Оттенки красного

– Такие, как он, – добавила Ника, – отбросы. И именно таких Сол и его инквизиторы счищают с этого мира без тени сожаления. Неважно, какого они пола, положения, сколько у них денег и власти. Инки не оставляют шансов. И правильно делают.

– А ты?

Лилиана посмотрела на неё с новым оттенком в голосе. Не страхом. Не благодарностью. Скорее, с неуверенностью: а кем ты тогда становишься, если не сжигаешь таких – но и не защищаешь?

– Я? – Ника откинулась на локти, глядя в небо. – Мне они неинтересны. И ты, по сути, тоже. Просто… ты чуть не пошла по тому же пути, что и я. Даже хуже. Я тебя всего лишь пожалела.

Лилиана открыла рот, но не сказала ничего. Только слегка округлила губы от удивления – Ника рассмеялась. Тихо, глухо. Затем снова поднесла флягу к губам, сделала несколько коротких глотков и подошла ближе.

Наклонилась, коснулась пальцами щеки Лилианы, поправила выбившийся локон, как мать поправляет волосы дочери перед фотографией. И, не меняя выражения лица, наклонилась и легко поцеловала её. Всё так же, как в клубе. Только теперь – чуть глубже. С ноткой металла. С крошечной, почти неощутимой болью – след её клыков аккуратно царапнул нижнюю губу.

– У тебя вкусная кровь, – сказала она спокойно. – И, знаешь, отчасти я даже понимаю этого ублюдка. Но мой тебе совет: забудь. Всё, что произошло сегодня. Всё, что он тебе шептал. Все «если бы». Не получится – а я догадываюсь, что не получится, – обратись к Людмиле. Или лучше – к Ане Грин. Последняя надёжнее, но я знаю, первая тебе ближе.

– А он? – Лилиана по-прежнему смотрела на неё, сдержанно, но не отстранённо. Там ещё был вопрос. Последний.

– Он? – Ника фыркнула. – Его уже почти нет. По сути – пустая обёртка. Сейчас приедет кто-то из тех, кто обязан заниматься таким и заберут его. Тебе даже не стоит знать, что с ним будет.

– А?

– Не знаю! – отрезала Ника и резко повернулась к ней, впервые дав понять, что разговор надоел. – И никому не советую знать. Всё. Прощай.

Она развернулась, шагнула в сторону воды, где камень исчезал в чёрной глубине канала, и, растворяясь в темноте, исчезла. Без вспышек, без театра. Просто перестала быть в этом месте.

А Лилиана почуствовала что ее подталкивают. Заставляют встать и уйти отсуда. Это не было подавлением воли, как было с Дэмианом, скорее мягкое наставление, как когда дердат за плечи и пытаются увести, но сопротивлятся этому не хотелось, да и сил не было. С сигаретой, чужим вкусом на губах, болью в шее – и ощущением, будто граница между жизнью и чем-то другим на несколько часов стала слишком тонкой.

Лилиана поняла: сейчас – действительно лучше уйти. Пока она ещё могла идти. Пока не начала соскальзывать в ту вязкую апатию, где всё теряет очертания. Шаг за шагом, каблук за каблуком, она двигалась вдоль канала, глотая слёзы, которые текли сами, без усилия и даже без причины. Они просто были – как отражение того, что внутри больше нечем дышать.

Надо было вернуться в клуб. Забрать вещи, привести себя в порядок… хотя какой уж там порядок. Её вид сейчас как у бомжихи, которая вылезла из грязной кучи. Волосы растрёпаны – как говорил папа, «взрыв на макаронной фабрике». Один каблук обломан, из-за чего она шла вперевалку, прихрамывая, как после шальной ночи или плохой пьесы, в которой играла себя. Да и остальное не в лучшем виде.

И еще изо рта несёт алкоголем. Лилиана не понимала, как можно пить эту жидкость в чистом виде. Она собрала слюну, густую и вязкую, и сплюнула в сторону, хотя ещё в детстве поклялась себе больше так не делать. Плевки – это не поэтично. Но сейчас всё казалось нарушенным – и запреты, и ритуалы, и образы. Осталась только она. Без бронзы. Без голоса.

Подходя к клубу, она заметила, как кто-то метался около входа. Воланд. Его фигура сразу вынырнула из расплывчатых теней, словно он кружил там всё это время, выжидая. Когда он увидел её, то рванул вперёд, но остановился, оценивая. Его глаза метнулись от ног до лица, фиксируя каждый разорванный шов, каждую ссадину, каждую трещину, что теперь зияла в ней.

– Ч… что случилось? – он выдохнул, будто в нём не хватило воздуха, чтобы спросить больше.

Лилиана подошла сама. Без слов. Просто обняла его, уткнувшись лицом в его плечо, в пахнущую дымом и пылью рубашку, и сдавленно, почти нечленораздельно прошептала:

– Всё хорошо, мой… Воланд. Теперь всё хорошо.

Ника наблюдала, как фигура девушки растворяется в темноте, скользя по набережной, как капля по стеклу. Старая привычка – провожать глазами до тех пор, пока не исчезнет полностью. Пока не исчезнет боль. Она допила остатки джина, на вкус он уже не жёг, а просто согревал. Подобрала пачку сигарет, оставленную на камне, и устало опустилась спиной к прохладному, влажному граниту. Его шероховатая поверхность казалась привычной, почти родной. Здесь всегда всё заканчивалось. Или начиналось.

Снизу лениво билась о берег вода. Сверху – хрипел, кашлял, пытался выговорить что-то этот неудавшийся вампир. Ника не слушала. Он был ей больше не интересен. Тело. Ошибка. Остаток. Она знала – скоро за ним придут.

И в тот момент, как по заказу, воздух разрезал визг тормозов. Дверь машины хлопнула с негромким, но очень чётким звуком. Высокий, худой парень с вечно насмешливым выражением лица подошёл, окинул взглядом всё поле действия и фыркнул, чуть склонив голову.

– Так-так… Юная Ника и… что это у нас тут? Недоразумение с клыками? Прямо как вкусный ужин, поданный на серебре.

– Обойдёшься, Кам, – Ника не шевельнулась. Только уголок губ дёрнулся. – И да, я тоже рада тебя видеть. Почти.

Каманч, один из инквизиторов и хороший знакомый ее наставника, по старой привычке потрепал её по голове, как младшую сестру. Его аура была всё такой же – ментолово-холодная, но со странной теплотой под слоями цинизма. Он подошёл к телу, посмотрел пару секунд и двумя ударами – не жестокими, а технически идеальными – отправил того в отключку. Затем вытащил из-за пояса серебристые браслеты, тускло пульсирующие в темноте, и посмотрел на Нику с видом: «Ты тут старшая. Давай.»

– Ну? – коротко спросил он.

– Ась? – она оторвалась от своих мыслей. – Что это у тебя?

– Подавители. Удобная штука. Можно, конечно, и по старинке – огонь, соль, крики, но я, знаешь ли, уставший. Сначала хотел пойти домой. Вкусный ужин. Горячий стейк. Что-нибудь горячительное. А тут – твой сигнал. Ладно, ты видела всё – тебе и зачитывать.

Ника вздохнула. Всё логично. По протоколу.

– Насильственное подавление воли. Вмешательство в чувства и разум необретённой. Атака без поединка на старшую. Вердикт – развоплощение.

Браслеты засияли чуть ярче, вибрация усилилась. Тело вампира дёрнулось, выгнулось мостиком, искажённое лицо застыло в беззвучном крике. Последним, что он услышал, было короткое и сухое:

– Приговор.

Огонь вспыхнул без дыма. Без крика. Без души. От тела осталась только серая пыль, рассыпавшаяся по камню, будто его и не было вовсе. Только тень исчезающего зла, которому даже не оставили эпитафии.

Кам молча подобрал подавители, щёлкнул крышкой багажника и бросил их внутрь. Обернулся. Его глаза на мгновение потемнели, но голос остался легким:

– Не хочешь посидеть с нормальной компанией? Пара наших, призрак, пара оборотней, может, даже твой старший заглянет. Что скажешь?

Ника посмотрела на пустую флягу. На воду. На небо. Потом не сказала ни слова, просто подошла к машине и села на переднее сиденье. Плавно, будто так и было задумано с самого начала.

– Поехали, – сказала она, когда Каманч завёл мотор.

________________________________________________________________________________

Примечания. В тексте использованы слова из песен группы AlterSight

1. Лилия

2. Пророчество

3. Оттенки красного

Глава 2. Тишина после

Она проснулась не сразу.

Сначала просто вернулась в тело – медленно, как вода, заливающая сосуд. Затем осознала, что лежит не у себя: чужие простыни, чуть грубее, чем привыкла; подушка, пахнущая волчьим шампунем и мятой; потолок, на котором она ни разу не задерживала взгляд, но сейчас мога бы изучать его часами – таким ровным и неестественно белым он казался в свете нового утра.

Лилиана сделала вдох. Медленный. Протяжный. Воздух был густой, как туман, и чуть прохладный. Где-то далеко – в ванной – с глухим эхом капала вода. Раньше бы она не услышала этого. А сейчас слышала всё: как скребётся часы на стене, как еле шуршит о подоконник занавеска, как щёлкает терморегулятор батареи. Шум мира стал крупнее, ближе, навязчивее.

Её тело казалось неподвижным. Не то чтобы оно не слушалось – просто не было желания двигаться. Пальцы лежали вдоль бёдер, и в них ощущалось странное покалывание, будто они только что отмерзли и начали оживать. Тело было тёплым. Даже горячим. И всё же – не её. Как будто она вернулась в каркас, который больше не чувствуется родным.

Она прикрыла глаза.

В памяти всплывали фрагменты: сцена, крики, свет, рёв публики. Вкус микрофона, чужая энергия, распахнутая грудная клетка, через которую, казалось, проходили сотни взглядов.

Затем – Дэмиан. Его лицо, не то чтобы страшное – слишком обыкновенное, чтобы быть опасным, и потому – коварное. Его взгляд, его уверенность, его ложь. И её собственная вера в него – такая слепая, юная, обжигающе настоящая. Она действительно хотела быть как он. Не ради силы. Не ради бессмертия. Просто… ради ощущения, что она важна. Что её выбрали.

Он исчез. Потом – вспышка. Чужой голос. Чужое прикосновение. Не губы – дыхание. Ника. Поцелуй, который не был поцелуем. Маяк. Контакт. Что-то, что перевернуло внутри все якоря, все основы, все желания. Затем – гнев. Рёв. Тень. Удар. Свет.

Дэмиан мертв. Её это больше не волновало. Что-то внутри просто зафиксировало факт: он больше не представляет угрозы. Этого было достаточно.

Воланд.

Она позволила ему быть рядом. Даже… быть ближе. Ночной разговор, небрежные касания, поцелуи. Тепло кожи. Всё это случилось как бы не с ней, но через неё. Она не отвергла, но и не была внутри момента. Она сама пришла к нему. И он забрал её. Увёл. Уложил. Не задавал вопросов. Не просил объяснений. И вот теперь – тишина. Утро.

Лилиана приподнялась в постели. Простыня соскользнула по бедру, оставив прохладу на коже. Она провела пальцами по шее – всё на месте. Всё цело. И всё же… внутри было странное ощущение. Не пустоты – тишины. Как будто то, что раньше звенело – теперь стихло. Ни боли. Ни восторга. Ни страха. Ни сожаления.

Она опустила ноги на пол. Прохлада паркета приятно кольнула пятки. Комната была залита мягким рассеянным светом, и всё в ней казалось слишком правильным. Слишком упорядоченным. Слишком… человеческим.

На прикроватной тумбе – стакан воды. Она сделала глоток и почувствовала, как вода отдаёт горечью железа. Металлический привкус. Дэмиан? Нет. Это не связано с ним. Просто… ощущение, будто рецепторы настроились иначе.

На кухне пахло кофе – но не свежим. Запах был слабым, едва уловимым, как будто кто-то когда-то давно заваривал его и забыл. На столе – записка:

«Пошёл за кофе. Буду скоро. Вол.»

Она взяла её в руки. Бумага была чуть влажной от пара, словно он писал её, пока чайник кипел. Строчки ровные, аккуратные. Она провела пальцем по его подписи. "Вол". Он всегда подписывался так. Её это раньше умиляло. Сейчас – ничего не вызвало. Ни улыбки, ни раздражения.

Она села на стул. Просто села. Тело всё ещё было тёплым, но чувствовалось… лишним. Или нет. Просто – ненужным для того, что она сейчас ощущала.

"И я не чувствую… вообще. Он умер. Но я не чувствую жалости. Он почти сделал меня своей. Насильно. Но я не чувствую злости. Он исчез."

Это не было равнодушием. Это было заземлением. Словно внутри неё появилось ядро, не пылающее, не дрожащее, не ломающее. Просто… молчаливое и тяжёлое. Как гранит.

Она поднялась. Провела рукой по волосам. И направилась в ванную.

В ванной зеркало, покрытое тонкой пылью, отразило её лицо – почти без изменений. Та же она, и в то же время – не та. Что-то изменилось в взгляде. Стало глубже. Чужим. Не испуганным. Спокойно-равнодушным. Отражение показалось ей чуть отстающим, но она отмахнулась. Алкоголь. Усталость. Сон.

Чистое полотенце, сложенное на рейке. Стеклянный флакон с жидким мылом в форме черепа – ее глуповатая шутка-подарок после прошлого Хэллоуина. Маленький кактус на подоконнике, которому она всегда забывала сказать «привет». Всё привычно, до странного. Даже её зубная щётка на месте, зелёная, с мягкой щетиной. В ванной всё выглядело так же, как и раньше. Но вот что-то было иначе.

Лилиана включила воду, опустила ладони под струю и заметила, как вода… закручивалась не так. Не вправо, не влево – как-то вбок. Не кругом, а в спираль, словно кто-то натянул невидимую нить и тянул за неё с другой стороны стеклянной реальности. На секунду – заторможенная реакция. Будто разум увидел это, но не выдал сигнала тревоги.

Показалось. Устала.

– Нервы шалят, – тихо выдохнула она, умываясь.

Она наклонилась над раковиной, плеснула прохладную воду на лицо. Капли стекали по щекам, медленно, лениво. На кончике языка все еще оставался привкус металла. Не острый как кровь, нет, а что-то вроде меди, старого серебра. То, что бывает на губах после плохих снов.

Было ощущение, будто кожа тоньше, чем раньше. Как будто под ней – слишком много тишины. Она провела пальцами по лицу, по скулам, по шее, задержавшись на ключице.

В зеркале – отражение. Она смотрела на него. Оно смотрело на неё. И в какой-то момент она подняла руку, чтобы смахнуть каплю с подбородка – и отражение отстало. На долю мгновения. Но это было заметно. Секунда – и всё синхронизировалось. Но это было. Точно. Она моргнула. И снова – всё ровно. Всё как надо.

"Наверное, переутомление. Или я всё ещё не проснулась."

Она потянулась к халату, но остановилась. Сбросила футболку. Медленно, как будто движения отдавались эхом. Легко стянула с себя трусики, затем, не задумываясь, шагнула в душ.

Теплая вода обрушилась на плечи – вторая кожа, более живая, чем её собственная. Она вздохнула глубже. Потянулась за мочалкой. Обычной – синтетической, мягкой. Налила геля, вспенила.

Проходила по телу методично, как будто не мылась, а искала, что ещё ощущает. Линия плеч. Рёбра. Живот. Бёдра, внутренняя поверхность, колени, лодыжки. Снова вверх – по позвоночнику, по шее, под грудью, вокруг сосков. Кожа реагировала лениво. Не замиранием удовольствия, не дрожью. Просто – реагировала. Как пластина, на которую упала тёплая ткань.

Стёрла ощущение. Слишком много вчерашнего. Волосы. Она намочила их под струёй, влила шампунь в ладонь, вспенила и втерла в кожу головы. Ногти зацепили кожу – на секунду показалось, что чешется не кожа, а что-то под ней.

Но даже моясь она продолжала вспоминать и анализоровать, что произошло. Дэмиан. Он. Тот, кого она называла «мой». Тот, ради кого рисковала, смеялась, флиртовала, искала смысл и красоту. Теперь – пустое слово. Она не испытывала желания анализировать. Просто… фиксировала. Понимая, что вела себя не как взрослая женщина, а как взбалмашный ребенок, когда ставила условия, требовала и почти приказывала. Да, можно назвать все это наваждением, и принуждением, но она понимала – чары Дэмиана были только на подчинение ее. Все остальное она творила сама.

"Уже нет. – Вспыхнула мысль. — Все, что было до этого – уже нет."

Она не жалела. Ни о нём. Ни о том что случилось на набережной. Ни о себе той, что позволила себя захватить.

Она смыла пену. Провела ладонями по телу – на этот раз быстро, не задумываясь. Смывала себя. Остатки чего-то. Касаний, слов, попыток.

Потом – остановилась.

Ключи. Воланд. Он положил их, как всегда, на полку у входа.Где-то там, за дверью, что-то щёлкнуло. Мелко, еле заметно. Но она услышала это через шум воды. Звук поворота ключа. Мягкий толчок двери. Стук металла о пластик, когда ключи ударились о дно чащи, куда Воланд обычно их укладывал.

Лилиана замерла, прислушиваясь. Вода лилась, но она отчётливо знала, что Воланд снял куртку. Что он чихнул тихо, под нос. Что он поставил кофе и оставил пакет на табурете.

"Я не должна этого слышать."

Мысль вспыхнула – и исчезла, словно смытая водой.

Она выключила душ. Обернулась в полотенце. Волосы ещё текли по спине, оставляя узоры. Она подошла к зеркалу – снова. Собственное отражение показалось ей чуть… темнее. Зеркало молчало. Блики дрожали.

"Показалось."

Она вышла из ванной, обмотавшись полотенцем, волосы оставались влажными, тяжёлыми, медленно стекали по плечам каплями. Воздух в квартире был прохладным и плотным, словно её отсутствие наполнило пространство тишиной, которая никуда не исчезла, даже когда она вернулась.

На секунду она замерла у двери в коридор. Полка у входа – пустая. Никаких шагов. Никаких звуков.

"Но я слышала. Точно слышала…"

Щелчок ключа, чих, звон пластика – всё было так чётко, что она почти могла воспроизвести эту сцену в голове до мельчайших деталей. И всё же – Воланда не было. Ни запаха кофе. Ни едва заметного пара от открытой сумки. Даже воздух был девственно не тронут – как в музее, где экспонаты нельзя касаться.

Она бросила полотенце на стул в гостиной, надела рубашку с чужого плеча – длинную, почти до колен, с выцветшей аппликацией на спине. Когда-то он купил её в Берлине. Тогда это было забавно. Сейчас – просто ткань. Ощущение одежды на коже показалось… вязким. Как будто ткань не прилегала, а цеплялась за неё. Вновь – короткая дрожь по позвоночнику.

Она прошла в комнату, села на диван. Из колонок, стоящих на полке, торчал AUX-кабель.

Она подключила телефон. Нажала «воспроизвести». Выбрала плейлист – тот самый, проверенный годами.

Голос – словно из консервной банки, искажённый, хрипловатый. Всё звучало не так. Словно мир сдвинулся на полтона вниз, будто кто-то подвинул реальность в сторону и не удосужился вернуть.Музыка пошла. Первый аккорд – глухой. Бас – ниже, чем нужно.

Она склонила голову и вслушалась. Знакомый трек – но тональность смазанная, эмоции певца – будто через вату. Места, где обычно пробегали мурашки, – сейчас вызывали только… раздражение.

"Что с записью? Колонки? Или Bluetooth тупит?"

Тот же эффект. Словно звук задохнулся по дороге. Отключила. Попробовала другой трек. Тоже самое.

Лилиана встала. Подошла к стойке у стены, взяла свою гитару – «Эмбер». Она сама дала ей имя когда-то, за оттенок лака. Гитара была слегка расстроена, как и всегда после перерыва, но струны были целы. Натяжение правильное. Всё вроде бы так.

Она провела по струнам ладонью. Дребезжание отозвалось внутри неё, не в ушах. Не в груди. Глубже. Как будто звук вошёл под кожу и там отозвался слишком сильно.

Струны словно резонировали с внутренним напряжением, с тем, чего она не могла назвать.Она осторожно взяла аккорд. Соль. Простой. Проверочный. Звук пошёл в пальцы, затем – в локоть. Потом – в позвоночник. На третьем она остановилась. Пальцы дрожали. Незаметно. Она даже не сразу поняла это – просто аккорд вышел «грязным». Второй – тоже.

"Руки…"

Никаких судорог, никакой боли. Просто дрожь, как у человека, который не ел сутки. Или пережил что-то, от чего тело всё ещё не пришло в себя. Сжала кулаки. Разжала.

Она положила гитару обратно. Осторожно, как стекло.

Села. Обняла колени. Вгляделась в темнеющий экран телефона. Там – её отражение. Смуглая, влажные волосы, рубашка, как будто чужая. И в глазах – тишина. Не пустота. Не испуг. Просто… тишина, которая раньше была где-то на заднем плане, а теперь стала в ней.

"Переутомление."

Музыка звучит иначе – реакция на то, что произошло? Единственное объяснение. Стресс. Тело протестует. Гитара отреагировала на напряжение.

"Это. Просто. Шок. И это нормально."

Но признаться в этом – значило бы признать, что она уже не такая, какой была вчера. Ложь. Нормально – не значит молчаливо. Она встала. Пошла на кухню. Сделала глоток воды из-под крана.

На вкус – всё та же медь.

Лилиана села на подоконник, завернувшись в плед. Волосы успели высохнуть, но кожа всё ещё хранила тепло воды и влагу невыговоренных мыслей, когда она снова услышала звук ключа – теперь уже настоящий. Скрип замка, щелчок защёлки, толчок двери плечом. Он вошёл. На этот раз без фантомных ощущений – всё происходило по-настоящему, без отсрочек и искажений. Или ей просто хотелось в это верить.

Воланд заглянул в комнату с белым бумажным пакетом в руках.

– Я как шпион, – сказал он, усмехаясь. – Несу свежий кофе и круассаны, как доказательство мирных намерений.

Она приподняла бровь. Улыбнулась. Натянуто, но не лживо.

– Ты герой нашего времени.

Он подошёл ближе, поставил пакет на стол, вытащил картонный стаканчик, подал ей. Лилиана взяла – пальцы почти не ощутили тепла. Она сделала глоток. Вкус – горький, но слишком лёгкий, будто не кофе, а его отголосок.

– Ты как? – спросил он мягко, присаживаясь рядом. – После всего?

– После чего?

Он нахмурился. Ненадолго. Но она успела заметить, как в его взгляде мелькнула нерешительность. Ожидание объяснений.

– После концерта, – произнёс он. – После этого… клоуна. И всей остальной кутерьмы.

Она пожала плечами.

– Бывает.

– Бывает, – эхом повторил он. – Но обычно ты не приходишь ко мне вся в грязи, разутой, с глазами, как будто из тебя вынули душу, и не просишь: "Оставь меня у себя".

Она засмеялась. Почти по-настоящему.

– Слишком драматично. Я так сказала?

– Не словами. Глазами.

Он откинулся на спинку дивана, потянулся, как кот. Вроде бы расслаблен, но весь натянут, как струна. Он чувствовал, что что-то не так. Может, не осознавал, что именно, но вибрации между ними уже были другими. Сбившимися.

– Ты не такая, как была, – сказал он, наконец. – Не вчера. А вообще.

Она чуть вскинула подбородок. В глазах – весёлый вызов.

– Серьёзно? Что, прическу сменила?

– Нет, – спокойно ответил он, не принимая ее шутливого тона. – Ты изменилась. Не внешне. Изнутри. Ты говоришь так, будто тебя здесь нет. Будто ты смотришь на меня через стекло.

Лилиана замолчала. Губы её чуть тронула усмешка, но внутри пошло по швам. Не болью. Не испугом. А осознанием, что он прав. Что даже если она захочет сказать правду – не сможет. Потому что сама не знает, что с ней происходит. И как рассказать то, что она знала и знает. А Воланд все продолжал допытываться.

– А ты можешь рассказать? – продолжил он. – Что случилось? С тобой. С ним. Почему ты потом… – он запнулся, – заливалась алкоголем, как будто пыталась смыть себя изнутри?

Она хотела отшутиться. Сказать, что просто хотела выпить. Или что у неё был сложный день. Но… вспышки пришли сами.

Мигающий свет сцены. Образ Дэма когда он держал за горло. Его оскаленный рот и голос Ники сверху:

«Глухой что ли? Девушка чётко ответила.» Гранит набережной в спину. Рык. И фляшка с джином перед носом с ироничным вопросом:

– Будешь?

Что-то в том мгновении сдвинуло всю её внутреннюю архитектуру. Не эмоцией, не смыслом. Структурно. Словно кто-то переставил несущие балки – и дом остался тем же, только звук шагов по полу стал другим.

– Мы… – Лилиана заговорила слишком резко, спохватилась и сбавила тон. – Мы с ним поссорились. Сильно. Не первый раз. Просто на этот раз – окончательно.

Воланд повернулся к ней с недоумением, но молчал. Ждал продолжения.

– Я не хотела… – она запнулась, подбирая слова. – Я не думала, что всё так резко обернётся. Мы… поругались. Он сказал… гадости. А я ушла. Бежала почти. Споткнулась, упала, ну и… – она усмехнулась, жестом обвела себя. – Результат ты видел сам. Грязь, каблук, всё остальное.

Пауза.

Вова смотрел на неё внимательно, в этом взгляде было больше заботы, чем анализа, но всё же… она чувствовала – он ей верит. Частично. Доверяет, но понимает, что это не вся правда. И что он, скорее всего, никогда не узнает остального.

– То есть ты просто… упала в лужу? – переспросил он медленно.

– Да, – ответила она слабо. – Серьёзно. Звучит как фигня, знаю. Но это так и было.

Она вдруг поняла, насколько она благодарна ему за эту паузу. За то, что не требует больше. Не копает. Просто… остаётся рядом. На том уровне, на каком может. Он кивнул. Медленно. Без вопросов.

– Даша… – тихо сказал он. – Я не хочу давить. Просто ты… ты действительно другая. Я тебя не осуждаю. И не лезу. Но если захочешь – скажи. Мне не всё равно.

Она посмотрела на него – Вова, Воланд, родной, настоящий. Сидит напротив, с тёплым кофе и беспомощной надеждой, что всё можно починить. Вернуть. Объяснить.

– Спасибо, Вова, – сказала она тихо. – Правда. Просто сейчас… не время.

Он кивнул. Снова. И на этом всё стало ясно.

Они сидели рядом. Просто рядом. Как и раньше – после концертов, после длинных прогулок, после бессонных репетиций. Только раньше в этом было уютное молчание, а теперь – гулкая пустота, будто между ними натянули невидимую мембрану. Не колючую. Не враждебную. Просто… отделяющую.