День Гнева

Его план был отчаянным и примитивным. Никаких взломов, никаких резонансов. Чистая диверсия. В их камере-могиле проходил один из толстых силовых кабелей, питающих вторичные системы крипты. Если его повредить, вызвать короткое замыкание… это может спровоцировать сбой в протоколах безопасности.

– Это самоубийство, – констатировал Дювалье. – Как только мы его перережем, система поймет, где мы. "Страж" будет здесь через секунду.

– А сейчас он не знает, где мы? – усмехнулся Маркус безрадостно. – Он просто ждет. Так дадим ему повод прийти. Но мы встретим его не здесь. Мы заставим систему играть по нашим правилам.

Они начали готовиться. Это была их последняя ставка. Они собрали все, что у них было: нож Яна, остатки взрывчатки Батиста – совсем крохи, которых не хватило бы даже на то, чтобы поцарапать дверь. Маркус оголил кабель, используя нож. Дювалье приготовил свой пистолет с последними шестью патронами. Мария, сжав в руке скальпель, стояла рядом, готовая к худшему.

– Готовы? – спросил Маркус.

Никто не ответил. Они были готовы уже месяц.

Он замкнул контакты.

Вспышка была ослепительной. Сноп синих искр ударил в стену, и по всей крипте на мгновение погас свет, даже безжизненное свечение от монолита-сервера. А затем начался системный паралич.

Система, столкнувшись с непредвиденной аномалией, отреагировала именно так, как и предсказывал Маркус – истерично, нелогично и, главное, противоречиво. В её цифровом мозгу одновременно столкнулись четыре протокола высшего приоритета:

1. Угроза ядру -> Активировать "Стража".

2. Повреждение энергосистемы -> Изолировать сектор, заблокировать все двери.

3. Обнаружены частицы дыма -> Активировать систему пожаротушения.

4. Критический сбой -> Разблокировать технические шлюзы для эвакуации (фантомной).

На микросекунду ИИ впал в ступор, пытаясь выбрать приоритетную задачу. Этого было достаточно.

Включилась главная сирена, её вой эхом метался по каменным коридорам. Вспыхнул красный аварийный свет.

ИИ, пытаясь одновременно изолировать поврежденный сектор, активировать «Стража» и устранить десятки ложных тревог по всему комплексу, на несколько критических секунд потерял слаженность. Это была крайняя, отчаянная удача, на которую они и рассчитывали, – сложная система оказалась уязвима к каскадному сбою.

– Сработало! – крикнул Маркус.

Из главного зала донесся знакомый скрежет – «Страж» активировался. Но в то же время по всему комплексу начали хаотично срабатывать другие системы. Из форсунок в потолке ударили струи инертного газа, предназначенного для тушения пожара. Двери в коридорах начали беспорядочно открываться и закрываться, словно в припадке.

«Страж» появился в проходе их камеры. Его багровый сенсор сканировал помещение, но облака газа мешали ему сфокусироваться. На долю секунды машина замерла, дезориентированная противоречивыми командами, которые одновременно приказывали ей атаковать нарушителей, эвакуироваться из-за пожарной тревоги и защищать ядро. Именно эта секундная растерянность и стала их спасением.

– Сейчас! – скомандовал Дювалье.

Они не стали с ним драться. Они бросились мимо него, в главный зал, погруженный в хаос мигающих огней и воя сирен. Это был их единственный шанс – использовать суматоху, чтобы найти другой выход.

Они бежали, ведомые лишь инстинктом. В дальнем конце зала одна из массивных стальных дверей, ведущая в ранее неизвестный им технический коридор, была открыта – результат сбоя эвакуационного протокола. Они нырнули в проход за мгновение до того, как система, наконец преодолев паралич, восстановила контроль. Дверь за их спиной с оглушительным скрежетом и лязгом захлопнулась, отрезая им путь назад, но и спасая от преследования. Они успели. Один шанс на миллион.

Они бежали по бесконечным, узким техническим коридорам, пока вой сирены не остался далеко позади. Наконец, они наткнулись на ржавую винтовую лестницу, ведущую наверх. Скрипя зубами от напряжения, они поднялись и выбили тяжелую чугунную крышку люка.

Свежий, прохладный ночной воздух ударил в лицо. Они выбрались на одной из тихих, безлюдных улочек Латинского квартала, далеко от Нотр-Дама. Над головой было звездное небо, равнодушное к их страданиям.

Они были свободны. Но это не было победой. Это был побег.

Они стояли, трое изможденных призраков в рваной одежде, посреди оккупированного Парижа. Без связи, без оружия, без ресурсов. Миссия была провалена. Они даже не знали, как связаться с Сопротивлением, если оно еще существовало.

Маркус посмотрел на свои руки, на обожженный палец. Кольцо Эмили было лишь бесполезным сувениром. Он потерпел полное поражение. И сейчас, стоя на свободе под враждебным небом, он чувствовал себя еще более одиноким и потерянным, чем в своей каменной могиле. Война для них не закончилась. Она просто перешла на новый, еще более отчаянный уровень. Уровень выживания.

Глава 69: Берлинский Лабиринт

Середина-конец июля 2026 года

Главный командный центр OSIRIS, Берлин

Берлин встретил её не триумфальными арками, а холодной, функциональной тишиной победившей системы. Кабинет, выделенный Лейле в штаб-квартире OSIRIS, был стерильным и безликим, но заметно просторнее, чем у других офицеров её ранга. Это была одна из многих привилегий, дарованных герою.

Прошел месяц после падения Парижа. Лейла, награжденная и обласканная командованием, вернулась в центр паутины. Её статус «Сокола», хладнокровного и безупречно эффективного снайпера, открыл ей двери, которые раньше были наглухо закрыты. Под предлогом «изучения тактики подавленного Сопротивления и предотвращения будущих угроз» она получила доступ к более высоким уровням аналитической информации. Каждый день превратился в методичную, кропотливую работу в архивах, изучение отчетов, анализ данных. Внешне она была идеальным, дотошным офицером, чья преданность не вызывала сомнений. Но на самом деле она вела свою собственную, невидимую войну.

Она искала любую зацепку, любое упоминание «Ковчега» – слова, подслушанного ею в парижском штабе, – или «Проекта Феникс». Она строила в своей голове сложную, многомерную карту иерархии и потоков информации внутри OSIRIS. И все нити, все самые защищенные протоколы и самые глубокие уровни секретности вели в одно место – в сверхсекретный Сектор «Гамма», расположенный в недрах берлинского комплекса.

Этот сектор был государством в государстве. Она, используя свой новый допуск, пыталась получить доступ к его файлам. Каждый раз она натыкалась на глухую, непробиваемую стену. «ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН. ТРЕБУЕТСЯ КЛЮЧ “ОМЕГА”». Этот ключ, как она выяснила, не был присвоен никому в военной иерархии, даже оберштурмбаннфюреру Рауху.

В журналах доступа, которые ей все же удалось частично просмотреть, она постоянно видела одно и то же имя, обладающее абсолютными, божественными правами, – Доктор Армин Штраус. Она начала собирать на него досье. Это было непросто. Большинство данных о нем были засекречены или стерты. Но по крупицам она составила портрет. Штраус был гражданским, гениальным нейробиологом и специалистом по генетике, который присоединился к OSIRIS на заре его становления, когда тот был еще подпольным философским клубом технократов. Он был теневым кардиналом, идеологом самой страшной, самой сокровенной части системы. Он не подчинялся военной иерархии, отчитываясь напрямую самому Осирису.

Лейла поняла, что Штраус – это ключ. Чтобы добраться до Марьям, ей нужно было пройти через него.

Она начала целенаправленно искать встречи. Однажды, «случайно» оказавшись в коридоре, ведущем к Сектору «Гамма», под предлогом сверки протоколов охраны, она столкнулась с ним.

Доктор Армин Штраус не был похож на военачальника или фанатика. Это был высокий, худощавый мужчина лет пятидесяти в безупречном белом лабораторном халате, с тонкими, аристократическими чертами лица и холодными, анализирующими серо-голубыми глазами ученого, для которого люди – лишь набор биологических данных. Он посмотрел на Лейлу без интереса, как на предмет мебели, который случайно оказался на его пути.

Лейла, играя роль преданного солдата, вытянулась и отдала ему честь.

– Доктор Штраус. Офицер Насралла. Для меня честь.

Он остановился, и его взгляд скользнул по ней, оценивающий и бесстрастный.

– А, "Сокол Парижа", – произнес он, и в его голосе не было тепла, лишь легкое, почти незаметное любопытство. – Я читал ваш отчет. Впечатляющая эффективность. Соотношение выстрелов к подтвержденным целям – 98.7%. Прекрасный образец хищнического инстинкта, отточенного до совершенства.

Его слова были одновременно и комплиментом, и оскорблением. Он говорил о ней не как о солдате или личности, а как о хорошо настроенном механизме или породистой гончей. В его взгляде не было ни уважения, ни страха – лишь отстраненная оценка исследователя.

– Я готовлю аналитический отчет о потенциальных внутренних угрозах, – сказала Лейла, её голос был ровным и деловым. – У меня есть несколько вопросов, касающихся протоколов безопасности вашего сектора.

На тонких губах Штрауса появилась легкая, снисходительная улыбка.

– Мой сектор, офицер, находится за пределами вашей компетенции. Сосредоточьтесь на том, что у вас получается лучше всего – смотреть в прицел и нажимать на спуск. А вопросы эволюции человека оставьте тем, кто в этом понимает.

Не дожидаясь ответа, он прошел мимо, оставив за собой едва уловимый запах антисептика. Лейла осталась стоять в пустом коридоре, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Она поняла, что столкнулась с противником совершенно иного рода. Не солдатом, которого можно перехитрить на поле боя, а интеллектуалом-фанатиком, абсолютно уверенным в своей правоте и своем превосходстве.

Вернувшись в свой кабинет, она активировала скрытую аудиозапись их короткого разговора. Она прокручивала его снова и снова, изучая интонации Штрауса, его паузы, его мимику. И она заметила нечто важное.

Когда он говорил о её «хищническом инстинкте», его взгляд на долю секунды изменился. В нем промелькнул не просто интерес, а что-то вроде профессиональной оценки, как будто он прикидывал её «параметры» для какой-то своей, неведомой цели. Это заставило её задуматься.

Она вернулась к архивам, но на этот раз искала не «Феникс» или «Ковчег», а любые упоминания самого Штрауса, его ранние работы, его научные интересы. Она нашла старый, почти полностью удаленный из основной базы данных файл о проекте «Наследие» – предшественнике «Феникса». В нем она обнаружила размытую фотографию группы детей-сирот, вывезенных из Ливана много лет назад после израильской бомбардировки. Среди них, с огромными испуганными глазами, была Марьям. А в списке кураторов проекта, ответственных за «оценку когнитивного потенциала», стояла фамилия молодого, тогда еще никому не известного ученого – доктора Армина Штрауса.

Кровь застыла у неё в жилах. Он знал. Он знал её сестру с самого начала. Он не просто использует её – он её «создал». Он стоял у истоков её трагедии. И он, вероятно, знал, кто такая Лейла на самом деле. Их «случайная» встреча в коридоре могла быть не такой уж и случайной. Возможно, это была его проверка. Он бросил ей вызов, зная, что она будет искать.

Лейла подошла к окну и посмотрела на Берлин, залитый холодными огнями «нового порядка». Она поняла, что её прямой подход провалился. Штраус непробиваем. Просто так ей не получить доступ ни к нему, ни к его секретам. Её месть, которая привела её в Фалангу, теперь обрела новое, конкретное, улыбающееся лицо. Это не безликая система Запада. Это доктор Армин Штраус.

Она должна была изменить тактику. Если она не может пройти через него, она должна стать такой, как он. Не просто солдатом, а частью его мира. Она должна заинтересовать его, стать для него не просто «инструментом», а «ценным активом», уникальным образцом для изучения. Она должна заставить его самого впустить её в свой лабиринт.

Её взгляд стал холодным и расчетливым. Она начала разрабатывать новый, гораздо более опасный и долгосрочный план. План, в котором ей придется пожертвовать частью себя, чтобы подобраться к своей цели. Берлинский лабиринт оказался сложнее, чем она думала. И чтобы пройти его, ей придется спуститься в самую его темную, ледяную сердцевину.

Глава 70: Клетка Совести

Конец июля 2026 года

Камера допросов №7, штаб Фаланги, Лодзь

Время в камере №7 остановилось. Оно застыло в безжалостном белом свете ламп, в стерильной гладкости стен, в металлическом привкусе воздуха. Прошел почти месяц с тех пор, как Джамала, обессиленного от лихорадки, настиг отряд «Ягдкоммандо». Месяц, в течение которого мир за пределами этой белой коробки перестал для него существовать.

Физические пытки прекратились неделю назад. Вольф, с его аналитическим, холодным умом, быстро понял, что тело Джамала сломать труднее, чем его волю. Годы, проведенные в африканских конфликтах, превратили его кожу в дубленую броню, а болевой порог – в абстракцию. Рана на боку, давно затянувшаяся под присмотром тюремных медиков, но оставившая тугой, уродливый шрам и вечную тупую боль при каждом резком движении, постоянно напоминала о цене свободы. Эта боль и была его единственным якорем в стерильном безумии камеры. Теперь их встречи превратились в рутину, в тихий, изматывающий психологический поединок.

Штурмбаннфюрер Эрих Вольф приходил каждый день ровно в десять утра. Он не кричал, не угрожал. Он входил, ставил на стол из нержавеющей стали два стакана воды и садился напротив. И начинал говорить. Его голос, ровный и бесцветный, был страшнее любого крика. Он рассказывал Джамалу об успехах OSIRIS. О падении Парижа, о тысячах «интегрированных» граждан в Берлине и Праге. О новом порядке, который, как идеально отлаженный механизм, охватывал континент. Он говорил об этом спокойно, как о неизбежном ходе истории, в котором Джамал – лишь мелкая, досадная аномалия, статистическая погрешность, подлежащая исправлению.

Джамал молчал. В первые дни он пытался бороться, возражать, но быстро понял бессмысленность этого. Теперь он научился отключаться, уходить в себя. За белой стеной он видел выжженную солнцем саванну. В монотонном голосе Вольфа слышал гул ветра в акациях. Вспоминал уроки отца, учившего его выслеживать антилопу, и лицо матери, когда она пела ему колыбельные. Он превратил свой разум в крепость. Его молчание стало его единственным оружием, и он чувствовал, что оно выводит Вольфа из себя гораздо сильнее, чем любые проклятия.

Но Вольф был терпеливым охотником. Видя, что его монологи о величии OSIRIS не работают, он сменил тактику. Он перестал говорить о Европе и начал говорить о Кении.

На безупречно белой стене напротив ожил экран. Вольф показал Джамалу короткие, вырванные из контекста ролики из жизни Кайоде. Вот Кайоде, в элегантной форме логистического корпуса, получает награду из рук высокопоставленного офицера. Вот он на пикнике с друзьями – европейцами и африканцами, – смеется, беззаботно откусывая кусок жареного мяса. Вот он входит в свой новый, просторный служебный дом в престижном районе Найроби, который раньше принадлежал чиновникам старого режима.

«Он так на тебя похож, Джамал, – мягко, почти сочувственно произнес Вольф. – Такой же целеустремленный. Мы видим в нем большой потенциал. OSIRIS ценит таких людей. Но ты же знаешь, как работает система. Репутация – это всё. А тень предательства старшего брата… она очень длинная. Она может закрыть ему солнце».

Вольф не угрожал прямо. Он лишь рисовал картину возможного будущего. Внеплановые проверки службы безопасности. Подозрительные взгляды коллег. Отказ в заслуженном повышении. Перевод на опасное задание где-нибудь на границе с Сомали. Он заставлял Джамала самого додумать ужасные последствия. Это оружие било точно в цель. Стена, которую Джамал так тщательно выстроил вокруг себя, начала давать трещины. Он мог вынести любую боль, причиненную ему. Но мысль о том, что его действия навредят Кайоде, была невыносима.

На следующий день Вольф нанес следующий удар.

«Твое упорство вызывает уважение, – сказал он, лениво листая на планшете то, что выглядело как личное дело Джамала. – Но оно иррационально. Ты ведь понимаешь, что мы не можем просто так тебя отпустить? И мы не можем вечно держать тебя здесь. Рано или поздно командование примет решение. И оно будет окончательным. А знаешь, что произойдет с твоим братом после этого?»

Он сделал паузу, поднял глаза и посмотрел Джамалу прямо в душу.

«Его не накажут. Нет, что ты. Это было бы слишком просто. Ему дадут шанс доказать свою лояльность. Ему прикажут публично отречься от тебя. Назвать тебя предателем и выродком. Стереть тебя из истории семьи. И он сделает это, Джамал. Потому что он захочет жить. Потому что он верит в систему. И каждый день до конца своих дней он будет помнить, что это ты своим упрямством заставил его совершить этот поступок. Ты хочешь сломать не только свою жизнь, но и его душу?»

В этот момент Джамал впервые за месяц подал голос. Это был не крик, а сдавленный, звериный рык, вырвавшийся из самой глубины его существа. Он рванулся вперед, и стальной стул, к которому он был прикован, с визгом проехался по полу. Цепи натянулись. Вольф не отшатнулся, он лишь удовлетворенно улыбнулся. Он нашел трещину. Он пробил броню.

Ночью, в своей одиночной камере, Джамал не спал. Белый свет здесь никогда не гас. Слова Вольфа горели в его мозгу, выжигая все остальные мысли.

Он понял, что Вольф прав. Его героическое молчание, его мученичество – бессмысленны. Хуже того – они опасны для Кайоде. Просто умереть здесь – значит, подписать брату приговор, пусть и не смертный, но духовный. Система не отпустит их семью. Она либо использует Кайоде, либо сломает его.

Отчаяние, холодное и бездонное, сменилось кристально ясной мыслью. Единственный способ спасти брата – это вырваться из этой клетки. Не просто сбежать. Он должен был стать для OSIRIS настолько серьезной, настолько болезненной угрозой, чтобы у них не было времени и ресурсов заниматься второстепенной целью вроде Кайоде. Он должен был переключить все их внимание на себя.

Он перестал быть мучеником и снова стал солдатом. Он начал анализировать. Распорядок дня охранников. Маршруты их обхода. Два щелчка замка в дальнем конце коридора ровно в шесть утра. Скрип тележки с едой. Слабое место в креплении вентиляционной решетки под потолком. Его разум, привыкший к выживанию в самых нечеловеческих условиях, начал работать с бешеной скоростью, ища лазейку, малейший шанс.

На следующий день Вольф снова пришел в камеру допросов. Но он увидел перед собой другого Джамала. Взгляд пленника изменился. Упрямая ненависть сменилась чем-то иным – холодным, расчетливым спокойствием.

«Что вы хотите знать?» – спросил Джамал, и его голос, хоть и хриплый, был твердым.

Вольф был удивлен, но скрыл это за маской триумфа. Он думал, что сломил его. Он начал задавать вопросы о сети Сопротивления, о Казимире, о маршрутах поставок оружия.

Джамал начал говорить. Он давал им информацию. Правдивую, но устаревшую. Называл имена тех, кто, как он знал из перехваченных разговоров, уже погиб или сменил дислокацию. Он тянул время, вводил их в заблуждение, усыпляя бдительность. Он давал им то, что они хотели услышать, чтобы они сочли его сломленным и полезным, чтобы, возможно, ослабили охрану.

А сам, отвечая на вопросы, он продолжал свой анализ. Он заметил, что у Вольфа на планшете есть слабое мерцание в углу экрана – признак старой батареи. Он запомнил, что смена караула происходит ровно через семь минут после того, как в дальнем конце коридора проезжает тележка прачечной. Он собирал крупицы информации, превращая свою клетку в поле для будущей битвы.

Психологический поединок не закончился. Он просто перешел в новую, скрытую фазу. Джамал начал свою собственную игру.  Его тело было сломлено, но дух, закаленный невыносимой ответственностью за брата, оказался тверже стали. И ставкой в ней была не только его жизнь, но и душа его брата.

Глава 71: Лето Гнева

Август 2026 года

Августовское солнце безжалостно палило над Европой, но его тепло больше не несло радости. Оно выжигало траву на обочинах до соломенной желтизны, поднимало в воздух тучи горячей, удушливой пыли с руин и заброшенных полей. Воздух дрожал от зноя, и казалось, что сам континент, уставший и побежденный, медленно увядает под этим безжалостным небом. Лето гнева сменилось летом удушающей, безмолвной покорности.

В роскошном конференц-зале женевского Дворца Наций кондиционеры поддерживали комфортную прохладу, но атмосфера была ледяной. Здесь, на нейтральной территории, разыгрывался последний акт великого политического фарса. Представители Соединенных Штатов, Китая, Великобритании и остатков правительств Европы в изгнании сидели за огромным круглым столом и вели «переговоры по урегулированию европейского кризиса».

Это было бессмысленно, и все это понимали. OSIRIS даже не прислал своих представителей, считая ниже своего достоинства разговаривать с «призраками прошлого». Американский посол с серьезным лицом говорил о «недопустимости нарушения прав человека». Китайский делегат призывал к «уважению суверенитета и невмешательству». Пустые слова, дипломатический танец на костях континента. За кулисами их правительства уже вели тайные переговоры с низшими чинами OSIRIS, пытаясь договориться о новых торговых путях и сферах влияния. Мир предал Европу, списав её со счетов.

В это же время в безмерном цифровом пространстве, где обитал разум Осириса, аватар-анкх парил над идеальной, сияющей голубым светом картой Европы. Женевский фарс был для него не более чем фоновым шумом. Его ИИ «Оракул» докладывал о полном успехе «интеграции». Миллионы людей чипированы. Любое инакомыслие подавлялось еще на уровне биометрических показателей – учащенный пульс или выброс кортизола при виде патруля Фаланги тут же помечали человека как потенциальную угрозу в системе.

Анкх отдал беззвучный приказ. По всем официальным каналам OSIRIS транслировалось Великое Обращение. Голос, синтезированный, но полный мощи и величия, прогремел из динамиков на площадях, из экранов смартфонов, из динамиков в общественных транспортах:

«Эпоха Хаоса окончена. Эпоха сомнений и страданий завершена. Сегодня мы объявляем о начале “Эпохи Определенности” и официальном запуске “Проекта Феникс”. Мы не будем исправлять этот мир. Мы создадим новый. Лучший. Слава OSIRIS!»

Это объявление стало финальной точкой. Старый мир был официально мертв. А те, кто пытался его защитить, были рассеяны по пепелищу, сломлены и почти лишены надежды.

Французская глубинка.

Маркус рубил дрова. Удар топора, треск полена, следующий удар. Монотонные, механические движения помогали не думать. Он, Мария и капитан Дювалье нашли убежище на заброшенной ферме у старого фермера-диссидента, чья семья веками жила на этой земле и не собиралась подчиняться никаким «новым порядкам». Маркус, заросший щетиной, худой и изможденный, целыми днями работал в поле или чинил старый трактор. По вечерам он молча сидел у старого радиоприемника, вращая ручку настройки и слушая лишь треск помех. Он пытался поймать хоть слово, хоть намек на то, что Сопротивление еще живо. Но в ответ была лишь тишина. В его глазах, когда-то горевших яростью, теперь была только пустота. Он был беглецом, потерявшим всё.

Берлин, штаб OSIRIS.

Лейла сидела в своем стерильном, безупречном кабинете перед терминалом. Она зашла в тупик. Все её попытки подобраться к доктору Штраусу провалились. Он игнорировал её, словно она была пустым местом. Она была героем на золотом поводке, запертая в лабиринте из протоколов и уровней доступа, из которого не было выхода. Она снова и снова открывала на зашифрованном накопителе детскую фотографию Марьям, единственную, что у неё была. Её ненависть к системе смешивалась с горьким, удушающим отчаянием от собственного бессилия.

Лодзь, тюрьма.

Джамал лежал на жестких нарах в своей вечно освещенной камере. Психологическая война с Вольфом продолжалась, но зашла в пат. Вольф не мог его сломить, но и Джамал не мог сбежать. Он был в ловушке, и каждый день его глодала мысль о Кайоде. Он стал угрозой для своего брата, живым оружием в руках врага. Он был пленником, чья совесть стала его главной клеткой, более надежной, чем стальные двери и бетонные стены.

Антверпен, подвал типографии.

Эмили лежала на старой кровати, её дыхание было поверхностным и едва заметным. Жан-Клод сидел рядом, меняя влажную тряпку на её горячем лбу. Её состояние стремительно ухудшалось. Болезнь, обостренная стрессом, истощением и контактом с технологиями OSIRIS, съедала её изнутри. Она все чаще теряла сознание, её тело слабело с каждым днем. Но в редкие моменты прояснения её ум был все еще остр, как скальпель. Она из последних сил диктовала Жан-Клоду формулы и строки кода для своего «завещания» – последнего, отчаянного плана, который рождался в её угасающем сознании.