День Гнева

Система была на пике своего могущества. Герои были на самом дне. Лето гнева и отчаяния подходило к концу.

Но даже в самой глубокой тьме иногда зажигаются искры.

В один из вечеров, когда Маркус уже собирался выключить радио, сквозь оглушительный треск помех вдруг пробился слабый, едва слышный сигнал. Это не была речь или музыка. Это была повторяющаяся последовательность цифр. Короткая, зашифрованная. Это не был сигнал OSIRIS. Это было что-то другое. Маркус замер, его сердце впервые за много недель пропустило удар. В его глазах появилась искра – уже не пустота, а напряженный интерес охотника, услышавшего далекий хруст ветки.

В Берлине на планшет Лейлы пришло новое назначение. Приказ, подписанный самим Раухом. Её, как специалиста по безопасности высшего уровня, переводили в альпийский сектор для проведения внеплановой инспекции обороны «особо важного объекта “Ковчег”». Она не знала, что это тот самый бункер, но название заставило её застыть. Это был её шанс.

В Лодзи, во время очередной смены караула, один из охранников, молодой солдат с усталым лицом и небрежно застегнутым кителем, проходил мимо камеры Джамала. OSIRIS победил, напряжение спало, и караульная служба в тыловой тюрьме превратилась в унылую рутину. Охранник на ходу пытался прочитать личное сообщение, пришедшее на его наручный коммуникатор, чертыхаясь про себя. Отвлекшись, он споткнулся на ровном месте и с громким звяканьем уронил на бетонный пол связку ключей.

Один маленький ключ от наручников, блеснув в свете ламп, отлетел в сторону и бесшумно закатился под нары в камере Джамала. Охранник, раздраженно выругавшись на собственную неловкость, торопливо собрал остальные ключи, даже не пересчитав их. Он думал лишь о том, как его достала эта служба, и поскорее ушел, не заметив пропажи. Халатность, рожденная самоуспокоенностью, сделала свое дело.

А в сыром подвале Антверпена Эмили внезапно открыла глаза. Её взгляд был ясен, как никогда. Она посмотрела на Жан-Клода.

«Жан-Клод, – прошептала она, и в её слабом голосе звучала стальная решимость. – Записывай. У нас очень мало времени».

Лето заканчивалось. Начиналась осень расплаты.

Глава 72: Собирая Осколки

Середина августа 2026 года

Отдаленная ферма в регионе Овернь, Франция

Августовское солнце безжалостно палило над холмами Оверни, превращая воздух в дрожащее марево. Маркус, с лицом, заросшим темной щетиной, и в выцветшей от солнца одежде, чинил старый забор из растрескавшегося каштана. Удар молотка, звон гвоздя, следующий удар. Монотонные, механические движения помогали не думать, забивая воспоминания так же, как он забивал гвозди в сухое дерево.

Он остановился, чтобы вытереть пот со лба, и оперся на забор. Его взгляд упал на его собственные руки – огрубевшие, покрытые мозолями, чужие. И на них, на пальце, – простое металлическое кольцо. Он замер. Перед его внутренним взором пронеслось не лицо умирающей Эмили, а другое – живое, горящее страстью, когда она в подпольной клинике объясняла ему свой план, её глаза сияли гениальностью и верой. Он вспомнил решительный взгляд Дювалье, кривую усмешку Батиста, сосредоточенное лицо Яна перед последним броском. Они пошли за ним. Они верили.

А он? Он выжил. Чтобы что? Чтобы прятаться на ферме и чинить заборы? Апатия, которая была его броней от чувства вины, на мгновение дала трещину. И сквозь нее просочился жгучий, холодный вопрос, который он гнал от себя месяцами: «Мы выжили. Но зачем?» Просто чтобы дождаться, пока патруль Фаланги случайно набредет на эту ферму? Долг перед мертвыми был тяжелее любого молотка.

Он с силой ударил по гвоздю, загоняя его в дерево по самую шляпку. Он еще не знал ответа, но сам вопрос уже изменил его. Апатия начала отступать, сменяясь глухим, пока еще неосознанным гневом на собственное бездействие.

Прошел месяц с их побега из Парижа. Месяц, похожий на один бесконечный, тягучий день. Они нашли убежище здесь, на ферме у Пьера, пожилого фермера с руками, похожими на корни дуба, и глазами, в которых отражалась вековая мудрость земли. Его семья пережила на этой земле и нацистскую оккупацию, и теперь – оккупацию OSIRIS, относясь к ней с одинаковым молчаливым, упрямым презрением.

Их жизнь превратилась в рутину выживания. Дювалье, чья рана медленно заживала благодаря уходу Марии и травяным отварам Пьера, помогал по хозяйству, его солдатская выправка странно контрастировала с вилами в руках. Мария, со своей стороны, взяла на себя роль полевого медика, помогая не только им, но и другим скрывающимся в окрестных лесах беженцам, которых Пьер тайно поддерживал. Она находила в этом спасение от горечи потерь.

Маркус же почти не говорил. Апатия стала его броней против чувства вины и сокрушительного поражения. Вечерами он все так же сидел у старого радио, но уже без всякой надежды, просто по привычке. Он был осколком разбитого мира и не верил, что из таких осколков можно что-то собрать.

В один из таких вечеров, когда цикады в саду заводили свой нескончаемый стрекот, в дверь фермы раздался условный стук – три коротких, два длинных. Пьер, приложив палец к губам, дал знак всем замолчать и, взяв со стены старое охотничье ружье, подошел к двери.

На пороге стояла молодая женщина с коротко стриженными волосами и настороженными, быстрыми глазами дикого зверька. Это была Изабель – связная из местной ячейки Сопротивления, или «маки», как они себя называли в честь своих предков.

Она пришла не к Пьеру. Она пришла к Маркусу. Слухи о трех беглецах из Парижа, один из которых – бывший офицер полиции, медленно, по цепочке, расползлись по подпольной сети. Сопротивлению отчаянно не хватало людей с его опытом.

Впервые за много недель Маркус увидел перед собой человека «оттуда», из той, другой жизни, которую он оставил в парижской крипте. Его апатия дала трещину.

Они сидели за грубым деревянным столом при тусклом свете керосиновой лампы. Изабель, отпив глоток воды, начала свой рассказ. Он был жесток и лишен иллюзий.

– Сопротивление – это не армия, – сказала она, глядя Маркусу прямо в глаза. – Это горстка разрозненных, плохо вооруженных групп. Фермеры, бывшие полицейские, студенты, несколько уцелевших солдат. У нас почти нет связи друг с другом. Мы не можем проводить операции. Мы прячемся. Наша главная задача сейчас – не атаковать, а выживать и спасать людей от "интеграции".

Её голос был спокоен, но за этим спокойствием чувствовалась стальная усталость. Она рассказала о тотальном контроле OSIRIS. О чипах, которые превращали людей в ходячие передатчики. О дронах-наблюдателях, которые патрулировали даже сельские дороги. О сети информаторов, готовых продать соседа за лишний продуктовый талон.

– Мы не сражаемся, чтобы победить, – тихо закончила она. – Мы сражаемся, чтобы не быть забытыми. Чтобы в один прекрасный день, когда этот режим рухнет, кто-то мог сказать, что не все французы молчали.

Маркус слушал, и горькая правда её слов смывала остатки его последних иллюзий. Их поражение в Париже было не просто проигранной битвой. Это был конец войны, как он её понимал. Теперь шла другая война – война теней, война за память.

Изабель достала из рюкзака свой защищенный коммуникатор.

– Раз в неделю мы получаем короткий, зашифрованный пакет данных по старому военному каналу. OSIRIS почему-то не смог его полностью подавить. Это наша единственная связь с "большой землей".

В этот момент на её устройстве мигнул светодиод. Пришел еженедельный пакет. Она подключила его к небольшому дешифратору. На экране появились обычные сводки: передвижение патрулей, списки разыскиваемых лиц, предупреждения о новых облавах.

Но в конце было что-то новое. Приложение, помеченное грифом «Альфа». Необычный сигнал, перехваченный несколько дней назад.

– Странно… – пробормотала она. – Это не наш шифр. Кто-то передал это по спутниковому каналу OSIRIS. Скорее всего, ловушка. Но…

Она запустила расшифровку. На экране появилась карта Альп и строка с координатами.

– Что это? – спросил Маркус, наклоняясь к экрану.

– Понятия не имею, – пожала плечами Изабель. – Просто цифры. Какой-то объект в Швейцарии. Наверное, очередной бункер Фаланги. Нам до него не добраться. Это бесполезная информация.

Она уже собиралась удалить файл, но Маркус остановил её.

– Подожди. Сохрани это.

Он не знал почему. Инстинкт, который не раз спасал ему жизнь, проснулся от долгой спячки. Эти цифры, пришедшие из ниоткуда, из самого сердца вражеской системы, зажгли в нем что-то. Крошечную, иррациональную искру.

Изабель, удивленно посмотрев на него, кивнула и сохранила файл. Она ушла, оставив им способ связаться с ней и забрав с собой тяжесть правды, но оставив и эту странную загадку.

Маркус, Мария и Дювалье остались одни. Молчание больше не было гнетущим. Оно было наполнено мыслями.

– Горстка фермеров против мировой системы… – медленно произнес Дювалье, качая головой. – Шансов нет.

– Но они борются, – возразила Мария, и в её голосе прозвучала нотка вызова. – Они не сдались.

Маркус подошел к старой, пожелтевшей карте Франции, висящей на стене в доме Пьера. Он смотрел на неё долго, потом его взгляд сместился на восток, на территорию Швейцарии. Координаты. Бессмысленный набор цифр.

Но это была цель. Первая конкретная цель за долгие, пустые недели. Он еще не знал, что с ней делать. Он не знал, кто её передал и зачем. Но это было лучше, чем пустота.

Он повернулся к остальным. В его глазах впервые за месяц появилась тень прежнего, решительного Маркуса. Вопрос, который он задал себе у забора, теперь обрел возможный, пусть и самоубийственный, ответ.

– Мы слишком долго сидели здесь. Пора собирать осколки.

Маркус больше не смотрит в пустоту. Он смотрит на карту. Его изоляция прервана. И хотя он узнал о полном поражении, он также получил первую, пусть и призрачную, ниточку, ведущую в неизвестность.

Глава 73: Наживка для Ученого

Середина августа 2026 года

Штаб-квартира OSIRIS, Берлин

Ночи в Берлине были такими же упорядоченными и безмолвными, как и дни. Лейла не спала. При свете настольной лампы, отбрасывавшей резкие тени на стены её стерильного кабинета, она вела свою тайную войну. После унизительной встречи со Штраусом она поняла, что прямой подход, основанный на силе и статусе, был обречен. Штраус обитал в другом мире, где армейские звания и боевые заслуги не значили ничего. Чтобы проникнуть в его мир, нужно было говорить на его языке.

Она решила использовать то, что он в ней отметил, – её «хищнический инстинкт». Но облечь его в научную, приемлемую для него форму.

В течение недели она работала над документом. Это не была служебная записка или рапорт. Это был глубокий аналитический отчет под названием: «Когнитивные паттерны выживания: Анализ врожденных и приобретенных инстинктов в условиях асимметричного боя». В нем она, используя свой собственный боевой опыт – завуалированно, без упоминания Ливана или «Хезболлы», – препарировала психологию снайпера. Она писала о способности к предвидению, об интуиции, которая позволяет нажать на спуск за мгновение до того, как цель появится в перекрестье прицела.

Но она сделала следующий, решающий шаг. Она выдвинула смелую гипотезу о том, что эти качества не просто результат тренировок, а проявление определенных генетических маркеров, которые можно идентифицировать, измерить и, теоретически, «культивировать». Она намеренно использовала научную терминологию, которую почерпнула, ночами изучая ранние, несекретные работы Штрауса по нейробиологии. Это была тщательно продуманная наживка, брошенная в воду, в которой плавала только одна, очень крупная рыба.

Она подала отчет по официальным каналам в аналитический отдел, зная, что все документы с ключевыми словами «генетика», «когнитивное моделирование», «эволюция» автоматически помечаются для внимания Сектора «Гамма».

Прошла неделя напряженного ожидания. А затем её вызвали. Не в штаб, а напрямую в приемную Сектора «Гамма».

Коридоры здесь были другими. Стены были не серыми, а ослепительно-белыми. Воздух казался разреженным и пах озоном. Шаги глушило специальное покрытие на полу. Её встретил не военный, а бесстрастный ассистент в лабораторном халате, который молча провел её в кабинет Штрауса.

Кабинет был не офисом, а скорее библиотекой и лабораторией в одном. Стены от пола до потолка занимали стеллажи с книгами по генетике, философии, кибернетике и истории войн. На огромном столе из темного дерева стоял голографический проектор, медленно вращающий сложную модель двойной спирали ДНК.

Доктор Штраус сидел в высоком кожаном кресле, держа в тонких пальцах её распечатанный отчет. Он поднял глаза, и на этот раз в них не было безразличия. Он смотрел на неё с живым, хищным интересом ученого, наткнувшегося на уникальный и необъяснимый феномен.

– Офицер Насралла. Присаживайтесь, – сказал он, указав на стул напротив. – Ваш отчет… весьма неортодоксален для снайпера. Откуда у вас такие глубокие познания в когнитивной нейробиологии?

Начался их поединок. Это была не беседа, а игра в шахматы, где каждое слово было ходом, преследующим свою цель.

– Я всегда много читала, доктор, – спокойно ответила Лейла. Она полностью вошла в роль, которую сама для себя создала. – Моя работа требует понимания человеческой природы. Война для меня – не просто насилие. Это экстремальная лаборатория для изучения инстинктов, которые в мирной жизни скрыты под слоем цивилизации.

Штраус откинулся в кресле, его пальцы сплелись в замок.

– Интересная метафора. Вы говорите об интуиции, о предвидении… Вы сами обладаете этими качествами в выраженной степени?

– Я выжила там, где другие погибли. Этого достаточно, – просто ответила она.

Он задавал ей каверзные вопросы, проверяя глубину её знаний, её логику, её реакцию. Он видел в ней нечто уникальное: идеальное, почти невозможное сочетание холодного аналитического интеллекта и первобытного инстинкта убийцы. Она была идеальным «образцом».

В ходе разговора он, словно бы невзначай, подвел её к нужной ему теме.

– Вы пишете о "культивации", – сказал он, постукивая пальцем по её отчету. – Интересная мысль. Но зачем ограничиваться тренировками, офицер? Это долго, ненадежно, неэффективно. Представьте, что можно было бы создать человека, для которого такие способности были бы… врожденными. Человека, лишенного страха, сомнений, иррациональной привязанности. Человека, который был бы не просто инструментом, а произведением искусства.

Он смотрел на неё в упор, его серо-голубые глаза, казалось, проникали ей под кожу. Это была проверка. Он хотел увидеть, поймет ли она, испугается ли, заинтересуется ли.

Лейла сделала вид, что глубоко задумалась. Она не показала ни шока, ни отвращения, которые ледяной волной прокатились по её венам.

– Это была бы… новая ступень эволюции, доктор, – медленно произнесла она.

Штраус удовлетворенно улыбнулся. Он был доволен её ответом. Он увидел в ней не только интересный образец, но и потенциального союзника, одну из немногих, способных понять величие его замысла.

– Именно. Эволюция, которой нужно управлять, – сказал он, поднимаясь. – Возможно, ваш уникальный опыт еще пригодится нам. Не только на поле боя. Я распоряжусь, чтобы вам предоставили доступ к некоторым неклассифицированным материалам из нашей библиотеки. Для общего развития.

Он нажал кнопку на селекторе.

– Клаус, зайдите.

В кабинет вошел его главный ассистент – молодой, нервный ученый по имени Клаус Рихтер. Его глаза испуганно бегали от Штрауса к Лейле.

– Офицер Насралла проявила интерес к некоторым аспектам нашей работы, – сказал Штраус. – Выдайте ей пропуск в научный архив Сектора “Гамма”, уровень доступа “Дельта”. Проследите, чтобы у неё было все необходимое.

Это был тот самый момент, которого ждала Лейла. Она получала не только доступ к новым данным, но и к человеку из ближайшего окружения Штрауса. Рихтер, который явно боялся и боготворил своего начальника, был идеальной целью. Он был слабым звеном.

Когда они выходили из кабинета Штрауса, Лейла, проходя мимо Рихтера, «случайно» оступилась и выронила свой дата-чип. Рихтер, суетливо наклонившись, чтобы поднять его, на долю секунды коснулся её руки. Этого было достаточно. Миниатюрный био-сканер, встроенный в её перчатку, бесшумно скопировал отпечаток пальца и основные биометрические данные с его ID-карты.

– Спасибо, – коротко сказала она, забирая чип.

Рихтер что-то пробормотал в ответ и поспешил прочь.

Лейла вернулась в свой кабинет. Игра началась. Она еще не знала координат «Ковчега», но у неё было нечто большее. У неё была зацепка. Она привлекла внимание главного кукловода. Она получила доступ к его архивам. И у неё были биометрические данные его ассистента.

Она посмотрела на портрет Штрауса, который система услужливо вывела на её монитор. Он думал, что нашел уникальный образец для своих экспериментов. Он не подозревал, что этот «образец» – снайпер, который уже взял его на прицел. Просто дистанция до цели оказалась гораздо больше, чем она предполагала. И чтобы сделать выстрел, ей придется подойти гораздо, гораздо ближе.

Канун

Глава 74: Угасающий Свет

Конец августа 2026 г.

Подвал старой типографии, Антверпен, Бельгия

Сырой холод подвала старой антверпенской типографии пробирал до костей. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным запахами вековой бумажной пыли, едкого озона от постоянно работающей электроники и болезни – сладковатым, металлическим запахом угасающей жизни. Единственная лампа под потолком отбрасывала резкие тени на заваленный схемами и пустыми ампулами стол, превращая комнату в пещеру алхимика, отчаянно ищущего эликсир жизни.

Эмили сидела, укутанная в два толстых одеяла, но дрожь все равно пробирала её. Она смотрела на свою руку. Пальцы, когда-то уверенно порхавшие над сенсорной клавиатурой или твердо державшие хирургический скальпель, теперь казались чужими. Тонкие, почти прозрачные, с легким, почти незаметным тремором. Она медленно потянулась к стакану с водой, который Жан-Клод поставил рядом.

Её рука дрожала так сильно, что вода расплескалась по столу, оставив темное, дрожащее пятно на старом дереве. С тихим стуком, полным окончательного поражения, стакан вернулся на место. Эмили бессильно откинулась на подушки, её дыхание было поверхностным, рваным.

Жан-Клод, наблюдавший за ней из дальнего угла комнаты, подошел. Его лицо, обычно живое и эмоциональное, превратилось в маску сдерживаемого горя. Он молча, привычным движением вытер пролитую воду. Между ними не было нужды в словах. Он взглянул на маленький медицинский монитор, который ему удалось раздобыть. Цифры, тускло светящиеся на экране, были безжалостны. Они ползли вниз, как песок в часах, которые уже почти перевернулись.

Он достал из металлического кейса шприц и ампулу с радужной жидкостью – последнюю дозу экспериментального нейростимулятора, на который он потратил все их оставшиеся ресурсы. С отчаянной, иррациональной надеждой в глазах он сделал укол.

Они ждали в напряженной, гнетущей тишине, нарушаемой лишь мерным стуком капель воды, сочащихся где-то по стене. Минута. Две. Пять.

Ничего. Абсолютно ничего.

Последняя ниточка, за которую они цеплялись, оборвалась. Жан-Клод опустил голову. Эмили посмотрела на него, и в их взгляде, встретившемся в тусклом свете лампы, было все: боль, прощание и горькое принятие. Поддерживающая терапия больше не работала.

Несколько часов спустя она заставила себя сесть за стол. Жан-Клод заботливо укутал её плечи в одеяло. Её ум, её последнее убежище, еще боролся. Перед ней в воздухе парила голографическая проекция сложной, многоуровневой вирусной архитектуры – её magnum opus, её завещание.

Внезапно она замерла. Её взгляд остановился на одном из блоков кода. Лицо Эмили исказилось не от боли, а от тихой, леденящей паники.

– Жан-Клод… – прошептала она, и её голос дрогнул, став почти детским. – Я не помню… Константа диссоциации для кристалла… Я же сама её вычисляла… Она была здесь, – Эмили постучала пальцем по своему виску. – Но её нет.

Она лихорадочно начала пролистывать свои цифровые заметки, но сложные формулы и вычисления, сделанные её же рукой, казались иероглифами, смысл которых ускользал. Это был самый страшный удар. Болезнь атаковала не её слабое тело, а её разум – её сущность, её единственное настоящее оружие.

Жан-Клод подошел, мягко взял её за руку.

– Спокойно, Эмили. Давай вместе, – его голос был ровным, как у врача, успокаивающего пациента. Он стал её внешней памятью. – Вспомни. Ты отталкивалась от структуры нанотрубок системы охлаждения. Какая там была базовая решетка? Гексагональная?

Он задавал наводящие вопросы, методично, шаг за шагом, помогая ей восстановить нить рассуждений, которую она потеряла в лабиринте собственного угасающего сознания. Через десять минут мучительных усилий они нашли её. Константа вернулась на свое место в уравнении. Эмили с облегчением выдохнула, но тут же посмотрела на Жан-Клода с благодарностью, смешанной с бездонным страхом. Она больше не могла доверять себе. Время не просто уходило – оно воровало её, по кусочкам.

Собрав последние силы, она приняла решение. В её глазах появился лихорадочный, но ясный блеск.

– Записывай, Жан-Клод. Каждое слово, – сказала она, и её слабый голос обрел стальную твердость. – У нас не будет второго шанса это повторить.

Он активировал защищенный диктофон и приготовился печатать. Эмили начала диктовать суть своего плана, и Жан-Клод понял, что слушает исповедь гения на пороге смерти.

– Они ждут грубого взлома, лобовой атаки. Они готовы к цифровому штурму, – шептала она, рисуя дрожащей рукой схему на планшете. – Но мы не будем ломать дверь. Мы введем в их кровеносную систему микроскопический тромб. Мой вирус – это не бомба. Это "резонансный каскад". Он не атакует, он… поет. Поет на той единственной, уникальной частоте, на которой вибрирует квантовое ядро Осириса. А кольцо… кольцо Маркуса – это не ключ, который открывает замок. Это камертон. Оно поможет ему найти эту ноту в оглушительном шуме защиты.

Она говорила о том, что нужно создать не оружие, а подробнейшую инструкцию для хирурга. Для Маркуса. Он должен будет провести самую тонкую операцию в истории человечества, и у него будет только одна попытка.

Следующие несколько часов превратились в агонию, в марафон на грани человеческих возможностей. Эмили диктовала. Жан-Клод записывал, перепроверял, кодировал. Она говорила, прерываясь на приступы жестокого, сухого кашля, от которого её тело сгибалось пополам. Она хватала ртом воздух и, едва отдышавшись, упрямо продолжала. Её глаза горели фанатичным огнем.

– Система "Страж"… Он должен знать о "Страже", – хрипела она, отпив глоток воды. – Это не просто робот. Это кибернетический хищник с органическими элементами. Уязвимость – в точках сочленения сервоприводов с миомеровой тканью…

Она диктовала протоколы обхода, строки кода, описывала психологические ловушки, которые ИИ расставит для Маркуса. Жан-Клод работал, стиснув зубы, и чувствовал, как эта работа буквально высасывает из неё остатки жизни. Каждый продиктованный абзац, каждая формула были частью её жизненной силы, которую она без остатка превращала в оружие.

В какой-то момент, посреди сложной последовательности команд, она замолчала и просто уронила голову на стол, потеряв сознание.

– Эмили! – Жан-Клод вскочил, подхватил её, встряхнул. Он был готов силой уложить её в постель.

Её веки дрогнули и открылись.

– Нет… – прохрипела она, её губы едва шевелились. – Почти… почти закончила…

– Но это еще не все, Жан-Клод», – прошептала она, её глаза лихорадочно заблестели. Она вывела на экран сложную карту с траекториями сигналов. – «Нотр-Дам – это ловушка. Приманка. Я это почувствовала, когда… подключилась к чипу. Но за шумом ретранслятора я уловила слабое эхо. Квантовая сигнатура центрального ядра. Оно не в Париже.

Она указала на сложнейшие формулы на экране.

– Я потратила последние недели на вычисления. Триангуляция по трем точкам: сигнал от чипа в Роттердаме, данные с парижского узла и анализ задержки спутниковых потоков OSIRIS. Мои расчеты… они указывают на одно место. Высоко в Альпах. Это безумие, но математика не лжет. Я не уверена на сто процентов, но… это наш единственный шанс.

Она диктует ему вычисленные ею координаты, которые он вносит в "Протокол Афина".

Она заставила себя продолжать. Последняя команда была введена. На экране планшета появилась короткая зеленая надпись:

ПРОТОКОЛ “АФИНА” ЗАВЕРШЕН И ГОТОВ К ПЕРЕДАЧЕ

Работа была окончена. Эмили долго смотрела на экран, и на её искусанных, бледных губах появилась слабая, измученная улыбка. Она сделала всё, что могла. Весь огонь, вся лихорадочная энергия, что поддерживали её, ушли, оставив лишь бездонную усталость. Она повернула голову к Жан-Клоду, её взгляд был ясен и удивительно спокоен.