Темнота

Кира Монро

Темнота

ГЛАВА I

Посвящается тем, кто был со мной с самого начала, и тем, кто нашёл меня на этом пути.

Вы – моя опора, вдохновение и причина не сдаваться.

Последнее, что я помню, – это шум.

Образы всплывают неясными вспышками, словно обгоревшие кадры испорченной плёнки. Большинство – тёмные, искажённые, утонувшие в ночи и лишённые логики: ветка, царапающая лобовое стекло; тонкая трещина, бегущая по стеклу, как по льду; дрожащие пальцы, залитые кровью. Осколки моего отражения смотрят на меня с равнодушной жестокостью.

А вот звуки – отчётливые. Стоит мне зажмуриться – и они возвращаются.

Сначала – визг шин, тщетно цепляющихся за мокрый асфальт. Затем – сокрушительный хруст металла о металл. Щелчок – распахивается дверца машины. Звон – ключи, оставленные в замке зажигания, дребезжат в натянутом, как струна, воздухе. Голоса – сливаются в какофонию, среди которой один – мой, искажённый и наполненный болью.

Меня охватывает нестерпимое желание бежать. Уйти. Исчезнуть. Но тело не слушается. Я падаю, как кукла с обрезанными нитями. Земля встречает меня холодом и безразличием.

А потом – пустота.

Когда я открываю глаза, самое страшное – я больше не знаю, кто я.

Резкий звук встряхиваемой пластиковой бутылочки с таблетками возвращает меня в реальность. Доктор Эллис сидит напротив, сжимая в ладони ярко-оранжевый контейнер. В кабинете тихо. Все взгляды – на меня.

За окном нависли тяжёлые свинцовые облака, грозящие разразиться дождём. Вдалеке – силуэты хвойных деревьев, полустёртые серым туманом. Рядом с кабинетом – сад: возможно, весной он оживает и пестрит цветами, но сейчас, в это переходное, блеклое время, он выглядит пустым и мрачным.

За месяц, проведённый здесь, я поняла, что неврологическое отделение – самое спокойное и приятное место в больнице Ривербридж. Намного уютнее той палаты, где я впервые пришла в себя – с чужим именем и лицами, которых я не помнила. Или той зеркальной комнаты, где я заново училась управлять собственным телом. Эта встреча – финальный этап. Последняя ступень, прежде чем меня выпишут.

– Простите, – тихо говорю я, сбившись с мысли. – Я на секунду отвлеклась.

– Всё в порядке, – доктор Эллис улыбается мягко, с той вежливой сдержанностью, которую оттачивают годами практики. – Информации действительно много. Именно поэтому ваша семья рядом. Чем больше ушей – тем надёжнее.

Эвелин – моя мать. Хотя пока это слишком громко сказано – прилежно делает пометки в блокноте на коленях. Моя сестра, Кэссиди, сидит с другой стороны и молча кладёт ладонь мне на колено – в знак поддержки.

– Как я уже говорил, – продолжает доктор, – вы продолжите приём этих препаратов. Они помогут улучшить концентрацию и поддержат восстановление памяти. От головной и мышечной боли – можно принимать безрецептурные средства: ацетаминофен или ибупрофен.

– Как долго ей их принимать? – спрашивает Эвелин, указывая на бутылочку с таблетками. Её голос твёрд, даже требовательный.

Я не понимаю: это забота или попытка контролировать ситуацию?

– Мы будем наблюдать за динамикой на следующих приёмах и при необходимости скорректируем схему, – отвечает доктор Эллис. – Пока что – ежедневно перед сном.

– Думаете, я останусь такой навсегда? – спрашиваю я.

Тишина. Все вновь смотрят на меня. В комнате повисает тяжесть, как перед грозой.

– Это лишь временное состояние, не приговор, Далия, – говорит доктор и откладывает планшет с заметками. – Это лишь начало пути. Прогресс возможен, но он не всегда предсказуемый.

На ветке у окна приземляется ворон, прячась под навесом от начавшегося дождя. Мать и сестра молчат.

– Как вообще мозг может просто взять и всё забыть? – шепчу я, сжимая в ладонях рукава толстого свитера и не отводя взгляда от чёрной птицы.

– Ваша процедурная память полностью сохранена. Как только вы вернётесь в привычную обстановку, многое начнёт всплывать само по себе. Я почти уверен: многое из прошлого снова станет узнаваемым, – он ставит бутылочку на стол и откидывается в кресле. – Разум – удивительная вещь. Это не значит, что ваш мозг всё забыл. Воспоминания никуда не исчезли. Они просто заперты. И вы пока не можете найти ключ. Может, найдёте. А может – и нет. Моя задача – научить вас справляться с любым из этих вариантов.

Тошнота подкатывает к горлу, и я не уверена, что вызывает её – удар о руль, его слова или восхитительное сочетание того и другого. Проснуться в новой жизни и узнать, что ты едва не погибла, – пугающе. Я не чувствую себя везучей. Я чувствую себя проклятой.

Мне рассказали о происшествии просто, почти сухо: я была на вечеринке. Уехала. Врезалась в дерево. Меня нашли только утром – кто-то случайно пробегал мимо.

Хотя в моей памяти всё происходит стремительно, за считанные секунды – звуки, обрывки образов. И каждый раз, когда я слышу этот рассказ, он кажется чужим. Словно эта трагическая история, которую я могла бы пересказать кому-то между делом. Но никак не часть моей собственной жизни.

– Думаю, на этом всё, – говорит доктор. – Если только ты не хочешь о чём-то поговорить?

И хотя на языке пылает с десяток вопросов, но я лишь качаю головой. Мы поднимаемся и направляемся к выходу. Я иду чуть впереди – как тень, скользя по коридору. Эвелин задерживается: ей нужно поговорить с доктором наедине. Их голоса становятся приглушёнными. Кэссиди стоит рядом, не сводя с меня тревожного взгляда, словно она боится, что я исчезну.

Наша внешняя схожесть – единственное, что убеждает меня в том, что они и правда моя семья: одинаковые карие глаза, тёмные волосы, смуглая кожа. Но я не помню ни дня из той жизни, которая была до этой больницы и череды сеансов у невролога. Я даже не знаю, что они на самом деле обо мне думают.

Через несколько минут они присоединяются ко мне у стеклянных дверей. Мы стоим молча, глядя на дождь, и наконец выходим наружу.

Капля дождя падает мне на нос. Эвелин тут же пытается прикрыть нас своей сумкой, как зонтом, но от этого мало толку. К тому моменту, как мы подходим к машине, мои волосы уже влажные.

Когда мы катим по городу, я провожаю взглядом одинаковые, словно нарисованные под копирку, домики на фоне пышных гор. Пальцы судорожно сжимают ремень безопасности. Шины тихо шуршат по мокрому асфальту. С тех пор как я очнулась, солнце в Ривербридже так и не появлялось.

Эвелин говорит, что я жила здесь всю свою жизнь. Годы скитаний по штату Вашингтон в итоге привели её в этот тихий городок среди лесов и гор. Ривербридж показался ей подходящим местом, чтобы пустить корни и растить семью.

– Вот твоя начальная школа, – говорит она, когда мы проезжаем мимо голубого здания с детскими рисунками на окнах. Дождь барабанит по старым металлическим конструкциям на детской площадке.

Всё продолжается в том же духе: она указывает на мрачный парк, где я якобы часто бывала, и на церковь у кладбища, куда мы приходили «по особым случаям». Кэссиди с заднего сиденья подхватывает её рассказ, сопровождая каждый объект какой-нибудь весёлой, почти заученной историей.

И всё же каждый дом, каждое дерево, каждая улица за окном кажется мне новой – чужой. Будто между мной и этим городом – стекло, тонкое, но непреодолимое. И за ним – жизнь, которая, возможно, когда-то была моей.

Они пытаются вернуть мне память. Помочь вспомнить окружение. Но всё это только усиливает ощущение того, что я – посторонняя.

Мы сворачиваем на Вудхейвен-драйв и останавливаемся у дома ближе к концу улицы. Он большой, двухэтажный, с выкрашенным в оливково-зелёный цвет фасадом и фигурной деревянной отделкой. Красная входная дверь, белые колонны и резной балкон придают дому облик из старой викторианской сказки. По ступеням ведёт аккуратная лестница, поросшая плющом, а по периметру крыльца вьются тени от цветущих деревьев. В саду – пёстрая россыпь кустов и деревьев с красными и белыми лепестками, словно кто-то случайно рассыпал краски на зелень.

Эвелин глушит двигатель. Внутри машины наступает полная тишина. Никто не двигается.

– Это твой дом, – говорит она, и в голосе звучит неуверенность.

Я боялась этого момента.

Хотя Эвелин и Кэссиди почти всё время были со мной в больнице, жить под одной крышей с людьми, которые должны быть мне близкими, но ощущаются совершенно чужими, – совсем другое. По ощущениям, они ничем не отличаются от врачей и медсестёр, что приходили в палату вручить таблетки или разбудить меня на осмотр.

Эвелин открывает входную дверь, и я следую за ней внутрь. Едва мы переступаем порог, из глубины дома с лаем вылетает собака. Сердце тут же подскакивает – пульс учащается. Чёрно-белый бордер-колли с рычанием бросается ко мне, встаёт лапами на ноги. Кэссиди с трудом оттаскивает её за ошейник, приговаривая что-то успокаивающее.

– Прости! – восклицает она. – Рокси тебя явно недолюбливает, но обычно она тише.

– Кэссиди, – строго говорит Эвелин. – Я же просила тебя вывести Рокси перед выходом.

– Наверное, Логан впустил её, – бормочет сестра, виновато бросая на меня взгляд.

Кэссиди старше меня всего на пару лет. Мне рассказывали, что в детстве нас часто принимали за близняшек. Сейчас мы совсем разные. Я, похоже, больше похожа на маму – с тем же тонким носом и выразительными скулами.

Эвелин берёт собаку за ошейник и уводит её к стеклянным дверям, выпуская во двор. В кухню, слегка спотыкаясь, вбегает парень – на вид немного растерянный. У него мягкие черты лица и добрый взгляд. Чёрные волосы, лишь на тон темнее кожи, коротко подстрижены.

– Это мой парень, – объясняет Кэссиди. – Пока живёт с нами. Временно. Пока ищет жильё.

Он подходит ближе и протягивает руку:

– Логан. Прости за собаку.

С плеч словно уходит напряжение. Он – первый, кто не выглядит неловко, глядя на меня. Не перегибает, не старается излишне. Просто – человек, который не делает из этого трагедии.

– Приятно познакомиться, – отвечаю я, пожимая его руку. – Снова.

– Рад, что ты вернулась, – говорит Логан.

Я уже слышала о нём немало – стоило разговору в машине хоть немного замедлиться, Кэссиди неизменно начинала рассказывать о нём. Но в больницу он с ней ни разу не приезжал.

Логан задерживает взгляд чуть дольше, чем нужно. И я чувствую, как лицо наливается жаром. Эвелин касается моего плеча, не замечая неловкости:

– Пойдём, я покажу тебе дом.

Оставив их позади, она проводит мне короткую экскурсию. Дом уютный, наполненный жизнью. Он пропитан историями и временем. На стенах – семейные фотографии в резных рамках, на диванах – вязанные вручную пледы. В комнатах преобладают тёплые винные и оливковые оттенки. Полы слегка поскрипывают, а оконные рамы будто бы хранят запах старого дерева и садового воздуха.

В этом доме есть что-то от старинной лесной хижины и старомодного викторианского коттеджа – тепло, тяжёлые портьеры, приглушённый свет, витражные вставки в стёклах. На подоконниках стоят глиняные горшки с фиалками, над лестницей – люстра, как из старого театра.

Мою комнату она оставляет напоследок. Мы поднимаемся на второй этаж – даже короткий подъём утомляет меня. Она останавливается у двери в конце коридора. Когда Эвелин берётся за ручку, я невольно задерживаю дыхание.

Комната залита мягким светом гирлянды, развешанной над кроватью. Огоньки мерцают, как звёзды. На тумбочке работает диффузор с лавандой – аромат наполняет пространство, и плечи сами собой расслабляются. В углу – белый письменный стол. При виде ноутбука внутри что-то ёкает: возможно, в нём – ответы. Напротив кровати – целая стена, усыпанная фотографиями. Чужие лица, эмоции, моменты. Как доказательства чьей-то жизни, к которой я сейчас не имею доступа.

Комната красивая. Очень. Но она не моя.

Надежда на возвращение памяти ускользает, как вода сквозь пальцы. И в глазах предательски тяжелеет разочарование.

– Здорово, – выдавливаю я.

– Я оставлю тебя наедине, – говорит Эвелин.

– Спасибо, Эвелин, – произношу я впервые, называя её по имени. И только увидев выражение её лица, понимаю, что допустила ошибку.

– Всё в порядке, – отвечает она, голос дрожит. – Я буду внизу. Если что – зови.

Она быстро выходит, оставляя меня одну. Я подхожу к стене с фотографиями, надеясь отвлечься от этой неловкой сцены. С момента, как мы оказались под одной крышей, напряжение только растёт. Трудно поверить, что когда-нибудь всё это станет нормальным.

Фотографий так много, что взгляд не может зацепиться ни за одну. Большинство – сделаны в переполненных гостиных. На многих из них у меня в руке красный пластиковый стакан, я смеюсь, позирую, держусь за плечи одних и тех же людей: ослепительная блондинка с яркой, будто рекламной улыбкой, парень с кудрявыми волосами, который то приобнимает меня, то смотрит с таким обожанием, как будто я – центр его мира, и крепкий, широкоплечий парень в спортивной куртке с глуповатой ухмылкой.

Целая галерея лиц без воспоминаний. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова стать этой девушкой. Не уверена, хочу ли.

Раздаётся стук в дверь. Я вздрагиваю. Сердце пропускает удар.

– Входи, – говорю, опускаясь на край кровати.

Дверь медленно открывается, и в проёме появляется Логан. Он замирает, увидев моё лицо, и неловко засовывает руки в карманы.

– Привет, – говорит он.

– Привет, – отвечаю спокойно.

Он принимает мой ответ за приглашение и приближается, опускаясь на край кровати. Между нами остаётся небольшое расстояние.

– Как ты себя чувствуешь?

– Знаешь, мне уже столько раз задавали этот вопрос, и я до сих пор не знаю, как на него ответить. – Между нами повисает короткая пауза. – Даже если бы знала, что чувствую… не уверена, что смогла бы это выразить словами.

Он кивает.

– Даже представить себе не могу.

– Мы были близки?

– Да. – Он не раздумывает. – Ты – одна из моих самых близких друзей.

– Правда? – Я чуть поворачиваю голову, указывая подбородком на стену с фотографиями. – Это действительно я?

– В основном – да, – отвечает он. – Ты всегда была в движении. Постоянно где-то. С парнем, с друзьями, чем-то занималась… чем бы ты там ни занималась. Кажется, тебе нравилось быть непредсказуемой.

Я смотрю на снимок, где смеюсь, обняв людей по обе стороны. На фото у меня такие живые глаза – не как сейчас.

– Но с семьёй… у тебя были сложности. Здесь часто вспыхивали ссоры.

– Звучит как мечта, – говорю я с сарказмом, заставляя его усмехнуться.

– Ты классная, – заверяет он.

– Ну хоть с тобой мы ладили. Приятно знать, что я была не врагом номер один.

Он прячет улыбку, откашливаясь, чтобы скрыть смех. Не знаю почему, но рядом с ним мне легче всего.

С тех пор как я очнулась, это, пожалуй, первый момент, когда я чувствую себя более-менее спокойно. С ним – не так неловко, не так напряжённо. Я верю, что мы действительно были близки. Он ощущается знакомым куда сильнее, чем кто-либо другой. Может, у меня и правда были натянутые отношения с матерью и сестрой. Может, поэтому я чувствую себя с ними… чужой.

– А каково это? – вдруг спрашивает он.

– Потерять память?

Он кивает.

– Будто я влезла в чью-то жизнь… – говорю я после паузы, – и теперь должна подхватить её с того места, где она остановилась. Только я даже не знаю, что было до того, как очнулась здесь.

Я киваю в сторону стены с фотографиями:

– Все ждут, что я буду той самой девушкой. А я даже не знаю, кто она. Не узнаю её. И всё, что я могу – это разочаровать всех. Я постоянно чувствую вину… за то, что не соответствую ожиданиям.

– Стоп. – Логан перебивает меня и кладёт ладонь на мою руку. – У тебя нет ни единой причины чувствовать вину. Это не твоя вина. Ты этого не выбирала.

Это первые такие слова, что я слышу. И только теперь понимаю, как отчаянно нуждалась в них.

– Не знаю почему… но мне кажется, я могу тебе доверять. Доверяю, что ты скажешь мне правду.

– Конечно, – говорит он, сжимая мою руку. – Спрашивай, что захочешь. Всё, что угодно.

– Спасибо, – шепчу я, опуская взгляд на наши переплетённые пальцы.

– Я так рад, что ты дома, – шепчет он в ответ, отпуская мою руку.

Следующее движение – слишком быстрое. Он берёт меня за лицо, его ладони ложатся на мои щёки. По спине пробегает электрический разряд. Он наклоняется ближе, и я замираю. На какую-то секунду кажется, что всё замедляется – дыхание, мысли, время. Но уже в следующую – в голове словно включается холодный свет. Всё проясняется.

Я резко упираюсь ладонями ему в грудь и отталкиваю, тут же вскакивая на ноги.

– Ты с ума сошёл?! Что ты делаешь?!

Логан выглядит не менее шокированным. Он открывает рот, будто хочет что-то сказать, но слова не идут. Он резко проводит рукой по волосам, опускает взгляд:

– Чёрт… Прости. Этого не должно было случиться.

– Ты парень Кэссиди.

– Да, – признаёт он, его голос едва слышен.

– Тогда что это было?

– То, чего не должно было произойти. Особенно сейчас. – Он смотрит на меня с сожалением, с виной, с чем-то, что делает всё ещё хуже. – Прости, Дали. Я думал, у меня больше самоконтроля.

Я моргаю. Слова не сразу доходят.

Дали. Так он меня называл.

– Подожди… опять? – Острая волна тошноты подступает к горлу. – Ты хочешь сказать, ты уже…

Он молчит. Несколько долгих, ужасных секунд.

– Нет… – наконец выдыхает он. – В прошлый раз ты поцеловала меня. Но…

– Это же полный кошмар!

– Этого больше не будет.

– Да уж, ты прав, – говорю я сквозь стиснутые зубы. – Уходи.

Не сказав ни слова, он выходит из комнаты и тихо прикрывает за собой дверь. Как только он исчезает, моё лицо искажается, и я прижимаю кулаки ко лбу, бормоча проклятия себе под нос – снова и снова, будто мантру.

Что за человек вообще способен на такое – с сестрой, с парнем, да хоть с кем?

Ещё несколько минут назад мне казалось, что у меня есть кто-то, кому я могу доверять. А теперь – только жгучее ощущение предательства.

Я отнимаю руки от лица и снова смотрю на стену с фотографиями. Взгляд сам собой останавливается на одном снимке. Мы втроём: я, Логан, Кэссиди. Интересно, сколько ещё секретов спрятано за этими лицами… И сколько времени пройдёт, прежде чем всё это – наконец – всплывёт на поверхность.

ГЛАВА II

С каждым днём становится всё очевиднее: память вряд ли вернётся в ближайшее время. Из-за этого доктор Эллис предложил мне попробовать вернуться в школу – хотя Эвелин, похоже, восприняла это не как совет, а как приказ. Кажется, все вокруг надеются, что если вернуть меня в привычную обстановку, всё чудесным образом встанет на свои места.

Но сама мысль о том, что придётся провести день среди сотен лиц, которых я не помню, – пугает до онемения. Трёх практически незнакомых мне людей дома за последние две недели мне и так более чем достаточно.

Моё время проходит в неловких разговорах, походах к неврологу и бесцельных блужданиях по дому – ведь всё, что за его пределами, кажется чужим, пугающим. А значит, нежеланным.

Я выбираюсь из-под одеяла и на цыпочках спускаюсь по лестнице – стараюсь никого не разбудить. Дом старый, и деревянные половицы предательски скрипят при каждом шаге. В ванной я умываюсь, затем подхожу к зеркалу. Из отражения на меня смотрит лицо, к которому я всё ещё не привыкла: тёмные, отстранённые глаза, губы, сжатые в упрямую линию.

Сколько времени должно пройти, прежде чем это лицо перестанет казаться чужим?

Я наклоняю голову, поворачиваю её влево, вправо, изучаю себя с разных ракурсов. Пробую улыбнуться. Несколько раз. Каждая попытка выглядит натянуто, неестественно. Похоже, единственный способ, при котором моё лицо выглядит «нормально», – это полное отсутствие эмоций.

Когда я выхожу из ванной, чуть не сталкиваюсь с Логаном. Он стоит в коридоре, и я резко замираю, как будто врезалась в стену.

– Вот он, «тот самый» взгляд, – усмехается он. – Ты уверена, что не притворяешься, будто ничего не помнишь?

– Уверена, – сухо отвечаю я.

– Наверное, мышечная память. Ты всегда умела бросать убийственные взгляды.

Настроение меняется в одно мгновение. Между нами снова повисает густая, неловкая тишина – та самая, что уже начинает казаться обыденной. Это ведь первый раз, когда мы остались наедине после… того поцелуя. До этого я делала вид, что ничего не было. Что он не случался вовсе.

Кэссиди всё время подталкивает меня провести с ним хоть немного времени: сходить на прогулку, посидеть в машине, пока они закупаются, заглянуть вместе в кафе. Но она уже устала мириться с моим вечным: «Кажется, у меня снова заболит голова».

Теперь же у меня нет шансов увернуться. Я загнана в угол – и вынуждена признать его присутствие.

Логан понижает голос:

– Прости за тот вечер. За то, что тогда случилось.

– И меня, – твёрдо говорю я.

– Не стоит. Это моя вина. Просто… забудь об этом.

– Серьёзно? – я приподнимаю бровь. – У меня и так амнезия. Сколько ещё можно забывать?

Он замолкает на несколько секунд – будто не сразу улавливает смысл моих слов. Затем выдыхает и тихо усмехается. Я чувствую, как уголки губ предательски дёргаются вверх. Он замечает это. Пульс сразу учащается.

– Неудачный выбор слов, – признаёт он.

Кажется, он хочет что-то добавить, но из соседней комнаты доносится шум – и наш зыбкий, почти неуловимый момент рассыпается. Я быстро прохожу мимо него, направляясь на кухню. Там Кэссиди суёт бейгл в тостер и оборачивается через плечо, заметив меня. Логан появляется чуть позже, будто не решаясь сразу идти следом.

– А вот и вы оба, – весело замечает она. – Доброе утро.

Я делаю вид, что занята чаем.

– Доброе.

– Как настроение перед возвращением в школу?

– Если выбирать между этим и полётом в космос… я выбираю космос.

– Ну, не преувеличивай, – улыбается Кэссиди. – Уверена, всё будет не так уж плохо.

Я бросаю на неё сомнительный взгляд.

– Представь, что ты просто переводишься в новую школу. Это же, ну… в каком-то смысле даже захватывающе, правда? Шанс завести новых друзей.

– Я – старшеклассница в последнем семестре, – сухо напоминаю я. – Думаю, здесь уже давно решили, кто я такая.

Кэссиди пожимает плечами, и в её взгляде мелькает сочувствие:

– Ещё не поздно что-то изменить.

Логан, не отрывая взгляда от кружки с кофе, утвердительно хмыкает.

– Может быть, – тихо отвечаю я, не особо веря в её слова.

***

Эвелин молча ведёт машину, погружённая в свои мысли. Мы неспешно катим по улицам нашего района – аккуратные дома с подстриженными газонами, перед каждым подъездом сверкают дорогие автомобили. Здесь всё вылизано до блеска, словно на витрине. Эвелин работает юристом в местной фирме, и, вероятно, именно её зарплата позволяет нам жить в этом благополучном уголке.

Последний месяц она не выходила на работу – ухаживала за мной. Сегодня – её первый день в офисе после перерыва.

Над землёй стелется лёгкий туман, сливаясь с бледно-серым небом. Весна, казалось бы, должна быть яркой и живой, но в Ривербридже март – это сплошная палитра серых, синих и мшисто-зелёных оттенков. Всё, что я успела увидеть, говорит о том, что город по-своему красив, но в этой красоте есть что-то вязкое, тревожное.

Над землёй стелется лёгкий туман, сливаясь с бледно-серым небом. Весна, казалось бы, должна быть яркой и живой, но в Ривербридже март – это сплошная палитра серых, синих и мшисто-зелёных оттенков. Всё, что я успела увидеть, говорит о том, что город по-своему красив, но в этой красоте есть что-то вязкое, тревожное. Словно за каждым углом прячется память, которую пока не суждено вернуть. Может, оно и к лучшему.

Эвелин поворачивается ко мне, когда мы выезжаем на главную дорогу и останавливаемся на светофоре.

– Если тебе что-то понадобится, пусть сразу звонят мне в офис, – говорит она, не отрывая взгляда от дороги. – Телефон будет при мне весь день. Кэссиди заберёт тебя после школы. Или раньше, если потребуется.

– Я помню, – киваю я.

Она твердит это с самого вечера, будто пытается убедить не только меня, но и себя: я не одна. Только от этих слов почему-то не становится легче. Хоть пять минут, хоть весь день – тошнота всё равно будет сидеть внутри, как плотно завязанный узел.

– Скучала по работе? – спрашиваю я, стараясь отвлечься.

Вопрос, похоже, застаёт её врасплох – она выпрямляется на сиденье.

– Дел накопилось немало, – говорит после паузы. – Начальник оказался очень понимающим. Дал мне время… прийти в себя.

– Это не совсем ответ, – тихо замечаю я.

– Мне тревожно, когда я не на работе, – признаётся она. – Но сегодня я, скорее всего, буду волноваться о тебе. Как ты там, в школе.

В её голосе появляется что-то тёплое, и я немного оттаиваю. Хотя от мысли, что я обуза, становится только тяжелее.