Ночные

Третья итерация оказалась успешной. Поток привёл странницу в огромный кабинет вычурного готического стиля, напоминающий скорее декорацию к подростковому хэллоуинскому фильму, а не реальное историческое помещение. В меру представительный мужчина средних лет с лохматой тёмной шевелюрой, огромным вытянутым носом и маленькими круглыми глазками восседал в массивном классическом кресле и счастливо осматривался: туго набитые полки высоченных стеллажей занимали исключительно его книги, переведённые этак на сотню языков. Видимо, согласно сюжету как раз должны были подоспеть восхищённые поклонники, но у Серой на этот сон имелись свои планы.

Появление угрюмой девчонки в сером худи не только не испугало, но лишь сильнее обрадовало Весёлова.

– Вы призрак и всё-таки пришли за мной? Здорово! Только почему так долго? Последний сеанс в издательстве мы организовывали месяца этак…

«Вот это называется писатель фэнтези. Похоже, профдеформация у него серьёзная».

– Разочарую: в данном случае я скорее цензор, но действительно пришла по твою душу. И в твоих интересах воспринять наш разговор серьёзно. Нет, это не иллюзия. Нет, не последствия злоупотребления «Royal Raven», – оборвала Серая заикания литератора. – Буду лаконична: нафига ты то ли убил, то ли испортил своего главного героя? Не протестуй, у меня монолог. Наш универ, как выяснилось, хором по нему сох, а теперь чахнет из-за сюжета двух последних томов – хотя я не представляю, как можно так привязаться к вымышленной фигуре.

Одно из преимуществ общения в сновидениях – по крайней мере, общения с неопытными истинными или с латентными сновидцами – заключается в том, что соврать ещё надо уметь. Все чувства отражаются на лице и в словах, как в зеркале.

Вот и сейчас писатель перешёл от недоверия к тревоге, смущению, затем растерянности и, наконец, тихо спросил:

– А много вас у универе?

– Цитата о легионе тебя устроит?

Повисла напряжённая пауза, после чего покрасневший до настоящего помидора Весёлов принялся нервно оправдываться:

– Понимаете, я его когда-то во сне увидел. Ну, героя и пару деталей сюжета. Дальше развивал сам. И мне сперва тоже очень нравилось! А потом она в него втюрилась!

– Кто?!

– Жена! Моя жена втрескалась в персонажа! Нет, ну представляете? Что я должен был делать? Продолжать писать себе на беду?

– Просто закончить серию на «жил он вечно и счастливо». Ах да, это же ваша золотая жила, редакторы требуют. Не стыдно, а? Написали бы что-нибудь новое.

– Ну, я же не знал. А никто не это?..

– Пока никто не умер. Но все причастные в невменяйке. Ножи и тяжёлые предметы я спрятала, но стены у нас из камня. Ты бы уж что-нибудь сделал, Николай.

– Сд-сделаю. Вы простите там меня. Хотите, я вам посвящение напишу? А хотите…

Чуткая Серая взмахом руки оборвала причитания писателя. Разделённый сон, прежде тихий, ровный и контролируемый, разве что не добродушно мычавший, по неведомой причине собрался изменяться.

– Что-то не так. Нужно уходить. Вы тоже от греха подальше просыпайтесь, срочно. Это делается…

В следующее мгновение писатель с его семейными дрязгами отошёл на второй, нет, на третий план приоритетов. Кабинет исказился, потемнел, мебель вытянулась и превратилась в деревья грозового леса.

«Я не хотела сюда. Я ничего не…»

Она не успела и осмотреться, как на стволах выросли зубы, когти и что-то ещё неописуемое, но кровожадное.

Серая проснулась от шока и пребольно ударилась головой, упав на ковер комнаты. Комната упала вместе с ней, издевательски смеясь. Дышать из-за скорости падения, почти полёта, было решительно невозможно. Оттуда беднягу перебросило в мегаполис жирафов-бизнесменов, где её затоптали не моргнув глазом.

«Что это? Почему пятый уровень? Кто меня…»

Увы, её сущность подразумевала отказ лишь от некоторых чувств, и ужас в этот список не входил.

Череда неконтролируемых переходов закончилась в едва освещаемой газовыми фонарями аллее. Справа в сумерках виднелась Эйфелева башня. Слева – Колизей. Прохожих не было, но это не означало полное одиночество: совсем рядом находилось некое существо, страшно могущественное и просто страшное – по многим возможным и не всегда очевидным причинам.

Оно не виделось и не слышалось, но чувствовалось. А ещё разговаривало.

– Кристина Галатэ. Приветствую. Ты наверняка помнишь, чем закончилась наша последняя встреча; посему я не показываюсь тебе.

Серая замерла. Только один ч… субъект звал её по имени.

– Ага. Вот позёр! Следовало догадаться. Кто бы ещё протащил меня так! Манипулятор бессовестный. У нас там пол-универа вены режет, а ты просто хотел поболтать!

Это последнее «ать», в противоположность остальной фразе, вышло у возмущающейся больше похожим на жалобный хрип, чем на гневный упрёк: вместо аллеи вокруг неё сомкнулись тонны воды, не давая шанса двинуться, не то что спастись. Поток уносил ее всё дальше на дно, заливаясь в лёгкие, но не убивая. Когда Серая превратилась в один сплошной комок ужаса, молящий о смерти, кошмар резко закончился.

– Я предпочитаю другие имена.

– Хва… хватит, хватит. Да, я слушаю, я Вас слушаю.

Собеседник наконец изволил манифестироваться в виде тени, видимой исключительно боковым зрением. Впрочем, тени легко узнаваемой.

– Такой разговор мне нравится. Итак, сейчас ты мне нужна. Ради обоюдной выгоды опустим вступительную часть и признаем, что тот самонадеянный договор тебе ужасно надоел.

– Куда я денусь с подв… То есть я согласна. На всё и заранее. Без подписи. А при чём тут всё-таки писателюшка с дурацким романом? – вставила девушка, чтобы потянуть время перед чем-то предсказуемо неприятным.

– Как видишь, он пригодился. И я рад, что этот мнящий себя творцом графоман лишил меня своих измывательств. Некоторые «авторы», получив каплю вдохновения, только и делают, что ради надуманного пафоса убивают тебя или приделывают безвкусную белую шевелюру.

– Ясно. Авторский произвол. Ну так чего над… чего Вы хотели?

– Я поведаю тебе историю, которая вскоре произойдёт, и твою роль в ней. А в обмен на услуги ты получишь расторжение договора, – прошелестела тень.

– Очень «весёлая» перспектива, учитывая, от чего этот договор меня уберёг. Но да, лучше уж так.

– Прекрасно. Приступим.

***

В конечном счёте Мумут поддалась на уговоры вернувшейся старой знакомой. Вломившись в поверхностные и тревожные сны школяров, она под страхом исключения из университета приказала всем без исключения срочно явиться во внутренний двор, где обычно проводили карнавалы.

Парик встретила их на своей веранде с контрабандной газетой в руке.

– «Автор мировых бестселлеров Николай Весёлов признал последние два романа неканоничным ничтожеством и отказался от авторских прав на героев», – вслух зачитала она приползшим на собрание. – Всё, унялись? Радуетесь? Даю вам три дня на откорм и отсыпание, а потом чтобы как штык были на лекциях!

Дальнейшие её слова утонули в радостных воплях студентов. Можно было подумать, что объявили об отмене конца света. С невесть откуда взявшимися силами ликующие скакали на месте, как малые дети, обнимались и плакали от радости. Ушли они только спустя час – придумывать праздник в честь такой чудесной новости.

В течение трёх отпущенных дней Мумут завалили наскоро понатащенными из снов цветами и открытками, а в коридорах развесили гирлянды из страниц злосчастных двух томов. Онейролог бесилась, её коллеги лишь снисходительно улыбались.

– Не так уж он плох, этот лондонский графоман. Литература не всегда приносит страдания, в конце концов, – утешал коллегу Мигель. – Приличные и талантливые фантасты могут изменять жизни. Я не рассказывал Вам историю своей свадьбы?

7.Сон о китах и барселонских девах

– Я уверен, – втолковывал Мигель коллеге, чьё раздражение практически искрилось в воздухе, несмотря на закрывающую лицо маску, – что Вам будет полезно и просто интересно послушать мою историю. Мы всё-таки уже давно коллеги, а друг о друге ничего не знаем.

– Vraiment? Ну, если это прояснит причины Вашей ненормальной привязанности к супруге и не займёт слишком много времени, прошу, приступайте.

– Первый раз я встретил Бернардиту почти тридцать пять лет назад…

***

– В возрасте двадцати трёх лет я представлял собой жалкое зрелище: кое-как учился на филфаке в петербургском универе, подрабатывал грузчиком на выходных и гардеробщиком по вечерам. Других вакансий в доступности от моего жилья не нашлось, а репетитор из меня оказался никудышный. Возвращался домой к девяти, я сгрызал что-нибудь сухое, что нашлось из запасов, добытых на стипендию – родственников для финансирования у меня не осталось – а потом шёл на вечернюю смену в соседний театрик таскать куртки и пальто. Возвращался домой за полночь, а вставать приходилось в пять, чтобы вовремя добраться на учёбу из конца света, где была квартирка покойной тётушки. Разумеется, ни о каких свиданиях-женитьбах тогда не могло быть и речи.

Я чувствовал, что сил моих больше нет вести такую жизнь, но что оставалось? Язык – я ж с факультета французского – я действительно любил, даже планировал, как диплом будет, устроиться в одно хорошее издательство, так что бросать было жалко. Однако недосып и постоянная гонка в учёбе и на подработках уже заметно попортили мои характер и здоровье. Наконец, в один декабрьский день я не выдержал: наврал про срочные семейные обстоятельства, не пошёл ни на какую работу и завалился спать в совершенно детское время.

– Минуточку, а мне что до этого? Какая разница, когда вы там лентяйничали?! К сути дела это не относится.

– Мадам, Вы можете спокойно послушать? Это и есть самая суть!

Сколько себя помню, сны у меня всегда были яркими и неправдоподобно… плотными, что ли? Скорее места, чем состояния. Вам ли не знать! Но там и тогда, ясное дело, знакомые не воспринимали их всерьёз, только советовали провериться у врача. Что же, проверился – ничего не нашли. В детстве и юношестве, лет до двадцати, я и вовсе лунатил, предоставляя родственникам прекрасную тему для шуток. Но приснившееся мне в ту отгулянную зимнюю ночь превосходило всё, что было до этого. По сути, это была моя инициация в онейронавтику – первое осознаное сновидение.

Я очутился на ночной, но людной площади. Звёзды и луна светили необычайно ярко, а присмотревшись, я понял, что они как будто вырезаны из блестящей фольги и подвешены за нити.

***

Мумут заметно вздрогнула, но замаскировала это неловкое движение под расправление платья.

***

– Здания по краям площади были сплошь театрами, прохожих в них заманивали странные личности в плащах, как у киношной Инквизиции. Почему-то все одинаковые.

***

– Какого цвета были волосы и плащи этих «личностей»? Они были в масках? – снова встрепенулась Парик.

– О, Вам, наконец, интересно? Белые или золотистые, в основном. Нет, без масок, просто симпатичные люди – думаю, актёры.

– Ясно. Не важно.

***

– Ну вот. Примечательной была архитектура этих зданий: помню, я дольше всего задержался перед миниатюрным Эрмитажем, соседствующим с уменьшенным Каса-Бальо. Так вот; «массовка», как у любого приличного сновидца, представляла собой отнюдь не безликую толпу: я мог описать каждого прохожего, а их наряды, надо сказать, выглядели довольно необычно. Стараясь не обращать внимания на тот горький факт, что ходили они в основном парами, я занялся вычленением из этого калейдоскопа костюмов, хотя бы частично похожих на одежду реальных стилей и эпох. Долго витать в облаках не получилось: я на что-то налетел, чуть не расквасив нос о блестящую каменную кладку – даже во сне это вещь не из приятных! К счастью, встретившиеся препятствие устояло на месте; «к счастью» – потому что это было не «что-то», а «кто-то», а именно, темноволосая женщина в цветастом платье куда более земного вида, чем у прочих гуляющих. Скорее даже девушка, никак не старше меня самого.

– Ой, простите, пожалуйста! – воскликнул я машинально.

Простая логика, как у этого расхваленного принципа «бритвы Оккама», привитая рационалистическим воспитанием, требовала, чтобы все, населяющие мой сон, говорили на моём же языке. Но какое дело сновидениям до земной логики?  Незнакомка не поняла меня, только улыбнулась, помогла подняться и с восторгом а глазах кивком указала на упомянутые памятники архитектуры:

– Qué hermoso, verdad ?

– Португальский, вроде? – подумал я. Иного иностранного языка, кроме французского, я тогда толком не знал, и промямлил: – English?..

Девушка смущённо покачала головой.

Тем не менее я уловил суть предложения и ответил на самом похожем из доступных мне языков:

– Beau, très beau, c’est vrai.

Девушка улыбнулась и пожала плечами, кажется, извиняясь. Не растерявшись, на понятном большинству народов импровизированном языке жестов я предложил ей вместе прогуляться по площади. Она рассмеялась, радостно кивнула и указала на себя пальцем.

– Bernardita.

– Михаил. Можно Миша. Очень приятно!

Русский её веселил, и за время прогулки она не раз просила, прибегая к немалой «жестовой» изобретательности, назвать тот или иной предмет.

Девушка была не то чтобы очень красива – в том смысле, какой вкладывают в это слово дурацкие модельные агентства и попсовые киностудии. Но, пусть мы впервые встретились, в её обществе было так хорошо, спокойно, уютно, что в тот момент нельзя было допустить и мысли, будто она всего лишь продукт искажённых мозгом впечатлений, или как там принято объяснять сны у воинствующих материалистов из латентных.

– Бердардита, – тихо спросил я, – вы… это… не хотите встретиться ещё раз?

И тут же одёргул себя: вот дурак, она же не понимает!

Я принялся обезьянничать, задействуя все доступные воображению жестовые обозначения знакомства и цифры 2. Казалось, она уже готова была согласиться.

…и тут забренчал будильник! Понимаете, как досадно?! Зазвонил будильник, возвещая, что пора спешно подзаржаться очередным бутербродом с растворимым кофе, засовывать в безразмерный рюкзак конспекты, по дороге в универ на другом конце города повторять материал к сессии— то есть возвращаться к нудной изматывающей рутине, в которую незаметно превратилась столь желанная учёба, и оставить великолепную площадь и прекрасную Бернардиту.

Оставить, может, и пришлось, но только физически – духовно не получалось ну никак.

Немногочисленные приятели-однокашники только посмеялись и предположили, что видение про театральную площадь связано с местом подработки, а «эта невежественная девчонка» – с собственным страхом провалиться на экзаменах, этакое альтер-эго. Я почувствовал себя дураком, для вида похихикал за компанию, но больше ни о чём им не рассказывал. Знаете, есть вещи, в которых ты просто убеждён и всё, несмотря на все разумные опровержения и пресловутое общественное мнение. И из-за этой уверенности мне было ещё хуже.

Из просто голодного студента я превратился в иссохшего, в прямом и переносном смысле, прямо какого-то юного Вертера XXI века, не то что сейчас, да уж. Таинственная девушка занимала все мои мысли. Конечно, будучи воспитанником образцового советского чиновника, отца-скептика, лютого ненавистника любой мистики, я уже вообразил шизофрению или что похуже, даже добился сеанса с приходящим университетским врачом. Тот не обнаружил никаких нарушений, лишь сказал не маяться ерундой: меньше читать и больше есть, хотя бы воровать в столовой.

А сны повторялись регулярно: я видел Бернардиту в толпе зрителей в кино, в экране летающего телевизора, среди посетителей космического зоопарка, но подойти друг к другу поближе нам всё время что-то мешало, будь то расстояние или причудливая логика сновидческого мира. Наконец настал день – точнее, ночь – когда нам снова удалось поговорить. Это было воскресенье, так что я решил счастливо дрыхнуть до обеда. Кстати, давно заметил, что самые интересные сны посещаешь, когда высыпаешься, а ещё – если спишь днём. Врач бы сказал, это потому, что мозг отдыхает начинает лучше работать. А я уже тогда понимал, что так у онейронавта больше времени на путешествие.

В тот раз передо мной едва шелестело море глубоких розоватых и бордовых оттенков, какие вряд ли можно увидеть при самом живописном земном закате. Люди – или кем были весёлые пляжники в закрученных тюрбанах и пижамоподобных одеждах – вскоре разошлись по домам. А потом появились киты. Нет, не в виде струй воды или спин, показывающихся вдалеке – а в воздухе! Над переливающейся водой парили, время от времени погружаясь в пучину или ныряя за облака, с полдюжины летающих китов самых разных расцветок. На фоне невообразимых цветов морского заката и в отблесках далёкого маяка они представляли собой мечту эскаписта – хоть художника приглашай.

Засмотревшись на китов, я дошёл до конца променада, обозначенного старинными часами, очень похожими на вокзальные из фильмов. Только вот цифры были необычайно мелкими: вместо двенадцати или хотя бы двадцати четырёх на них было тридцать два деления. Теперь я увидел, что кто-то ещё вышел на позднюю прогулку. И не просто «кто-то», а моя Бернардита! Одета она была, кажется, как и в предыдущий раз, но сжимала в руке небольшую сумку или конверт. Заметив меня, она радостно рассмеялась и побежала навстречу, из чего я заключил, что вполне правомерно будет не церемониться и обнять её. Не ошибся. Довольные, мы неспешно прогуливались вдоль берега, посматривая на чудесных животных.

– Ballena es mi animal favorito! – сказала она.

– Что-что?

Хлопнув себя по лбу, сеньорита подняла с пляжа камешек, нарисовала на песке силуэт кита и обвела его сердечком.

«Любит китов, значит. Возьму на заметку».

Любуясь элегантным рисунком и его летающим прототипом, я отвлёкся, и для привлечения внимания Бернардите пришлось потянуть меня за рукав. Теперь, видимо, вспомнив что-то важное, она с заметным энтузиазмом протягивала мне какую-то плоскую штуку, пытаясь – впрочем, безуспешно, – объяснить её происхождение. Мы сели на скамейку у маяка и стали вместе рассматривать трофей. Штука оказалось картой очень занятного свойства. Являя собой нечто среднее между складным флаером, раритетным документом из твёрдой, приятного коричневатого цвета бумаги с филигранными надписями и гугл-картами, она позволяла, управляя компасом в нижнем углу и дотрагиваясь до нужных участков, рассматривать атлас Земли. В некоторых районах карты сверкали белые точки.

Дав мне полюбоваться диковиной, Бернардита не без труда нашла определённое место, отмеченное как раз такой звёздочкой, и ткнула туда пальцем, для убедительности потряся меня за плечо.

«Barcelona», гласила красивая надпись.

«Не Португалия: Испания, не совсем угадал».

Я кивнул в знак понимания и взял карту себе. «Пролистав» её к северу и востоку, в свою очередь показал на родной город.

«Санкт-Петербург».

Бернардита минуту с любопытством рассматривала просторы моей родины, после чего вдруг покраснела и, немного помявшись, начала новую пантомиму.

Она по очереди указала на меня, на себя и снова на Петербург. Увидев, что я не впилил, повторила все жесты, только перед «Петербургом» как бы обвела нас обоих окружностью.

«Возьми меня с собой».

Предприняв вторую попытку, она окончательно смутилась, дескать, забудь, ерунда.

Какое там «забудь»!.. Вне себя от радости я обнял её за плечи и притянул к себе. Конечно, надо будет ещё придумать, как бы перетащить её, но прямо сейчас…

И тут зазвонил телефон – как выяснилось потом, какому-то не в меру усердному преподу что-то взбрело в голову в выходной день. Я всё ещё оставался в пространстве сна, но чувствовал, что это ненадолго. Тут я краем глаза, уже залепляемого типичной чернотой перед пробуждением, заметил высокую фигуру, похожую на давешних зазывальщиков, но поэлегантнее. Неожиданно возникнув рядом с часами, она – точнее, он – указал на циферблат.

***

– А этот monsieur как выглядел? – перебила мадам онейролог.

– Этот – как гот на маскараде, бледный – бр-р! – и с черной такой шевелюрой старомодной. И в маске ворона, ну, как в том фильме Гиллиама, но тоже чёрной.

Мумут отвернулась и прошептала:

– Что ж, продолжайте.

***

– Я махнул рукой в сторону необычных часов и постарался обозначить на песке показываемое там время, а именно, 28:40.

Наглый препод звонил всё настойчивее. Злой на весь свет, я проснулся в своей конуре и швырнул простенький кнопочный телефон в стену (к счастью, попал в подушку, не разбил). Но повторно заснуть куда надо не получилось.

После этого фиаско меня одолело просто невыносимое уныние. Я разрывался между тоской по Бернардите и стыдом за собственное «невежественное суеверие», заставившее меня сохнуть по «конструкту собственного мозга», как его определил бы так называемый здравый человек. Будучи окончательно съеденным совестью, я, получив одобрение преподов, под видом профессионального интереса взялся за Сартра и Виана, лучшие «приземлительные» средства, способные, как мне казалось, свести в могилу любого мистика – но вместо реалистического взгляда на жизнь получил глубочайшую депрессию. А вместо летающих китов и любимой девушки, да хотя бы необыкновенных путешествий, как было до этого, мне начали сниться злобные коридорные, повара, гоняющиеся за угрями, и джазмены, из саксофонов которых росли водяные лилии. Я понял, что «эта партровщина», как в шутку называл экзистенциализм, доконает меня окончательно. Следовало срочно сменить жанр.

С чего я начал – с фэнтезийной литературы. У меня есть любимый русскоязычный автор – вы его наверняка не читали, уважаемая коллега: он для Вас слишком романтичный – который, сам того не зная, не раз выручал меня в сложной ситуации и поддерживал в благополучной. Автор этот, по крайней мере в большей части романов, умеет не то чтобы чудом исправлять положение и даже не успокаивать, а, понимаете, утешать; это разные вещи. По горло занятый с момента поступления, я прибегал к помощи его книгопечатного лекарства лишь в крайнем случае. Тогда мне как раз подарили дотоле незнакомое произведение, так что случай выдался не только крайний, но и самый подходящий. Итак, всё следующее воскресенье я посвятил чтению, оправдав его как противоядие от «партровщины».

В определённой главе один из протагонистов, чудаковатый тип, как и большинство героев, рассказывал даме сердца сказку про мечтательного динозаврика, который так любил смотреть на облака, что забыл вымереть и в конце концов сам превратился в облако. Этот забавный сюрреализм помимо умиления вызвал у меня какое-то смутное воспоминание: так бывает, когда на задворках памяти крутится название увиденного в детстве фильма или слова некогда популярной, а теперь забытой песни.

«Точно! Фото!»

Меня осенило. Когда я был ещё в школе, вместе с ещё здравствовавшим дядей мы сделали удивительную фотографию: над его юрмальской дачей «пасся» облачный диплодок самых чётких контуров. Я очень любил рассматривать снимок и даже попросил распечатать его.

Он обнаружился на дне коробки с дядиными вещами, которые я так и не осмелился раздать. «Надо же, какое совпадение!» – подивился я. – «Может, писатель именно тогда тоже его видел? Что-то сомневаюсь, он же кто угодно, но не латыш. И книга вышла недавно, не могло же это облако так долго держаться?»

Эта глупая с виду зацепка дала мне надежду. Чем, как говорится, чёрт не шутит! Если реально сказочное облако, почему бы не быть таковыми сновидениям?! С этой приятной мыслью, держа снимок в руке, я и заснул.

Надо сказать, обычно пространства моих снов красивы, иногда – просто необычны, но бывают и такие, что врагу не пожелаешь. Так же мне «повезло» и в ночь после прочтения той знаменательной главы. Да уж, подобная унылая муть во сне мне попадается редко! Сплошные серые бюро, лифты, эскалаторы, заполонённые безмолвными толпами офисных дельцов-клонов. Серый – благородный цвет, но не в таком пластиково-металлическом варианте. Единственной причиной деталью были совершенно неуместно смотревшиеся здесь старомодные часы с тридцатью двумя делениями. На которых, кстати говоря, значилось «28:12». По счастию, в том сновидении я сохранил более или менее цельную память и об остальных «похождениях», и об их связи с так называемой реальной жизнью (что удаётся далеко не всегда), а потому заподозрил, что этот циферблат тут не с проста и означает нечто хорошее.

Оно, это самое «хорошее», ждало меня в следующем лифте. Стадо мрачных как туча «офисников» придавливала Бердардиту к самой стене. Я не стесняясь принялся расталкивать этих зомби, освобождая ей дорогу. Она была порядком напугана обстановкой, и, едва добравшись до меня, не преминула уткнуться носом в пиджак, как котёнок. Весьма вовремя: я как раз закрыл её от удара портфелем какого-то не в меру обидчивого клерка, после чего повёл ко входу в более или менее гостеприимное помещение – скупо обозначенный неоновой вилкой ресторан.

Посетители не сказать чтобы наслаждались обедом (видимо, радость жизни у них считалась за дурной тон), но, пока они медленно и размеренно, будто механически, питались, лица их были чуть менее суровыми и напряжёнными. Некоторые даже закрывали глаза.