Мои аллюзии

Я бы предпочла сейчас Enemy.

Вероятно, шум привлёк внимание, потому что одна из дальних деревянных дверей тихонько приоткрывается, из-за неё выглядывает человек с бородой и тут же скрывается обратно, заметив меня. Не знаю, как поступить, но меня явно видели, катаюсь на пятках у стойки в ожидании, тяну воздух носом, выдыхаю ртом.

Минуту спустя та же самая дальняя дверь рывком распахивается, и появляется Остин. На нём классные чёрные джоггеры, кеды и худи. Настоящий афродизиак. Его химия вызывает колоссальный всплеск эндорфинов и как следствие – аритмию. Мужская сексуальность – смертоносное оружие, боекомплект из эгоизма и чувства превосходства. Остин стреляет из высокоточной снайперской винтовки без предупреждающих, попадает точно в сердце с одного выстрела. Дайте бронежилет, а лучше два, хотя бессмысленно… Не спасёт. Если бы его залпы были поцелуями, все девицы молили бы его о расстреле.

– Чего нужно? – Его лицо выражает раздражение, а оценивающий взгляд подсказывает мне соблюдать осторожность.

– Добрый день. Пришла, как договаривались.

– Чего? – Хмурится крайне недовольно.

– В прошлый раз Вы сказали, что в пятницу будут готовы ещё композиции. Сегодня та самая пятница.

– Ты серьёзно? Это ж был сарказм. – Злобно усмехается, удивлённый моей тупостью. Плохой исход был предсказан, но от этого ничуть не легче. После слова "сарказм" у меня внутри происходит кульбит души, после которого она тут же замирает.

– Трудности перевода. – Выдавливаю улыбку. Мне ни капли не смешно, мне стыдно, чувствую, как краснею, уверена, даже через тональный крем мои щёки отчетливо проступили красным цветом, по шее ползут красные пятна, хорошо, свитер с воротом. Неделя и так казалась невыносимо трудной, а тут ещё и этот неловкий момент. Держу удар, не подаю вида. – В любом случае мой визит не окажется напрасным. Это Вам. – Делаю робкий шажок и протягиваю ему картонный стаканчик с дорогущим кофе, на который были спущены остатки моих сбережений.

– Я не люблю кофе, – с оскалом заявляет он. Мешкаю буквально мгновение, но моего секундного замешательства ему хватает, чтобы вскипеть окончательно: выбивает у меня из руки стаканчик, тот отлетает на бетонный пол и разваливается на составляющие. Кофейная лужа с пенкой – итог крушения моих надежд на здравый диалог. Не понимаю, чего я такого сделала и чем заслужила такое обращение? Он ведёт себя, как козёл, а при этом чувствую себя козлом я. Козлом отпущения! Мысленно отмахиваюсь от этой навязываемой роли и стараюсь не воспринимать на свой счёт. Жизнь эмигрантки меня многому научила ещё с детства. Бывало и похуже. Умело сохраняю невозмутимость на лице, не показываю того, что на самом деле твориться у меня внутри. Вдыхаю поглубже, чтобы уровнять кислородом количество выброшенного адреналина в кровь. Остин смотрит на меня свирепо, хищные животные же чувствуют страх, да?

– По Фрейду достаточно легко определить масштаб Вашей личности, раз уж Вас так легко можно вывести из себя. – Недовольно ведёт бровью. – Читать тоже не любите? – Едва ли он посвящает время достойной литературе, и мне это даже на руку: моё творение – так себе. Держу под сердцем рукопись, но всё же решаюсь оторвать её от рёбер и протягиваю ему.

– Что за х*рь? Прикалываешься? – Не принимая пачку бумаги, пышет ядом. Внутренности у меня сжимаются, и от этого моё лицо по привычному сигналу изнутри каменеет ещё сильнее. Никаких эмоций снаружи, держу всё мёртвой хваткой внутри себя. Сил хватает парировать.

– По этой рукописи снимают фильм, и в нём будет Ваша музыка.

– Н*срать. Люди тоже, как музыка: или цепляют с первых аккордов, или жутко раздражают. – Этой фразой он даёт мне понять, что я из второй категории. Что ж, на каждого слушателя своё скопление нот. Вглядываюсь в прекрасное лицо, и мне становится жаль парня в этот момент. Хоть эмоции и зашкаливают во мне, опыт и разум подсказывают, что так как он, может вести себя только раненый зверь. Заглядываю в его наполненные злобой глаза и убеждаюсь в своей правоте. У него внутри тоже многое сжато, гнетёт его, раздирает ему душу. Сердечные раны, драматизм внутреннего конфликта, вот он и скалится на окружающих. Опускаю глаза, чтобы не провоцировать агрессию.

– Мне жаль, что…

– Да уж, херово, когда не понимаешь сарказм. Тупая ситуация! – Он не понимает меня и продолжает кидаться в атаку.

– Вы меня не поняли. Мне жаль Вас. – Мне знакома его история, не в деталях, конечно, а лишь в общих положениях. Однако… Ужасно, когда из-за поглотившей тебя изнутри тьмы, ты не замечаешь света. Его музыка прекрасна, её услышат и ею восхитятся сотни людей, а ему нет до этого дела, потому что он замкнулся на своей внутренней боли и ожесточился до крайности. Знаю. Понимаю. Я и сама была такой.

Поднимаю глаза и встречаю его деспотичный взгляд. Смотрит на меня, как на аморального урода, от чего меня ударяет лёгким током. Может, он и не страдает внутри? Может быть, он просто такой сам по себе, просто ненавидит всех, и ставит себя на пьедестал? Вполне допускаю и такое положение дела, мне никак не понять его наверняка.

– Себя пожалей, – фыркает, склоняет голову на бок и продолжает смотреть на меня, как на отброса общества. Понимаю, никакой он не страдалец, а попросту откровенный мудак! Боюсь, если снять с него, как снимают шелуху с луковицы (слой за слоем), снобизм, самомнение и ехидство, граничащее с жестокостью, то под этими вонючими пластами элитарности, увы, души не обнаружить.

Это ж надо было так сглупить, не распознать сарказм в тот день и не послушать Чарли, когда тот усомнился в смысле услышанных мною слов. Сегодня, как и в прошлый раз оказываюсь слишком наивной, верящей в чудо, на одних и тех же граблях танцующей.

От тембра голоса, который теперь звучит не в моей голове, голоса, который теперь вместо прежней поддержки выражает презрение ко мне, мои внутренние стены рушатся. Чувствую, ещё чуть-чуть и я всеми своими эмоциями вывалюсь наружу из глубокого бункера моей души. Задерживаю дыхание в надежде погрузиться глубже в себя и зацепиться за остатки самообладания, но весь негатив и тяжесть прошедших дней валят, словно домино, пошатнувшиеся стены, дают чувствам никчёмности и неполноценности заполнить внутри меня абсолютно всё пространство и выталкивают истинную меня на всеобщее обозрение. И вот она я. Чувствую, как расширяюсь и расползаюсь в стороны, тело становится неуклюжим и грузным, волосы начинают неприятно давить на шею и раздражают. Моё тело больше не способно вмещать то, чем я сейчас становлюсь. Краснею. Ощущение проигрыша скапливается слезами в глазах.

Бойцовские навыки не дают мне расплакаться. Только не перед ним. Пусть я и проиграла реальности, не покажу своей слабости. Делаю глубокий вдох-выдох. Смотрю на парня в последний раз. Такой красивый снаружи, но такой гадкий внутри. И почему я всё ещё жалею его?

Самоконтроль и самообладание переходят в закоренелый режим автопилота. Главное – не показать этому животному страха и не делать резких движений. Как можно спокойнее подхожу и подбираю стаканчик, крышку, подставку. Лужу пускай сам вытирает. Не смотрю в его сторону. Контролирую дыхание. Неторопливо отхожу к барной стойке, чтобы выбросить картон и пластик в грязный мусорный бак рядом с ней. Бесполезная трата времени и денег. И тут ко мне приходит осознание бесполезности и моей рукописи. Я не только теряю время, уже потеряла кучу денег, так ещё и теряю чувство собственного достоинства. Пытаюсь прыгнуть выше головы. Мне свойственно искренне жалеть тех, чьё счастье зависит от мнения окружающих, так чего это я сама вдруг решила, что мои фантазии и идеи, моё мнение и эмпатия вообще могут быть кому-то интересны? Почему мне стало так важно одобрение?

Верчу стопку листов в руках. Это всего лишь бумага и краска. Ничто.

С трудом удерживая эмоции, больно всхлипываю горлом (почти беззвучно) и сую в отвратительную мусорку с глупыми наклейками ещё и рукопись. Спокойно отхожу от бака. Никакого драматизма и душещипательной экспрессии. Ухожу, осознав всё сполна и придержав дверь напоследок. Скулящая тишина следует за мною по пятам, как верная псина.

Очутившись на улице, позволяю себе выпустить несколько слёз и смахиваю их руками так быстро, чтобы даже самой не заметить их появления; исход моей истории пессимистичный, но я стараюсь держаться воодушевляющего ритма. Сейчас во мне нечто вроде песни Low Flying Owls – Glad To Be Alive. Скорым шагом ухожу прочь. Чем больше иду, тем тяжелее становится внутри. Обида нарастает. Прислоняюсь к зданию, чтобы просто подышать и выстроить новые блоки. Это было тяжёлое поражение, пожалуй, сравнимое с атакой атомной бомбы. Но ничего. Пара дней лучевой болезни и отстроимся заново. Не впервой. Не зря же Курт говорил: "Всё можно пережить, если подобрать нужную песню". Найти бы теперь эту самую песню, дабы не прибегнуть к суициду, как так-себе-мотиватор.

Потратила кучу времени за изучением чертогов собственного разума, а в итоге налетела с разбегу на те же грабли. Головой понимаю, что, собственно, ничего нового сегодня со мной не произошло. Всегда всё было именно так: надеялась на лучшее, воспринимала слова буквально, часто верила людям. Слишком часто. И каждый раз меня за это щёлкали по носу и, хватая за голову, совали этим же носом в тягучее зловоние реальности. Вот и сейчас тоже самое, и почему только повела себя как раньше? Опять! Стоит отметить, сегодня было больнее, чем обычно: Остин не просто приложился ко мне реальностью, он буквально отхлестал меня ею по щекам. С оттяжкой.

Делаю вдох и отдаюсь течению города.

Уже возле отеля, захожу в магазин с идеей купить себе чего-нибудь поживать, но, увидев своё отражение в одной из зеркальных витрин – это полноватое тело и красное припухшее от невыплаканных слёз лицо, решаю ничего не покупать. При этом чётко осознаю, какую именно покупку мне всё же стоит совершить.

Забегаю в номер отеля и первым делом открываю ноутбук. Нужно купить билет обратно. Домой! Stereophonics – Maybe Tomorrow. И хватит уже наивных мечтаний и ожидания светлого будущего. Всегда есть только настоящее, а будущее – это неуловимая фикция. Эфемерность. Нужно вернуться к фундаменту, нужно возвести новые стены.

Присматриваю пару рейсов на ближайшие дни в настроении песни Bosshouse – Breaking Away. Денег на билет впритык хватает. Не оформляю покупку, во-первых, потому что нет карты, во-вторых, решаю, что прежде всё же стоит сообщить обо всём Рейнольду; закрываю ноутбук, стягиваю с себя вещи. Опять хочется плакать, так что решаюсь спуститься на пол и хорошенько прокачать тело. Как говорила одна из моих знакомых: "В любой сложной ситуации качай пресс и зад." Нет смысла плакать и ненавидеть себя. Я не принцесса, чтобы распускать нюни, и не младенец, чтобы меня жалели. Ну сглупила. Совершила ошибку. Теперь нужно собраться и исправить всё, что в силах исправить. Ругаю и воспитываю в себе своего собственного ребёнка, качаю пресс и восстанавливаю физическую связь с реальностью до тех пор, пока в висках не начинает противно пульсировать. Выдыхаю в голос:

– 

Хватит!

– И с меня, и с моего тела. Достаточно!

Глава 7. Пришествие

Субботу и воскресенье провожу, отвлекаясь на город. Просто брожу по streets и бесчисленным авеню, проникаюсь ритмом мегаполиса, теряюсь в толпе, слушаю в наушниках каверы без слов, вроде вновь открытого для меня Take Me To Church – Lofi Fruits Music Chill Fruits Music, так сказать, залечиваю душевные раны нотами. Удалить злосчастную мелодию Эймса не решаюсь, уж больно хороша, но и слушать её не могу, поэтому, исходя из соображений своей личной психической безопасности, старательно избегаю её в своём плейлисте. Сижу на лавочках с принцессочным альбомом и рисую. Стараюсь не привлекать внимания и своего внимания ни на кого не обращать. Странные дни душевной тревожности. Непонятного мне ожидания. Анабиоз мышления. Паралич души.

В русском языке есть крылатое выражение: "Проснись и пой". Англоязычная версия занятнее – "Rise and shine", мне не удаётся ни восстать, ни засиять, но к утру понедельника у меня проходят почти все симптомы послепятничной лучевой, да и утренний холодный душ делает своё дело. Опухлость лица спала, даже синяки под глазами почти пропали, тело приятно ноет от застоя молочной кислоты. Просушиваю волосы феном, стягиваю их в высокий небрежный хвост и выпускаю пару прядей у лица. А всё же, признаюсь, мне по-прежнему хреново на душе. "Чем хуже у девушки дела, тем лучше она выглядит" – эта история явно не про меня.

Надеваю узкие чёрные джинсы, футболку с группой разрисованных лиц из банды Кiss, накидываю длинный шерстяной пиджак, красные кеды: деловитый панк. Иду пешком, чтобы проветриться хорошенько.

Мода столицы штата не движется в каком-то явном направлении и предоставляет свободу для самовыражения как местным, так и мне. Многие яркие модницы Манхэттена в своих броских эпатажных look'ах-на-грани, к моему удивлению, не смотрят неодобрительно на безлейбовую меня, чего не могу сказать о российских фэшэнистках, которых в большей степени интересуют тренды продиктованные консьюмеризмом, а не как таковая индивидуальность. Мне, как и нью-йоркским законодательницам, нравится сочетать не сочетаемое, хотя до экспериментов местного масштаба я едва ли дорасту в силу своей русской закоренелой эстетики: меня нельзя назвать фанатом сложных вещей, которые кажется сами носят человека, а не наоборот, но в целом здешняя политика стрит стайла меня полностью устраивает. И всё же, несмотря на все плюсы континента, мне надоело быть здесь неприкаянной русской, тоскливая участь, как в песне Ruska – Apocalyptica.

Проходя в центральные двери, понимаю, что бы я не сказала, мои реплики вызовут мало отклика, если сказать точнее – никакого отклика не вызовут. Никто не удивится и уж тем более не расстроится от моего решения улететь раньше. До меня тут никому не было и нет дела, и это – нормально. Для всех я тут малознакомая девица из другой страны и только.

Поднимаясь по ступенькам напеваю:

But in this heart of darkness (Но в этом сердце тьмы)

Our hope lies lost and torn;(Наша надежда потеряна и разорвана в клочья;)

All flame like love is fleeting (Всякое пламя, подобное любви, мимолетно)

When there's no hope any more. (Когда надежды больше нет.)/

Я не хочу и не стремлюсь к тому, чтобы мне уделяли внимание, опекали или соглашались со мной, обращались, как с принцессой. Нет. Мне нравится независимость и самостоятельность. Отшельничество – это вообще моё состояние души, самовывоз – мой принцип по жизни. Но вот почему, почему, мне втемяшилось в голову, что я способна высказаться, и должна быть услышана и понята? Почему столь необходимой для меня стала демонстрация моего видения и понимания мира и людей в нём? Неужели понадеялась найти единомышленников? Неужто рассчитывала помочь кому-то, показать, что он не одинок в своём одиночестве? Слишком самонадеянно…

На одном энтузиазме далеко не уедешь. Как бы прискорбно это не звучало, но человеку нужен человек. В итоге, не найдя ни одного человека, который хотя бы сделал вид, что ему интересны мои мысли и понятны помыслы, я скатилась к усталости, провоцирующей тотальное безразличие ко всему окружающему. Опять. Меня обнимает чувство пустоты. И в этих объятиях становится понятным, что дело даже не в людях и не в том, кто они и какие, дело не в языке или стране, вся соль во мне, и я – та самая рана, которая смиренно принимает всю соль себя. Весь мой мир, то, каким его вижу и чувствую, весь он во мне. Только во мне, и нечего выставлять его на показ, всё равно никто на такое сейчас не смотрит. И вообще пора бы прекращать считать своей виной, что другие постоянно видят во мне кого-то, совсем не совпадающего со мной настоящей. По факту – я транслирую негатив и не вписываюсь в современную концепцию "Жизнь – это удовольствие". Оставляю эту нежизнеспособную и крайне дорогую ложь инстаграмным декорациям и новомодным коучам. Каждому своё, в конце концов.

Когда почти подхожу к кабинету Рейнольда, высокая девушка, очень стройная девушка в белом обтягивающем платье, без церемоний тормозит меня словами:

– К нему нельзя. Он на переговорах. – Понимаю, что переговоры не могут длиться вечность, при этом спешить мне некуда от слова совсем, так что решаюсь ждать.

То, что меня тут никто не помнит и не знает, вызывает улыбку, хотя я по сути – первопричина и создатель того, над чем тут все работают сутками напролёт. Действительно, забавно.

Прохожу за прозрачную перегородку и сажусь за стеклянный стол, на котором лежит кипа разнообразных журналов и буклетов. Бросаю взгляд к соседнему столу, аккумулирующему возле себя компанию из трёх девиц в коротких узких юбках. Трудно разобрать, о чём они сплетничают, потому что говорят слишком быстро и на английском, к тому же постоянно посмеиваются и шепчутся с уха на ухо. На их фоне я резко резонирую в своём прикиде и молчании. Умело не обращаю на них никакого внимания и игнорирую, пролистывая страницы первого попавшего журнала, прокручиваю кольца на пальцах, делаю погромче The Red – Chevelle в наушнике. Сама не понимаю от чего, но во мне волнами нарастает напряжение. Бесит.

– Смотрите! – Вдруг отчётливо и довольно громко проговаривает одна из девушек. Так реагировать можно исключительно на явление Христа народу; становится интересно, поднимаю глаза и вижу, как по коридору проходит субъект не совсем здоровой одержимости женщин. Эймс. Зрение, конечно, может подводить, но это точно он, узнаю по движению плеч и нахальной походке.

Девушка в белом пытается остановить "Миссию", отчаянно преграждает путь, но он отодвигает её в сторонку левой рукой и заходит в офис Рея, как к себе домой. Хлопает дверью перед носом у девицы, которая ещё не успела отойти от шока второго пришествия.

Врубаю Forty Foot Echo – Multiply.

– Слышала: сейчас он с Мирандой. Везёт же…

– Чего он тут вообще делает? Контракт же давно закончился. – Сплетницы заметно оживляются.

– Что-то новое затевает?

Кокетки начинают прихорашиваться, поправляют волосы и бюст. Заставляю себя по-прежнему не смотреть на них, как бы вчитываясь в буклеты. Нервозность сменяется беспокойством. При мысли быть увиденной, становится неуютно. Он из тех животных, которые кидаются на всякого прохожего. Лучше избегать зверя. Оборачиваюсь, чтобы присмотреть себе укромное местечко за глухой стеной, но там стоит лишь огромная кадка с искусственным растением, и нет мебели, чтобы присесть.

В голове рождается идея переставить стул, на котором сейчас сижу к пластиковому фикусу и расположиться там с душевным комфортом. Дождусь, когда уйдёт хренов Иисус, и тогда уже зайду и распрощаюсь с Рейнольдом. Встаю со стула и совершаю задуманное. Девушки таращат глаза и, приоткрыв ротики, молча за мной наблюдают, пока я с шумом устраиваю себе местечко. Поставив стул и усевшись вдали от информационной суеты и сомнительных перспектив, замечаю, что оставила телефон на столе, возвращаюсь за телефоном, прикидывая, что неплохо бы захватить с собой ещё и журнал, ну, чтобы скоротать время и в очередной раз испытать свой навык чтения на английском, к тому же жёлтые страницы – дополнительная возможность для конспирации. Прятаться, так прятаться.

Склоняюсь над столом в поисках подходящего журнала, перекладываю тупые глянцы один за другим.

– Ой… – Слышу голос кокетки за своей спиной. Её укусили? Оглядываюсь на неё, ничего не происходит. Ничего такого, на что можно было бы сказать "Ой". Но все в компании в этот момент заметно напрягаются, округляют глаза и нервно сглатывают.

– Идёт сюда… – С этой фразой ко мне приходит понимание ситуации, и всё сжимается внутри. Ну и дался мне этот грёбаный журнал?! Ругаю себя за нерасторопность. А ведь такой был план хороший!

Смотрю исподлобья в проход и вижу, что зверюга уже обогнул один из столов и направляется прямиком сюда, глядя на меня. Заметил..! Во рту пересыхает. В надежде, что он передумает нападать и всё же пройдёт мимо, опускаю глаза, делая вид, будто бы очень занята поиском чтива, бежать к фикусу всё равно будет невероятно тупо сейчас. Периферийным зрением замечаю, как зверь останавливается у косяка стены и лениво опирается на него плечом. Больше никаких движений не улавливаю, спустя пару секунд любопытство берёт надо мною верх и поднимает мои глаза. Эймс стоит, как ни в чём не бывало. Небрит. Чёрные джоггеры, чёрные кеды, чёрная футболка, мускулистая рука держит хватом чёрную кожаную куртку. Смотрит на меня с прищуром так, словно ему сказали, что у меня внутри припрятан слиток золота, и ему крайне трудно поверить в эту чушь, но в тоже время он совершенно не против расчленить меня, чтобы удостовериться наверняка.

Атмосфера вокруг него формируется гнетущая и зловещая, а девицы тем временем хихикают, одна из них даже проговаривает "Привет". Ох, не знает она, как рискует.

– Пойдём кофе выпьем. – Чуть кивает головой в сторону выхода, чётко звучит этот не мой отныне голос. Очередной сарказм или шутка? Мелькает мысль в голове, что это он вообще не со мной говорит, а с одной из этих блонди. Опускаю глаза к журналам. Да. Точно не мне. Стал бы он звать меня, когда тут три длинноногие лошадки фыркают и бьют копытцем при виде такого жеребца. – Ну?

Поднимаю глаза. Неужели зло способно быть столь привлекательным? Смотрит на меня в упор, физически ощущаю на себе его взгляд, словно касание. Кивает головой в сторону повторно. Теперь очевидно, что это он всё же мне. Чего ему от меня надо?! Мои брови прибегают к переносице с выражением "Так, блэт".

– Вы же не любите кофе. – Закатывает глаза до того, как моя реплика оказывается завершённой.

– Погнали, – тон не скрывает раздражительности, всё никак не привыкну к тому, что он говорит голосом из моей головы. Я всегда доверяла этому голосу, и этот тембр никогда не был со мной так груб, как сегодня.

С утомлённым вздохом хищник отклоняется от стены, и мне становится заметна рукопись, всё это время скрывающаяся из поля моего зрения из-за выступа стены. Как ни странно, больше всего поражает не факт нахождения моей рукописи в его руке, а белый контраст, с которым она выбивается из гаммы чёрного облачения Эймса, тот, к слову, уходит не оборачиваясь.

Идти за ним? Разум кричит мне "стой" и тормозит ноги, любопытство толкает вперёд: рукопись ведь не так давно была заброшена в помойку, а теперь вдруг оказывается у него. Мнусь у стола, путаясь в своих же ногах, но в итоге любознательность берёт верх над разумом и подчиняет себе моторные функции. Лучший способ избежать проблем – не ходить туда, где они имеют свойство возникать, или не идти за человеком, который сам по себе является проблемой, если разобраться, к этому и сводится вся житейская мудрость… Да уж, мудрости у меня не отнять. Чего нет – того нет. Я беспросветно глупа. Хватаю телефон и спешно иду следом за Эймсом, заставляя себя не вслушиваться в кудахтанье трёх девиц за моей спиной, в их неразборчивое бормотание, хотя, в общем-то и так понятно, о чём их разговор. О ком.

Если честно, у меня утилизируются все мысли. Из-за кое-чьей сомнительной каллокагатии в моём организме происходит неизвестная мне до этого химия тела – меня одолевает дофаминовый кайф, при котором зоны мозга ответственные за разум, отключаются напрочь.

Пока схожу с ума и вниз по лестнице, стараюсь физически держаться на максимально большом расстоянии от парня, плюс выдерживаю психологическую дистанцию, и смотрю ему в спину: всё та же уверенная спортивная походка, немного вальяжная и сексуально развязная, словом, – классная до умопомрачения. Такая бывает у исключительно уверенных высоких парней. Самоуверенных парней. Плохих парней. Ему подойдёт песня An Honest Man – Fantastic Negrito, движется, во всяком случае, сегодня он в её такте, прокручивает ключи на пальце и не замечает никого вокруг.

Следом за ним спускаюсь в подвал, где он открывает уже знакомую мне дверь комнатушки Чарли, проходит в помещение и не придерживает после себя дверь, из-за чего мне приходится прикладывать усилие и удерживать её локтем, прежде чем протиснуться внутрь следом. Эгоист!

– Тут жди, – парализуя меня, командует, чуть обернувшись, и идёт дальше. В нём удивительным образом сочетаются внешний холод безразличия и сокрытая от глаз раскалённая чувственность, о которой мне известно лишь благодаря той самой мелодии. А может мне только так кажется? Стою (как идиотка) в проходе у самой двери. Заглядываю в глубь помещения и в тусклом свете студии вижу по очертаниям, как любитель командовать подходит к Чарли и кладёт ладонь на его плечо, тот от неожиданности чуть подпрыгивает, снимает наушники, встаёт, начинает смеяться, вскидывает руки и обнимает высокого парня, как отец сына, похлопывая по спине. С ним реально так можно? И он не пышет ядом и не расшвыривает всё, что видит, по комнате? Удивительно. Саркаааааазм.