Серебряные нити Шардена. Пепел и тис

После моего импровизированного ритуала принятия в Круг – в самой Тихой башне, что стояла чуть в стороне от главной Башни Совета, – надо мной долго и упорно колдовали целители. Виртуозные маги богини Мирас, каждый раз содрогаясь от моего жалкого вида и называя меня «бедной девочкой», не сразу, но всё же вытащили меня с того края, с того зыбкого порога между жизнью и смертью. Они лечили не только мои обожжённые плоти, но и рвали по кусочкам злую паутину, опутавшую мою душу.

Без их успокоительных настоев, варева и шёпотов заговоров – я бы ушла вслед за мамой и папой, не выдержав тяжести утраты. Детали моего морального состояния пусть останутся за кадром, поверьте, это был ад наяву. Всё, что я сейчас рассказываю – в основном со слов друзей из Тихого Круга, потому что сам первый месяц после трагедии для меня – пустая, туманная бездна. Я плакала бесконечно, злилась на себя, ненавидела и жалела одновременно… И, конечно, оплакивала родителей, чьи молодые лица навсегда застыли болью в моих воспоминаниях. Я не могла избавиться от ощущения вины за их смерть. Даже когда Магистр, с добротой и твёрдостью, пытался убедить меня, что я сделала всё, что могла, и неизвестно, что бы сделали те теневики, если бы у них был ещё шанс – в моей голове раздавался только один приговор: «Убийца. Убийца. Убийца…». Это клеймо, выжженное огнём Тени, впитавшееся в саму ткань моей души – теперь навеки.

Ожогов было невероятное множество, но больше всего пострадали мои руки. Они упрямо отказывались поддаваться лечению – попробуй вылечить раны, нанесённые самой Тенью! Магистр Хаэль объяснил мне причины моего почти что самосожжения: Тень откликнулась в момент глубочайшего потрясения, и, не найдя со мной взаимопонимания, обернулась против меня. Она почувствовала мой упаднический настрой, мою вспыхнувшую внутри ненависть – и ударила с утроенной силой. Если бы не он, появившийся на пороге моего дома в самый последний миг – меня бы уже похоронили вместе с родителями.

Одна из целительниц – Лиарен Каэрвин – была словно весенний свет в тёмной зале Тихой башни. Милая, заботливая, круглолицая и с вечным ароматом ромашки, она всегда пахла успокоением. Лиарен не могла смириться с тем, что ожоги, хоть и затянувшиеся, оставили на моей коже уродливые шрамы – следы боли, как печати на старом пергаменте. Однажды, ночью, она решилась на невозможное: сыграть с Судьбой – этой коварной шалуньей – в её собственную игру. Кто победит? Её проказливая насмешка над изломанной девочкой – или магия, рождённая от сострадания?

Целую ночь Лиарен колдовала у моей постели. Искорки чар сыпались с её пальцев самыми красивыми блёстками. Когда рассвет коснулся окон, она стояла бледная, как лилия, с потемневшими под глазами кругами, но с гордым, торжествующим взглядом. Она смотрела на мои руки – и в её взгляде было почти благоговение. Кожа на них была гладкой, словно никогда и не касалась огня. Ни пятен, ни рубцов, ни искажённой плоти. Только целое – только новое.

Богиня Мирас, верно, благословила её в ту ночь, коснулась лба и ладоней своим незримым дыханием, даровав силу, способную переписать плоть, как чистую страницу.

Шрамы были меньшей из потерь того дня, и я это понимала. Но когда я взглянула на свои ладони, увидела там гладкую, живую кожу, без воспоминаний об огне – я не выдержала. Что-то сорвалось внутри, и я зарыдала. Горько, с надрывом, будто из самой души вырывались слёзы. Они катились по щекам, обжигая кожу новой солью, но не болью – а той непереносимой, звенящей благодарностью, которую невозможно удержать в груди.

Дело было не в исцелении – хотя и в нём тоже. Дело было в доброте. В той нежной, простой человечности, что Лиарен вложила в каждый жест, в каждое заклинание. В её внимании, в её сострадании, в её нежелании мириться с тем, что я должна носить на себе печати ужаса до конца дней. Это было истинное волшебство. Та магия, что не требует крови. Та, что исцеляет. Помощь людям, а не их убийства – вот истинная магия.

Я кинулась к ней, обвила руками и, задыхаясь, благодарила, шепча всё, что приходило на ум. Лиарен, уставшая до предела, просто потеряла сознание – её тело, словно тряпичное, обмякло в моих объятиях. Я вскрикнула, испугавшись, и на мой крик тотчас сбежались другие целители – заохали, зашумели, осторожно разняли нас и уложили девушку на соседнюю койку.

Она потом целую неделю отлёживалась, бледная, как лунная пыль. Но как же она сияла от счастья! Как она искренне радовалась тому, что смогла помочь. Тогда я впервые по-настоящему поняла: магия – это не разрушение. Не сила, чтобы доминировать. Настоящая магия – это помощь. Это доброта, что делает невозможное возможным.

В Тихом Круге нас было немного – меньше двадцати. Самые разные люди, самых разных поколений, самого разного возраста – ведь Этерна отзывалась на зов каждого в своё, лишь ей ведомое мгновение. Обучали нас немногие – сам Эврен, словно самая тёмная тень среди теней, и несколько его товарищей, владеющих её магией. Наставников хватало едва ли на пальцах одной руки. Среди них был мой – Райс Торенвельд, самый терпеливый, самый внимательный… самый близкий.

Я забыла молитвы к Вейлану, к нашему перепутьевому богу. Как и мама, как и папа, я готовилась к поступлению в Шарденскую академию, усиленно вытачивая отклик к нему – к его следам на гранях мира. Но он молчал. Стихийная магия мне не давалась. Бытовая – да, получалась прекрасно: разогреть травяной отвар, зашить подол платья – пожалуйста. Но призвать искру огня? Или поиграть с водой? Всё летело прахом.

Отклик Этерны… я даже не помышляла о нём. Магия Тени была чем-то запретным, почти постыдным – но, увы… теперь, хочешь не хочешь, мы с ней идём вместе – в лад, в спор, в тишину и бурю. Мы спутницы. Навсегда.

Мама… папа… Я думаю о них каждый день. Как будто дыхание мира через это воспоминание проходит. Я засыпаю с этим, просыпаюсь – и снова слышу в голове их голоса. Похороны я почти не помню. Да и хоронить-то было особо нечего – теневой пепел, чертовски трудный в обращении, никто не решился тронуть. Даже я. Особенно я. В нашем доме теперь хозяйничала Мара Эйвель – добрая соседка с шестого дома на Теневой улице, словно коровушка в переднике, всегда с булочками и заботой. Я оставила ей ключ. Не сомневалась – за род Мирст она постоит.

Как-то раз, через пару-тройку недель после моего присутствия в Тихом Круге, Магистр Теней попросил меня зайти к нему в кабинет – и коротко рассказал о произошедшем в ту злополучную ночь.

Магистр поведал, что за теми неизвестными теневыми магами он напряжённо следил сам около двух недель – те словно взялись из ниоткуда – в качестве теневых магов их не было ни в одном списке прибывших в город, они нигде абсолютно не числились.

Магистр знал всех теневых магов в городе поимённо и поэтому заметил чужаков сразу. Вычислил он их совершенно случайно – почувствовал, что фон наложенных теневых заклинаний защиты и приватности на Тихую башню – искажён. Начал спрашивать, анализировать, вызывать теневые отклики – никто из магов Тихого круга в эти заклинания не вмешивался. Но был чей-то другой след, чужой, странный… злой.

Нехитрым путём вычисления, путём заклинаний проявления тени – он вычислил, где в городе остановились эти маги. Приставил к ним лигатов, договорившись с Рейлтаном, и сам периодически за ними следил, чтобы те не натворили дел. Ловить их просто так, кидать в камеру – обоснований пока не было. Бюрократия, закон, канцелярщина, бумажная волокита – чтоб их черти драли. Допрашивать их, просить документы – Эврен лигатам запретил, чтобы не спугнуть гадов. Он надеялся выйти на более крупную рыбу, чем эти мелкие сошки – было очевидно, что за этими упырями определённо стоял кто-то ещё.

И в ту самую, злополучную ночь на 25 июля – Магистра от Совета отправили в Северные древности по заданию, мол, ходил среди жителей слух, что там орудовал теневой маг. Эврен тогда впервые позволил себе поспорить с элериархом – никаких странных теневых явлений в городе (кроме неясного вмешательства в Тихую башню) замечено не было, но та, не выслушав и поставив его на место, отправила Магистра проверять.

Разумеется, Магистр профессионально обшарил, перевернул вверх дном весь район Древностей, но ничего не нашёл. Злой, как собака, что ему пришлось впустую потратить время, которое он мог бы потратить на слежку за Этерна возьми откуда взявшимися теневиками… Магистр возвращался в Тихую башню, как вдруг почувствовал. Сильнейший теневой всплеск, да такой силы, которой он никогда не ощущал. Пробормотав короткое заклинание проявления тени, Хаэль увидел направление, светящееся серебряными нитями – и стрелой помчался по пути, выстланному серебряной змейкой.

Приближаясь к знакомой улице – он с ужасом понял, что этот дом принадлежит Асессору Совета по вопросам морального кодекса магических законов – Элире Мирст и её мужу, Летописцу Совета, Кейрону Мирсту. Сложив два плюс два, мужчина понял, что произошло что-то ужасное – и внутри дома, судя по заклинанию проявления – всё еще бушевала Тень, кого-то мучительно убивая, выжигая изнутри серебряным пламенем. И он побежал.

Поиски далее ничего не дали – теневики были уже мертвы и не оставили никаких следов. Теневые отклики тоже были безрезультатны – мне удалось стереть серебряным пламенем даже след их заклинания из самого пространства. Оформились они в городе под несуществующими именами, как обошли Сферу Отклика – неясно, как будто бы им… кто-то помог. Но более теневиков в городе не было – все были под крылом Тихого круга, и никто из них не помогал незнакомцам.

На самом деле – это были очень жуткие, тёмные две-три недели, всех моих новых знакомых постоянно дёргали на допросы, досмотры, просмотры теневых откликов – атмосфера недоверия так и витала в воздухе. Меня тоже допрашивали бесчисленное количество раз, пытаясь вытрясти из меня какую-то новую информацию, но я, как заведённая, повторяла всем одно и тоже. Правду. Но вскоре, после грубого разговора Эврена и Лаэрка Рейлтана, на тот момент занимавшего вдобавок к должности в Совете пост архонтера лигатов – они от меня отстали. Я краем уха, на автоматизме направляясь на теневую практику к наставнику Райсу, слышала этот диалог, вернее, не диалог, а злой рык Магистра Тени:

«Как вы, идиоты, можете думать, что она убила родителей?! А как ты, Лаэрк, объяснишь, мать его, что там делали два неизвестных даже, прах побери, мне, теневика?! Как их проворонили твои лигаты?!» – приглушённо доносилась ругань из его кабинета, сокрытого границей из тяжёлой дубовой двери.

В Совете тоже сильно скорбели по столь трагичной смерти Асессора и Летописца. Сама элериарх и Семеро прислали мне два письма миридской почтовой службой, в котором выражали свои соболезнования. Иль-де-Вирел тогда окутал трёхдневный траур —чёрные ленты и флаги развевались по городу, отменили все развлечения, жители облачились в чёрное – трагедия действительно страшная. Нетипичная. Новость быстро, в мановение руки, разлетелась по городу, и сочувственные взгляды преследовали меня много-много лет после этого, даже несмотря на то, что Тень тогда забоялись еще сильнее, а я позже стала серебряной теневой ведьмой.

С Магией Тени у меня тоже сложилась не сразу – хоть она определённо любила меня, и работать теневыми заклинаниями у меня получалось виртуозно, но… я не хотела этой магии. Страшной магии, сильной магии, жуткой магии… Мне было невероятно морально больно её использовать, она напоминала мне о злополучном дне – о том, что я – убийца. Пару занятий с наставником Райсом я сорвала, убежав из аудитории в истерике – воспоминания о использовании магии Тени причиняли невероятную боль. Я убегала, как девочка, забывшая, как держать себя в руках. Вспышки памяти жгли меня, как соль на свежую рану. Мне казалось – если я сотку новое заклинание, я снова увижу кучи пепла. Почувствую, как я убивала.

Тень резала меня изнутри. Страх. Сожаление. Раскаяние. Позже, маленькими шажками, спустя сотню занятий – мне удалось смириться и принять ситуацию, а позже – и вовсе удостоиться чести носить серебряные теневые татуировки.

Хаэль… Я не знаю, сколько жизней я ему должна. Благодаря ему мне удалось избежать Ауланнара – той серой пасти, где меч и суд переплетаются в одну петлю. Он сумел доказать элериарху и Рейлтану, что я не знала, что творю, что защищалась, как зверёныш, загнанный в угол. Да и возраст мой стал щитом – несовершеннолетних судили иначе, мягче, будто их грехи были ещё не до конца запёкшейся кровью.

Ауриэль Тенцзар тогда смотрела на меня, как на остриё ножа – тонкое, опасное, слишком острое для детских рук. Она молчала долго, будто взвешивала каждое слово. Потом кивнула – и взяла слово с Хаэля. Он поклялся быть моим опекуном, покровом, судьёй и щитом. Поклялся – головой. И она приняла.

В ту секунду с меня будто сорвали панцирь из вины и страха. Я дышала впервые за недели. Дышала – и плакала. Потому что эти две недели – они были как бесконечное падение. Я жила, сжавшись в комок. Жила, ожидая, что каждый шаг в коридоре – это шаг лигатов, что они войдут в Тихую башню и заберут меня. Не в Ауланнар – так хотя бы в темницу. За убийства. За то, что я выжила.

И знаете, если честно… я считала, что это было бы справедливо.

Да, ситуация была абсурдна. Да, я защищалась. Да, я сделала всё правильно – всё, что могла. Но вина не уходит только потому, что ты невиновен. Она ночами царапает тебе горло, пока ты засыпаешь, и шепчет тебе на ухо, когда вспоминаешь этот момент вновь и вновь. Я вспоминала об этом каждую грёбаную ночь. До боли в челюсти. До крика, который не решалась выдохнуть.

– Теперь я твой куратор, Айлин. – тихо произнёс он, смотря на меня из своего кожаного кресла. – Хочешь ты этого или нет.

– Спасибо. – я тихо кивнула ему, пряча невольно намокшие глаза.

Сейчас. Кабинет Эврена, но уже в Совете. Эврен под прицелом стрелы Айлин.

Если я права – я готова вновь пойти на страшный грех, преступление против человечества. Если я ошибаюсь – боги, пожалуйста, пусть я ошибаюсь! – буду вымаливать прощения, стоя на коленях перед Магистром.

Весь кабинет сейчас – как сцена, где я играю роль предателя, а он – просто зритель. Он не двигался, не выказывая более никакого удивления. Только перо в его руке застыло, как будто даже чернила в нём отказались течь, не желая марать пергамент до выяснения истины.

Уважение авторитета – это как яд, который можно принять за вино. Ты пьёшь, думая, что оно греет – а оно просто делает тебя медленной добычей. А мне нельзя быть добычей. Не теперь. Не перед ним. Ни перед кем больше.

– Ну? – мой голос треснул, как весенний лёд под ногами. Рука, натягивающая тетиву, еще сильнее задрожала – прицел стрелы сместился чуть вбок, к левой брови Магистра. – Заставь меня поверить. Или я уйду отсюда с тем, что предполагаю. И плевать, насколько оно верно.

Я всё ещё держала его на прицеле. И он всё ещё молчал, недвижимый, как скала посреди моря. И в этой тишине звенело что-то невыносимое – то ли раскаяние, то ли признание. Магистр не сразу заговорил, словно что-то буднично обдумывал, и стрела, направленная ему в лоб, совсем его не смущала.

Я ощущала, как дрожит тетива под пальцами. Дрожит не от слабости – от того, как долго она держала на себе этот вес: подозрения, обиды, страха… быть правой. Его молчание было почти мучением. Как если бы я стояла на краю бездны, и ветер звал меня прыгнуть – не обещая ни свободного падения, ни восторженного полёта. Хотелось крикнуть, глупо потопать ногами – чтобы он сделал хоть что-нибудь! Лучше бы он наорал на меня, проклял, начал защищаться теневыми заклинаниями – это была бы хоть какая-то реакция… но не это сухое молчание. Единственное, что он сделал – вновь накинул теневое заклинание тишины, развеянное в тот момент, когда Эльса и Ирис открыли дверь, чтобы уйти.

– Я не заставлю тебя поверить, – сказал он наконец. Его голос был ровным, но в нём слышалось эхо – как будто говорил он не только мне, но и самому себе. – Только скажу. А ты решай – стою ли я твоего доверия или нет. Задавай вопросы… Айлин.

Айлин. Дрожь пронеслась по моему телу – он произнёс это так, будто прикоснулся к тончайшему, хрупкому фарфору кофейной чашки – осторожно, почти не дыша, как если бы одно неверное слово, движение, могло всё разрушить в одночасье. Я замерла. Имя моё… Я не слышала его от него – вслух, вот так, в лоб – целую вечность. Он звал меня "Мирст", "госпожа Мирст", "трава в капюшоне", "пепельница", когда я тупила.... А теперь – Айлин.

Он положил перо на край стола, бережно, будто это был хрупкий артефакт, не чернильная вещь.

– Как ты объяснишь то, что в три часа ночи почувствовал теневой всплеск? В то время как я, у которой чувствительность к Тени выше – даже не пошевелилась? – я сдвинула брови, всё еще не ослабляя хватку на тетиве.

– Потому что ты, Айлин, тогда спала не одна, – тихо сказал он, на этот раз без промедления. – Ты была внутри тревоги. Внутри боли. А боль глушит всё. Даже магию. Даже Тень. Помнишь, в Круге я учил тебя внутренней концентрации и очищению разума перед призывом Тени?

Он сказал это так, будто знал, что творилось в моей голове той ночью. Будто был рядом, наблюдая, как я ворочаюсь под тяжёлым одеялом, не в силах дышать от тревожных мыслей. Не могу сказать, что ситуация в жизни была какой-то нестабильной, плохой – но нутро мою в ту ночь, по неведомой мне причине, действительно было неспокойно. Тогда накатила жуткая тревога, и я… то проваливалась в некрепкий сон, то просыпалась в поту.

– Чувствительность, – продолжал он спокойно, но в его голосе уже звучал лёгкий азарт, будто он всё ещё слышал отголоски того самого всплеска, – это не просто сила. Это… настройка. Тень говорит с каждым на своём языке. Ты – как лира, Айлин: способна чувствовать тонко, сильно, чисто, пронзительно. Но если в комнате вдруг разразилась гроза, заглушающая все звуки – даже самая прекрасная лира молчит.

Я недоумённо моргнула, пытаясь переварить услышанное. Это сейчас был комплимент? К щекам прилила кровь, но стрелу я не опустила – хотя тетива уже врезалась в пальцы ножом. Он поднял глаза. Медленно, как человек, который боится быть непонятым. И в этом взгляде не было превосходства надо мною. Только смиренное понимание. Как будто он тоже однажды не услышал Тень. Тоже однажды просто проспал самое важное.

– А я… – он вздохнул. – Я стар, Айлин. И ночами не сплю. И в этой ночной бессоннице, среди шелеста своих бумаг и тиканья часов, я услышал нечто, чего не должно было быть. Теневой всплеск. Вот почему я почувствовал. И вот почему ты – нет. Потому что я был спокоен, а ты – нет. Стресс, нервы – отравляют жизнь и ослабляют концентрацию.

Он не оправдывался. Он просто раскрыл передо мной свою ночь.      – Почему не разбудил тебя? Не созвал Совет? Потому что всё было слишком… странно. Это не работа мага-новичка. Не ритуал из учебника. Это был почерк того, кто…

– А почему ты сразу не отправился в чёртову лавку, раз почувствовал всплеск? – прошипев, перебила я Магистра. Тетива все ещё была натянута.

– Я ждал до утра, потому что, если бы я пошёл в лавку ночью, я бы выдал себя. И тогда тот, кто это сделал, знал бы… что я что-то понял. И тогда, Мирст, у тебя был бы конкурент в желании меня убить – и он бы преуспел раньше твоего Велатра. А я хотел дать им подумать, что мы слепы. Что можно играть дальше. Надеялся, что они…он…или она – допустят оплошность, позволяющую вычислить тварь.

Он выпрямился в кресле, словно медленно поднимался из тени, что опасно нависла над Шарденом. Руки его лежали на подлокотниках кресла. И всё же – я не опустила лук. Не могла. Я все ещё боялась быть правой. Страх – он, как ртуть: вроде разделяется маленькими шариками, но каждый из них – яд.

– Ты видела кольцо, – предугадав следующий мой вопрос, проговорил он так ровно и спокойно, словно сам металл отданной Эльсе печатки прошептал это вместо него. – И ты знаешь, что все мы, члены Совета, носим одно и то же.

Я кивнула. Да. Я знала. Эти кольца из серебра – символ власти, магической присяги и древнего обета хранить равновесие Шардена. Но это знание не облегчало дыхание.

– Есть лишь одно отличие, – продолжал он, до сих пор игнорируя стрелу, направленную ему в лоб. – Оно… оживает в момент отклика. Каждое кольцо связано с носителем. С его дыханием. С его магическим следом. С его Тенью, если обладатель – счастливчик, которому откликнулась сама Этерна. Если бы это была моя рука, Айлин, – я вновь вздрогнула от звука своего имени. – Если бы я коснулся витрины с артефактом, если бы мой теневой отклик вызвал тревогу у фероновой вязи— ты бы не сомневалась. Ты бы увидела это сразу.

Он произнёс это с такой тяжестью, будто каждое слово было камнем, положенным на весы между нами.

– Ты чувствовала бы не просто вспышку, а… отзвук моего имени в самой ткани теневого заклинания. Ты бы узнала его. Потому что ты знаешь мою Тень. И потому что вызванный теневой отклик сам бы указал на меня, явив нам не просто часть тела – руку – а всего меня целиком, ведь моя магия, как бы странно это не звучало, знает меня. А нашего предателя – нет.

Он не смотрел на меня в этот миг – будто знал, что в моих глазах дрожит слишком много: и гнев, и вина, и тонкая, почти болезненная надежда на то, что он говорит правду. Что в этом странном спектакле, который я сама же и затеяла – я ошиблась в роли, и сыграла предателя, когда нужно было быть другом.

– Я бы мог снять кольцо, – добавил он тише, – но тогда феронова вязь осталась бы неизменной. Она не открылась бы мне. Она… не подчинилась бы. Понимаешь, теневая магия теневой магией, но – бюрократия, канцелярщина. Феронова вязь заклинания являет свои тайны только членам Совета и лигатам. Да, я, разумеется, гвардиан Карал Вельторна, но лигатовский значок не ношу.

Он посмотрел на мне в глаза прямо сквозь кончик стрелы – состоялась немая дуэль тьмы и пепла.

– Это не могла быть моя рука, Айлин. Потому что моя Тень не лгала бы тебе. Ведь ты, я уверен – не спутаешь её ни с чьей другой.

И в этот миг я действительно вспомнила: как давно в ночи, во время тренировочного боя в Тихом Круге, я однажды случайно подставилась под его заклинание – больше неприятное, чем опасное – и в моей голове тотчас раздался гул, как низкое пение звёзд. Разум прояснился, выгоняя все мысли из головы. Это можно было сравнить с уходом под гладь кристально чистого, холодного, свежего озера. Его Тень была ясной, как первый лёд на реке. Точной, как стрелка часов в Башне Совета. Холодной, как предательство лучшего друга. И этот отпечаток в лавке…определённо не принадлежал Магистру.

Дура. Какая же я дура! Неужели я не могла просто пораскинуть мозгами, вместо того, чтобы направлять на него оружие?!

Велатр и стрела с грохотом упали на пол. На пальце от слишком долгого натягивания тетивы – уже образовалась тонкая алая полоска крови. Я подняла виноватый взгляд на Магистра. Тот смотрел на меня в упор, и в лице его не было ни ехидства, ни превосходства, ни насмешки, ни злости. Лишь спокойное понимание.

– Хочешь, я дам тебе посмотреть свою память за ту ночь? Рискованное заклинание, но ты выдержишь. Передам тебе воспоминания через Тень – только позволь мне прикоснуться к твоей.

Я стояла, не дыша. Я верила ему. Холод прокатился от макушки до кончиков пальцев, словно меня окатили сирены ведром ледяной воды прямиком из Шарденского моря.

– Прости меня. – тихо выдохнула я, смотря в глаза Эврену Хаэлю. – Если сможешь. Я пойму любой исход моей выходки.

Я не была святой. Я не ждала оправдания. Это было как шаг в ледяную воду: ты уже знаешь, что замёрзнешь, что это ошибка, но всё равно ступаешь. Извинение – оно ведь не всегда про вину. Иногда – про боль. Про то, что ты сделал то, чего правда не хотел, но иначе поступить не мог. Про то, что выбирал между… правдой или догадками.

      Я чувствовала, как дрогнул воздух между нами.

Извиняться – значит распахнуться. Не грудью даже, не горлом – всем внутренним. Показать, что у тебя внутри не сталь, не яд, а душа. Уязвимая, дышащая. Извиняться перед Магистром было даже страшнее, чем держать его на прицеле.

– Я горжусь тобой. – внезапно произнёс он, лукаво улыбнувшись и откинувшись на спинку кресла. По-настоящему, искренне улыбнувшись. Он умеет улыбаться? Вот это номер. Я и не подозревала о таком, думала, у него всегда такое лицо, словно он съел своего недруга на завтрак. Еще и сказал, что гордится мною, а я, на минуточку – направляла ему в лоб стрелу добрых двадцать минут. Что происходит? Я сплю? Или он убил меня, и мне это всё привиделось в предсмертной агонии?

– Требуется большая храбрость, чтобы противостоять своим врагам, но гораздо большая – чтобы противостоять своим соратникам. – мудро изрёк Магистр, всё так же улыбаясь. Искорки веселья заплясали в его глазах. – Я горжусь тобой. По причине того, что ты не побоялась лезть на рожон, подозревать собственного куратора – даже для того, чтобы решиться на эту мысль – требуется огромная смелость и уверенность в своих принципах. Я рад, что смог… воспитать… в тебе такие взгляды, такую честность, благодаря которой ты можешь копать под тех, кто находится выше тебя по иерархии. Поверь мне, многие люди даже подумать о таком боятся – работают на начальников-самодуров, терпят мужей-идиотов, родителей, которые давно поехали крышей и диктуют взрослым детям, как им жить…