Ночные

Евгения Юрова

Ночные

1. Сон о том, куда приводят летучие мыши

Я никогда особо не верила в чудеса, пусть в детстве и поглощала пачками наивное фэнтези. Ещё меньше хотелось в них верить после развода родителей, болезни деда, от которого отделывались все врачи, смерти отца-фотографа от передоза и периода бесконечных скандалов с мамой, чокнувшейся после всего этого.

К счастью, всё плохое когда-нибудь кончается, и детство тоже. На смену Средиземью и Иннсмуту пришли конспекты по средневековой литературе; из раздолбанной, пропитанной страхом родной квартиры я переселилась в не менее раздолбанное, но куда более мирное общежитие в центре. Из окон были видны сфинксы на набережной, а соседей в двухместной комнате не было аж до третьего курса – не мечта ли?

Когда сосед – женского полу – всё-таки объявился, я подумала было, что скудные запасы удачи закончились. Биолога-то зачем притащили? Да ещё и раскрашенного под кровавого гота? Мест не было?..

Анализируя эту предвзятую неприязнь впоследствии, я поняла, что просто завидовала ей. Профессиональный, вполне научный интерес к млекопитающим новая соседка умудрялась совмещать со страстью к мистике: так, она сделала своей специализацией рукокрылых. В конечном счете мы стали отлично ладить, и она, видимо, проникшись ко мне доверием, перевезла в комнату своих подопечных, очень, кстати, мне симпатичных.

Наконец, одной октябрьской ночью я не без разведения болота рассказала ей обо всех своих мытарствах, включая три «желтых палаты». В ту же ночь мы выбросили все мои транквилизаторы и снотворные.

***

Я проснулась от знакомого шороха, раздающегося с неправильной стороны.

Так и есть.

Как мы ни старались, одна мышь всё-таки улетела. Кто-то в давно установившийся ноль открыл на распашку окно и так и оставил – не иначе, в состоянии предсессионного аффекта, ибо когда мы отключились после многочасовой зубрежки, никакого окна не было.

Я ещё считала французских королей вместо овец…

Ну, то есть окно имелось, но…

Мышь была какая-то не такая. Явно не северный кожанок, каких у нас пруд пруди. И не какая-нибудь ночница или вечерница – за месяцы дружбы с хироптерологом я насобачилась определять виды. Эта была чёрной. Ну совершенно. И смотрела она как-то… не по-мышиному.

Мышь раскрыла крылья и спикировала вниз.

Откуда-то взялся туман. Много, много. Красивый и густой, как тогда в Риге. Ну или как в кино с недешевыми спецэффектами. Я понятия не имела об этом районе. Сменялись витрины, дворы, набережные. Иногда они выглядели почти знакомыми, но в последний момент я осознавала, что ошиблась, и нужная улица будет вот там, за поворотом, во дворе, за дверью, за стеной.

Нервов добавляли слышащиеся то тут, то там тяжелые шаги и стук когтей, чьи бы они ни были.

Порядком испугавшись, я снова увидела странную мышь, примостившуюся на фонаре, и дальше, отключив мозги ради их же безопасности, пыталась поймать хотя бы её.

После очередного поворота я чуть не влетела в высоченный фасад и, пораженная, подняла голову. Подобные здания ожидаешь увидеть в Нормандии или в Вестфалии, но никак не в Петербурге. Где-то в голове сразу захихикал Гюго.

Фасад поднимался на невиданную высоту, а в ширину тянулся на всю площадь – неизмеримых размеров. Двойная вытянутая арка прямо передо мной обрамляла ворота в несочетающемся стиле – одна часть, слева, из мрамора или слоновой кости, в общем, чего-то роскошного, а другая будто из чудом составленных сухих веток. Подозрительно гладких. Присматриваться я не стала.

Между арками помещалась ниша с вытянутой статуей, что напоминала бы любую фигуру святого со сферического в вакууме готического собора, но только…

Только вот материал напоминал черный оникс и сверкал, будто новый снег, а пропорции казались слишком тонкими и изящными.

Только волосы изображаемого змеились вверх, словно пламя, а лицо было закрыто книгой, что он держал в руках.

Только вот…

– Стой.

Девушка или, может, женщина не совсем непонятного возраста в поношенном сером худи и с усталым лицом схватила меня за плечо. Наглый её жест не показался мне странным и не возмутил. Она вела себя так естественно.

– Что это за район, Вы не подскажете? Тут у нас такая мелочь, понимайте, мышь убежала… улетела… ну, летучая. В смысле, это неверное название, они рукокр… но уж… и мышь какая-то не того… а потом я как-то потерялась, и ещё туман. И вот…

Усмешка на лице девушки становилась всё более издевательской, так что на «вот» я почувствовала себя полной дурой.

– Что?! Вы скажете, что это за район и как пройти на Университетскую, или мне дальше бродить?

– Можешь бродить сколько угодно. Но ты уже четверть века бродишь, может, хватит?

– Но что это…

– Ты знаешь, что.

Да.

– Ну, филолог, хорошо ли ты учила греческую мифологию? Сейчас ты можешь выбрать. Только сейчас.

Девушка раскинула руки, указывая на два входа. Сей пафосный жест, проделанный, к тому же, в дурацком худи, тоже отчего-то казался уместным.

– Эти, – указала я на ворота из подозрительных «веток» и тут же потеряла из виду вторые, парадные.

Равнодушная ко всему девушка кивнула и выдала очередное:

– А теперь отворачивайся, зажмуривайся, и не дадут тебе боги ослушаться.

Для надежности она завязала мне глаза прочной черной тканью и зачем-то крепко взяла за руку.

– Теперь, будь добра, никуда не девайся.

–?..

– Можно.

Повернувшись и оглядевшись в поисках причины такой секретности, я заметила, что руках у нее был кубок из темного металла, а книга статуи располагалась под иным углом. А может…

– Тебя приняли. Пей.

В кубке плескалась густая черная жидкость, отражавшая, казалось, все ночи мира. Они двигалась, хотя чудаковатая «стражница» держала сосуд ровно.

На вкус питье ощущалось сладким дымом.

– Очень хорошо. Теперь ты не вернешься.

***

– Самое сложное для новичка – это, конечно, перестроиться на полностью ночной режим, – с энтузиазмом начал инструктаж приставленный старшекурсник. – В этом смысле «жаворонкам» не повело, а ведь их тоже тут хватает, пусть и в меньшей пропорции. Ничего не поделаешь: онейронавтв надо учиться и жить ночью, что логично. Ну, ты не боись. Наши эскулапы и психи помогают по первому требованию, если что – сразу к ним. Да и без тоже – постоянно какие-то проверки, тесты… Но потом сама привыкнешь: тебе ещё выдадут солнечные очки для весны и лета. Ужасное время, бр-р… Судя по твоему гербу, это будет скорее рано, чем поздно.

– Ты имеешь в виду этот дорогущий значок с ночницей?

– Угу. Герб – звучит гордо.

Он указал на свой, с сипухой.

– Это что, вроде как специализация?

– Не, скорее тип личности. А факультет у тебя бионюктологический, я узнал.

– Биологический? Это ещё зачем? С нуля химия, биология клетки, законы Менделя?…

– Фу, скукота какая. Это ночная флора и фауна, ночные гуманоиды, ночные сущности. Интереснее не бывает. Хотя у нас на физфаке тоже круто.

Уточнять подробности о «физфаке» не захотелось.

– Ну, мне пора. Ты тут разбирай выданные шмотки, осматривайся, поболтай. Если что – поищи Серую, это которая в худи, она тут по новичкам. И это, как там, самое главное. Выдыхай уже. То, чего ты боишься, не случится. Я тут три года. Хватит уже считать пальцы и проверять реальность. Теперь она для тебя единственная.

Подмигнув в ответ на мое немое изумление, забавный веснушчатый старшекурсник поспешил на лекцию своего «физфака», а я поплелась в выделенную комнатушку – на этот раз одноместную и напоминающую каменную келью.

Разбирать правда было что. Помимо значка с мышью и путеводителя, в увесистой коробке мне вручили:

Плотные черные шторы, через которые, по виду, не просочится и звук;

Маску для сна с вышитыми летучими мышами, сшитую явно вручную, ибо немного неровно;

Музыкальную шкатулку со сменными цилиндриками разных тихих мелодий,

Мелатонин в таблетках («на крайний случай!»);

Наволочку с глазами: летучемышиными крыльями и заостренными ушками – судя по кружевам, того же авторства, что и маска.

Натянув наволочку на подушку, а шторы – на толстый карниз, я сгрудила оставшееся на древнего вида камин и развернула путеводитель. Если не вчитываться, он походил на рядовую листовку. После анонимного приветственного слова с непрестанными «успокаивающими» призывами «ничего не бояться, а то хуже будет» шли правила и распорядок.

* Телефоны изымались (это я и так поняла; мой просто испарился);

* 

Яркая одежда запрещалась во избежание психических травм (не помню уж, в чём, когда и откуда я вышла за мышью, но сейчас на мне был темно-синий бадлон и черная расклешенная юбка до лодыжек);

* 

Яркие лампы также были нежелательными (Замеченное мною освещение состояло либо из свечей, либо из лунного света);

* 

Раз в полгода проводился профилактический осмотр (Список окончательно сбил с толку, так как среди тестов фигурировали, скажем, «проверка аргенодетектором» и «реакция чеснок»);

* 

Строго воспрещались шутки про Некрономикон.

Отбой предполагался с десяти до шести; с восеми вечера до четырех утра четыре же пары: две общих и сдвоенная по специализации; далее шесть часов практики и досуга. Дотянув, по совету путеводителя, до десяти за любованием коридорами, я буквально свалилась на резную кровать с балдахином – это физически; а ментально – в кромешную тьму без видений.

По пробуждении, возвещаемом, как и отбой, глухими курантами, я побоялась открывать глаза: в комнате явно кто-то был. В добавок этот кто-то ледяными пальцами крепко-накрепко сжал мое запястье, а судя по слышимому тихому дыханию, смотрел на меня в упор.

– Хватит. Она всё, здесь.

– Н-ну, первая ночь…

– Первый СОН. И эта прочная. Расслабься, заботливый ты наш.

Запястье отпустили, а я перестала прикидываться. Голоса принадлежали давешним знакомым: забавному парню и нудной девчонке в худи.

– Вы тут что?!

– Проверяли, не решишь ли ты рассыпаться или развеяться с непривычки. Ищи потом.

Успокоившийся было пульс снова пустился в галоп.

– А ч-что, б-были прецеденты?

– НЕТ, – рявкнула проводница в сером. – Михаил у нас сомневающийся материалист, математик. Был. Ну, я откланиваюсь. Вас много, а я одна. Дуй в библиотеку, а то мадам Мумут ждать не будет. Впрочем, остальные тоже. Через два часа первая лекция.

– Мадам кто?

– Увидишь. Дуй, говорю. Четвертый этаж вверх отсюда, дверь в третьем по левую руку коридоре. Там ещё статуя фавна.

– Но там их уйма! Дверей этих!

– Она там одна, – железным тоном повторила девушка. – Adiós.

Растерянно моргая на хлопнувшую дверь, я задала неловко топчущемуся Михаилу первый пришедший в голову вопрос:

– А почему не шутить про Лавкрафта? Книги же не существует?

Парень мигом посерьезнел.

– Существует. Только никогда не проси его в библиотеке. Особенно после полуночи. – Шуток не любят?

– Нет. Могут и дать.

***

Дверь правда обнаружилась всего одна: старомодная, как и всё здесь, будто из романов Диккенса или По, и к тому же с гравировкой незнакомого бестиария.

Библиотекой заведовал плотного сложения дяденька с добрыми глазами. Мы немного поболтали по-испански. Отлучившись в непролазные глубины стеллажей буквально на пять минут, он снабдил меня вводной литературой с обязательными «Метаморфозами» (к счастью, в переводе) и Лавкрафтом с Дансени (к моему ужасу, в оригинале).

– Добро пожаловать, девочка, – напутствовал меня библиотекарь. – Учись хорошо и так далее, но особенно – постарайся не прогуливать в полнолуние. В крайнем случае можно, конечно, но тогда сиди дома, у себя в комнате. Мадам Мумут не любит излишне любопытных. И не обижай её друзей.

– Зачем же мне с преподавателями-то ссориться?

– Вóроны, совы и летучие мыши – их не трогай, даже если боишься. Обычных мышей и крыс на всякий случай тоже.

– Да зачем, я сама их люблю.

Поток студентов, порядком бледноватых в силу образа жизни, недвусмысленно указал на место проведения первого занятия. Людей перед аудиторией собралось много, разных возрастов, пусть и без крайностей: попадались и подростки лет шестнадцати, и обладатели легкой седины. Организация учебного процесса показалась мне невообразимо лаконичной для заведения подобного масштаба: деканы всего трех имеющихся факультетов были их же единственными преподавателями. В коридорах иногда можно было встретить смотрителей – примерно по одному на этаж. Никакого другого персонала мне так и не попалось.

– Первый, наиважнейший постулат: – напыщенно начал учитель факультета бионюктологии, полноватый добродушный мужчина в очках и с галстуком с веселыми китами, – забудьте вы этого Фрейда! Выбросите его из головы к черт… черте полного игнорирования, вот. Если вам снится сова – это сова, заснувшая в сходном с вами пространстве. Ну или Фобетор, но тогда вам не повезло. Или Атхэнайа, но тогда вы труп. В этом аспекте картина если не всегда приятнее, то проще. Сложнее с гуманоидами и сущностями. Всем вам из прошлой жизни, я полагаю, известен феномен сонного паралича. Да-да, есть разное бормотание про фазы сна, генетическую склонность и всякое такое. Чего только… Так вот, за эту катаплексию пробуждения, выражаясь заумно, ответственны ночные сущности разной природы, но главным образом – кошмары первого порядка. Другая парасомния, а именно, идиопатическая гиперсомния – от суккубов, классифицируемых обычно в третий порядок, но рассматриваемыми также как гуманоиды. И это ещё хорошо, потому что любимцев они одаривают сексомнией. Не ржите тут, а лучше прочитайте параграф шесть из «Основ нюктофизиологии» за авторством Э. Цанна. Вот она, такая, узором из скрипичных ключей. Нда. С сов я начал не зря. Сегодня мы с вами познакомимся с такой вот милой совушкой. Иди сюда. Это чудесное создание назывется Micrathene whitney, или enano, она же сычик-эльф. Совершенно безобидная, разносит разве что легкие невротические настроения, от которых легко защититься самоубеждением всего-то пятой степени…

– …физонюктология – самая рискованная и практическая вещь в этом сборище лунатиков, – рассказывал на третьей паре бородатый седовласый хиппи, он же заигравшийся славянофил, известный также как декан второго факультета. – Мы с вами займемся пространственными и хроноискажениями; а крепкие парни – простите, тут не не равноправия – смогут опробовать себя в оперативной работе. Я имею в виду, крепкие психически: гора мышц полезна для здоровья тела, но разум не спасет. Я сам лишний раз глубже шестого уровня сна не захожу. Что Вы хотели?

– А почему нам нельзя? – привстала девчушка лет семнадцати с хвостиками и самоуверенным лицом.

– Из соображений гуманности. Вас жалко. А каждый мужик – в душе викинг. Вопросы?.. А вот не совсем устоявшуюся дисциплину «эсхатология» мы проходим на третьем курсе. Не со всеми…

На последней паре никто не ерзал и не перешептывался – отнюдь не от усталости. Слух о репутации той самой «мадам Мумут» разошелся среди новичков задолго до урока, а волна какой-то неправильной тревоги разлилась по рядам ещё до её появления. Единственной, кто издал хоть какой-то звук, была девушка, расположившаяся рядом со мной на изогнутой скамье. Она хихикнула и со смутно знакомым акцентом прошептала на ухо:

– Это её прозвище значит «мадам Парик» в издевательском тоне. Она, наверно, с бигуди очень дружна.

Как-то ответить на плоскую шутку не удалось. Декан факультета онейрологии раздвинула занавес прямо за огромной доской и, наверное, презрительно оглядела собравшихся. «Наверное», потому что на голове у нее красовался белоснежный изысканный парик явно доампирной моды, какое-нибудь рококо с «Дамы в голубом», на шее – неширокая, но густая фреза, а на лице – чёрно-белая маска типа Dama di Venezia. Одежду этой оригинальной особы составляло платье в пол цвета тёмной декабрьской ночи и чёрный плащ. Надо ли говорить, что руки тоже полностью скрывались перчатками из чёрно-синего же атласа с кружевом. И всё же никто не смеялся.

– Вы задаете себе уйму вопросов, – ровным усталым голосом заговорила преподавательница, – например: отчего вас так много на новом потоке, хотя нынче явно не сентябрь? Каких размеров заведение? Что и когда вас сюда привело?

Аудитория подтверждающе загудела.

– …и не проснетесь ли вы в прежней жизни.

В зале повисла мертвая тишина.

– Некогда мы старались вводить учеников в курс дела постепенно, дабы избежать перегрузки. Но обратная методика зарекомендовала себя лучше. Меньше потерь. Скажу для проформы, что на моем факультете вас ждет обучение теоретической и прикладной сомнологии, сравнительному толкованию сновидений, онейронавтике и психопатологии сновидений. Но теперь к сути. В ваших интересах запомнить, где вы сейчас. Итак, все готовы.

Смотрите, сколько вас здесь на самом деле.

Смотрите, каких масштабов Университет.

Смотрите, что существует за его пределами.

– После вводного занятия полагается три дня выходных. Да, и в награду выжившим ответ на тот последний вопрос: вы не проснетесь, на этот счет можете успокоиться. Урок окончен. Rétablissez-vous.

Мадам Мумут бесшумно скрылась за тяжелым занавесом.

Я помогала прежде смешливой француженке, теперь рыдающей в голос, выносить потерявших сознание.

2. Сон о бесцветной

Как можно уснуть во сне? Значит, это всё не сон, а иной род реальности ? Или сон поверхностного слоя, из которого мы проваливаемся в более глубокий, более дальний и запутанный? «Письмена бога»?

Как бы то ни было, к шести вчера мы возвращались в одну реальность. Первые три дня те, кто сохранил относительное спокойствие духа, включая, как ни странно, меня, пытались обогнать валявшихся в истерике или ступоре и прочесть вводную литературу. Тщетно.

– Как прочитать ЭТО? – спросила я у Михаила и указала на томик Гофмана, оказавшийся рукописным. – Я по романским языкам и ничего не смыслю в немецком! Тем более в рукописном немецком двухсотлетней давности!

– Это и не надо. Языкам тут учат – для простоты и развития мозгов, но можно и по-другому, правда, это утомительно. Ты хочешь почитать? Тебе интересно?

– Ну. То есть разумеется. Люблю Гофмана. И просто хочу всех обогнать.

– Значит, так, представь: какой-нибудь тысяча восемьсот двадцатый. Не важно, что не точно, это абстракция. Тяжелые часы, музейный письменный стол, пыльная мебель, за окном полночный Берлин со страшных открыток, и книга..

Сколько ни моргай, на глюки от избытка впечатлений трансформацию окружающего списать не получилось бы: на Михаиле почему-то оказался нелепый для современности костюм, словно позаимствованный у театрального персонажа, а вместо обжитой уже комнаты – неизвестный бидермайеровский кабинет, едва освещаемый свечой.

– Хватит хихикать, читай давай, фройляйн.

Затаив дыхание, я открыла книгу наугад и сперва увидела непереводимый для меня, зато уже практически четкий текст.

…Der Mutter Antwort befriedigte mich nicht, ja in meinem kindischen Gemüt entfaltete sich deutlich der Gedanke, daß die Mutter den Sandmann nur verleugne, damit wir uns vor ihm nicht fürchten sollten, ich hörte ihn ja immer die Treppe heraufkommen…

«…Ответ матери не успокоил меня, и в детском моем уме явственно возникла мысль, что матушка отрицает существование…»

Неизвестные слова складывались в логичные, понятные мысли.

– Что скажешь?

– Офигеть, простите мой французский, вот что.

– Привыкнешь, – по-доброму засмеялся новый товарищ. – К тому же через пару недель Малый карнавал, повеселитесь. Осеннее равноденствие. Профессиональный праздник – ну, один из.

– Следовало догадаться. Подожди, можно я ещё?

«…Voll Neugierde, Näheres von diesem Sandmann und seiner Beziehung auf uns Kinder zu erfahren, frug ich endlich die alte Frau…»

– Ну, хорош.

«… die meine jüngste Schwester wartete: was denn das für ein Mann sei, der Sandmann?…»

– Хватит!

– Что?

Во время моего ребяческо-восторженного чтения по новой технологии Михаил как-то нервно дергался, будто я через слово вставляла страшное богохульство или грязное ругательство.

– Это не очень хороший рассказ. Он тут несколько напортачил и был наказан. Почитай лучше «Принцессу Брамбиллу». Страница триста шесть. Вот это классная вещь.

– Ладно.

«Спустились сумерки, в монастырях зазвонили к вечерне…»

Вместо кабинета, незаметно превратившегося из темного в окончательно черный, мне привиделась бедная, но уютная комнатушка с видом на сказочный Рим и невероятной роскоши бордовое платье для карнавала…

***

Вопреки глупым стереотипам о неординарных учебных заведениях из девчачьего фэнтези, которых я стыдилась всю первую неделю, времени на шашни, заговоры и прочую непрактичную ерунду нам не оставляли. Если кому-то и пришло в голову поддаться пошлым клише и завести учебный роман, он изрядно поломал её над зашифровкой медовых речей в перечислении персонажей «Сна в красном тереме» и в спряжении немецких и итальянских глаголов. Потом грозили добавить два других языка; мне-то ещё повезло, а вот большинству однокашников пришлось худо – тем более что инязы, литературу и перевод, равно как историю искусства, преподавала мадам Мумут. Из прочих относительно приземленных предметов можно было назвать факультативную игру на музыкальных инструментах, якобы полезную в онейронавтике, и древние языки – вот уж где кошмар так кошмар.

На этом «обычнота», пусть и увлекательная, заканчивалась – и начинался сюр.

Первые уроки моего факультета поучали классификации кошмаров по порядкам, типам и степени, вы не поверите, заразности. Скажем, «порядок» определял, на какую глубину сна проникала та или иная тварь: как уже говорил профессор, за сонный паралич отвечали кошмары «поверхностые», а вот озабоченные сами знаете чем товарищи забирались глубже, как правило, на второй или даже третий уровень. Тип зависел от формы: это могло быть просто существо, гнетущая обстановка, голое ощущение (эти подлецы первого уровня любили захватывать даже не полностью заснувших бедолаг). Самыми заразными же оказались ужастики про экзамены и странно ведущих себя близких.

Но это ещё ничего: сортировкой чего-то или кого-то по такому-то признаку занимаются и во вполне приличных учебных заведениях. Куда больший хаос творился на «физфаке»: там нас сразу же беспощадно забросали практикой самоубеждения и ориентирования в пространственных кошмарах второго уровня. Их любезно «включал» сам декан, тот самый хиппи с подходящим именем Боян, прибегая к помощи противно пахнущих микстур, так что половина слушателей убредала с урока заикаясь и с синяками.

Больше всего Бояна сердил вопрос вроде «а это всё магия, да?»

– Заткнитесь вы уже со своей магией! – ревел он, выходя из себя и тряся львиного формата пшеничной шевелюрой, к которой прилагалась образцовая бородища. – Это вам не карамельные книжонки для скучающих детей, а настоящая жизнь!

– А что это тогда? – пискнул кто-то незаметный с заднего ряда. – Я пробовала составить десять вариантов формулировок, но не получилось.

– Прям десять? Хвалю. Я некогда сдался на третьей. Ты такая откуда?

– С филфака, французский перевод.

– Ну, переводчик, айда к доске писать формулировки!

Следующие полтора часа хиленькая первокурсница-азиатка с черными косичками и наш колоритный физик с помощью несмелых подсказок аудитории пытались вывести достоверное определение сновидений и наших с ними отношений.

«Сновидение – это иллюзорная…»

– Угу, я тут тебе поговорю!

«Переработка впечатлений дня во время ночного отдыха»

– Ну как, очень ты отдыхаешь, вот так балансируя на одной ноге на стуле?

«Нереальные виде»

– А мы все тут игрушечные.

«Отражение бессоз»

– Вам что коллеги говорили про Фрейда?!!

В итоге получилось примерно следующее:

1)«Сновидение – это форма существования/наблюдения/творчества(?), параллельная, одновременная или альтернативная состоянию, в среде латентных сновидцев называемому «реальностью»(?), могущая служить, сразу или по отдельности, местом действия, состоянием, сюжетом, ощущением или переходом в другие, не имеющие четкого определения, состояния/сюжеты/места (?), в обиходе именуемые «параллельными/иными реальностями».

2)«Отношение истинных сновидцев со сновидением заключается в более глубоком взаимодействии, нежели у латентных сновидцев»»

«Но это всё не точно» – размашистым почерком дописал физик.

Когда какой-то энтузиаст предложил придумать определение «иной реальности» и этого «глубокого взаимодействия», на него посмотрели, как на самоубийцу, а у меня задергался глаз.

Из уважения к традициям следовало бы сказать нечто вроде «человек привыкает ко всему, вот и мы привыкли» – отнюдь. Нередко перед уроками к медкабинету выстаивалась очередь за валерианкой. Главным медиком, кстати, работала супруга бионюктолога – улыбчивая Бердардита с ожидаемым испанским акцентом. При первым же разговоре она разболтала, думается, большую часть ходящих по университету сплетен и вдобавок имя мужа, оказавшегося тезкой Михаила по фамилии Булочкин, но ради удобства благоверной называвшимся Мигелем. У нее же мы за неделю до «Малого» праздника проходили первую проверку подозрительным аргенотедектором и, как ни смешно, чесночным соусом. Сие странные манипуляции объяснялись традицией организации карнавала в полнолуние.