Оттенки красного

Она наблюдала.

Как зоолог, впервые встретивший новый вид. Не торопясь классифицировать, но разбирая всё по кусочкам: эмоции – к эмоциям. Мысли – к мыслям. Физические реакции – к телесным проявлениям. Уязвимость – в отдельную категорию. Агрессия – как оборонительная функция. Ложь – как адаптивный механизм. Желание быть любимым – как доминантная программа.

Она не осуждала. Не жалела. Не чувствовала себя выше. Просто – изучала. Как, зачем, откуда, куда? Какие у этой боли корни? Какая у этой страсти цена? Что стоит за смехом? Что скрывается за равнодушием?

Люди. Глубокие, хрупкие, прозрачные.

И среди всего этого разноцветного хаоса, среди вибраций, шорохов мыслей и биений сердец – одна мысль била поверх всех остальных. Громче. Ярче. Прямее.

Что мне теперь делать?

В ней не было паники. Только острая, концентрированная потребность в понимании. Она не искала приюта. Не хотела защиты. Не звала никого. Она… анализировала. Искала смысл, структуру, модель. Ответ.

Что дальше?

Дом – невозможен. Вова – отдалён, непонятен, закрыт. Музыка – ушла. Прежняя жизнь – рассыпалась, как сахар в воде. Мать? Она – вне этой реальности. Подруги? Те, кто остались… не поймут.

И тогда она поняла: нет готовых путей. Нет старых маршрутов, по которым можно вернуться обратно. Она зашла слишком далеко. За грань. За черту. Где всё новое, острое, и пугающе настоящее.

Река шептала внизу. Город жил. Но теперь он знал о ней. А она – знала его. Как хирург знает, где проходит артерия. Как ведьма знает, когда на небе сдвигается тень.

– Вам не холодно?

Голос прозвучал не громко, но отчётливо – прямо над её головой. Она вздрогнула, как от щелчка в тишине. Не потому что испугалась – скорее, от того, что он возник из ниоткуда. Она не почувствовала его. Не услышала шагов. Не увидела приближения, как раньше – не в физическом смысле, а… в глубинном. Не вспыхнуло ни эмоций, ни фоновых вибраций мыслей, ни даже сбоев в ауре. Пустота. Он появился внезапно – и это было самым странным. Как в старой жизни – когда незнакомец просто незнакомец, не книга, не картина, не обнажённый нерв.

Она медленно, с лёгкой опаской, повернула голову и посмотрела на него.

Мужчина. Высокий, в длинном кожаном плаще, с тёмными растрёпанными волосами, в которых путался мелкий дождь. Лицо – не то чтобы красивое, но с резкой выразительной геометрией: челюсть, скулы, чуть хищный нос. Глаза под бровями – тёмные, и в них не отражалось ничего, кроме её же отражения. И это пугало. Будто он не имел содержимого. Или же оно было так глубоко спрятано, что даже её дар не мог проникнуть туда.

Она, не отводя взгляда, попыталась сосредоточиться – коснуться его мыслей, его эмоционального поля, хотя бы краешком восприятия прочувствовать, кто он, что он.

И тут же ощутила, как резко, без предупреждения, закружилась голова. Будто соскользнула в никуда. Подступил тошнотворный ком, а перед глазами замелькали пятна. Она едва не рухнула обратно на колени, но удержалась, опершись рукой о холодный камень.

– Не стоит этого делать, – произнёс он спокойно, но с металлической тенью в голосе. – Я не знаю, как вы это делаете, ни разу не слышал и не видел ничего подобного… но с мной – не получится. Только хуже сделаете. Себе.

Он подошёл ближе, небрежно присел рядом, как будто они были знакомы тысячу лет. Как будто его не смущал её заплаканный вид, красные глаза, дыхание, перехваченное рыданиями. Как будто весь этот вечер, этот город, этот мост – были просто декорацией, а он сам – режиссёр, заглянувший на площадку, чтобы поправить настройку.

В его руке появилась алюминиевая банка с чем-то алкогольным. Он поставил её между ног, извлёк из внутреннего кармана плаща помятую пачку сигарет, зажигалку с вытертым логотипом. Щёлкнул – яркое пламя. Затянулся.

Потом, чуть повернувшись к ней, протянул руку с пачкой:

– Будете?

Она молча покачала головой. Словно повторяя старую себя, но уже с каким-то иным акцентом, сказала просто:

– Не курю.

Он кивнул, будто и не ждал иного ответа, затянулся вновь. Молча. Словно давая ей время.

А она, всё ещё не отрывая взгляда от него, снова ощутила это странное состояние – как будто всё вокруг замерло. Даже шум города за спиной стал дальше. Нерелевантен. Будто в мире остались только она, он и этот странный вечер.

– Кто вы? – спросила она, наконец. Спокойно. Без страха. Без интереса. Словно не было уже эмоций, которым стоило бы придавать значение.

Он выдохнул струю дыма, смотрел в темноту реки.

– А вы правда хотите знать?

– Не знаю, – она тоже посмотрела на воду, потом снова на него. – Но спросить – проще, чем молчать. Мне привычнее – знать.

– А если знание не даст тебе ничего, кроме лишней боли?

– Тогда я, по крайней мере, пойму, почему мне больно. – Она слегка склонила голову. – А сейчас… сейчас я даже этого не знаю.

На этих словах её голос чуть дрогнул. Не от слабости. От откровенности. Будто кто-то сорвал очередной пласт с её защиты, и под ним снова оказалось что-то живое.

Он посмотрел на неё. Долго. Пристально. Но его взгляд всё равно оставался безликим, и даже это молчание, насыщенное вниманием, не открывало его сути.

– Тогда… пусть будет так, – сказал он наконец. – Но не здесь. Не на мокром камне и не под пронизывающим ветром. Ты замёрзла. Слышишь, как тело дрожит?

И только тогда она осознала, что действительно дрожит. Кончики пальцев – онемевшие. Ноги – как чужие. Холод добрался до костей, но она упорно его не замечала, будто он был мелочью на фоне внутреннего коллапса.

– Я не могу пойти с вами, – сказала она. – Я не знаю, кто вы. Я… я не знаю, кому теперь можно верить.

И он вдруг усмехнулся. Очень грустно.

– И правильно делаешь. Верь только себе.

Молча он поднялся. Снял плащ и протянул ей, как на автомате. Она взяла – тоже автоматически, без слов.

– Не ради доверия. Просто ты правда мёрзнешь. Я не требую пойти со мной. Но сидеть на мокром граните тоже такое себе удовольствие. К тому же, как понимаю, сидишь ты уже очень давно.

Он говорил спокойно, не настаивая, не давя. Легко. Словно она не замерзшая девчонка в слезах, просидевшая на холодных камнях слишком долго, а… просто встречный человек. Равный.

Она даже не сразу поняла, когда он перешёл с «вы» на «ты». Обычно она замечала такое моментально – любое изменение ритма, тона, эмоционального оттенка. Но сейчас… сейчас это проскользнуло как-то незаметно, органично. И главное – она уловила: это не попытка приблизиться, не фамильярность, не банальное мужское «войти в доверие». Это просто его манера. Прямая. Ровная. Без грязных подтекстов. Без нужды прогибать пространство под себя.

Он продолжал:

– Предлагаю переместиться в одно местечко, где можно спокойно поговорить. Где не будут мешать и откуда мы, после этого, спокойно разойдёмся в разные стороны.

Она смотрела на него внимательно, как на новый, пока неразгаданный артефакт. И всё же задала вопрос:

– А если разговор… вас не устроит?

Он снова слегка усмехнулся. Без раздражения. Как будто предвкушал её сомнения заранее.

– Принуждать ни к чему не буду. Ты не оборотень, не вампир и даже не ведьма. В тебе что-то странное, но что – я не знаю. Странное, но не опасное, чтобы как-то ограничивать тебя и твоё передвижение.

Эти слова отозвались чем-то внутри. Каким-то недосказанным эхом. Как будто её проверили. Просканировали. И – не вынесли приговора.

– Вы, – она глотнула воздух и всмотрелась в его лицо. – Вы… Инк, да?

Он рассмеялся. И снова – не обидно. Не в штыки. А почти с теплом.

– Нет, ну я, конечно, знаю, что нас так иногда сокращают. Особенно когда думают, что мы этого не слышим. Или говорят это в лицо – если считают нас друзьями. Но услышать такое от незнакомой девчонки – это… нонсенс. Особенно когда эта самая девчонка, похоже, не знает, кому это говорит.

– Простите, – пискнула она, сама не понимая – то ли ей стыдно, то ли хочется рассмеяться вместе с ним. Словно внутри всё, что было сковано страхом и болью – на секунду растаяло.

– Да я не в обиде, – его улыбка всё ещё оставалась. Улыбка человека, которого почти невозможно задеть простым словом. – Просто это… мило. Да, я – тот самый "Инк", как говорят. А точнее сотрудник "Института Наблюдения и Контроля за Ведьмами, и Иными Земными Индивидуумами, Целями И Явлениями аномальной природы". В быту – Инквизиция.

Он замолчал на миг, давая ей переварить, и в тишине слышался только дождь, стекающий по набережной и в реку.

Лилиана медленно шевельнула губами, пытаясь проговорить эту аббревиатуру. Почувствовала, как слова слипаются и словно царапают нёбо.

– Ночной дозор какой-то… – пробормотала она и помотала головой, от чего волосы заструились по надетому на плечи плащу, мокрые, тяжёлые, как змеи, заползающие под ткань.

– Отлично. Всё, теперь я точно уволюсь. Сначала, на прошлой неделе, один оборотень назвал меня Геральтом и спросил где моя Плотва. Теперь вот ты с Дозором. Если бы мне давали по сто рублей каждый раз, когда кто-то сравнивает нас с "дозором", я бы уже вышел на пенсию и жил на даче в Крыму. Или мы бы с радостью бегали по крышам в чёрных плащах, светились глазами и делили добро и зло на сменах. А в жизни… в жизни ты с утра оформляешь отчёт по исчезновению мага-шизофреника из психушки, после обеда ездишь проверять, правда ли ведьма-маникюрщица вселилась в тело стилиста, а к ночи тебе звонят из какого-нибудь Комитета и спрашивают, можно ли оборотня в советники назначить. Романтики в нашей работе – как в метро поэзии. Есть, но только если вслушиваться и быть готовым схлопотать локтем в бок. У нас всё скромнее. Бюджет поменьше, враги поближе, и отпуск раз в пять лет, если повезёт не сдохнуть до этого. Хотя, скажу по секрету, у нас во внутренних чатах до сих пор гуляют мемы на эту тему. И у меня есть один знакомый, который на оперативках иногда специально появляется в очках и футболке с надписью: «Я Гесер, и вы все меня бесите».

Он замолчал посмотрел на Лилиану, потом на небо и вдруг запел. У него оказался приятный, низкий баритон, а слова. Слова она и так знала:

– И треснул мир напополам, дымит разлом....

– И льётся кровь – идёт война добра со злом – подхватила Лилиана улыбаясь.

– Вот. Вот. Ну так, что? Пойдешь с таким страшным и опасном в мрачное логово Инквизиции?

Она улыбнулась. Даже не вынужденно – по-настоящему. Её почти физически согрело это спокойствие, которое от него исходило. Не тепло, не защита – уверенность. Он не пытался её изучать. Не копал, не проникал. А значит… она могла не держать оборону.

И, странное дело, это её и обезоруживало.

– Мне всё равно некуда идти, – пожала плечами. – Так что ведите… уважаемый и грозный инквизитор.

Он рассмеялся – снова. И в этом смехе не было ни давления, ни насмешки. Только лёгкость, которой ей так не хватало в этот вечер.

Она встала – медленно, осторожно, чуть прижимая плащ к телу. Под ним тело уже продрогло до мурашек, джинсы цепко впились в холодные ноги. Но с его тяжестью – стало проще. И легче дышать.

Они пошли вдоль Фонтанки. Тихо. Без слов. Лишь отражения фонарей скользили по мокрой брусчатке, и шелест дождя по воде звучал, как затянувшийся аплодисмент невидимого зала.

Даша не знала, что её ждёт – и не хотела знать. Она просто шла. Потому что куда-то идти – было уже лучше, чем сидеть и смотреть в никуда.

– Меня Даша зовут. Или Лилиана.

– Приятно познакомится, Лилиана. На будущее не называй земным именем. Оно должно быть как защита. Зови меня Нотан. Только не называй меня Городецким.

– Не буду. Натан. А при чем здесь Городецкий? – спросила поднимаясь по ступеням.

– Просто меня в обычной жизни зовут Антон.

И он снова рассмеялся.

Поднявшись на мостовую, Лилиана увидела мотоцикл – тяжёлый, чёрный, с матовым блеском металла и плотной тенью, словно от него исходило собственное поле тишины. Он стоял у самого спуска к воде, как сторож – недвижимый, надёжный и безмолвный. Был в нём какой-то странный ритм: будто байк не просто техника, а продолжение тела того, кто им управлял. Она задержала взгляд, отмечая детали: толстые шины, массивный руль, странно вытянутое сиденье, на котором, как показалось, вполне могли бы уместиться двое. Прикованная цепь к перилам казалась скорее ритуалом, чем необходимостью – вряд ли кто-то рискнул бы утащить его. Внутри неё, словно укол, вспыхнула мысль-зарубка: я не слышала, как он подъезжал. Ни звука мотора, ни вибраций, ни даже мельчайшего сигнала в окружающих эмоциях и потоках чувств.

– Значит, надо учиться, – пробормотала она себе под нос. – Учиться управлять этим, пока оно не угробило меня. А то получу по голове и поминай, Лилиана, как тебя звали…

– Не боишься? – раздался рядом голос. Спокойный. Почти ленивый, как у человека, который заранее знает, что ему не откажут. Он поднимал шлем с сиденья байка, не торопясь, с тем самым уважительным вниманием, с каким берут в руки оружие или старую книгу.

– Нет, – ответила она, подходя ближе. – Я люблю байки. Хотя… не часто каталась на них. Есть второй шлем?

Он кивнул и извлёк его из бокового кофра, протягивая. Его движения были быстрыми, но не резкими – без суеты, всё в темпе человека, который умеет ждать. Она взяла шлем, глядя на него искоса.

– А куда мы едем?

– В одно местечко. Тут недалеко, – ответил он, заводя мотор. Тот зарычал глухо, но не оглушительно – скорее как хищник, проснувшийся, но ещё ленивый. – Там можно и вкусно поесть… и спокойно поговорить. И главное – никто и ничто не помешает.

Она кивнула, не спрашивая больше. Что-то внутри подсказывало: если бы он хотел сделать ей зло, у него уже было бы достаточно моментов. Но вместо этого… он предлагал ночную поездку, разговор, тепло, еду. Как странно – после всего пережитого за сутки это казалось почти сказкой. И может быть именно поэтому она позволила себе впервые за долгие часы чуть улыбнуться.

– Ладно, Инквизитор. Вези. Но если там окажется кабак под названием «У Светки», я встаю и ухожу, – бросила она, надевая шлем.

Он усмехнулся, уже оседлав байк:

– Ты ещё не знаешь, как я люблю кабаки. Особенно со Светками.

Мотор рванул, и асфальт под ногами задрожал, когда она села за его спину и осторожно обняла его за талию. Было странно держаться за того, чьи чувства она не могла прочитать. Но в этом же и было облегчение: хоть кто-то в этом мире оставался вне её новых, слишком острых восприятий. Хоть что-то ещё напоминало о старой, не магической, обыденной, живой Лилиане. Которая просто хотела проехаться по ночному городу. Просто поговорить. Просто хоть ненадолго перестать чувствовать всё и всех.

Шлем плотно прижался к голове, отсекая часть уличного шума, но даже сквозь него Лилиана слышала, как байк зарычал – низко, грудно, будто в нём билось живое сердце. Они тронулись с места почти без предупреждения: мягкий толчок, лёгкое отрывание от статичного мира – и вот уже асфальт побежал под ногами, огни размазались в ленты, город начал меняться.

Сначала ей показалось, что это будет легко. Просто держаться. Просто ехать. Просто быть. Но всё оказалось не так.

Первые минуты она ловила себя на странных уколах – будто кто-то стучит в виски изнутри, то иглой, то вибрацией. Мысли, чувства, всплески желаний, обрывки песен из окон, зевки в такси, ссора пары у светофора, тревога пенсионерки, которой не хватило на маршрутку, усталость водителя в доставке, голод подростка с бургером в пакете. Волна за волной. Размытая, многослойная, как бесконечный хор, где каждый хочет спеть свою арию, но никто не знает партитуру.

Она крепче стиснула руками его талию, будто пытаясь зацепиться за реальность. Прислонилась ближе, почти уткнувшись шлемом в его спину, чувствуя, как под лёгкой тканью рубашки играет тепло. Плоть под её пальцами была крепкой, надёжной – от этого немного теплее, спокойнее.

Так и вывалиться можно… просто зазевавшись, – мелькнула мысль, почти с раздражением. Она не сразу поняла, что основная проблема не в скорости и даже не в мотоцикле, а в том, что её дар – это не просто фон. Он словно сорвался с цепи. Он глотал улицу, людей, чувства, запахи, ритмы, эмоции, как зверь. Проглатывал и обрушивал всё на неё, без фильтра, без предостережения.

"Надо притушить… Приглушить, как свет в коридоре ночью. Оставить только контуры, только очертания. Как делала это днем"

Она сосредоточилась. Где-то в груди, под сердцем, в том самом месте, где теплилось странное, новое, магическое, она выстроила мысленно стену. Нет, не броню – броня глушила бы всё. А ей нужно было оставить то, что важно. Стену из стекла, может быть. Полупрозрачную. Слегка мутную. Отгородиться, но не оторваться.

И это сработало. Звук стал тише. Город стал будто дальше. Монотонный рёв мотора стал ритмом, к которому можно прижаться. Чувства чужих людей отступили. Осталась только она, он, дорога и холодный воздух, что скользил под подолом плаща. Она обняла его крепче, зарываясь в чужое тепло, и мысленно усмехнулась: Шлем есть, а сердце всё равно нараспашку.

Он не сказал ни слова, не сделал ни одного жеста, но Лилиана чувствовала – он знал. Чувствовал её беспокойство, чувствовал, как она прижимается, ищет тепло, и позволял этому быть. Не отстранялся, не напрягался. Наоборот – чуть выпрямился, будто невидимо подставляя ей спину, плечи, себя самого – как щит, как якорь, как временную опору. И, чёрт возьми, это было не только успокаивающе, но и… приятно. Не в пошлом смысле, а в каком-то очень простом, человеческом.

Он улыбнулся под шлемом. Эту улыбку она не видела, но почему-то знала – она была. Такая, почти мальчишеская, с тёплым юмором. Он знал, каково ей сейчас. Не по магии. Просто знал.

И Петербург, с его огнями, мостами, тенями и неоновой влагой ночи, поплыл мимо – в сторону того самого "местечка", которое он обещал. Место, где можно поесть, поговорить. И где, как он сказал, никто и ничто не помешает.

Они ехали недолго – мотор гудел под ними ровно, уверенно, и скоро городской шум сменился приглушённым шелестом ветра и редкими всплесками воды обводного канала. Лилиана покрутила головой и сразу узнала это место. Берег, где она бывала не раз – рядом с клубом «Сердце», где когда-то выходила на сцену, стараясь найти свой голос и место в музыке, в жизни. Теперь всё казалось таким далеким и одновременно таким настоящим.

Перед ними высилось здание с вывеской, которая звучала громко и вызывающе – «Рога и Копыта». Под названием красовалась приписка, словно написанная с особым цинизмом: «Оставь надежды всяк сюда входящий!»

– Не слишком оптимистично! – Лилиана улыбнулась, не скрывая легкого сарказма.

Нотан, бросив быстрый взгляд на надпись, улыбнулся в ответ, и в его глазах мелькнула искра понимания.

– Просто это НАШЕ место, – сказал он спокойно. – Вот и намек для всех остальных, чтобы подумали, куда они входят. А что до названия – это была неплохая сеть баров, которая разорилась и закрылась. Мы выкупили одно из мест и, подумав, оставили и название. Можно сказать, что это тоже своего рода предупреждение – что будет с теми, кто зайдёт к нам с дурными намерениями.

Лилиана кивнула, чувствуя, как в сердце щекочет знакомое ощущение – не столько опасности, сколько владения пространством, своим миром.

– И остались от неё лишь "рожки да ножки", – подмигнула она, – Что ж, веди. Ты сам обещал, что от меня не останется того, что тут написано и изображено.

– Не боись, Лилиана! – рассмеялся Нотан, – Мы не едим на завтрак красивых девушек.

Она хмыкнула, и в голосе её прозвучала лёгкая насмешка:

– Ага. Если помнить название вашей организации, то обычно вы их сжигаете. И так, к слову, до завтрака ещё далеко, а вот поздний ужин – вполне может быть. А про него ты ничего не говорил.

Нотан снова расхохотался, и звук его смеха наполнил вечернюю прохладу тёплыми вибрациями.

– Мне нравится твоё отношение к жизни! – сказал он, глядя на неё с лёгкой ироничной теплотой.

Лилиана почувствовала, как внутренняя напряжённость немного спадает, уступая место живому интересу. Возможно, здесь, в этом странном месте, в компании этого загадочного мужчины, она сможет хоть немного отвлечься от горьких раздумий и тревог, что не отпускали её с утра.

Они вошли внутрь, где смешались запахи старого дерева, еды и ноток специй из кухни. Тихо играла музыка а помещение было почти пусто, только двое мужчин сидящий в углу, да молодой бармен за стойкой, с какой обреченностью во взгляде. Мягкий свет ламп приглушал тени, создавая уютную атмосферу, словно специально созданную для разговоров, где можно сбросить маски и быть собой – или почти собой. На их приход словно не обратили внимания, но Нотан не стал садится в зале, а сделав ей знак следовать за ним пошёл вглубь, во второй зал, но и так подойдя к одной из стен, он толкнул ее и там оказалась ниша с небольшим столиком, предназначенная для двоих. Следуя за Нотаном, она отметила, что не чувствовала эмоций от сидящих в углу, а вот чувства бармена различала вполне хорошо.

"Значит они такие же он, а вот бармен нет. Или еще не умеет, так как не думаю, что они приглашают работать с ними простой народ."

_______________________________________

Очень хотелось бы увидеть ваши комментарии и мнение как про это произведение, так и про остальные. Чтобы понимать насколько вам интересно мое творчество