 3

1. Мой отец предписал мне жизнь еще в моем раннем предпамятье. В снах он мне являлся косматым старцем или нежным юношей, многоруким гигантом или просто клочком тумана. На самом же деле, у него нет лица и сущности нет. Он мое пред-я, – из моего изначала тянутся ниточки, привязанные к его пальцам.

2. А я ведь его видел раз в круглое оконце построенных им для меня хором – башни из слоновой кости, изнутри облицованной червонным золотом, холодной моей обители.

3. Его лицо не удержала моя память, и так набитая представлениями о нем. Да то – он ли был, а может, мельчайший из его управителей. Много ли я знал о заоконной жизни?

4. Днем комната пылала золотом, как адская печь. Золотились стены, серебрились и кровавились под вечер. И нежно усваивали они, делали нежной и бархатистой тьму ночи.

5. Меня прятали от мира. Мир от меня прятали, лишили младенца разнообразных пространств жизни. Угрюмой и сосредоточенной стала моя мысль, способной вымечтать не одну вселенную.

6. Что за дикость учинил со мной отец? Обет ли то богам, отцовская ли ко мне ненависть, тревога ли за меня? Неисповедима отцовская воля.

7. Время стало мне другом, нянькой и братом. Ничем не замаранное, обессмысленное покоем моей костяной башни, оно стало мне игрушкой. Оно стало моим дитятей, медленно во мне вызревая. Оно было мне врагом, когда в моих снах многорукая Кали завораживала меня своим волчком вертящимся танцем, опасным танцем смерти.

8. Хватал я двуручный меч, отрубал голову танцовщице. И бледная сукровица времени обдавала меня с головы до пят. Голова отлетала и катилась по золотому паркету, обращая ко мне поочередно тысячи своих ликов. Как раздавленный паук шевелило своим многоручьем безглавое тело.

9. И я выпадал из сладостной многоцветности времени, забивался в свой закуток, где время – истинное, время созревания меня, нетревожное и благодатное.

10. Я до поры не ведал будущего собственного тела, не знал, что ему суждено обветшать, не знал и будущего своего духа. Я сам изобрел рожденья вновь, обновления духа и плоти, ибо в моем замкнутом пространстве подчас столь напрягалась нить бытия, что разрыв казался неминуем.

Глава 4

1. Только войдя в природу, я открыл для себя осень. И родилась безумная мечта обветшать и утерять напряженность с жизнью. Забыть о ней, с нею слившись, отшуметь зеленой кроной, сбросить пожелтевшие листья, чтобы стать девственно чистым и готовым к новому творенью.

2. Ах, нету осени в вечнозеленых джунглях. Не рано ли ушел я к вселенской пальме, не успев проглядеть жизнь до дыр, износить ее до лохмотьев. Но то не дано мне – приглядывался я к ней сквозь круглое оконце, и была она для меня крупна и символична, по сути, мертва.

3. С какими духами жизни вошел отец в сговор? У каких богов и что для меня вымолил? Его лик с узкой бородкой парит в моем поднебесье, заслоняя всю бездонность небес.

4. Бесчисленные облики приобретала моя золотая комната – вросшего в скалу одинокого замка, монастырской кельи, палаты для безумных. Верно, что пересидел я в отъединенной комнате по отцовской милости.

5. Невыносима крупнота моей жизни, хоть бы чуточку в ней обыденности, хотя б немножко души. Суровы, отец, твои боги.

6. Оттого я и брел со своим посохом средь угрюмых деревень, скоро, без единой остановки, убегая от вечно настигающего быта.

7. Я предпочитал существовать среди своих видений, тоже, увы, мне мало подвластных. Впрочем, их можно отогнать, отдуть так, чтоб взлетели они в небеса.

8. Отец лишил меня мечты о старости и вожделенья к смерти, повелев их от меня утаить. Ибо лишь молодым пристало творить миры и миры рушить.

9. Но оконце-то, совершенно круглое, отец оставил в моей башне, либо это строитель – по нерадению или милосердию. Я в него подглядел и смерть, и старость. Не испугал меня ни старец на костылях, ни траурный кортеж. Зря опасался мой ушибленный жизнью отец.

10. Каждый миг я отпихивал пальцем, как клавишу, и те пели звуками не созданного по сей день инструмента. Каждый миг высекал из меня искру, как кремешок. Напрасны и величавы были не устроенные во вселенной миги, потерянные сиротинки, как я, среди людей.

Глава 5

1. Я ласкал каждый сиротливый миг, разминал его, обмусоливал пальцами, скатывал в черную бусинку, в возможность всего. Я выкладывал их один за другим на золотом полу и был победителем времени.

2. Прохладна вселенская пальма, нежен и усыпляющ шорох ее просторных листьев, как чистые, прозрачные моменты, скатываются по утрам росинки с ее листвы. Замкнут горизонтом, Божий мир, уютен, как устроенная отцом золотая комната.

3. Тихо, на цыпочках, приближается ко мне по утрам голопузый мальчонка. Приносит маисовую лепешку, пресную, как жизнь. Мочу ее в лужице, перетираю беззубыми деснами. Долго и внимательно жую.

4. Приветливо разглядывает мальчонка безумного деда, потом убегает в свою жизнь. А я снова беспрепятственно парю в легковесных мирах, в пространствах ничем не потревоженного времени, коего я —всевластный суверен. На кой ляд мне царства мирские?

5. Мой отец – царь жизни, в золотом шлеме с платиновыми крылышками. Какова ж его ненависть ко мне и каково доверие, чтоб, лишив меня царств земных, даровать владенья горние.

6. В моих снах он гонится за мной на хрипящем боевом слоне, клыкастом, как Шива. Я убегаю в панике, в липком страхе, но всем своим духом чую, что буду спасен.

7. Я вырастил в себе, мой отец, неутоленную бездну, куда с грохотом провалятся все царства мирские. Я ушел из золотой комнаты, но она в моей душе угнездилась навеки, и могуществом своей мысли я распространю ее на всю вселенную.

8. Обратный мир значимой пустоты, скопленный тенями царства здешнего – вот вселенная, которой я тайный властелин. Тут, в цветущих джунглях, буду я холить и взращивать свое потаенное владение и, как настанет срок, принесу его в мир на его погибель.

9. Мир, навязчивый, злодейский и уютный мир, и его, клок тьмы, попытается населить образами. Но те будут не жизненней видений моих снов. О жизнь, как ты устрашающе непрерывна. Я освобожу людей, рабов времени, разрушу их вечное сейчас.

10. Взбунтуется здешний мир, замечется в тщетном порыве дополна забить мою жадную бездну. Неторопливо я выпестываю некровавую погибель мира.

Глава 6

1. А ведь был я готов, преисполненный ненависти, упиться кровью мира сего, когда летел навстречу врагу в своей легкой колеснице, верещащей, как лебединый стан.

2. Солнце – сама смерть – сияло над полем вселенской битвы. И я приказал солнцу замереть в небесах и так стоять, пока не завершу я кровавую расправу.

3. Опустил я копье, и указала его бронзовая стрелка в распаренную землю. Кровь выступила из земных пор. От ее запаха и клыкастые слоны взвиваются на дыбы, как аравийские кони. Ближе враг, острее запах сраженья, запах будущего.

4. Но ткнул я царским жезлом в спину своего возницу, дабы тот сдержал резвых чрезмерно коней. Победа, реющая над полем, всплеснув крылами, взмыла в небо, кроткая, как голубка.

5. Переваливаясь, словно шарабан, покатила вбок моя боевая колесница, утратив неотвратимую прямизну полета стрелы. Свернули мы к кокосовой роще, где одна пальма была – высока до небес, остальные же – тонкие игривые подростки.

6. Ушли мы с испаленной солнцем-смертью лысой равнины битв. Стали кони, притопнув копытом. И склонил я голову, и пал наземь мой царский убор.

7. Оставил меня дикий восторг предощущения битвы, который не только захватывает мысль, но пронизывает все тело. Смахивает своим крылом победа всякое потом и пред, высвечивается небесным бликом одно только лысое поле битвы. И ты со временем слиян.

8. Но человек мысли щедро льет кровь лишь в своих видениях. А по ночам, когда слабеет его воля и меркнет ум, обращаются его мечты кровопийцами-ракшасами, и те перекусывают глотки беззащитным людям мира сего. Побивайте камнями пророков истинных пуще ложных.

9. Закрутилось, как рулетка, лысое поле, куда еще выкатится шарик? В золотой комнате, в башне из слоновой кости взращена моя мысль, вольна и одинока. И клекот крыльев самой победы не заглушит в моей душе младенческой писк будущего, предсмертный крик прошлого.

10. Ночь смерти мне привиделась, что увенчает сумасшедший восторг сраженья. Жены черных одеяньях, рвущие власы среди свеженавороченных курганов. В ночь уйдет багровое бешенство битвы.

Глава 7

1. Тут повернул ко мне голову черномазый возница, подслушав мои мысли. Сюда, говорит, гляди, – и разинул пасть. Усы, бородища – дремучие джунгли, язык красен, колышется в пасти, как адское пламя. Смрадом полыхает, свистит-хрипит, словно астматик. Всосал воздух, и покатились в пасть миры клюквенными бусинками. Потекла по усам сукровица жизни.

2. Ох, и ужасен был мой возница, направляющий коней моих к ведомой ему, не мне, цели. Грудь, как мехи кузнечные, заколыхались, вот-вот изойдет глас мощней труб иерихонских.

3. Ан, не так. Голосок из пасти излился – ласков и нежен, словно колыбельная заботливой нянюшки, вкрадчивый такой.

4. Ах ты, мой царек, лишь одно умеющий – наводить шорох в измышленных мирах, ты меня послушай. Вообразил ты, царек, что твоей-то неокрепшей волей, мечущейся беспомощно мыслью способен создать невиданные вселенные. Храмы одним мановением руки рушить.

5. Отъединившись от людей, вообразил, что и мысль твоя стала уединенной, ничьей и небывалой. Помни, царек, что едина на всех самость, что сны наши блуждают в потемках, перелетают от одной к другой душе. Сотворены все миры твоего духа. Замусолены истины, став банальными, еще не прозвучав.

6. Зову тебя на поле не свершившейся, но вызревшей, как плод, битвы. Будь ты мужиком, швырни свой меч на колеблющиеся весы. Вернись на поле великих завязок, прорастающих и в отдаленнейшую жизнь.

7. Сей мир – метафора духа. Дух – метафора мира сего. Вольней шуми в воплощенной вселенной и с целомудренной осторожностью лелей свои сны.

8. Глянь на лысое поле, огляди сверкающее штыками войско. Каждый штык – навостренная мысль. Идущие на вечную жизнь тебе салютуют, император всея вселенной.

9. Так мутно говорил возница. Или то травы джунглей шелестели.

10. Сшибутся армии в мешанине величайшей думы небес, мыслящих нашими телами. Наши же мысли небесны. Так возница сказал.

Глава 8

1. И я ответил: погоди, возница, не тараторь, воды хочу. Нашел я ручеек, вытекающий прямо из-под корней пальмы. Зачерпнул воды в горсть. Нет, дурная вода, не очищенная подземным покоем, а напитанная трупным ядом, желтая, вонючая.

2. Тогда ударил я в землю царским жезлом и брызнул хрустальный фонтанчик, из самого сокровенного земного лона – свет, очищенный мглою, кристальная мечта подземной темени. Подставил я свой золотой шелом, испил воды из царской чаши.

3. А солнце так и стояло в небесах, не ослушалось моего приказа, жарило вовсю. Разморенные армии потеряли охоту к бою. Кто хлебал борщ из походного котелка. Кто прикадривался к маркитанкам, кто уже сдавал костюмеру сверкающие сусалью доспехи.

4. Разнобой голосов гулял над лысым полем. А возница все бормотал: глянь-ка, царек, на жалкий разброд твоих отрядов. На что они променяли величие битвы? На миску баланды из армейского котла, на амуры с полковыми шлюхами.

5. Солнце палит с небес, а они прикрывают голову прохладными банановыми листьями. Как скатерть раскинул я перед ними поле могучей битвы. А они предпочитают великую завязку всего мелким завязкам своей бессмысленной жизни.

6. Еще миг, – и разбредутся они по полю во все стороны, так что уж и не собрать. Они вольны – их царь разлегся под вселенской пальмой.

7. А я, и правда, прилег в тени, воткнув копье в землю. Закинул руки за голову и воззрился в небеса. Ах, и напрасно я не доверился бегу моих коней, напрасно помешал вознице вершить свой неотвратимый путь. Точный и неотвратимый бег его скакунов куда уж убедительней шелестящих слов.

8. Слова, как осенние листья, с меня опадают, даже в вечнозеленых джунглях. И возвышенные, и мирские. Так, остается какая-то шелуха, сокровенная мелочь, почти без значения. Хоть взять любимое словечко “вот”.

9. С детства я был вынут из мира, вот потому он обтекает меня, не увлекая, как и слова его. Вот почему не извивается моя мысль, согласно путям мира, вот отчего стремлюсь я спрямить пути мира согласно небесному совершенству, что для мира – погибель.

10. Пуста была моя комната, даже пылинки смахивали со стен специальными щеточками из павлиньих перьев. Что я мог вымечтать, кроме единого ничто? Что сотворить, кроме ничем не просветленной ночи, глубокого вздоха вселенной, ее сладчайшего отдыха?

Глава 9

1. Мир не родня мне и не чужак. Я бродил по городам и весям, но ничего так и не нашел родного, что хотелось бы хранить и лелеять. Не нашел и ничего отчаянно чужого, неведомо-странного.

2. Возмечтал я погасить солнце, погрузить мироздание в утробную мглу пред рождением. Стянуть мир в единую точку разнообразнейших возможностей без унылого осуществления, в навек запечатленный сверхмиг единого первоначала.

3. В одной на всех тьме каждый станет демиургом, неторопливо перебирающим бусинки возможных вселенных. Великий миг предтворчества замрет навеки.

4. Мы одолеем время, ухватимся, обжигая руки, за катящееся за горизонт солнце и не дадим ему закатиться. Мы разместимся в непроистекающем времени, поигрывая всеми возможностями мироздания.

5-7. […]

8. Вот скажи мне, возница, отчего мир так упрям. Неужели не устал он от бесконечной суеты, от собственной дури, от скудности осуществившегося. Так ведь и я упрям, ему меня не переупрямить.

9. Да неужель не надоело ему строить дворцы и рушить храмы. Есть ли резон вытаптывать твое поле боевыми колесницами, если, лишь осядет пыль, проклюнется из земли свежая травка.

10. Ты знал моего отца, возница, учил его бесстрашию, направлял путь его боевых коней. Так вот скажи, на кой замуровал он меня в золотой комнате? Затем ли, чтоб не пролить ни капли своей смерти. Затем ли, чтоб его смерть настоялась в золотой чаше и стала для всего мира отрава. Как он любил меня, мой отец, как он меня ненавидел.

Глава 10

1. Чхал он на мои вопросы, мой возница, пленник времени. Все шелестел, шелестел: вставай, цареныш, мне уже самому не под силу удержать рвущихся в будущее коней. Плюхнись же со всего маха на чашу заколебавшихся весов, перекособочь мир, и все воды хлынут с его накренившейся поверхности.

2. Развей же невыносимый покой мира. Время не терпит остановок, оно алчет свежей крови, сверкают на солнце бронзовые когти кровожадной Кали. Бьют копытами твои кони. Боги смотрят с облаков на лысое поле битвы.

3. Не дано знать детям, что вымолили для них их отцы. В том вся таинственность жизни, ее безысходность. Нам не дано – ни выйти из мира, ни одолеть его, пока он сам не иссякнет. Наш удел – множить мирскую дурь, на ошибки отцов наслаивать собственные.

4. Собственную свою тоску, древнюю, как мир, вдохновил ты силой отцовского приказа, тобой же самим выдуманного. Сокровенна отцовская воля во веки веков. Аминь, ответствовал я по привычке.

5. Коварны родительские заветы. Так и ждут они непослушания. Лишь тогда скреплен завет, когда схватишься с ангелом Божьим.

6. Что ж ты, цареныш, так и уйдешь с поля вселенской битвы в глушь своих снов? Вставай, мерзавец, – и щелкнул перед носом кнутом, взбирайся на мой шарабан, я крепко зажму в руке узел мироздания и помчимся встреч оробевшему врагу.

7. Все взвешено на мировых весах. Развернет совершенная победа свои сложенные крылья. Поднимайся и – за дело, ты, ничтожный винтик в отлаженном механизме вселенной, решившийся на своевольство.

8. И я сказал: отвались от меня, возница. Там вон, на лысом поле битвы, собрались уже отряды в боевые ряды. Трубят побудку слоны с медными набойками на бивнях. Уже застит глаза воинам кровь, которая вот-вот прольется.

9. Не в моей власти удержать порыв шалеющих орд, удержать кренящуюся земную лепеху. Все взвешено на вселенских весах, кроме этой вот пальмовой рощицы, кроме своевольства моего, не обремененного миром, духа.

10. Во вселенском театре свой хор и свои герои. Пусть над ними плещут крылья победы или гулькают погребальные грифы, мне все едино. Поля моих битв воспарили в небеса. Запряжет для меня колесницу легкий и бесплотный Агни. Не мне метать разновески на колеблющиеся весы истории. Мне – воспарять в хрустальные сферы, где все от века свершилось.

Глава 11

1. Отец мой доверил мне тайну. Простиралось молчание меж ним и мной. Он отсек утомительный спор между детьми и отцами, ибо не было у нас ни единого общего слова. И в молчанье слились наши души.

2. Он не отдал меня на выучку жрецам, не обучил обрядам, не заучивал со мной мантры. Я – его месть столь благосклонным к нему богам. Я – усталость от царствования, я – его беззвучная молитва, из молитв сокровеннейшая.

3. Я взрастил демонов тишины, вскормил их сукровицей из собственных жил. Была пуста моя золотая комната, и я, придя в мир, нашел его утомительным и излишним.

4. Мои демоны подтачивали ваш мир, как жучки вселенскую пальму. Я проникал мыслью в будущие рождения, искал в отдаленных временах миг, когда скопится вселенская усталость, когда иссякнут царства, когда мир не призовет ни к чему никого, когда растратит он свое будущее. Тогда жизнь станет мне впору.

5. Протрублю я трижды, как боевой слон, и услышат меня грады и веси. Бросит свой плуг землепашец, воткнет воин свое копье в землю. А я, достав из котомки, рассыплю по земле несвершившиеся миры, и взойдет озимь невоплотившегося.

6. Ну, ты еще не сдох, дед? – и голопузый мальчонка сует мне тыкву с родниковой водой. Но проложил я между собой и мальчуганом отцовскую полосу немоты, и ему от меня наследство, царский дар – все демоны затишья до единого.

7. Только тогда я живу, возница, когда опадает с меня жизнь, когда сливаюсь я с божественным Агни, погребальным огнем, гложущим труп мира.

8. Сгорело на небесах застывшее солнце, зачадило, закоптило, потянулись над полем паутинки копоти. Тьма навалилась на поле. Одна моя рощица высветилась медвяным светом.

9. Не шелохнувшись, замерли кони, и картинно стоял возница, держа их под уздцы. Он под козырек взирал на скрежещущее металлом невидимое поле.

10. А меня словно куриная слепота охватила. Растерял я и последние крохи жизни. Смерклась для меня жизнь, и одно осталось – набросать схему мира и в ней пожить, как в мире взаправдашнем.

Глава 12

1. Сколь же любой человек мира сокровенней и мистичней меня, ближе к богам. Нет, не созерцатель я жизни, а ее остова, вместо мира живущего всегда видел скелетики схем.

2. Знакома ль моя тоска моему всемогущему вознице? Кому он-то молится в своих черных ночах? Замер, впечатан в мрачные небеса рыцарь вселенской муки.

3. А моя память о будущем дотянулась до последнего из моих рождений. Я разглядываю натужный и оскудевший мир, и я впервые охвачен грустью взамен тоски.

4. Окрепла и вызрела моя жадная бездна за мои скитанья по временам, заглотила она мою мощнокрылую тоску.

5. Не символы, а метонимии правили моей жизнью. Падал камешек в застоявшийся пруд, и катилась волна за волной, все выше и выше, к облакам. Любая мелочь раскачивалась в веках, порождая могучие валы, круги, захватывающие пространства.

6. Мелкий ужас детства, плененный стенами золотой комнаты, разрастался в ужас вселенский. Кишат во мне чудища, каждому из них под силу пожрать солнце.