Серебряные нити Шардена. Пепел и тис

Магистр опёрся на локти, положив их на стол, и засмеялся. Тихо, басовито – в этом смехе сочеталось всё – внутренняя сила, уверенность в себе – и он определённо не чувствовал себя проигравшим, хоть и был на мушке у своей подопечной добрых двадцать минут. Я, подумав, что Хаэль окончательно тронулся – позорно подобрала Велатр, стрелу, накинула плащ и приладила своё обмундирование за спину обратно. Щёки залило алой краской от слов Эврена.

– Я ещё раз повторюсь, что действительно горжусь тобой, каким человеком ты стала, какой сильной – и не только магически и физически, но еще и морально – ведьмой. Но, пожалуйста, попрошу тебя, госпожа Мирст – будь так добра, избавь меня в будущем от места под прицелом твоего лука. Договорились? – посерьёзнел великий-Пятый-Лик-Совета, кивком указывая на Велатр за моей спиной.

– Договорились. – кивнула я, позорно выходя за дубовую дверь тысяча сто одиннадцатого кабинета.

– Стой, – окликнул меня Магистр, что-то быстро подписывая на листе пергамента и вдавливая свою личную печать Магистра Тени в несчастный лист. Затем тихо шепнул заклинание, просушивающее чернила, свернул лист в свиток и запечатал его заклинанием. – Я направлю сейчас тенегласс стражам Академии, но – предъявите это им у ворот. В свитке – моя личная просьба допустить вас в Академию. Будут спрашивать ещё – скажите, личное поручение гвардиана Карал Вельторна, Эврена Хаэля. Пусть я и в отставке, но моё имя до сих пор много значит и вопросов, как правило, не вызывает. И просьбе Советника перечить вряд ли станут. Но про Совет заикайтесь лишь в крайнем случае – никто не должен понять, что вы – Асессоры.

Я молча кивнула, вернулась и приняла свиток из его рук, заботливо спрятав его во внутренний карман плаща.

Вслед мне вновь донёсся тихий смех Пятого Лика Совета, Магистра Тени, гвардиана Карал Вельторна – Эврена Хаэля.

Какой позор!

Я стояла в коридоре, ощущая, как уходит напряжение из мышц, как сердце замедляет свой шаг, возвращаясь к привычному ритму – не боевому, не настороженному. Просто человеческому. Мои гулкие шаги испуганным эхом прокатились по мрамору. В полумраке коридора, в витражных тенях, я вдруг почувствовала себя просто полнейшей дурой, которой по жизни просто повезло, и всё происходящее – чистая случайность и… точно. Дуракам везёт. А я определённо сегодня была дурой. Мои шаги зло стучали по ступеням, позорно сбегая вниз, к выходу из башни.

Столкнувшись с Плюшеттой, я вернула ей одолженный ключ – та гордо приняла его, повесив к тысячам таких же ключей на поясе. И как ей не тяжело, такой маленькой?…Определённо – миридская магия существовала, пускай они сами в этом отчаянно не желали признаваться.

У самого подножия лестницы меня ждала Эльса, нервно постукивая ногой по полу – она где-то успела переодеться, как и просил Хаэль. Сплетница сменила свой алый наряд на простую блузку и штаны, сверху накинув пальто. Огненные волосы она спрятала под изящной шляпкой с небольшими полями – весь туалет был выдержан в серых тонах. Не знаю, насколько эта импровизированная маскировка поможет нам избежать отпечататься в мозгах обитателей Академии, но, по крайней мере, мы сделали всё возможное – я, например, надела перчатки и накинула капюшон, чтобы не было видно ни кусочка татуировок и волос. Пораскинув мозгами, спрятала Велатр в стеновой нише, удобно попавшейся рядышком – тут он никому не будет нужен, ведь почти все знают, кто носит этот лук – а лишняя узнаваемость в Академии нам ни к чему.

– Ну и? Чем вы занимались там полчаса? – с напускной раздражённостью и нетерпеливостью спросила она, поднимая бровь с лёгкой ухмылкой. Макияж она тоже смыла – ёлки, даже рыжие брови закрасила в серый. Видеть Эльсу без неизменных алых губ и густо подведённых век было даже немного странно – но подлецу – всё к лицу. Естественной красоты у неё было хоть отбавляй – чего стоили одни глаза цвета весенней листвы.

– О, Эльса, – чему-то смутившись, буркнула я, поправляя перчатки. – Ничего. Обсуждали скучные теневые вещи. Какие заклинания я смогу использовать в случае чего, и всё такое… – самозабвенно врала я. Не потому что я хотела что-то скрыть, а потому что не хотела подрывать в глазах Эльсы бесспорный авторитет в лице Магистра. Ну и я не хотела, чтобы она думала, что я способна подозревать соратников – если Эврен смог отнестись к этому… весьма странно, пускай и положительно, я боялась предположить, какая реакция тогда была бы у Верин.

– Ну не хочешь говорить – не надо, – она в притворной обиде надула губы и прижала ладонь к сердцу, всем видом выказывая глубочайшее оскорбление. – Потом всё равно сама узнаю. И вообще, хватит болтать, шевели копытами – я, пока тебя ждала, все узоры в витражах пересчитала. Синих – тридцать один, красных – сорок четыре, жёлтых – пятнадцать, зеленых – восемьдесят пять, если тебе интересно.

Я прыснула – негромко, будто смех сам удивился, что вырвался наружу. Волнение и неловкость, навитые на каждом слове нашей беседы с Магистром, начали спадать, как вода после прилива, оставляя после себя лишь следы на песке. Спокойствие вернулось не сразу, но с каждым шагом сосредоточенность брала верх.

Мы вышли из башни под руку – и мир встретил нас ударом света, ослепительным, почти дерзким. Солнце, словно без предупреждения, вдарило хуком по глазам – ярким, резким, беспощадным. На поражение! Я зажмурилась и вскинула руку, заслоняясь, и взглянула вверх. Небо – чистое, как ярко-голубая, начисто вымытая заботливой хозяйкой, тарелка. Ни облачка. Ни капли сомнений.

Солнечный диск, идеальный и тёплый, висел высоко, словно был полностью равнодушен к тем теням, что ползали по улицам Шардена.

Ильдевирейские часы над нами подали голос – но на этот раз не величественным боем, а тонкой, изящной мелодией.

Она струилась, как звук ловцов ветра, подвешенных в лавках на Туманной площади – звенящая, почти хрустальная, будто время решило немного поиграть, прежде чем вновь стать строгим. Десять тридцать.

И стрелки замерли в этом утреннем миге, как два танцора в идеальном пируэте.      По нашей маленькой традиции, а именно – минуте молчания в моменты получасового звона часов – мы постояли. Подумали о своём. Помолчали.

Знаете, одно дело – найти в жизни человека, с которым можно смеяться, веселиться, дурачиться, бегать по лужам под дождём или делить тёплую булочку на двоих. Но совсем другое – найти того, с кем будет уютно молчать. По-настоящему. Без напряжения, без надобности срочно заполнять тишину словами, лишь бы не было неловко. С кем тишина – это не дурацкая пауза, а пространство. Не пустота, а присутствие. Молчание – оно ведь тоже разное бывает – бывает тихое, умиротворённое, бывает тревожное, бывает скучное, бывает обиженное, возникающее в пылу ссоры.

И с тех пор, как такой человек появляется в жизни, она будто меняет цвет – становится глубже, мягче. Как вечернее небо после долгого дня. Или как чай, который постоял в чашке ровно столько, сколько надо, чтобы раскрыть аромат.

– Чаю? – после окончания часовой песни, как ни в чём не бывало, спросила Верин, едва ли не облизываясь в сторону лавки Лавра. Да, действительно, пока мы были в тысяча сто одиннадцатом кабинете – немного распогодилось, солнышко пригрело еще сильнее, но было всё равно ощутимо прохладно. Я молча кивнула – о, чай из плачущей мяты сейчас был бы очень кстати! Помимо волшебного вкуса, мята всегда здорово проясняла разум и успокаивала. Мы свернули к лавке Лавра, пересекая… какую-то непривычно тихую Туманную площадь.

Лавр на этот раз встретил нас без слов. Лишь кивнул нам как-то удручённо. Что произошло за эти полтора часа в Иль-де-Виреле? Нехорошее предчувствие царапнуло горло.

– Эй, Лавр, – настороженно начала Эльса. – Ты чего такой поникший?

Я не успела кинуть взгляд на плачущую мяту в баночках, как Лавр уже принялся заваривать нам её, тихо вздохнув и отвернувшись к нам спиной.

– Миридская служба доставки газету принесла, – картонным голосом изрёк Лавр, бросая в чайничек пару долек лимона. – Вернее, принесла-то давно… а прочёл аккурат после вашего ухода утром. Девочка. Совсем еще молодая… Студентка Академии. Сбросилась вчера с башни, горе-то какое… молодые умы начали гибнуть… что же будет… – начал он причитать, нарезая лимон так, словно это он был виновником произошедшего и лично сбросил девчонку с башни.

Неприятно, наверное, да и как же глупо было бы умереть от лимона… я тряхнула головой, отбрасывая идиотскую мысль.

– А.., – понимающе протянула Верин.

– Мы знаем. – тихо изрекла я. – Страшная потеря. – я не стала раскрывать всех карт, присаживаясь за чайную стойку. Эльса упала рядом – хотела привычным движением поправить волосы, но шляпка помешала. Я невольно улыбнулась – порой привычки ох как сильно выдают, если хорошо знаешь человека!

Тем временем, Лавр заварил для нас чай и поставил перед нами два стаканчика. Затем недоумённо оглядел Эльсу и молча изогнул бровь, блеснув своими очками-половинками – яркий блик с золотой оправы тепло щекотнул мои ресницы.

– Эльса, – начал чайный мастер, нахмурившись. – Я ж тебя видел с полтора часа назад. Ты… имидж что ли решила сменить? – мирид повертел головой так и эдак, рассматривая ныне серую подругу.

– Да, – махнула она рукой, прихватывая щипчиками из вазочки с сахаром пару кубиков и отправляя их на верную смерть в кипяток. – Не обращай внимания, это ненадолго. Завтра я вновь вернусь покорять сердца и ослеплять посетителей твоей лавки. – обольстительно осклабилась подруга.

Лавр задумчиво хмыкнул, спрятав улыбку в усы. Нда, если новость уже в газетах – следовательно, скорее всего… Мысль мою перебил гулкий звон колоколов, ворвавшийся на улицы стремительным вихрем. Звонили все колокола города – со храмов Мирас, Ферона, Вейлана.... но ближайший к нам был как раз в Шарденской Академии. Злополучная колокольня. Зачем колокольня в Академии, спросите вы? А кто будет незадачливым студентам возвещать о начале и окончании урока? Только теперь, вместо невинного и нежеланного звонка, возвещающего о начале урока, этот колокол нёс траурную весть.

Мы синхронно, как и все остальные посетители чайно-книжной лавки, разбросанные кучками по маленьким столикам – повернули головы к выходу из лавки, смотря на улицу через огромные окна.

Там, на Туманной площади, под протяжный, величественный… скорбный, бой колоколов – на каждом фонаре, на каждой крыше вмиг возникли, расстилаясь шёлковым полотном, мириады черных лент и флагов. Народ в чайной ахнул, словно в дешёвой комедии, и принялся перешёптываться, а мы с Эльсой молча переглянулись.

Видимо, в этот момент Рихтарж Иль-де-Вирела, Майэ Секали, Четвертый Лик Совета, шепнула в своём кабинете заклинание, воссоздавая невероятной красоты и реальности иллюзорное, пусть и скорбное, но, определённо – чудо – на всех улицах города.

За окном – торговцы открыли двери лавок, жильцы центральных улиц высунулись из окон, вышли на миниатюрные балкончики – и все, как один, смотрели на черные ленты и флаги. Чёрный – цвет утраты, темноты, поглощающей человека после смерти. Тихий шёпот чайных почитателей устал деревянный пол, Лавр тихо вздохнул, а за дверью – Туманная площадь безмолвствовала. Все, пребывая в болезненном, скорбном единстве, молча рассматривали траурное, печальное убранство, отдавая последнюю дань уважения погибшей. Смерти не от старости, не от болезней, не в своих постелях – были в Иль-де-Виреле огромной редкостью, а здесь… такой громкий случай, который объединил сердца народа. Среди шепотков сзади еле-еле можно было различить "такая молодая…" "вся жизнь впереди…" "так жалко…" "ох, как теперь родителям-то жить…"

Я подхватила свой стаканчик чая и тихо шепнула Эльсе – "Пойдём." – та, кивнув на прощание Лавру и расплатившись, последовала за мной к выходу. Мы прошли мимо полок с чайными коробочками, мимо книжных стеллажей, где запах чернил, старой бумаги, пыли, смешивался с ароматами трав, и вышли вон. Колокольчик на двери, когда мы выходили, вторил своим огромным братьям, тоненько, но гордо звякнув – хотя мне показалось, что даже его тихий звон полон грусти.

У выхода из лавки мы снова постояли. Помолчали. Попили чай, вслушиваясь в тревожный, грустный бой колоколов – песнь эта была горестная, траурная, как плач матери по погибшему дитя. Черные ленты колыхались от лёгкого ветерка – тяжёлые, как траурные мысли, и при этом невесомые, словно сама смерть прошла мимо и обняла город своими тенями, как бы напоминая: вы все смертны внезапно. Ленты и флаги ниспадали с крыш, фонарей, балконов, как горькие слёзы матери, пролитые под издевательски ярким, светлым небом. Иллюзорная магия богини Мирас, вытканная с ювелирной точностью, с душой. Слишком красивое прощание… как будто пытались попросить прощения, отдать последнюю дань уважения. Но за смерть молодого ума не извиниться красотой. Не воскресить заклинанием.

На Туманной площади было тихо – люди стояли маленькими кучками и по одиночке, тихо перешептываясь, словно боясь разговорами в полный голос нарушить ныне отчаянно горькое единение Иль-де-Вирела. Гулкий, медленный, протяжный бой, он звучал как разбитое сердце, умывающееся кровавыми слезами. Я прищурилась, всматриваясь в колеблющиеся тени под ногами прохожих. Смерть в Иль-де-Виреле – редкость. Здесь лечили, любили, оберегали. Здесь студенты, молодёжь прокладывали свои пути, а не закапывали их, едва начав. Но вот – совсем юная девчонка. Студентка. Будущая высококлассная магичка Вейлана, одна из нас. Теперь Лиана Тарен – всего лишь прошлое. Теперь – имя, написанное серебром Этерны на траурной ленте.

Где были наставники? Где были друзья? Что такое услышала она от нас – от взрослых, от мудрых, от тех, кто должен был оберегать? Что мы не заметили? Что заставило её совершить такой жуткий поступок? Ведь из каждой ситуации всегда был выход. Кроме той ситуации, где ты мёртв.

Эльса стояла рядом, не глядя на меня, но я знала, что её мысли похожи на мои. Верин нервно пила чай, перекладывая стаканчик из одной руки в другую, а глаза её смотрели на башню, что едва была видна в отдалении, как игла, протыкающая облака. Колокольня Академии Шардена. Место, где время должно было говорить о жизни, новых началах, знаниях – теперь навеки стало памятником смерти. Ох, сколько столетий же будут студенты пересказывать друг другу эту байку о студентке, сбросившейся с неё… жаль, что это не выдуманная история, а реальная жизнь.

Ветер качнул чёрные полотна, и одно из них – тонкая, длинная, неумолимо чёрная лента – сорвалось с фонаря и, словно ожив, мягко опустилось мне под ноги шёлковой змеей. Я подняла её – и та тут же рассеялась. Неудивительно, ведь это – иллюзия. Но смерть таковой не была. Смерть была до ужаса настоящей. “Чёрный – не просто цвет смерти. Это напоминание. Это зарубка на самом времени. Это след, который нельзя убрать даже самой сильной магией.”

Мы шагнули в сторону Академии, оставляя за спиной тишину Туманной площади. А колокола всё звонили. Протяжно. Печально. Как голоса тех, кто ушёл – и просил, чтобы их услышали. Мы шли молча, и по пути я не могла оторвать взгляда от флагов – будто в каждой струе чёрной ткани был запечатлён отголосок падения молодого тела. И пока город склонял головы, я, зная правду, ощущала за этим трауром ещё и что-то… скрытное. Словно траур, опустившийся на Иль-де-Вирел, был только началом… и был далеко не последним трауром. Эльса молчала. Говорить, прерывая бой колоколов, было как-то неуместно, да и что тут скажешь?

Я повернула голову, отвлекаясь от созерцания флагов, и взгляд мой упал на здание, что виднелось уже совсем рядом, в конце широкой улицы, уходящей от Туманной площади. Шарденская Академия. Сердце знаний, гордость магической столицы Шардена, сверкающее окно в будущее.

Здание Академии возвышалось подобно замку, но без готической мрачности – напротив, оно напоминало мечту архитектора, увиденную во сне на рассвете. Оно было выстроено из светлого известняка с мягкими розово-золотистыми прожилками, которые сейчас, в октябрьском солнце, казались ожившими золотыми змейками, лениво ползущими по фасаду, греющимися на камне, как домашние духи знаний.

Густо обвитая вечнозелёным плющом крыша – глубокого изумрудного цвета, с редкими вкраплениями глянцевых оранжевых листьев, будто осень касалась её кистью, но не решалась испортить – выглядела как сахарная посыпка на кондитерском чуде, тёплом и уютом накрывая остроконечные фронтоны. Сквозь зелень проглядывали резные водосточные трубы в виде звериных голов, из пастей которых при дожде текли ручейки дождевой магии.

Главный фасад академии был украшен аркадой с высокими, тонкими арками – прозрачными, как дыхание на стекле, устремлёнными вверх, словно сама архитектура здания стремилась к знаниям, к свету, к тем звёздам, что дремали над городом. Каменные колонны были украшены резьбой: виноградные лозы, стрекозы, колосья – будто Академия, несмотря на свой чин, отчаянно любила лето и гедонизм. По краям фасада возвышались четыре башни – словно пальцы сложенных в молитве рук: Библиотечная башня, с витражными окнами-розами, сквозь которые золотой свет проливался на пыль древних фолиантов, играя цветными пятнами на полу, как рассыпанное волшебство. Башня мужского общежития, обвитая плетущимися розмариновыми лианами, источавшими тонкий пряный аромат, особенно по утрам. Я с удовольствием втянула носом их пряный аромат. Башня женского общежития, с множеством маленьких и уютных балкончиков. А в нишах у женских окон цвели зимние жасмины – магически сохранённые вечноцветы.

И западная колокольня, некогда гордая, теперь – злополучная. Отныне и вовек – злополучная, новый предмет страшилок и студенческих баек. Она всё ещё отбрасывала длинную тень на внутренний двор, будто знала, с чего начался её новый век – век тревоги. Вдоль стен тянулись тенистые аллеи из кипарисов и самшита, а между ними – аккуратные клумбы с вечнозелёным вереском, иссопом, серебристым шалфеем. Воздух был наполнен смесью пряных трав и осеннего тепла, ещё не ушедшего, благодаря яркому солнцу – всё было словно на краю между летом и забвением, но в этом краю было по-особенному спокойно. Обычно. Но не сегодня.

Звон колоколов прекратился. Мы подошли к воротам. Они были высоки – двустворчатые, из темного дуба, инкрустированные старым серебром, где линии защитных и охранных заклинаний извивались, словно ручьи по стеклу. Над аркой, в камне, был вырезан герб Академии: на резном щите из лунного камня изображены песочные часы, в которых вместо песка – струящаяся нить света, переходящая из верхнего сосуда в нижний. В основании герба вырезан девиз на старом языке: “Scientia est lumen in tenebris” – знание – свет во тьме – припомнила я. Верхушка герба украшена стилизованным изображением ветви тиса, вечнозелёной, с серебряными ягодами, – символом памяти и выносливости. А по бокам – два стража: ворон и змея, как символы мудрости, наблюдения и перерождения знания. Сегодня над этим гербом был натянут чёрный вуаль-полог, струившийся вниз, как траурная накидка, – и от этого даже яркий солнечный свет казался тусклее.

Перед вратами стояли два лигата – стражи академии, в строгих доспехах: ярко-синие плащи, украшенные гербом Шардена – вышитое серебром око, заключённое в круг. Их кирасы отливали блеском отполированного металла, а надплечники угрожающе устремлялись к небу. На поясах у них были прилажены синие ремни, в которых дожидались своего часа мечи в ножнах. Под шлемами виднелись молодые, но уже уставшие лица. Один из них приподнял шлем, и в его глазах, при виде нас, мелькнуло нечто похожее на злое сожаление.

– Без особого разрешения ходу нет! – гаркнули лигаты в унисон, как по уставу. Ни тебе «здравствуйте», ни «с какой радости две подозрительные девицы шатаются к Академии в разгар траура». Только чётко, как грубым сапогом по брусчатке.

Эльса озадаченно хлопнула ресницами, посмотрев на меня – ей-богу, лиса, застуканная в курятнике.

– Так вышло, – фыркнула я в ответ, доставая свиток Магистра из плаща. – что разрешение у меня как раз-таки есть. – я протянула стражу лист бумаги.      Свиток хищно вырвали из моей руки, как будто я только что предложила им билет на бал в Гвардейский зал, но с налётом подозрительности. Один из стражей, недовольно прищурившись, начал изучать документ так, будто собирался потом сдавать по нему экзамен на третий уровень допуска.

Свиток дрогнул, сбросив охранное заклинание, вспыхнула теневая печать. Кажется, это была та самая странная магия, которой баловался Карал Вельторн – не зря, значит, слухи ходили! Лигат нахмурился, вгляделся в подпись магистра, и по лицу его пробежала тонкая тень то ли уважения, то ли лёгкой паники.

– Ха, вот ещё, – пробурчал он, повертев свиток, осмотрев оборот, прочитав вверх ногами, даже постучал костяшками по пергаменту, словно ожидал, что он заговорит или взорвётся. Потом, не удовлетворившись, передал напарнику – и всё пошло по кругу. Я в это время разглядывала стены Академии, считая золотые прожилки на фасаде, словно это были не следы мрамора, а трещины в собственной выдержке. Эльса вела себя менее сдержанно – хихикала, прикрывая рот рукой, будто наблюдала представление под названием «два параноика в доспехах против свитка от Магистра».

– Чай, настоящее. От Магистра. Советника. – наконец проронил первый, свернув свиток с видом человека, который только что пережил магическую операцию на мозге. – Это побудет у меня. – И только попробуйте тут что-то натворить! – добавил он, уже набирая официальный тон. – Поручительство Советника – не индульгенция. Перед законом все равны!

– Да-да, разумеется, – пробормотала я себе под нос.

– Вот кретин! – тихо прошипела Эльса, поравнявшись со мной.

– Гвардиан… Магистр Теней еще минут двадцать назад прислал тенегласс насчёт вас двоих. Проходите, – наконец заговорил второй лигат, тоном чуть мягче, но с тем самым выражением лица, которое у людей бывает, когда они вынужденно выдают ключ от дома соседу, которому не доверяют даже свои комнатные растения. Ох, ну и на каких же замечательных птичьих правах мы тут сегодня!

Страж повозился с замком на воротах, прошептал заклинание – и о, чудо! Один вздох старых металлических петель, щёлк – ворота с гулким стоном защитных заклинаний начали распахиваться. Механизм сработал медленно, с надменной важностью, будто и сами створки недоумевали, почему вот этим двоим открывают путь туда, где обычно ступают только серьёзные, уважаемые маги и достопочтенные студенты. Я кивнула стражам – не в качестве благодарности, а чисто формально. Бюрократия убивает людей! Ненавижу бумажки.

Мы переступили порог, и ворота сомкнулись за спиной с глухим эхом – как приговор, как крышка гроба. Перед нами раскинулся внутренний двор Академии – прежний сад света и голосов, ныне притихший, словно монастырский клуатр после панихиды. Здесь, где обычно шумели, спорили о формулах, сплетничали, цитировали старые хроники и по утрам, забыв про завтрак, бегали к фонтану студенты, – теперь витала тяжесть, влажная и плотная, как осенний туман над болотом.

Вдоль аллеи, что вела к главному входу, выстроились статуи богов – Вейлан, бог стихий, словно опустил голову, и в камне тень на его лице казалась глубже обычного; Вельторн – его не считали богом как таковым, он был одним из самых первых воинов Шардена, в честь него и был назван Карал Вельторн – будто сильнее сжал меч, а трещины на его мраморной груди напоминали рубцы на чьей-то душе; Этерна – хоть и теневиков не жаловали, ой как не жаловали; но когда-то давно обучали их в Шарденской академии – смотрела в небо – в том взгляде читалась безысходность, от которой хотелось отвернуться. Богиня Мирас – милостивая женщина, покровительница целителей и иллюзий в скорбном, молитвенном жесте, сложила руки на груди. Ферон, бог созидания, познания, механизмов – как-то озлобленно смотрел на шестеренки, парящие рядом с ним в воздухе. Цветы у ног статуй были свежими, но скорбными – много хризантем, омелы, траурных венков из вереска и кипариса. Больше всего букетов лежало у ног Вейлана – всё верно, ведь Лиана Тарен была стихийником. Неплохим магом воздуха – вспомнила я утренние слова Эльсы. Воздух пах землёй и кадилом. Иногда тишину двора разрывал звонкий плеск воды – фонтан ещё работал, но звучал как-то странно: будто не радостным журчанием, а чьим-то тихим всхлипом.

– Тоска, как она есть, – буркнула Эльса, поёжившись и поправляя шляпку. – Даже у богов лица более добрые, чем у тех засранцев на входе.

Я, нервно хихикнув, вгляделась в окна академии. Большие, сводчатые, они напоминали глаза, которые смотрят из темноты. Камень фасада был тот же – золотистый известняк, отполированный до зеркального блеска за века, но и он словно потускнел, взял на себя общий траур. Когда мы подошли к высоким, украшенным глифами дверям, они открылись без звука. Никакого зычного "добро пожаловать" от мирида – Хранителя Академии, никакой дрожи магии в воздухе и гомона студентов. Только тихий, вязкий полумрак, как будто Академия сама не знала, хочет ли она нас здесь видеть.