До встречи в Вальхалле

Мальчик задумчиво ответил мелодичным голосом:

– Меня зовут Семен. Я живу недалеко. А босой я, потому что мне не холодно. А ты кто?

«Юродивый», – подумала Велимира. Она назвала свое имя и сказала, где живет.

– Почему ты тут, а не дома? – спросил Семен, присаживаясь рядом с ней на снег. – Я слышал, как ты плакала. Что-то случилось?

Он говорил так просто, так наивно и по-детски, что Велимире вдруг захотелось рассказать все этому мальчику, рассказать о своих чувствах, об обиде и печали. Пусть это даже и глупо. И она рассказала. Все с самого начала: о тете с дядей, о родителях, о Тихоне и свадьбе. Она уже не плакала, хотя голос дрожал. Семен слушал внимательно, не перебивая. Он смотрел прямо на нее. У него были ярко-голубые большие глаза. Он уже не улыбался. Изредка брал в руки немного снега и перебирал его пальцами или чертил маленьким пальчиком на снегу загадочные символы. Велимира чувствовала, что ей легче. Какой-то груз свалился с плеч. Казалось, этот мальчик здесь не случайно и может ей помочь.

Семен долго молчал. Он больше не смотрел на Велимиру, как будто и вовсе забыл, что она здесь. Он размазал на ладошке пригоршню снега и чертил на ней пальцами знаки. Велимира ждала, когда он что-нибудь скажет. Она почему-то была уверена, что странный мальчик, вышедший из леса, спасет ее. Наконец Семен обернулся к ней. Он смотрел долго, как будто прикидывая, справится она или нет. Так прошло несколько минут. А потом Семен отрешенно, но очень твердо произнес:

– У тебя один выход – уйти.

– Уйти? Куда? – удивилась Велимира. – Как уйти? Зимой? В такой мороз?

Семен пожал плечами:

– Ты же не хочешь замуж. Значит, ты должна уйти. Собери еды, возьми шубу, помолись Богу и иди. Куда хочешь иди.

Велимира потеряла дар речи.

– А как же тетя, дядя и все остальные? Они же будут искать меня? Да они же с ума сойдут!

– Они будут думать, что ты умерла. Так ты хочешь уйти или нет?

Велимира, сама не зная почему, кивнула. Семен улыбнулся и, не сказав ни слова, ушел. Велимира тоже пошла домой. Она почему-то была теперь уверена, что уйти – единственный выход. И правда, как она сама не додумалась? Ведь это так просто! Да, да, это правильно. Ведь если она останется, то все равно умрет. В ту самую секунду, когда она перешагнет порог церкви в подвенечном платье. А если уйдет, может, и выживет. Правда, вероятность маленькая. Но попробовать все равно стоит.

Василиса и Прохор ждали ее. Они отругали племянницу за то, что так долго не возвращалась, а потом легли спать. Велимира дождалась, пока они уснут. Она собрала немного еды, надела теплую шубу и помолилась перед иконами. Она шла к двери. Скрипели половицы. И она боялась до ужаса, что проснутся тетя и дядя. Но они спали. Спали, когда Велимира собирала вещи, когда молилась, когда открылась дверь, когда метель влетела в их дом и когда дверь закрылась снова. Они проснутся лишь перед рассветом, но Велимира будет уже далеко. Они не найдут ни ее, ни ее тела, но босой мальчик со взъерошенными волосами цвета соломы скажет, что видел ночью, как топилась девушка. Он хотел помочь, но не успел.

IX

Фрейя старалась забыть все прошлое, но иногда по ночам вновь оказывалась в ветхой хижине, отрезанной от мира. Там, в чаще леса, снова была она – еще совсем девочка – и бабушка. Но та не любила, когда Фрейя звала ее бабушкой. Она говорила, что это ее старит. Поэтому внучка называла ее по имени – Рунгерд. Она и не выглядела старой – высокая, стройная, словно осина. Волосы у нее почти не седели, лишь несколько белых прядей выделялись из копны распущенных огненно-рыжих локонов. На белой коже отпечаталась пара морщинок, но они были почти незаметны. Ее выдавали лишь глаза. Ядовито-зеленые, точно у кошки, они смотрели слишком холодно, строго и мудро. В деревнях ее боялись и считали ведьмой. Рунгерд была умной и могущественной женщиной. Она знала все травы, умела варить все лекарства и яды, но не любила использовать свои способности на пользу или во вред людям. Она не рассказывала внучке, почему живет одна в лесу, так же как не рассказывала ничего о своей дочери – матери Фрейи. Когда девочка задавала вопросы, она тут же начинала злиться. Позже, через много лет, Фрейя поняла, что Рунгерд была плохой бабушкой и не любила внучку, а если и любила, то как-то очень странно. Она была строга, бескомпромиссна и несправедлива. Она считала, что по каждому вопросу есть два мнения – ее и неправильное. И еще она думала, что если она считает так, то и Фрейя, естественно, должна считать так же. Рунгерд требовала, чтобы внучка и не думала знакомиться с кем-то и заводить друзей. Она говорила, что целительницы, ведьмы, или, как она называла их, знахарки, всегда одиноки и отречены от жизни. Позже Фрейя узнала, что это отнюдь не всегда так. Рунгерд учила внучку лечить и убивать. Она рассказывала о травах. К восемнадцати годам Фрейя знала все растения леса, где жила, и все их свойства.

Фрейя, как и Рунгерд, никогда не заплетала кос. Ее волосы, не такие яркие, как у бабушки, но тоже рыжие, рассыпались по плечам и доставали до пояса. Они оттеняли ее белую, почти прозрачную кожу и серо-зеленые глаза на правильном лице с высоким лбом и крупными скулами. В простом, точно рубашка, платье Фрейя и вправду походила на ведьму. Она не видела никаких людей, кроме бабушки, и не знала, какой бывает жизнь в деревнях и крепостях. Она собирала травы в лесу и готовила снадобья под чутким руководством Рунгерд. Она и не хотела другой жизни.

Но однажды, когда она пришла в самую чащу собрать цветы какого-то редкого растения, расцветающего раз в году, она услышала рядом голоса. Фрейе стало интересно, и, укрывшись в тени деревьев, она подошла ближе к месту, откуда они доносились. На еле заметной тропинке стояли две лошади. Рядом, держа их под уздцы, спорили два молодых человека с небольшой, но заметной разницей в возрасте. Они были очень похожи. Цвет волос и черты лица отличались, но было что-то общее в осанке и жестах. «Братья», – поняла Фрейя. Похоже, они заблудились и теперь горячо спорили, куда идти.

– Это из-за тебя мы здесь, Йорген! – крикнул тот, что постарше. – Поэтому теперь послушай меня, и пойдем направо!

Йорген, младший брат, виновато опустил глаза и ответил:

– Нет, Густав, мы не выйдем, если пойдем, куда ты говоришь…

Они спорили еще довольно долго. Фрейя уже забыла страх и с любопытством высунула голову, чтобы рассмотреть братьев получше. Густав был высоким, прекрасно сложенным брюнетом с прямым носом, острыми скулами и темными глазами. Йорген же имел более простую, но тоже приятную внешность: русые волосы стояли торчком, большие серые глаза смотрели открыто и прямо. Черты его лица были сглажены, и это придавало ему добродушный вид. На обоих братьях были кожаные куртки, а на поясах висели мечи. Фрейя хотела получше рассмотреть их вооружение, как вдруг Густав заметил ее.

– Девушка! – крикнул он.

– Она поможет нам выйти! – обрадовался Йорген.

Фрейя поняла, что попалась. Она вышла из-за деревьев. Убежать от лошади она не могла, да и не хотела. Она была уверена, что братья не сделают ей ничего плохого, к тому же им правда нужна помощь. Фрейя никогда раньше не видела посторонних людей, так что ей было интересно поговорить с ними.

– Кто ты? – несмело спросил Йорген.

Братья смотрели на нее испуганно, как будто не знали, стоит ли ей доверять.

– Я знаю дорогу в соседнюю деревню, – ответила Фрейя.

Да, дорогу она знала, но никогда не отваживалась пройти по ней дальше границы леса.

– Ты не ответила на вопрос, – заметил Густав.

– А какая разница? – пожала она плечами. – Все равно вам придется пойти со мной, если вы хотите выбраться отсюда.

– Ну хорошо, веди, – кивнул Густав.

Йорген слез с коня и взял его под уздцы. Старший брат удивленно взглянул на него, но сделал то же самое. Фрейя развернулась и пошла по тропинке к деревне. Братья направились за ней.

– Ты где живешь? – спросил Йорген.

– Здесь, в лесу, – отвечала Фрейя.

– Одна?

– Нет, с бабушкой.

– Так ты ведьма! – воскликнул Густав.

– А ты грубиян! – огрызнулась Фрейя. – Я знахарка.

Братья замолчали. Но ненадолго.

– Что ты делала, когда нашла нас? – снова заговорил Йорген после небольшой паузы.

– А вы что делали в лесу?

– Мы заблудились после охоты, – сказал Йорген, – но я первый спросил.

Она резко повернула голову, и прядь распущенных рыжих волос упала ей на лицо. Фрейя заправила ее за ухо и сердито спросила:

– Вы хотите выйти отсюда или будете дальше устраивать мне допрос?

– Все, больше не буду, извини, – сказал Йорген. – Долго еще?

– Нет, почти пришли.

Остальной путь они проделали в тишине. Фрейя слушала, как хрустят под ногами ветки и как поют птицы; ей нравилось, как играет с ее волосами солнце. Когда они подошли к границе леса, Фрейя остановилась.

– Дальше я с вами не пойду. Деревню отсюда видно, вы справитесь.

– Спасибо, – улыбнулся Густав и вышел из леса. – Пойдем, Йорген.

Тот колебался. Он подошел к девушке и негромко спросил:

– Скажи хотя бы, как тебя зовут?

– Фрейя, – улыбнулась та. – Счастливого пути.

Она развернулась и пошла в сторону дома, придумывая, как отвечать на вопросы Рунгерд. Скрываясь в чаще, она слышала голос Густава:

– Йорген, поехали! Чего ты встал, как пень?

X

Велимиру разбудили громкие шаги и скрип досок. Она вздрогнула и открыла глаза. Надо же, она уже успела уснуть. Неужели она уже устала? Да уж, она, похоже, совсем слаба… Интересно, сколько она болела? Пару дней, недель? Но подумать об этом Велимира не успела. В кладовку вошла ее спасительница, а следом за ней мужчина. «Видимо, муж», – подумала Велимира. Он был примерно одного возраста с женщиной. Тоже высокий, грузный. На голове у него кое-как лежали коротко остриженные русые волосы. У него было правильное, но не идеальное и из-за этого приятное лицо с курносым носом, короткой щетиной и добрыми серо-голубыми глазами. Он о чем-то тихо говорил с женой. Она отвечала ему. Но ничего из их разговора Велимира понять не могла.

Мужчина присел на край постели и сказал что-то, обращаясь к ней. Велимира помотала головой и развела руками. Он перекинулся с женщиной, стоявшей у стены, парой слов, и она вышла. Он предпринял еще одну попытку: ударил себя в грудь кулаком и произнес:

– Йорген!

Потом указал на Велимиру. Та непонимающе ответила:

– Йорген.

Мужчина с сомнением покачал головой. Он еще раз ударил кулаком в свою шерстяную рубашку и по слогам проговорил:

– Йор-ген.

После этого он провел рукой от стены до двери – путь, который проделала женщина, – и так же по слогам произнес:

– Фрей-я.

Тут Велимира поняла, что он говорит об именах. Значит, его зовут Йорген, а его жену – Фрейя. Какие странные имена, совсем не православные и не славянские. Йорген указал на собеседницу. Велимира, подражая ему, произнесла свое имя по слогам.

– Ве-ли-ми-ра, – задумчиво повторил Йорген. Потом он опомнился и удовлетворенно кивнул.

Тут вошла Фрейя. Она что-то сказала мужу и впустила седого, сгорбленного, но еще не дряхлого, а очень даже живого и веселого старика. Он держался прямо и, опираясь на тросточку, уверенно и гордо прошел в комнату. На нем была льняная рубашка и меховая жилетка. Когда он вошел, Йорген почтительно встал и улыбнулся ему, тихо сказав что-то. Старик улыбнулся в ответ и занял место у постели Велимиры. Йорген приобнял жену, и они вместе отошли к окну. Велимира не очень понимала, зачем здесь этот старик, но молчала, не выдавая своего удивления. Тем временем он, сев на край ее постели, крутил в руках кулон, висевший у него на шее, и смотрел прямо на Велимиру. В его взгляде были искренняя доброта и дружелюбие. В ясных голубых глазах играли веселые искорки. Вдруг он заговорил на чистом русском языке:

– Ну, здравствуй, девочка.

Велимира потеряла дар речи. Значит, она не так уж и далеко от дома?

– Вы по-нашему говорите? – спросила она запинаясь.

– Я русский, – ответил старик. – Но я здесь уже давно. Как тебя зовут?

Велимира представилась.

– А вас?

– Сумарлитр. Раньше на Руси меня по-другому кликали, но это давно было, я уже не помню имени.

– Так вы русский? – Велимире было интересно узнать об этом человеке, ведь посреди моря этих странных событий он был единственным островком чего-то знакомого и понятного. – Вы говорите, вы давно здесь? Здесь – это где?

– Ох, девочка моя, – покачал головой Сумарлитр, улыбаясь, – много-то ты знать хочешь. Ты болеешь еще, вредно тебе. Где здесь я и сам толком не знаю, а я здесь давно… Знаю, что далеко, вот и все.

– Так сколько же вы здесь?

– Да уж не припомню, – старик медленно и беззвучно шевелил губами, будто считая. – Может, пять зим, может, десять, а может, десять раз по столько. Кто его знает? Зимы здесь долгие.

– Как вы здесь оказались? – не унималась Велимира.

Сумарлитр не успел ответить. Йорген сказал что-то, обращаясь к нему.

– Вот что, – произнес Сумарлитр, перекинувшись парой слов с хозяином дома, – Йорген и Фрейя, – он кивнул в сторону мужчины и женщины, – тебя приютили и вылечили. Ты у них уже давно, они хотят знать, кто ты и как очутилась там, где они тебя нашли. Расскажи мне, а я переведу.

Велимира колебалась секунду, стоит ли им доверять, но потом вспомнила травяной отвар, холодные руки и ласковый голос. Она рассказала все с самого начала: о пожаре, о тете с дядей, Паше, Тихоне, реке, в которой так хотелось утопиться, и о босом мальчике с соломенными волосами и видящими насквозь глазами, о песне метели и лютом холоде. Она рассказала все без утайки, нехитро и искренне. Сумарлитр слушал внимательно и не показывал никаких чувств, лишь изредка кивая или качая головой. Когда она закончила, он стал переводить. Иногда сбивался, уточнял что-то. Сумарлитр говорил спокойно и без лишних эмоций. Его рассказ получился в разы меньше Велимириного. Сама Велимира с интересом смотрела, как меняются лица супругов по мере рассказа переводчика. Велимира видела, как морщится Йорген, как вздыхает, покусывая нижнюю губу, Фрейя. Велимире нравилось угадывать, на каком событии ее жизни сейчас Сумарлитр. Но, еще не оправившись после долгой болезни, Велимира вдруг поняла, что очень устала. Она откинулась на постели и сомкнула тяжелые веки под ровный голос Сумарлитра.

Велимира вздрогнула и проснулась. Голос стих. Горло болело. Голова снова кружилась. Стало очень холодно. Велимира сильнее закуталась в одеяло.

Тем временем Сумарлитр, закончивший рассказ, обратился к ней.

– Фрейя спрашивает, – сказал он, – где ты живешь?

– В деревне, – ответила Велимира. – Она недалеко от Новгорода, но ближе к Пскову. Там река еще течет быстрая… – она запнулась. – Но сейчас я нигде не живу.

Сумарлитр перевел. Фрейя что-то сказала.

– Фрейя говорит, что ты, наверное, очень хочешь домой.

И тут, несмотря на боль и необъяснимую усталость, Велимира вскочила и в слезах ударилась в ноги хозяевам:

– Нет, только не домой, прошу вас, не домой! Нет, выбросьте меня на улицу, убейте, что хотите делайте со мной, но не отвозите меня домой!

Супруги удивленно переглянулись, казалось, понятия не имея, как себя вести. Они оба бросились поднимать ее, говорили что-то, укладывали обратно в постель.

Потом Сумарлитр переводил слова Йоргена и Фрейи. Там было что-то о болезни, холоде и времени. Но Велимира не слышала. Она рыдала. Она вспоминала дом и понимала, как скучает. Она думала, как волнуются Василиса и Прохор, Паша. Думала, какая же была глупая. Но в то же время понимала, что дома ее никто и ничто не ждет. «Они будут думать, что ты умерла», – вспомнила она слова Семена. Нет, ей нельзя домой. Никак нельзя.

Фрейя спешно проводила мужа со стариком и села у постели Велимиры, ревущей до хрипоты. Она говорила ласковые слова, гладила Велимиру по голове, пока та не успокоилась и не задремала. Потом ушла и вернулась через минуту с чашкой лекарства. Проследила, чтобы Велимира выпила, и стала снова гладить ее волосы. Фрейя пела какую-то тихую песню. Велимира чувствовала, как приятно отвар растекается по телу. Она закрыла глаза и наконец уснула.

XI

Солнце клонилось к закату, аккуратно задевая краешком кроны деревьев. Небо медленно становилось бледно-рыжим, таким же, как волосы Фрейи. Она сидела здесь, с ним, на мягкой траве в своем простом платье, с беспорядочно спадающими на спину прядями и улыбалась одними глазами. Она чувствовала на себе его взгляд и прикосновение его руки на своем плече. И им не нужно было слов, и все было понятно: и его немые вопросы, и ее такое же немое «да». И Йоргену хотелось, чтобы эта секунда – это волшебное мгновение – длилась вечно.

Но Фрейя встала и поспешно принялась собирать травы вокруг себя. Они сидели в укромном уголке огромного леса, заросшем цветами, нужными ее бабушке для какого-то зелья.

– Фрейя, останься, – тихо и робко произнес Йорген, заранее зная ответ.

Она улыбнулась, нагнулась к нему и провела по его щеке теплой, натруженной, но мягкой ладонью. Он схватил ее руку и прижал к губам.

– Ты же знаешь, милый, – сказала она нежно, – я не могу остаться, не могу. Солнце садится уже. Ой, как Рунгерд будет меня ругать! – Фрейя покачала головой. – Неужели тебе меня совсем не жалко? Она превратит меня в жабу, а на что я тебе такая – квакающая? – засмеялась она.

Ее смех был так заразителен, что Йорген не мог не ухмыльнуться в ответ.

– Ты и квакающая будешь лучше всех.

– Это ты так говоришь, пока я не зеленая и без бородавок! – она снова залилась смехом и положила свою руку на его ладонь. – Милый, уже правда пора. Я послезавтра иду собирать ромашки, ты придешь?

Она с надеждой на него взглянула. Лицо Йоргена омрачилось.

– Я устал, Фрейя, – начал он негромко. – Я не понимаю, почему ты думаешь, что твоя бабушка возненавидит меня и проклянет нас…

– О, ты не знаешь Рунгерд! – поспешно заговорила она.

– Уже четыре месяца ты не можешь принять решение. Если ты любишь меня, а я знаю, что любишь…

– Больше жизни! – прошептала она.

– Так убежим, Фрейя, убежим! Я приведу тебя к своим: отец и Густав, они полюбят тебя. В деревне ты будешь нужна, ты ведь умеешь лечить! Я построю дом, большой и теплый, и мы будем счастливы. Фрейя, убежим!

Он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Но Рунгерд…

– Ты же говоришь, она тебя не любит?

– Не любит, но как я могу бросить ее?

Йорген посмотрел ей в глаза. Она кусала губы, и он видел, как разрывается ее сердце. Ему было больно даже, наверное, еще сильнее, чем ей. Но лучше сразу отрубить голову. Чем резать по пальцу каждый день.

– А как она могла говорить тебе, что ты не можешь любить? – сказал он.

– Ты придешь послезавтра? – с надеждой спросила она и надавила на его руку.

– И ты убежишь со мной?

– Мне нужно подумать…

Фрейя поднялась, поцеловала его в щеку, схватила с земли корзинку и побежала домой. Йорген еще долго чувствовал на коже теплоту ее руки.

Через день он ждал ее на поляне с ромашками. Цветы расстилались пышным ковром под ногами. Они почти не пахли, но были такими чистыми и невинными, что Йорген не мог не улыбнуться. Он пришел с лошадью на тот случай, если Фрейя решит уйти с ним. Он сомневался. Ему всего двадцать, у него нет ничего, кроме лошади, меча и щита; отец не очень любит его; брат не может помочь: сам только женился; мать он и не помнил. Как он мог сделать ее счастливой? Он был не умен, не красив, хорошим характером тоже не выделялся. И с чего он вообще взял, что ей будет хорошо с ним? От этих мыслей два мучительных дня болела голова. Йорген успокаивал себя тем, что, может, она еще не согласится бежать. А если и согласится, значит, она так решила и, значит, любит его. Он любит ее – он это знал. Значит, они друг друга любят. Значит, будут счастливы. Значит, все просто. Но просто ничего не было.

Она пришла на час позже, чем они договаривались. Бледная, как лепестки ромашек, с красными заплаканными глазами, полными холодной решимости. Она бросилась к нему, как только увидела.

– Фрейя, любимая, – он целовал ее лоб. – Милая, что с тобой?

Она тихо плакала в его объятиях. Йорген взял ее за подбородок и внимательно осмотрел лицо. Бледная, ужасно бледная. Глаза блестят. Но хуже всего было красное пятно на правой щеке.

– Она била тебя?! – взревел Йорген. – Она посмела ударить тебя?! Никто не может бить тебя! Никто!

Фрейя лишь всхлипнула и крепче прижалась щекой к его плащу.

– Вот что! – твердо сказал Йорген, чувствуя, что нужно что-то сделать. – Пойдем! – Он повел ее к лошади. – Садись. И она больше никогда не тронет тебя, милая. Никто не тронет тебя, пока я жив.

Он говорил и не знал, что говорил. Он рассыпал слова, словно песок, но он знал, что молчать нельзя. Иначе она снова будет вспоминать то, что случилось, иначе она снова будет чувствовать боль и страх. Поэтому Йорген говорил. Говорил голосом, не терпящим возражений. И он знал, что звук его голоса немного успокаивает ее, возвращает к реальности.

Он привез ее в деревню к вечеру. И ни разу за всю жизнь он не спросил ее, что случилось в тот ужасный день. И она была ему благодарна.

XII

Велимира поправлялась. Она все чаще приходила в себя, вставала, с каждым днем к ней возвращался аппетит и здоровый цвет лица. Фрейю Велимира видела несколько раз в день и искренне привязалась к ней, хоть и не понимала ее слов. Йорген приходил очень редко, но, когда все же приходил, был очень вежлив. Но больше всего Велимиру поражало, как ласков был он с женой. Они всегда говорили между собой тихо, на какой-то определенной ноте, доступной только им двоим. Глядя на них, Велимира невольно вспоминала вечно кричащих и ссорящихся Василису и Прохора. Из глубины души изредка появлялся образ мамы посреди горящей комнаты. Велимира пыталась отогнать ужасное воспоминание, словно наваждение.

Велимиру не выпускали из кладовой, впрочем, она и не смогла бы встать и пойти, даже если бы и хотела. На вопрос Велимиры, сколько она лежит здесь, Сумарлитр отвечал: «Да уж зима кончилась». Значит, несколько месяцев? Когда Фрейя открывала узкое окошко, в комнату проникал теплый свет. Велимире очень бы хотелось остаться у Фрейи и Йоргена, но на свои вопросы она получала ответы неоднозначные и туманные. И она их понимала, но не могла перестать надеяться.

Сумарлитр приходил каждый день, чтобы учить ее местному языку, который давался Велимире очень легко. Уже через две недели она могла перекидываться парой фраз с Фрейей и Йоргеном. Сумарлитр был добрым, тактичным и мудрым человеком. Он рассказывал, что родился в Новгороде, был сыном простого человека и прислуживал в монастыре. Он не был монахом, но жил бок о бок с ними и отвечал за обеспечение порядка, чистоты и качественного питания. Словом, был на побегушках. Он многому научился у тех людей, но сейчас уже и не вспомнит чему. Однажды на монастырь напали. Они были все как один – рослые, крепкие, сильные и дрались, как их боги. Монахи сразу сбежали, спасая иконы, а Сумарлитр спастись не успел. Его ранили во время грабежа и забыли о нем. Он чуть было не умер, но они забрали его к себе и вылечили. Сумарлитр научился у местного ученого человека читать, писать и говорить по-здешнему. Сейчас никого из тех, кто выходил Сумарлитра, нет в живых. Но есть их дети. И дети их детей. Сумарлитру разрешили построить дом на краю деревни, и он стал здесь одним из самых уважаемых людей, и, что важнее, своим. Все любили Сумарлитра и доверяли ему самые сокровенные тайны.

Сумарлитр сидел с Велимирой подолгу. Разговаривал то на местном, то на русском.

– А вы скучаете по дому? – спросила однажды Велимира.

Сумарлитр, как с ним часто бывало, задумался и стал не мигая смотреть светлыми голубыми глазами в одну точку. Велимира ждала и молчала. Так продолжалось пару минут. Наконец он вздрогнул и сказал на местном:

– Ты слушай и запоминай слова. Что непонятно – спроси. Сначала все странно было, непривычно…

Велимира прервала его и спросила про слово.

– Так вот, непривычно, да. Запомни. И домой хотелось, и снились места родные по ночам, – снова перевод, – но это прошло… – он внимательно посмотрел на Велимиру, убеждаясь, что ей понятно все, что он сказал. – И у тебя пройдет.

Вдруг на глаза навернулись слезы, и Велимира почувствовала, что сейчас она не в силах сдерживать чувства. Она рассказывала быстро, почти не дыша. Она старалась говорить на местном, но иногда нечаянно переходила на русский. Сумарлитр не исправлял.

– Я, понимаете, я… Я не хочу домой, совсем не хочу. Я говорила уже всем, почему ушла… И меня ничего хорошего дома не ждет. Они думают, я умерла. И мне, Велимире, правда надо умереть, чтобы родиться заново. Знаете, я решила: хочу новое имя. Хочу знать все здешние легенды и сказки. Хочу здесь остаться. И чем больше я об этом думаю, тем лучше, разумнее мне это кажется… Но ночью… Я часто вижу дом свой, горящий, родительский. И мамин голос слышу, она поет мне. И под песню грустную дом горит. Весь в огне, дым черный, от него пепел на снег белый сыпется. Я в детстве часто такой сон видела… а потом я вижу свою деревню. Как я ее оставила – маленькую, в снегу. И мне холодно. А вдруг и она горит. Вся-вся. Понимаете, алым пламенем… – слезы душили ее, в глазах отражался ужас, она заново переживала свой сон, – и опять пепел на снег сыпется… И песня грустная, мамина. Такая протяжная, а плакать хочется… и я бегу, бегу дальше от песни, а она за мной… Знаю ведь, виновата перед Богом, и бегу… А там снег, снег, и песня все та грустная, и мама… Я лица ее не помню, голос только и руки. Мягкие, и голос мягкий. И я бегу, но голос за мной, и холодно, и снег в глаза белый, и голос все мамин… И страшно… А просыпаюсь в слезах вся… Молюсь, молюсь, но назавтра опять вижу…