Цветок заранее знал

А что она недавно говорила своему старшему?

Хотелось бы, чтобы спасли чьи-то руки. Крупные ладони? С узловатыми и в то же время аристократичными пальцами? Руки, на которые Виньен взирала бы снизу вверх. Влаги хватает, чтобы распределить кончиками пальцев по клитору, он подрагивает, словно школьница, которой пришлось в переполненной тачке на своём старшем сидеть.

Вив утыкается в наволочку, мелко и прерывисто дышит, отчётливо различая ноты арабики. Почему так нестерпимо волнительно тянет сливками? Это же потому что лицо шоркает о подушку. Ёнсок не умывалась после того, как брат насадил ей на кончик носа кофейную пенку. Надо было взять другую подушку, на которой спал брат. Или, наоборот, не надо было, и Виньен всё сделала правильно, легла на свою? Когда хён защищал сестру от разъярённой оммы, то загораживал Вив собой или накрывал её всем своим вытянутым и тренированным телом. Сладкие пряности всегда раскрываются на коже Джинхёна с чуть перцовым оттенком.

Ухватившись за безобидные воспоминания из детства, освобождаясь от тревог, успокаиваясь от воображения собственной казни, покачиваясь в безопасной безмятежности крепких объятий кровати и одеяла, Виньен заново изучает те зоны, которые после посещения кабинета с тем огромным агрегатом, стали, как она сейчас подмечает, уязвимо восприимчивыми.

Она протискивается ладонью вдоль нежных участков, теребит тонкую кожу пульсирующего бугорка, оглаживает себя, раздвигает, собирает телесную смазку и продолжает, выбрав простые мелко-кружащие действия. А как бывает по-настоящему? Вив проникает в себя. Она знает, как это бывает, видела, но сама ещё не пробовала. А надо ли? Наверняка очень больно кого-то пускать в первый раз. А если там только пальцы? А вдруг на них украшения? Интересно, их перед такими делами снимают? А если пальцы с безопасными кольцами, как у Джинхёна? Он точно может легко проникнуть туда, где так волнительно, горячо и опасно тесно, но скользко и это способно расшириться. Пальцы Джинхёна… От усилия затормозить зажимаются ляжки.

Фантазию как отменить? Длинные фаланги перед глазами, чёрный лак на ногтях. Крепкая пятерня в трусах, напирает и тесно толчётся, хотя там между ног ничего. Ну, может, какая-нибудь складка от простыни выпирает и где надо (или не надо) елозит и трёт. Это невозможно остановить. И старший смотрит внимательно, этот его взгляд… Ну, нет же, только не Пхан… опять. Виньен стонет так громко, что если бы за стеной находился Джинхён, он бы услышал.

Дёрганная пульсация смешивается между ног с вязкой влагой, ляжки сколько не зажимай, а самое главное уже успело произойти, до сих пор происходит, ощущение будто Вив обмочилась, но она этого не делала. Она всего-то третий раз в жизни представила своего старшего. И третий раз в жизни с ней произошёл похожий, заставляющий её содрогаться и истекать, казус. Она заслуживает каждую полученную от матери оплеуху. Виньен от рождения виновата.

***

С недавнего времени Пхан Джинхён новый избранный, он принц Ricchezza. В честь открытия Сеульского филиала в студию прибудет особая гостья, и Джинхён очень старается выполнять всё, что от него требуется. Выполнять непринуждённо, будто в душе́ он такой же лоснящийся, как после патчей и масок.

Бездельники с их «билетом в бэкстэйдж» ещё не проснулись, и поэтому раннее утро – наиболее благоприятное время для съёмок. Вялый стафф занимается представителем бренда. Фотограф кивает, давая фидбэки, он пока не задолбан необходимостью уложиться в отведённый лимит времени. Несвоевременные советы ещё терпимы. Но осветители, отвлечённые на сияние айдола, уже непростительно лажают. Как бы ни делал вид персонал, что такие, как Джинхён каждый день пользуются предоставляемыми услугами, всё равно взгляды шныряют туда и сюда, туда – особенно.

Пхан как-то спросил у знакомой, что она и её подруги пытаются в нём разглядеть, она призналась, что их интересует соответствие фоток и натурального тела. Девчонки спорят, прибегал ли Джинхён к косметической хирургии или он от рожденья такой. Биас группы так и не понял, зачем им это нужно. Что предписано договорами с «Sinrosong» Entertainment, то он и делает, особо не забивая голову и не сокрушаясь. Всего лишь работа и рабочие обязательства.

В индустрии, где индивидуальность придавлена тысячами контрактов, любое публичное существо обязано быть охуенно каким привлекательным. Но для ощущения себя полноценным человеком нужно совсем не то, что так влечёт многих. Для танца необходима свобода. Джинхён извлекает её из светлых воспоминаний о вдохновляющих людях. Часто в мыслях Ёнсок, брат с сестрой связаны детством и всем таким, близким, во многом открытым. Есть и другие люди, сильные и волевые, победившие обстоятельства, о них Пхан думает не реже.

Дом ricchezzА подарил Джинхёну ещё двоих, Габриэллу и Пола. Модельер бросал вызов. Он виртуозно просчитывал риски. Объединённый мир музыки и высокая мода под эгидой ricchezzА. Пол не проиграл даже тогда, когда был убит. А его сестра Габриэлла оказалась не менее сильной, не менее креативной, смелой и волевой, чем её брат. Она неплохо справилась с золотой сетью, в которую он её впутал.

Эта женщина, Паола-Габриэлла, заставшая время вхождения Северокорейских танков на юг, часто служит для Пхана ориентиром, его ярчайшей звездой. Она давно огрубела чертами, но невероятно участлива. И наперекор утвердившимся жёстким, да чего уж, жестоким правилам доминирования в пирамиде патриархата, в ней ощущается женская жертвенность во имя детей, которую не припомнит у собственной матери Пхан. А ещё в Габриэлле властность не берёт верх над искренностью, чего, к огромному сожалению, Пхану не пришлось наблюдать в аджумме, родной его тётке, в госпоже-директоре Ли.

В общем, Джинхёну очень нравится сестра погибшего Пола. И сегодня Пхан готов, улыбаясь, преодолевать новый день, благодаря и этой итальянской семье тоже.

Под нос суют кисточку с пудрой. Чтоб не расчихаться, словно ярмарочный дурачок, Джинхён щипает себя за бедро и прокручивает оттянутый кусок кожи. Сместить центр фокуса мозговых центров? Всегда с благодарностью преподавателям «Sinrosong» Entertainment. Что необходимо изобразить, лукавый снобизм? Конечно, Пхан улыбается и включает в щёлочках глаз огоньки. Чувственный снимок? Джинхён будет двигаться плавно. Рука в карман? Разумеется. Потанцевать динамично, но только для вида? Да – конечно, он двигает булками, и давайте все посмеёмся.

Нужно выгнуться? И прогнуться?

Прогнуться нехилой такой дугой…

Он делает это с грацией сытой тигрицы, когда по театральному распахнутые створки впускают марширующую на каблуках сантиметров в двенадцать давнюю, слишком давнюю, ещё с пелёнок знакомую. Не её ждал недавно приобретённый раб «Sinrosong» Entertainment. Эту бы лучше не видеть, забыть и не вспоминать. В аляпистом луке и с коркой консилера, призванного скрыть отметины солнца, она, как затмение.

Три хлопка, приглушённые лайкой перчаток, знаменуют высочайший приказ продолжать всем пахать. Но не мешаться.

Согнутый, будто в два раза уменьшенный ассистент, семенит и отпускает поклон за поклоном, держит ладони лодочкой:

– Госпожа-генеральный дирекор… директор, простите… гроспожа… простите…

– Выпей воды и подойди ещё раз.

Грёбаный филлайт дерёт сетчатку глаз пучком нестерпимого света.

– Дорогой племянник, я беспредельно рада, что ты пустил слёзы, встречая любимую тётушку, но давай договоримся, держи на цепи чрезмерное выражение нестабильного эмоционального фона. Ты ебёшься с Ёнсок?

Ассистент подаёт знак группе помощниц, и те катят вешалку.

– Гос-по-жа-гене-ральный-директор, модели необходимо переодеть брюки.

– Дорогой племянник, ты слышал? Давай, штаны поменяй.

Джинхён выискивает взглядом какую-нибудь салфетку. Из-за всех этих ламп, раскалённых, как в средневековом аду, пот стекает ручьями. Было столько людей, а теперь рядом самые наглые. Джинхёну же не показалось, одна из помощниц, не сдержавшись, хихикнула? Он ловит своё отражение в зеркале, ну и вид: щёки, лоб, подбородок и шея блестят, как от ботокса. Из-за спутавшихся, упавших на лицо кудрей, раб «Sinrosong» Entertainment чуть мешкает и в этот момент ассистентка склоняется, чтоб расстегнуть, блять, ширинку. Пхан хватает чужое запястье:

– Я сам, – пусть он потеет, как будто его по частям запекают на углях, но у Джинхёна всё под контролем. Он стягивает штаны, демонстрируя транки, надо заметить отменно сидящие на узких прокачанных ягодицах с аппетитными ямочками.

– Ты что вдруг поверил в себя?

Пхан метит ступнёй в неустойчивую трубу джинсов и норовит завалиться набок.

– Решил, я отправила юную и единственную мою дочь к тебе для того, чтобы ты спускал в неё, как в унитаз?

Устав сражаться с одеждой, так и не попав ногой в цель, айдол, и по совместительству биас, осуществляет попытку принять устойчивое положение, получается скорей по-собачьи.

– Если узнаю, что ты, гандона кусок, пользуешь дорогую мне девочку, я из тебя трахею достану и заставлю сожрать. Ты на карачках до стёртых в коленях костях скакать по стеклу, задерёшься. А шкуру твою я продам столько раз, сколько зубов насчитаю. Ты меня понял, дорогой родственник?

И Джинхён не смеет шипеть, когда у всех на виду остервенело оттягивает и крутит давно саднящий на бедре огромный чёрный синяк.

––

Экзистанс – жизнь в себе, ощущение себя, когда человек развивается под влиянием жизни и среды.

Cakeshop – самый классный ночной клуб Сеула во вселенной «ЦЗЗ»

Глава 4 – Канун Торжества Всех Святых

«Прогнозирование и моделирование катастроф», это же не ментальная арифметика, а сплошная теория, в которой нет никакой уверенности. К вечеру, после дневных метаний сокрушений хождения из угла в угол, Ёнсок оставляет попытки понять рассыпающиеся предложения, которые она и вызубрить-то пытается безуспешно. Угораздило же срезаться на том предмете, с которым ни у одного студента проблем не бывает. Зачем, ну вот зачем математику словоблудие? Имела бы Ёнсок склонность к гуманитарным наукам, поступила бы на искусствоведа.

«…Чрезвычайные ситуации представляют собой отклонение от нормальных событий…» – Когда они были нормальными? «…Им предшествуют определённые условия… аварии, катастрофы… могут повлечь или повлекли за собой человеческие жертвы, значительные материальные потери…», – ой, всё, убейте! Учебник перелетает с кульбитами через гостиную, ударяет в геометрические мотивы интерьерной живописи и приземляется, оседая потрёпанной кучей, образуя самостоятельную интерьерную инсталляцию.

– Вот и валяйся там кенотафом, потому что завтра этого тела, – Виньен поджимает колени, зарывшись в угол дивана, – никто не найдёт, – госпожа Ли штурмом ворвётся и распылит с первой же размашистой оплеухи. Даже нет никакого смысла забивать двери досками, омма их в щепки с пинка разнесёт каблуком de la Renta, ведь мама всегда выбирает отличную обувь. А тот секьюрити, который взял за привычку поганить Виньен начало дня… подленько так, как он и пробирается по утрам, вложит страшной женщине в руки оружие и непременно добавит: «пристрелите зверёныша, мадам». Но этот наймит просчитается, потому что госпожа Ли предпочитает пропитанный по́том и кровью ремень, он ведь с пряжкой.

Ёнсок потирает шею, обхватывает себя и похлопывает по плечам. Если не обняться и не похлопать вот так, то в более-менее нормальное состояние ещё нескоро придёшь, если это вообще возможно, учитывая, как часто выбивают Виньен из неё же самой.

Договор с матерью, обещания побыть для госпожи Ли её глазами, ушами, доносить на брата, это как прыгать на битом стекле, доказывая себе, что всё под контролем. Сейчас чувство такое, будто Виньен допрыгалась и теперь, куда ни наступи, а всего плохого не избежать. Нет выхода. Нет его. Крах в универе. Крах перемирия с матерью. Крах надежд на возобновление нормальных отношений с братом. На личном фронте крах. И крах перспектив по всем, абсолютно по всем фронтам. Тошно-то как, аж кишки скручивает, и вся эта масса подступает к горлу тошнотворным клубком.

О чём вчерашняя Виньен вообще думала? И, главное, чем?

Забравшаяся на спинку дивана, младшая представительница родовой ветви династии Ли покачивается, продолжая сжиматься. Все её действия, связанные с Джинхёном, все, до последнего влажного события, были продиктованы какой-то другой Ёнсок. Та Ёнсок откровенно подзабила на учёбу, посвятив себя плану сближения с недосягаемой звездой. Та Ёнсок пообещала матери шпионить за старшим и поэтому оказалась в этой квартире. Та Ёнсок орала по ночам всё громче и громче, чтобы привлечь внимание брата и заставить его о ней позаботиться. Та Ёнсок хотела как раньше: быть самым близким другом для Джинхёна, проводить с ним время в общем домике высоко-высоко, подальше от всех. Та Ёнсок надеялась никогда не пересекаться с матерью лицом к лицу. Та Ёнсок полагала, что сумеет сбежать из ненавистной детской, сменив кровать и крышу.

Виньен не ощущает буквального раздвоения, дело в чём-то другом. Странно, что она из прошлого была на всё то способна. Та Ёнсок как будто пожрала настоящую Виньен, пожевал и теперь сомневается: переварить или выплюнуть? Внутри происходит что-то такое, всеобъемлющее, оно втягивает в нечто неизвестное, будто ты шароёбилась в космосе, знала про чёрные дыры, а потом так бабах и тебя засосало в одну. И теперь эта Ёнсок из настоящего или в шкафу посидела бы, там хорошо, или… тело требует вырваться из духоты, видимо, перед смертью.

Но где тот момент, в каком точно времени во вчерашнего подростка Виньен подселилась прощелыга, которая вовсе не тон-сэн, бегающая как хвостик за старшим братом. Она девятихвостый лис-оборотень. И вот как теперь жить? Как смотреть в глаза хёну? Ай, что за странный вопрос, жить осталось до завтра. Если Джинхён узнает, какая его сестра на самом деле, а он узнает, можно не терзаться по поводу будущего. И о чём она только думала раньше? А если наглотаться колёс? Почему брату можно, а Виньен нет? Кстати, о таблетках… Так вот откуда у старшего этот его инопланетный режим! Вот что за таблеточкой он закидывается! Наверняка каждый день на стимуляторах.

А ещё Джинхён в фазе своей феерической активности и жизнелюбия собирается вроде как отметить эту самую страшную ночь в году. Ночь, когда из тех щелей, в которых они прятались, выползают все справедливо проклятые. И Пхан опять без Ёнсок. Без Ёнсок! Младшая достала, это понятно. Кого в этой жизни Ёнсок не достала? Сладость или гадость? Конечно, все выберут сладкое. Кто бы знал, что этот их пельмешек с вареньем, этот их Джинхён, вовсе не айдол, не новое божество. Ведь вся его обескураживающая бескорыстность, вся его готовность нестись помогать другим, вся его подавляющая любое сопротивление аура, вся его… улыбочка ещё такая милая, конечно, после колеса, почему бы не лыбиться. Губы ещё эти его, пухлые, откуда он вообще такой взялся? Глаза, если долго смотреть, то начнёшь распадаться, словно вселенская пыль в сверхквазарах… уфр… ррр… как же Виньен разозлена. Колёса… Вот откуда такой космический блеск! Виньен раскрыла тайну Пхана, секрет в волшебной пилюле. Самый опасный для всей «Sinrosong» Entertainment секрет. Конечно, Ёнсок Пхана не выдаст. Ха! Но теперь Джинхён в её руках. В её, а не в чьих-то чужих. А то в интернете Джинхён, на фасадах – Джинхён, в голове и то, один Джинхён. Весь этот Джинхён будет со всем этим городом в самом тусовочном месте. А Ёнсок, что делать, сидеть помирать?

Виньен решительно снимает трёхступенчатый пароль с мобильника. Браузер автоматом выдаёт новости, и половина из них о конкретном скандале, в котором замешан известный политик. Известный в Корее и слишком известный в семействе Ли. От омерзительного вида, как от ожога, Ёнсок дёргается и отбрасывает телефон. Заглатывает кислород. Вытягивает из воздуха носом и ртом концентрат обещанного успокаивающего эффекта центеллы. Надо быть наивным ребёнком, чтобы допустить до себя омерзительный инвазивный отросток.

Экран не гаснет будто в издёвку. Старый снимок, с застывшими на всё минувшее десятилетие ухмылкой презрения благородного человека. Он здесь, в этой, казалось далёкой от прошлого мира, башне. Застывшая брезгливость ко всем, абсолютно ко всем, замаскированная под снисходительную приветливость. Виньен ненавидит эту рожу на фото. Этот рот, трясущийся от сального напряжения. Напряг, потому что напрочь лишённый моральных установок законотворец вынужден удерживать приемлемую для общества эмоцию. Отвратительный рот, дрожащий, как жирный хаш.

Омма давно развелась, но её недоносок, четвёртый, перешедший дорогу благополучию матери, ребёнок, пожинает плоды её гнева. И хорошо бы, если бы только гнева пассивного. Неприятие Виньен матерью перманентно, и вряд ли когда-то что-то изменится. Потому что дочь послужила не величию и могуществу семьи, а послужила яблоком раздора с влиятельным человеком.

Трусливая Ёнсок, напуганная Ёнсок, запаниковавшая Ёнсок, униженная, изгаженная, вся изломанная, изодранная, как медвежонок, отданный, словно игрушка, ротвейлеру. Упрятанная в памяти маленькая Ёнсок, которой ни в коем случае нельзя сейчас показываться. Та Ёнсок жалкая. Она буквально готова лизать руку, что погладит её.

Как же хочется поскулить. И пойти в шкаф. Воздуха отчаянно не хватает. И в глаза будто стёкла насыпали. Пусть это пройдёт. Виньен досчитает до трёх… нет, до трёх мало. Она досчитает до десяти. Хотя вряд ли поможет. Она знает, пробовала много раз. Но если не подавить воспоминания, если не справиться с их призраками, то они ещё долго будут рвать утробным лаем гнетущую тишину. И сулить неприятности, жестокую расправу. Намекать изощрённо. Делать своё дело или не торопясь, или впопыхах, суетливо. Всё это было, не сосчитать сколько раз. Если избавляться от прошлого, то только с помощью лучшего, что было в нём.

Один.

Джинхён забирает у Виньен ветку шиповника и нечаянно колется сам. Капает на переносицу тёплую каплю, и приложив пораненный палец, запечатывает между бровями Ёнсок кровавую клятву, брат обещает быть рядом всегда.

Два.

Джинхён угагатывается над аджуммой. Та растягивается прям под террасой, что выходит из его детской. Грохнулась с люксовых ходуль, ржачно, пиздец.

Три.

Пхан научил материться.

Четыре.

Джинхён очень грустный, и Виньен его обнимает, заодно замусоливая гладкие желваки своими соплями. Приходится продолжать, придумывая, как незаметно стереть.

Пять. Джинхён гладит по голове. Вспомнить бы, когда в последний раз это было. Когда он прибегал в спальню, он гладил? Будем считать, что да.

Нащупав телефон в щели между диванными подушками, Виньен перезагружает мобильник.

***

В черепной коробке раздражение зло бьётся с досадой, в клочья. Пхан выгорает изнутри и машет рукой улыбаясь. Если Алекс позирует вправо, значит, Джинхёну надо повернуться налево, где выкрики и где вспышки. Посчитать до трёх, чтобы каждый успел сохранить в цифре мгновения, когда айдол вынужден щуриться не от того, что он искренне отдаётся вниманию к его персоне, а от того, что его слепят собственные гнев и горечь.

С утра в импровизированной студии филиала ricchezzА госпожа Ли превзошла себя в брани. Разумеется, про Джинхёна в постели Ёнсок аджумме донёс «будильник» с подвешенной кобурой. Его бы уволить, но айдол всего лишь танцовщица по-сути. Танцовщица, о которой знают чуть больше, чем о других, но она всё равно точно такая же работяга, как и «будильник». И всё же… С какого перепуга в спальню к младшей сестре навострился захаживать потный шкаф. Без стука, да ещё причину нашёл, не придраться. Спустить с пожарного выхода? Так только хуже. Эмоционально фонить, значит заявить во всеуслышание о том, с чем Джинхён, как порядочный человек, обязан обязательно справиться.

Рассматривал ли Пхан Ëнсок вот так, как прямой бранью выражалась аджумма? Да. И данный вопрос является тем единичным серьёзнейшим случаем, в котором Джинхён согласен с расфуфыренным попугаем. Что бы там иногда не лезло в голову Пхана, а человек – не животное, у человека есть не только инстинкты, у человека есть воля, а значит, он в любом случае, даже в самом запущенном, способен к самоконтролю.

У Пхан Джинхёна есть дела поважнее растления собственной сестры. Он не причинит ей вред, он ведь не идиот и прекрасно понимает, что тогда произошло с первым отчимом. Никто никогда не говорит о том времени, но память кнопкой Delete, к сожалению, или к счастью, не оборудована. К Пхану, разумеется, никто с медицинским докладом, в котором были бы изложены преступные подробности, не приходил. Но, как один из бывших членов семьи, Джинхён и сам видел слишком, слишком много, и он помнит всё. И не собирается забывать.

Пока окликают Инсон Айс, приветливую вокалистку группы, надо обернуться в другую сторону и принять карандаш, подмахнуть то ли книжку, то ли обложку. Склониться направо, развернуть ладонь фронтальной стороной, чтоб мимишнее.

Насилие во имя ничтожного доминирования или удовлетворение ради того, чтобы насытить дракона, обитающего внутри человека, – и то и другое означает одно и то же – слабость. А Джинхён не может себе позволить ни одной слабости, пока не выплатит долг.

Ах да, вернуть карандаш.

А долг он не выплатит, наверное, никогда. Поэтому надо стараться не усугублять и так плачевное состояние родительских дел. И с тем человеком из прошлого семьи, Джинхёну, как и многим другим, приходится взаимодействовать, к сожалению. Но дело не в сожалениях, а в борьбе с желанием удушить хуя галстуком или разбить самую толстенную бутыль об его идеально прокрашенную башку. И чтоб намертво.

Ой, конечно, он сделает корейское сердечко и приобнимет фанатку. Или то был фанат?

Много с кем из старых обезумевших выродков ему приходится работать несколько ближе, чем допускают инстинкты самосохранения. Но все договоры составлены юристами стороны Ли, защищаться теперь бесполезно, остаётся уповать на собственные навыки выживания в условиях, когда тебя, так или иначе, используют. В последнее время Пхан выбирает политику, которая пока ещё не давала сбой, он не доводит отношения до крайностей. На Пхане родители, и кроме их единственного сына у них нет никого, кому бы они были столь же дороги, как Джинхёну. Рисковать благополучием отца и матери он не станет никогда больше. В этом мире хоть в кашу разбейся, а всё равно всегда и везде победит кто хитрее, безжалостнее и беспринципнее. Победит тот, кто сильнее.

Затылком не треснуться, пока садишься в машину.

Поэтому всё, что по плечу старшему в отношениях с младшей, это не портить ей жизнь собственными руками.

Джинхён давно знал, что Виньен рвалась пожить с ним, и Пхан, разумеется, не счёл это странным. Наоборот, воспринял как данность. А с кем ещë этой девчонке жить? Не с вами же всеми, дорогая родня. И самостоятельно младшая себя из кошмаров прошлого не вытянет, слишком много вы оставили ей душевных травм, господа.

Пхану рассказывали, как настойчиво Вив добивалась разрешения на переезд. И старший очень старался не хотеть, чтобы у неё получилось оказаться со своим старшим под одной крышей. И одновременно Джинхён представлял, как им вдвоём хорошо будет поговорить или поваляться перед каким-нибудь мультом. Потому что жить одному в скрипящей на ветру каланче, это самое тоскливое, что может быть. Одни только вечера чего стоят, у Пхана чуть клаустрофобия не разыгралась в давящих строгостью стенах. Если ты замурован в глыбе один, то ведь кукушку снесёт.

На заднем сидении Tesla едут Александр Ван Чон, лидер группы с итальянскими и корейскими корнями и его подруга Инсон, с которой Джинхён и Виньен учились в школе. Хоть и все в разных классах, но дружили тесно, троицу объединяла Ёнсок. Об Александре с Инсон Айс ходят слухи, но им как-то до лампочки. Поклонники как ненавидят пары у айдолов, так и обожают, когда те друг с другом. Повезло ребятам. В ночной «Кондитерской» может быть даже смогут оттянуться, будто вовсе не на сверхурочной работе. И все вокруг будто бы только рады за парочку. Танцор группы – тоже. Он нащупывает в кармане клыки, надо будет не забыть их надеть и загрызть уже какого-нибудь цыплёнка.

Опустив стекло до упора, Джинхён дышит смогом. Канам, анклав Сеула, внешне тот же Бангкок, с путаницей проводов и хаосом в архитектуре. В этом центре только Ёнсок смотрит наверх и находит там солнце, когда её хён в долине контрастов глядит гораздо ниже и видит фантасмагорию чудовищных излишеств. К брюху раздутого от денежных вливаний кита прилипают мальки, они питаются крошками, что летят из пасти прожорливого монстра. В Канаме, как и везде, есть те, кто выше закона, и те, кто уповает на милость. В богатейших кварталах тебя если ограбят, то непременно до нитки.

Район зажигает огни, мелкие лавочки притворяются веселее, чем есть, их нарочито расцвеченные витрины отбрасывают лужи отсветов на гранит тротуаров. Возле мусорных баков Джинхён замечает сидящего на обочине человека. Тот покачивается, обхватив голову. Жалкое зрелище. Милостыню не просит. Интересно, почему. Может быть, потому что в отчаянии нужны ни еда, ни вода. Когда ничего не осталось и отнята надежда, ты уповаешь… на что? На жалость? Удачу? Чьё-то сочувствие получать стыдно, но всё же, когда перекормленное деньгами чудовище бьёт по твоему миру хвостом или поднимает десятибальный шторм своей растревоженной тушей, то спасением послужит даже кусок пенопласта с помойки.