До встречи в Вальхалле

Ева Кирсанова

До встречи в Вальхалле

I

Метель пела, убивая. Тихо так и даже ласково. Видимо, чтобы было не очень страшно.

Снег летел во все стороны: строил сугробы, заметал тропинки, покрывал деревья. Он был белым и чистым, но холодным. Ветер дул с севера: приносил мороз и еще больше белых хлопьев. Природа уже не пыталась сопротивляться. Спокойно стояли деревья, лежала под снегом земля. Все вокруг замерло, ожидая, когда успокоится небо. Оно висело так низко, что, казалось, вот-вот рухнет. Солнце совсем пропало за тучами, из которых все валил снег.

Девушка, с трудом пробиравшаяся сквозь метель, выглядела беспомощной, маленькой и хрупкой по сравнению с бушующей стихией. Нездоровый румянец покрывал ее обветренное лицо; щеки пылали; она была очень худой и изможденной. Она подставляла обожженную холодом ладонь козырьком ко лбу и пыталась разглядеть дорогу. Она еле-еле переставляла ноги. Тело не слушалось ее, умоляло повернуть назад, но она продолжала идти. Снег слепил глаза, мороз кусал щеки и губы. Девушка глотала ртом ледяной воздух, надеясь отдышаться. Она знала: остановится – упадет. А падать нельзя, никак нельзя. Поэтому она шла.

А метель пела ей колыбельную, бросала снежинки в лицо и просила развернуться. Прийти домой, сесть у теплой печи и уснуть. Но девушка шла. Так они и боролись: вьюга бушевала, а девушка искала в себе силы, чтобы сделать еще хоть несколько шагов. Но на нее обрушился порыв ветра. Она споткнулась и упала на колени. Хотела встать, но не смогла. Горячие слезы катились по онемевшим щекам. Она попыталась ползти, продвинуться вперед еще хотя бы на пару жалких сантиметров. В голове стучал пульс, глаза щипало, ноги будто исчезли вовсе. Она закрыла лицо руками: хотела зарыдать в голос, но сил плакать не было. Еще раз попробовала подняться – новый порыв ветра повалил ее на снег. «Только не теряй сознание, Велимира, только не закрывай глаза…» – лишь успела подумать она и стиснула зубы, но метель больно хлестнула ее по щеке. Глаза сами собой закрылись. Она потеряла сознание.

Ее лицо сливалось с заметающим ее снегом.

II

Самые ранние воспоминания перемешиваются и сливаются в какую-то странную неоднородную массу в голове. Так говорили все, кого Велимира спрашивала о детстве. Она удивлялась, когда это слышала. Сама она бережно хранила свое первое воспоминание и доставала его из глубин подсознания, когда становилось особенно тоскливо.

Весь мир качается в такт тихому голосу, напевающему давно знакомую колыбельную песню. Качаются сучки на досках над головой, качаются бревна на стенах. Весь мир – колыбелька, привязанная к крючку на потолке. Малышка поднимает ручки и разглядывает свои по-детски пухлые пальчики. Перебирает их, трогает другой рукой, пробует укусить…

Ой! Больно! Из глаз текут соленые слезы, а из горла вырывается крик. Ласковый голос стихает, и чьи-то мягкие руки аккуратно подхватывают ее. Теперь малышка видит молодую женщину с самой теплой на свете улыбкой и самыми красивыми темными глазами. На голове у нее красный платок, оттеняющий чуть смуглую кожу. На щеке родинка. Велимира протягивает к ней руки, трогает ее нос, глаза и губы. Она и думать забыла о боли и слезах. А женщина тихо смеется и в ответ тоже трогает нос, глаза и губы девочки. Тогда казалось, что мама уже совсем старая, но позже Велимира поняла, что ей тогда и шестнадцати не было, наверное. Снова льется тихий, теплый голос. Он проговаривает какие-то непонятные слова. Малышка пытается найти среди них знакомые, но глаза сами собой закрываются. Мягкие руки качают ее.

Вдруг, как из другого мира, доносится громкий низкий голос, так непохожий на мамин. Велимира вздрагивает, просыпается и тут же, сама не зная почему, начинает плакать. Но на этот раз никто не успокаивает ее. Наоборот, она тут же оказывается в своей колыбельке. Никому не нужная. От этого плакать хочется еще сильнее. Малышке кажется, что из глаз целую вечность текут слезы. Но она уже устала грустить.

Вдалеке кто-то разговаривает. Один голос мамин, а другой тот, что появился в ее мире несколько минут назад. Велимира хочет послушать, о чем они говорят, но таких слов она пока не знает. Наконец кто-то вспомнил и о ней. Ее снова берут чьи-то руки, только теперь они совсем другие – жесткие, сильные и крепкие. Велимира мельком видит маму: она стоит у стены, опустив глаза.

Тут руки неожиданно вытягиваются, и девочка оказывается лицом к лицу с немолодым мужчиной. У него прямой нос, густые брови и темно-русая борода. Глаза пристально смотрят прямо на нее. Они серые, металлические. Не сравнить с мамиными. Но почему-то девочке не страшно. Она вытягивает вперед руку, хватает мужчину за нос. Он улыбается и говорит что-то. Малышка кладет ему пальчик на зубы, а он делает вид, что хочет закрыть рот. Велимира смеется. Смеется и папа. И даже испуганная мама у стены позволяет себе улыбнуться.

Но волшебство кончается, и ее снова кладут в колыбельку. Голоса становятся жестче и ничего не поют. Но Велимира слишком устала, чтобы разбираться.

III

Велимира не любила думать об этом, но часто самое страшное воспоминание приходило к ней во сне. И каждый раз она просыпалась от собственных рыданий.

Велимира уже совсем большая – ей целых три года. Она сидит, свесив ноги, все в той же комнате. Красный угол над столом, рядом лавки и сундук. Дышать больно: дым проникает в легкие. Глаза из-за него щиплет. Девочка кашляет, по щекам текут слезы. Но никто не видит. На коленях у икон молится мать. Над ней стоит Василиса – сестра отца. Высокая, грузная женщина с зеленым платком на голове.

Она говорит:

– Людмила, пойдем. Его уже не вернешь, лучше подумай о дочери.

Мама поворачивается и смотрит на нее. Затем кивает и отвечает, будто в забытьи:

– Да, да, пойдем…

Она встает, подходит к девочке и садится на корточки напротив нее. Велимира с испугом смотрит на опухшие, красные, потускневшие от горя глаза.

– И что ж теперь будет с тобою, кровиночка… – Людмила проводит мягкой рукой по щеке дочери. – Отца-то убили, убили… – Велимира видит, как из глаз ее ручьями текут слезы. – Убили, иуды, а он их еще братьями называл… Убили да дом подожгли, чтоб и тебя убить, и ребенку моему родиться не дать…

Мать закрывает руками лицо и начинает плакать. Велимира несмело гладит ее по спадающим на плечи спутанным волосам. Но Василиса резко поднимает мать, хватает за рукав Велимиру и поспешно отводит их к двери.

– Иконы, иконы! – Мама бросается к красному углу и начинает, крестясь, дрожащими руками снимать иконы с полки.

Василиса, отпустив племянницу, делает шаг вперед, чтобы помочь, но тут прямо перед ней с потолка падает горящая балка. Мама оказывается по ту сторону. Василиса быстро отступает. Велимира в ужасе стоит у двери. Мама бросается к окну, но путь ей преграждает еще одно упавшее бревно.

– Людмила! – кричит Василиса.

Велимира не может вымолвить ни слова. Огонь бежит по комнате. Мама с иконой Божьей Матери в руках подходит почти вплотную к горящей балке и крестит девочку.

– Иди, дочка, – шепчет она сквозь слезы, – иди, милая. Плохих людей страшись, а за хороших держись. Добром на добро отвечай, да нас с отцом помни. Иди.

Велимира хотела подбежать к маме, но Василиса удержала ее. Она потянула девочку за руку и вывела через дверь. А комнату уже съедали красные языки пламени.

Была зима. Всюду лежал снег, и босая Велимира обжигала им нежные ножки. Василиса крепко держала ее за руку и уверенно, быстро уводила подальше от дома. Велимира плакала, пелена слез застилала глаза. Она шла простоволосая, растрепанная, в одной рубашке. На небе сияла луна. Велимира обернулась. Она никогда не сможет этого забыть: на фоне черного ночного неба, словно зарево, горел их дом; языки пламени съедали его не щадя. Велимира будто приросла к земле. Ноги не слушались. Василиса потянула ее за руку, но она не пошла. Тогда тетка схватила ее за плечи и насильно развернула.

Велимира не помнила, как дошла до избы Василисы и ее мужа Прохора. Перед глазами все стоял полыхающий дом. Потом почти год девочке каждую ночь снились кошмары.

IV

После того как порыв ледяного ветра сбил ее с ног, Велимира не помнила ничего. Она не могла ни видеть, ни слышать, ни думать. Смутно различала голоса, но не могла разобрать ни слова. Потом опять пустота.

В следующий раз она очнулась на деревянной кровати, укрытая одеялом из шкуры какого-то животного. Она хотела было оглядеться, но сил поднять голову не оказалось. Велимира вдруг почувствовала острую боль в груди. Каждый вздох давался с трудом. Тело ломило; голова, казалась, вот-вот взорвется. Ее мутило, она не могла ничего вспомнить. Разум как будто заволокло туманом. Было вроде холодно, но в то же время жарко. Ей никогда раньше не было так плохо. Не было сил думать, где она и как она сюда попала.

От боли в груди, от невозможности дышать, от страха перед смертью Велимира закричала. Правда, сделать это оказалось так больно и так тяжело, что из горла вырвался лишь жалобный и хриплый стон. Но он, похоже, был достаточно громким. В дверях появилась женщина с волосами цвета заката, через который уже проглядывают звезды. Велимира постаралась разглядеть ее получше, но голова сама собой опустилась на солому.

Полыхающего лба коснулась чья-то ласковая прохладная рука. Велимира закрыла глаза и почему-то почувствовала себя в полной безопасности. Та же рука слегка приподняла ее голову, и Велимира ощутила на губах горький вкус какого-то отвара. Она послушно выпила всю чашу, и рука снова опустила ее. На лоб легло холодное, мокрое полотенце. Отвар приятно растекался по телу, и Велимира почувствовала себя немного лучше, хотя дышать все еще было больно. Тихий, немного хриплый женский голос пел незнакомую песню. Она была совсем непохожа на те, что пели в деревне, и Велимира не поняла ни слова, но мелодия была спокойной и красивой. Тяжелые веки сами собой закрылись, и она снова заснула.

Так продолжалось очень долго. Велимира просыпалась, чувствовала боль, кричала. Приходила женщина, поила ее отваром, клала на лоб холодный компресс и пела. Успокоенная, Велимира засыпала снова. Она не думала, где она и кто ее спасительница.

V

Велимира выросла в деревне, в доме Прохора и Василисы. Они были небедны, но скупы и кормить лишний рот не хотели. Они любили племянницу, как умели, хоть и были с ней очень строги. Велимира с детства работала наравне со взрослыми: кормила скот, возилась с посевами и держала в порядке небольшой дом. Но она не жаловалась. Василиса и Прохор редко говорили с ней о родителях. Она знала только, что их звали Людмила и Гореслав и что они погибли, когда бывшие друзья предали их.

Велимира любила деревню, любила покосившиеся избы, зеленую траву и ясное небо. Любила жаркое лето и снежную зиму. Любила запах сосны, ели и березы. Любила треск поленьев в большой старой печи. Любила рассказы стариков и песни девушек. Любила ласковое солнце и быструю реку. Деревня эта находилась посреди густого соснового леса, на северо-западе, вдали от шумного Киева, страшных половцев и бесконечных раздоров. Здесь было тихо и спокойно: пели птицы и шелестели деревья. Здесь вплетали цветы в косы и пекли ароматный хлеб. Сюда нечасто заезжали посторонние. Но если случалось вдруг купцу или путнику остановиться здесь, добрые люди принимали его как давнего друга.

Зима тут была суровая. Повсюду белели сугробы по колено, замерзал веселый ручеек, и все время шел снег. Люди кутались в платки, шубы и топили печи так, что в избах было трудно дышать. Девушки по утрам ходили гулять по снегу, распевая грустные и веселые песни. Их щеки краснели на морозе, а глаза блестели.

Велимира с подругой Прасковьей как раз шли после очередной прогулки домой, когда услышали ржание коня. Девушки обернулись. По заснеженной дороге с трудом пробирался вороной жеребец. Он тянул небольшую тележку, занесенную снегом. На облучке подруги разглядели уже немолодого мужчину с густой бородой, в теплой шубе и валенках, закрывавшего нос меховой варежкой. Он подъехал поближе к подругам и открыл лицо. Велимира присмотрелась. У нее с детства была привычка подмечать детали. Перед ней был высокий и крепкий человек лет тридцати пяти с покрасневшими щеками и посиневшими губами. Он, видимо, ехал уже очень долго. Под голубыми глазами виднелись синяки.

– Девушки, – сказал он громко, – не знаете, есть ли где люди хорошие и печка теплая?

– А вы кто? – не скрывая любопытства, спросила Прасковья.

– Торговец, – ответил незнакомец. – Мое имя Тихон. Я долго ехал, ночь не спал. Не знаете, есть ли здесь деревня?

– Знаем, – сказала Велимира, – вы идите за нами, мы покажем, – и приветливо улыбнулась.

По дороге Тихон рассказывал им, как объездил всю Русь. Как бывал в Киеве, Новгороде, Переславле, Владимире и Чернигове.

– Вы все выдумываете! – смеялись подруги. – Не может быть, чтобы сам князь Киевский за вашими варежками в очереди стоял!

Тихона, как и всех приезжающих, в деревне приняли хорошо. Ему выделили комнату в избе, накормили и положили спать. А Велимира как ни в чем не бывало пошла кормить кур.

VI

Прошло несколько дней. Деревня жила обыкновенными буднями. Снег шел, солнце светило, но не грело. Велимира занималась делами по хозяйству, гуляла с подругами. Ее удивляло только, что уж очень часто ей на глаза попадался Тихон. Она говорила себе, что удивляться тут совсем нечему, но странное чувство, как будто она не знает чего-то важного, шлейфом волочилось за ней с тех пор, как они с подругой помогли торговцу добраться до деревни.

Был вечер. Тускло горела свеча. Велимира сидела на лавке у печи и штопала рубашку Прохора. В доме было две комнаты, разделенные хлипкой стеной. Если сидеть тихо, можно было услышать разговор в соседней светелке. Велимира ясно различала голос Василисы – громкий, низкий и даже грубоватый. Прохор говорил мягче и тише. Вообще, это была смешная пара: Прохор, худой и низкий, со светлыми волосами и ясными серыми глазами, казался просто ребенком по сравнению с высокой и крепкой Василисой. Тетя любила командовать и заправлять домашними делами. Она всегда была в курсе всего, что происходит в деревне, и раздавала направо и налево свои советы. Муж ее, тихий и спокойный старичок, не имел ничего против намерений жены во всем быть главной. Это был добрый, рассудительный человек, который не любил ни во что вмешиваться.

Велимира зашивала дырку на рукаве, внимательно прислушиваясь к их разговору.

– Может, подождем еще? – говорил Прохор. – Она девочка совсем, ей шестнадцатый год только пошел.

– А чего ждать? – очень громко и резко, как обычно, отвечала Василиса. – А если не возьмет никто больше?! Мне меньше было, когда меня за тебя отдали! Да и мама ее девочкой замуж вышла!

Велимира побледнела. Голова закружилась, и она уколола палец.

– Ну как же… – снова донесся голос Прохора. – Да ты посмотри на нее – ребенок!

– А ест как взрослая! – возразила Василиса. – Нам самим прокормиться бы, а тут и ее… Нет уж, предложили – надо отдавать! А если не возьмут больше? До старости кормить будешь?

– Да, кормить ее нелегко, но ведь…

– Да говорю я тебе, тут и думать нечего!

– Положим…

Велимира не очень понимала, о чем разговор, но плохое предчувствие медленно рождалось где-то глубоко внутри. Но она решила пока не беспокоиться об этом и постаралась уйти с головой в свои мысли. Что интересного было у нее в жизни? Да ничего, в общем-то. Работала, гуляла, спала. Больше и ничего. Иногда, когда выдавалась свободная минутка, вместе с Прасковьей заходила послушать истории Тихона. Он говорил о дальних городах, о совсем других людях. Подругам нравилось слушать его. Он рассказывал просто, но так интересно, что дух захватывало. Казалось, все это – выдумка, и на самом деле ничего этого нет – только тайга. Могучие деревья, леса, морозы. И их деревня – единственный островок жизни среди моря снегов и ветвей. Велимира получше узнала и Тихона – это был добрый, уже много повидавший человек с хорошим товаром. Он годился девушкам в отцы. Они его жалели – у него ведь никого в жизни не было – и улыбались ему.

– Дочка…

Велимира вздрогнула, услышав, что Прохор зовет ее. Он называл ее дочкой давно, еще с тех пор, как Василиса привела ее – босую, простоволосую, в одной рубашке – в дом. Он сказал ей тогда: «Что ж ты, дочка! Замерзла ведь как!». Так и осталось. Дочка. Своих детей у них с Василисой никогда не было.

Велимира повернулась к Прохору и улыбнулась ему.

– Дело есть… – сказал он и сел рядом.

Из соседней комнаты вышла Василиса и тоже села.

– Тут… – замялся Прохор, – нам с матушкой, – так он звал жену, – человек хороший предложил… В общем, жениться на тебе хочет.

Велимира побледнела. Сердце забилось сильнее.

– Кто? – она с трудом шевелила губами.

– Он хороший, и деньги есть… – продолжал Прохор, как будто не замечая вопроса племянницы. – Он тебя не оставит…

– Кто? – повторила Велимира. Она едва могла говорить.

– Тихон.

Василиса ответила за мужа. Они говорили так буднично, так просто, как будто ничего не происходило. Велимира вцепилась пальцами в скамейку.

– То есть как это – Тихон? – переспросила она, когда к ней вернулась способность говорить.

– Ничего, ничего, дочка… Он хороший…

Прохор снова принялся успокаивать племянницу, но Велимира уже не слышала его. Она как будто провалилась в глубокую яму. Ни звука, ни запаха, ни цвета не было больше во всем мире. Она как-то бессознательно надеялась, мечтала, даже верила, что это все сон, и сейчас она проснется. Но не просыпалась. Вдруг стало очень холодно, Велимира вся задрожала. Все сильнее и сильнее. Уже через несколько мгновений она упала без сознания.

VII

И вот однажды Велимира проснулась и не почувствовала уже привычной боли. Она попробовала глубоко вздохнуть. Нет, боль не ушла, но смягчилась. Велимира вдруг ощутила лучик солнца на лице. Она открыла глаза и поморгала. С разума как будто сняли покрывало, и к ней вернулась способность думать. Она подняла руку и ощупала лоб. Холодный. Кажется, жар спал. И вдруг ее накрыла волна ужаса. Где это она? Как она здесь оказалась? И кто эта женщина, которая приходила?

Велимира собрала все силы и приподнялась на локтях, чтобы осмотреться. Она лежала, как и предполагала, на соломе, закутанная в меховое одеяло, в крошечной комнате с низким потолком. В противоположной стене было выбито квадратное окошечко, через которое проникал свет. Стены, пол и потолок – все было сделано из хорошего дерева. Похоже, сосны. На стенах висели полки, заставленные какими-то горшками, рядом с ними стояли бочки и мешки. Наверное, эта комната служила кладовой.

Велимира без сил упала на свою постель. Значит, она лежит в чьей-то кладовке. Интересно, далеко ли она от дома? Но обдумать это как следует она не успела. За дверью отчетливо усиливался звук шагов. Велимира решила не показывать, что пришла в сознание, и прикрыла глаза, притворившись спящей. Она немного боялась своего спасителя. Или спасительницу, ведь поступь была определенно женская.

Спасительница вошла в комнату кошачьими тихими шагами, приблизилась к Велимире и положила руку ей на лоб. Ладонь была вовсе не холодной, как казалось Велимире в жару, а теплой и ласковой, хоть и натруженной, мозолистой. Женщина сказала что-то, но Велимира ее не поняла. Она говорит на другом языке. А это значит, что Велимира очень далеко от дома.

Она нечаянно открыла глаза и увидела, что над ней склонилась крепкая, полная, высокая женщина лет сорока пяти с серьезным, строгим лицом и белоснежной кожей. Наверное, в юности она была очень красивой. Светло-рыжие волосы, небрежно заплетенные в косу, сваливались с плеча. Она внимательно смотрела на Велимиру серо-зелеными глазами.

Женщина присела на колени около постели и взяла в руки чашу с каким-то зеленоватым напитком. Она положила руку под голову Велимиры и помогла ей приподняться и принять лекарство, а затем проследила, чтобы больная выпила весь отвар. Велимира снова положила голову на постель, а женщина, еще раз проверив ее лоб и убедившись, что ей лучше, улыбнулась и ободряюще кивнула. Она провела рукой по волосам Велимиры и вышла.

VIII

– Нет, не понимаю я тебя! – качала головой Прасковья, когда следующим вечером Велимира, оправившись, рассказывала ей о вчерашних событиях.

Девушки сидели в светелке дома Паши (так Велимира нежно звала подругу). Уютно и ласково сияли свечи, освещающие полумрак тесной натопленной комнаты. Прасковья заплетала густые темные волосы Велимиры в косу. Паша – пятая дочь в семье кузнеца – в отличие от бледной и тощей Велимиры, была румяной и полной, у нее всегда весело торчал вздернутый носик, а в глазах горел огонек. Руки у нее всегда были теплые. И в деревне все любили Прасковью за добрый и простой характер. Она была немного старше Велимиры, но всегда оставалась наивным ребенком.

– Нет, не понимаю! – то и дело восклицала она. – Идти надо, если предлагают. У него дела хорошо идут, да и человек он неплохой. Чего же тебе надо еще?

– Паша! – чуть не плакала Велимира. – Да ведь он мне в отцы годится!

– Ну и что ж от того? – пожала плечами Прасковья. – Зато тебе с ним нескучно будет! Он вон сколько знает!

– А как же без любви? – тихо, едва шевеля губами, прошептала Велимира.

– Как говорит матушка, «стерпится – слюбится!»

– Ну нет… Не верю!

Коса у Велимиры была уже готова, Прасковья завязала ее лентой, и теперь девушки сидели лицом друг к другу. Велимира прикусила губу, чтобы не заплакать.

– Что не веришь? Дело-то житейское! Ты спроси хоть кого на деревне, никто замуж по любви не выходил!

– Но я не хочу так…

– Неблагодарная ты, подруга, – сказала Паша, качая головой. – Надо Бога благодарить, что мужа послал, а ты все: «Не хочу». Так надо, значит, так Бог велел.

– Не верю я, что Господь мне и выбора не оставил! – несмотря на все усилия, Велимира не смогла сдержать слез. – Не верю!

Паша обняла ее, утешая:

– Ну не надо так убиваться, что ж ты? Что ты сделать можешь? Так Богу угодно. Если я была б на твоем месте, пошла б с радостью. Все лучше, чем до старости в деревне сидеть. Все-то лучше…

Велимира долго плакала, а когда слезы кончились, решила идти домой. Паша ей все говорила, что так надо, и что она неблагодарная, что зря убивается. А что еще она могла сказать?

Деревня умерла. Из труб валил черный дым, как кровь из вен. Все в снегу, через него с трудом можно было пройти даже до соседнего дома. Велимира шла по этому бесконечному белому полю. Мысли терялись и переплетались в голове. Выбор? Счастье? Неужели нельзя? Никак? И никогда? Нет, нет! Слезы текли ручьями из глаз осенним дождем. Велимира не знала, как их остановить. В бессознательном глухом порыве она бежала по морозу, глотая ледяной воздух. Она не знала куда, ноги сами несли ее. А снег все падал с неба, словно кто-то там, наверху, взбивал подушки.

Наконец показалась река. Она вся замерзла, на льду уже лежали сугробы. Велимира села у самого берега и прижала колени к груди. Растрепанные волосы липли ко лбу и щекам. Слезы все еще текли не переставая. Жизнь сломлена. Кончена. И что остается? Василиса не посмотрит, что племянница не хочет замуж, ей бы только от нее избавиться. Но что же делать? Неужели идти? Ехать на лошади с торговцем в непонятную, пусть даже и манящую даль, продавать мех и рожать детей? А что будет, когда Тихон умрет? Она же младше его на двадцать лет, что она будет делать, когда его не станет? Побираться, милостыню просить? Ну уж нет! Утопиться лучше, как Настасья три зимы назад… Оно бы хорошо, да река замерзла… Холодная, наверное…

О чем она думает?! Нет, нет, есть другой выход! Велимира встала на колени и возвела к далекому небу руки.

– Господи! – сказала она громко: услышать ее мог лишь спящий лес. – Отче, спаси мою душу грешную! Скажи, как быть, пошли знак! – она снова плакала. – Скажи, что мне делать? Как быть, скажи, я послушаюсь! Ну, Господи, ну же, не молчи! Скажи мне, Боже!

Велимира уронила голову на руки. Она рыдала навзрыд, в голос, все просила. Кричала, звала, пока не осипло горло. Но Бог молчал. Только посыпал землю снегом. Велимира не хотела возвращаться в деревню, пусть и было уже поздно. Она надеялась на чудо.

И вдруг из-за заснеженных деревьев вышел мальчик. Ему на вид было лет десять. На голове торчком стояли волосы цвета соломы, голубые глаза на веснушчатом лице лукаво сияли. Он был в одной белой льняной рубашке, босой, и улыбался так, как умеют улыбаться только дети. Велимира никогда не видела его раньше.

– Кто ты? – спросила она. – Почему ты босой? Где ты живешь?