Клубок Сварогов

Глава третья. Мелитриса

В штурме Оломоуца ослабевший от ран Олег не участвовал. Город был взят после двухдневного приступа. Поляки повели себя очень странно, сначала отказываясь карабкаться по лестницам на стены, затем не желая преследовать отступающее войско Вратислава, которое благополучно ушло за реку Мораву.

Недовольный Перенег созвал военный совет, дабы упрекнуть Владислава и его воевод в бездействии и в том, что те перекладывают тяготы войны на плечи русичей. Однако до упрёков дело не дошло. На совете Владислав объявил, что он прекращает войну с Вратиславом и уводит польское войско домой. Владислав заявил также, что помощь русских полков полякам более не требуется, мол, русичи могут вернуться обратно на Русь.

– Обещанную плату вы сможете получить в Кракове, – сказал воевода Сецех Перенегу.

Русские воеводы недоумевали. Всем было ясно, что поляки чего-то недоговаривают.

Олег не присутствовал на совете и узнал обо всём от Владимира, который пришёл к нему в шатёр сразу после совета.

– Поляки за нашей спиной договорились с чехами о мире, – мрачно сказал Владимир. – Вратислав дал Владиславу отступное в тысячу гривен серебра. Нам же велено убираться обратно на Русь.

– Что надумал Перенег? – поинтересовался Олег.

– Перенег заявил Владиславу, что негоже тайком от союзников сговариваться о мире с врагами. Ещё он потребовал, чтобы чехи и нам заплатили тысячу гривен отступного, поскольку, не будь в Моравии русских дружин, чешский князь вряд ли пошёл на замирение с поляками.

– И что же Владислав? – спросил Олег.

– Прикинулся простачком, – усмехнулся Владимир. – Мол, я выполняю волю старшего брата и сверх полученного серебра ничего с чехов потребовать не могу. Владислав предложил уладить все недоразумения в Кракове. Перенег с этим не согласился. Он так сказал: коль полякам угодно прекратить войну с чехами – это их дело. А русичи будут продолжать войну до тех пор, покуда чешский князь не запросит мира у нас.

– Ай да воевода! – восхитился Олег. – Ну, теперь несдобровать чехам!

– Перенег правильно поступил, – заметил Владимир. – Надо заставить поляков и чехов считаться с нами.

На другой день польское войско ушло к реке Одре.

Перед уходом Владислав попытался припугнуть Перенега, сказав ему как бы между прочим, что в войне с русичами Вратислав может прибегнуть к помощи германского короля, войско которого гораздо сильнее чешского.

Перенег ничего не ответил Владиславу, но про себя подумал: «А нам, милок, и надо на чешской беде проучить короля Генриха! Чай, немецкие латы не крепче богемских панцирей!»

В Оломоуце русичи взяли богатую добычу. Перенег позволил своим ратникам разграбить не только дома горожан и дворец местного князя, но и все городские церкви. Перенег говорил при этом, что уж если поляки, исповедующие латинскую веру, не останавливаются перед таким святотатством, то православным христианам это тем паче не зазорно.

Из Оломоуца русское войско двинулось к чешскому городу Глацу, близ которого Вратислав готовил свою рать к новому сражению.

В Оломоуце был оставлен отряд русских ратников, все раненые и часть обоза. Во главе этого гарнизона Перенег поставил Олега, который ещё не оправился от ран и не мог сидеть на коне.

В разорённом городе было совсем мало жителей, основная их масса скрывалась в лесах за Моравой. Олег и его гридни разместились в княжеском дворце, который походил на небольшой замок с башнями и рвами. Раненые русичи находились на подворье женского монастыря, избежавшего погрома благодаря смелости местной настоятельницы Мелитрисы, преградившей путь в обитель самому Перенегу. Тот хоть и догадывался, что среди монахинь скрывается немало жён и дочерей местной знати, но предпочёл закрыть на это глаза, восхищённый не столько отважным поступком настоятельницы, сколько её дивной красотой.

Отвечая благородством на благородство, Мелитриса позволила разместить в стенах монастыря раненых русских ратников. Она также выпросила у Олега позволения впустить в Оломоуц женщин с детьми, которые, по её словам, мыкаются по лесам и болотам.

Олег выразил сомнение относительно того, что жительницы Оломоуца отважатся вернуться в свои дома, зная, что их город находится под властью русичей.

– Если я поручусь, что беглянкам и их детям не будет грозить рабство и насилие, то люди станут возвращаться в свои дома, – сказала на это настоятельница. – Дай мне слово христианина, князь, что ты обеспечишь неприкосновенность всем, кто пожелает вернуться в Оломоуц.

Олег дал слово, поклявшись на кресте.

Видимо, у Мелитрисы имелись какие-то тайные связи с моравами, засевшими в лесах, поскольку уже на третий день к запертым городским воротам приблизилась большая толпа из стариков, женщин и детей. Русские стражи впустили возвратившихся беглецов в город.

Женщины расходились по своим домам, в которых царило запустение и всё было перевёрнуто вверх дном. Победители в поисках злата-серебра перерыли даже золу в очагах, где-то взломали пол, где-то разбросали по двору целую гору навоза в поисках всё тех же сокровищ. Мёртвые были уже погребены. О том, что город захвачен врагами, напоминала лишь русская стража на стенах, у ворот и у княжеского дворца.

Безлюдный Оломоуц постепенно оживал, по утрам начинал шуметь многоголосьем местный рынок. Возле небольшого пруда близ женского монастыря каждый день можно было видеть женщин с корзинами постиранного белья. Кое-где уже работали мастерские: кожевенные, плотницкие, ткацкие… Из леса продолжали возвращаться беглецы, группами и в одиночку, с узлами на плечах и с маленькими детьми на руках.

Олег обязал своих сотников следить за тем, чтобы подчинённые им воины не врывались в дома, не грабили, не чинили насилий чехам. Ростовцы уважали своего князя, поэтому никому из них и в голову не приходило преступить его запрет.

Недоверчивый Регнвальд как-то высказал Олегу своё недовольство тем, что настоятельница Мелитриса в любое время суток беспрепятственно входит в Олеговы покои.

– Зря ты доверяешь этой паве, княже, – молвил варяг. – Кто знает, что у неё на уме. Не люблю я женщин сильных нравом, такие могут и нож в спину всадить, могут и яду отведать, лишь бы заставить недруга выпить с ней из той же чаши.

– Не может быть, чтобы женщина столь дивной красоты могла сподобиться на подлость иль смертоубийство, – возразил Олег. – Думается мне, друже, пустые твои опасения. Мелитриса в душе выше людских пороков и страстей, ибо прежде всего она служит Господу.

Регнвальд не стал продолжать этот разговор, видя, что Олег очарован красавицей аббатисой[32] и не может представить её в образе недруга.

Со временем Олег стал замечать, что Мелитриса выказывает явную симпатию к Регнвальду, несмотря на его неприступный вид и извечную подозрительность. Как-то раз аббатиса в беседе с Олегом стала расспрашивать его о жене и детях Регнвальда. Олег не стал скрывать, что варяг вдовствует вот уже третий год, рассказал про сына Регнвальда и про двух его дочерей. Олегу было приятно, что Мелитриса положила глаз на самого лучшего из его дружинников. Олег был удивлён тем, что Мелитриса очень хорошо говорит по-русски. Оказалось, что русскому языку её обучили русские монахи из православного монастыря близ города Брно. Мелитриса долгое время скрывалась в том монастыре от своего отца, который хотел выдать её замуж за сына венгерского короля.

– Я любила одного чешского рыцаря и сказала отцу, что выйду замуж только за него, – призналась Мелитриса Олегу в порыве откровенности. – Но надо знать суровый нрав князя Спитигнева, чтобы постичь всю тщетность сопротивления его воле. Моего возлюбленного насильно постригли в монахи, а затем и вовсе сослали в Италию, где он умер от чумы. В отместку я тоже постриглась в монахини и ушла из отчего дома. Долго скиталась по лесам и горам, пока меня не приютили русские монахи.

Мелитриса помолчала, потом добавила:

– В Моравии и поныне существуют православные церкви, а при наших князьях-родоначальниках Ростиславе и Славомире вся Моравия исповедовала православие. Не где-нибудь, а именно здесь составили славянскую азбуку монахи Кирилл и Мефодий. Отсюда новый алфавит, названный кириллицей, распространился среди славянских княжеств.

Олег взирал на красавицу аббатису изумлёнными и восхищёнными глазами. Кто бы мог подумать, что эта женщина является дочерью грозного князя Спитигнева и племянницей Вратислава!

Олег сказал Мелитрисе, что та совершает непоправимую ошибку, позволяя своей дивной красоте увядать в монастырских стенах.

Мелитриса глубоко вздохнула, устремив задумчивый взгляд куда-то мимо Олега, и негромко промолвила:

– Много лет уже минуло, княже, а раны моего сердца никак не заживают. Душевная боль уменьшилась, но не прошла. А ныне эта боль лишь усилилась, ибо боярин Регнвальд удивительно похож на моего суженого, с которым меня разлучили.

После этого разговора Мелитриса долгое время избегала Олега, словно сожалея о своей откровенности, а может, причиной тому было известие о поражении чешского войска под Глацем. Что ни говори, но Олег и Регнвальд пришли врагами на чешскую землю и закрывать на это глаза гордая аббатиса не могла.

Мелитриса вновь появилась в княжеском замке лишь после того, как Олег распорядился вернуть в местные храмы всё самое ценное из награбленного имущества. В беседе с Олегом Мелитриса старалась подчеркнуть, что она пришла к нему с единственной целью поблагодарить русского князя за столь великодушный поступок.

Олег же, действуя по задуманному им плану, послал слугу за Регнвальдом.

Мелитриса уже собралась уходить, когда Олег мягко взял её за руку и, глядя ей прямо в глаза, произнёс:

– Эта война скоро закончится, к тому же русичи никогда не станут поработителями чехов и моравов. Прежде мне думалось, что русские полки пришли в Моравию по просьбе польского князя, не желающего платить дань чешскому князю. А ныне мне кажется, что русские дружины оказались за Богемскими горами по воле Господа, пожелавшего соединить судьбы одного храброго витязя и одной прекрасной монахини.

Глава четвёртая. Посольство из Царьграда

Весть о разгроме чешского войска под Глацем дошла до Святослава одновременно с известием о смерти игумена Феодосия.

Дело было перед обедом.

Гонца из Печерской обители Святослав тотчас отпустил, а с гонцом от Перенега великий князь уединился в библиотеке, желая подробно расспросить его обо всём, что творится ныне в Богемии.

За обеденным столом Святослав был весел и разговорчив, чего с ним давненько не бывало.

Ода не разделяла весёлое настроение супруга.

– Игумен Феодосий отдал Богу душу, а ты и не печалишься, свет мой, – молвила княгиня строгим голосом. – Не по-христиански это. Неужто не можешь ты простить Феодосию его былой приязни к Изяславу?

– Пусть грех такое говорить, но я всё же скажу, – промолвил Святослав, чуть нахмурив брови. – Мешал мне преподобный Феодосий, постоянно заступаясь за Изяслава. Ушёл Феодосий к праотцам, и слава Богу! С превеликой радостью отстою панихиду[33] по нём, толстенную свечу поставлю за упокой его души. Кабы все мои недоброжелатели, подобно Феодосию, разом отошли бы в мир иной, вот было бы славно!

Святослав предложил супруге выпить за это хмельного мёда, но та отказалась.

– Тогда давай выпьем за то, чтобы и впредь русское оружие было победоносно в Богемии, – сказал Святослав, держа чашу в руке. – Чтоб чешский князь и германский король уразумели, сколь силён великий князь киевский.

– Я вижу, тебе и горя мало, что Олега чуть живого вынесли из сечи под Оломоуцем, – с осуждением в голосе проговорила Ода, не притронувшись к своему кубку.

– Я предупреждал Олега, чтобы он особенно не храбрился и берёг себя, – раздражённо заметил Святослав. – А он небось сломя голову в сечу рвался. Вот и нарвался! Наперёд будет умнее.

Святослав осушил чашу с хмельным мёдом и завёл речь о том, что ныне судьба к нему благосклонна. Устрашив чехов и немцев, Святослав надеялся лишить Изяслава всякой возможности возвращения на Русь.

– Не видать этому недоумку стола киевского, как своих ушей! – рассмеялся Святослав.

…В конце лета в Киеве объявились послы византийского императора. Возглавлял посольство проэдр синклита[34]. Его свиту составляли столь именитые вельможи, что посмотреть на них – вершителей судеб Ромейской империи – пришли почти все киевские бояре, иные даже жён с собой прихватили. Во время приёма послов в тронном зале из-за многолюдства яблоку было негде упасть.

Святослав восседал на троне с подчёркнутой надменностью, разодевшись в роскошные одежды, с золотой короной на голове. Эту корону некогда изготовили русские мастера-златокузнецы по приказу Ярослава Мудрого, когда тот провозгласил себя на манер византийских владык кесарем русов. Впрочем, Ярослав Мудрый недолго носил эту корону, ибо призвал его Господь к Себе. Титул же «кесарь русов» так и не прижился среди русских князей, владевших столом киевским.

Рядом со Святославом, на другом троне восседала Ода в длинном, зауженном в талии платье из голубой парчи, с узорами из золотых нитей на рукавах и по вороту. Голова Оды была покрыта белым убрусом, так что не было видно волос. Поверх убруса голову Оды венчала изящная корона из золотой проволоки. Корона облагораживала облик великой княгини, подчёркивала её красоту и обворожительность. Этому же способствовала прямая осанка Оды, её выпуклая грудь, на которую свешивались ожерелья изумительной красоты из золота и драгоценных каменьев. Руки Оды, покоившиеся на подлокотниках, были украшены перстнями, на которых вспыхивали яркими разноцветными бликами гранёные аметисты, изумруды и рубины.

Глава посольства обратился к Святославу по-гречески, зная, что великий князь свободно владеет этим языком. Причём в своём обращении проэдр синклита называл Святослава не «великим князем», а «кесарем русов».

В толпе киевских бояр пронёсся вздох не то изумления, не то недоумения. Среди киевской знати было немало тех, кто в достаточной мере понимал греческую речь.

Святослав раздулся от гордости: стать вровень с императором ромеев было его давней и заветной мечтой! Наконец-то эта мечта сбылась!

Главу посольства звали Аристарх. Это был статный мужчина лет шестидесяти, с прямым носом, с квадратным гладко выбритым подбородком, со светлыми вьющимися волосами. На нём была туника-далматика[35] с короткими рукавами, белая с красным узором по нижнему краю. Поверх туники был надет длинный фиолетовый плащ с серебряной застёжкой на левом плече. На ногах старшего посла красовались короткие сапожки из множества тонких сплетённых ремешков.

Высокопарная речь Аристарха, обращённая к киевскому князю, была подкреплена щедрыми дарами, которые должны были свидетельствовать о могуществе и богатстве Византии. Дары ромеев произвели впечатление на киевских бояр и особенно на Оду, которая никогда ещё не видела золотых чеканных чаш и сосудов такой изумительной отделки. Золотая птица, издающая переливчатые трели и встряхивающая крыльями, если повернуть в ней ключом какой-то механизм, и вовсе поразила Оду, как нечто чудесное и удивительное.

Святославу же приглянулись мечи с рукоятями из оленьего рога.

Ещё Святославу понравился изящный боевой топорик, украшенный узорами и позолотой. Святослав взял топорик в правую руку и взмахнул им, как бы примеряясь для удара.

Послы вежливо заулыбались, глядя на нетерпеливое мальчишеское желание Святослава немедленно опробовать приглянувшееся ему оружие.

Впрочем, улыбки византийцев быстро погасли, едва их глава заговорил о невзгодах, свалившихся на державу ромеев в правление нынешнего василевса Михаила Дуки[36]. Норманны[37] окончательно изгнали ромеев из Италии, сельджуки[38] постоянно нападают на византийские владения в Азии. Недавно восстали болгары… Император просит помощи у Святослава Ярославича, ибо из всех православных государей великий князь киевский самый могущественный, это всем известно.

Святослав заверил послов, что он, как православный христианин, не останется глух к призывам о помощи из Царьграда, откуда «по всему миру изливается свет истинной веры Христовой». На этом большой приём был окончен. Послы удалились с довольными лицами, догадываясь, что о конкретной помощи Руси против недругов Византии Святослав и Аристарх будут разговаривать с глазу на глаз.

О многом Святослав и Аристарх договорились во время пира вечером этого же дня. Не зря они сидели рядом за столом и почти не притрагивались к вину, хотя среди пирующих то и дело звучали здравицы в честь василевса ромеев и великого киевского князя.

Ночью в ложнице[39] Святослав поделился с Одой своими мыслями.

– Дела у императора ромеев совсем дрянь, – молвил князь, сидя за столом в исподних портах и белой льняной рубахе. Святослав только что дописал послание ко Всеволоду Ярославичу и, свернув бумагу в трубку, собирался запечатать свиток своей княжеской печатью. – Не от большого уважения ко мне ромеи ныне величают меня кесарем, а оттого, что беды их обступили, как волки оленя. Грузинский царь Баграт хоть и является тестем Михаилу Дуке, но помочь ему ничем не может, ибо сам с трудом отбивается от сельджуков. Наместники ромейские так и норовят занять трон василевса, поскольку у ромеев ныне так: у кого сила, у того и власть. Владетель Тавриды[40], к примеру, уже который год не шлёт подати в Царьград и с императорскими приказами не считается. Если раньше ромеи откупались от болгар златом, то теперь болгарам злата не надо, им подавай земли во Фракии.

– Чего же хотят от тебя ромеи? – спросила Ода, сидевшая на ложе в тонкой полупрозрачной сорочице[41]. Она гляделась в серебряное зеркальце на тонкой ручке, поправляя свои распущенные по плечам волосы. – Какой помощи ждёт от тебя василевс?

– Ромеи знают, что в Тмутаракани княжит мой сын. Причём так княжит, что все окрестные племена страшатся его, как огня. – Святослав самодовольно усмехнулся. – Послы хотят, чтобы я повелел Роману расправиться с корсуньским катепаном[42], а заодно изгнать половцев из степей Тавриды. Житья от них не стало ни грекам, ни фрягам[43]. Но самое главное – ромеи хотят сподвигнуть меня на поход против болгар. Император согласен даже уступить мне на несколько лет все крепости по Дунаю, дабы русские щиты и копья заслонили подступы к Царьграду с северо-востока. Михаил Дука уже смирился с потерей Италии, но потерять азиатские владения он не хочет, поэтому намерен собрать все войска в кулак и биться насмерть с сельджуками.

– А в это время русские полки будут защищать северо-восточные рубежи империи. Так? – Ода взглянула на Святослава, опустив зеркало.

Святослав повернулся к жене, настороженный её недовольным тоном.

– Ромеи обещают мне щедрую плату за помощь – три корабля, гружённых златом-серебром, – промолвил он. – На эти деньги можно содержать огромное войско в течение десяти лет. Разве овчинка не стоит выделки?

– Не закончив одну войну, ты собираешься ввязаться в другую, ещё более кровопролитную, – хмуро проговорила Ода после краткой паузы. – Не дело это, Святослав. Подумай, стоит ли рисковать жизнью Романа даже ради всего золота ромеев!

Святослав вдруг усмехнулся, в его глазах сверкнули озорные огоньки.

– А как таращились на тебя ромейские послы в тронном зале и во время пиршества! Какими похвалами тебя осыпали! Особенно тот носатый, который пил вино сверх всякой меры. Я думал, боярыни киевские лопнут от зависти, слыша всё это. Чай, им таких похвал от гостей заморских вовек не дождаться, коровам толстозадым!

Святослав весело захохотал.

Ода, видя, что супруг явно уходит от сути разговора, демонстративно задула светильник и легла в постель.

* * *

Всеволод Ярославич, получив послание брата, прибыл в Киев с той поспешностью, с какой его смогли примчать быстрые лошадиные ноги.

Прежде чем допустить Всеволода к беседе с ромейскими послами, Святослав захотел выяснить, как отнесётся он к тому, что лелеет в своих тайных помыслах его старший брат. А замышлял Святослав ни много ни мало отнять у ромеев не только Тавриду, но и земли по Дунаю.

– Прадед наш Святослав Игоревич не где-нибудь, а на Дунае желал видеть свою столицу, – молвил Святослав, оставшись наедине со Всеволодом. – Кабы не безвременная смерть его, то Русь и поныне твёрдой ногой стояла бы на Дунае. Ромеям всё едино с болгарами не совладать, а мы совладаем. Так зачем нам стеречь владения дряхлого старца, ежели можно просто забрать их под свою руку. Подумай, брат, как усилится Русь, коль закрепится на Дунае. Да мы сможем входить без стука к любому из европейских государей! Изгоним греков из Тавриды, а всю их торговлю себе возьмём, станем торговать напрямую с Востоком и Западом!

Всеволод слушал, кивая русой головой и поглаживая густую бороду. Он видел, что у Святослава от заманчивых перспектив закружилась голова. Однако Всеволоду, честному и прямодушному, не хотелось действовать коварством против ромеев, с которыми его одно время связывал родственный брак. Более того, Всеволод слыл не только на Руси, но и в Царьграде другом и союзником ромеев.

Поэтому Всеволод постарался мягко разубедить Святослава. Мол, русским князьям надлежит действовать коварством против степняков-язычников, но никак не против единоверцев.

– Можно подумать, ромеи-христиане в прошлом не платили нам подлостью за дружбу, – проворчал Святослав. – Даже договоры с нами ромеи наполняют обилием соритов и утидов[44], часто заменяя существующее положение вещей сослагательным наклонением, дабы в будущем было легче нарушать эти договоры.

– Всё равно, брат, не пристало нам уподобляться обманщикам в делах, где не обойтись без крестоцелования, – сказал Всеволод. – По-моему, честнее объявить войну ромеям и отвоевать у них Тавриду, чем под видом друзей проникать в их владения, чтобы затем обнажить на них меч. Подло это и низко!

– Я так и думал, что с тобой кашу не сваришь, – рассердился Святослав. – Ещё один Феодосий выискался на мою голову! Ещё один праведник поучать меня вздумал! Что же ты, брат, Изяслава не вразумлял, когда тот творил дела неправедные?

– Изяслав ныне пожинает плоды своего недомыслия, – хмуро промолвил Всеволод, – а тебе лучше бы не тягаться с ромеями в коварстве, но доказать им своё величие благородством поступков.

Святослав в присущей ему манере не стал продолжать этот разговор. Хорошо разбираясь в людях, он знал, в какой ситуации на кого можно положиться. Сделав вид, что слова Всеволода его убедили, Святослав заговорил о том, что было бы неплохо соединить брачными узами Всеволодову дочь Марию с одним из младших сыновей василевса ромеев.

– Но ведь Мария обручена с твоим сыном Романом, – слегка растерявшись, обронил Всеволод. – Дело к свадьбе идёт.

– Не годится сводить на брачном ложе двоюродных брата и сестру, – заявил Святослав. – Вот поженили мы сына моего Глеба и дочь твою Янку, видя, как они любят друг друга. Казалось бы, благое дело сотворили. Ан нет! Священники-греки во главе с митрополитом Георгием и поныне брюзжат, мол, я потакаю греховному кровосмесительству. Посему подыщем для Романа другую невесту, уж не обессудь, брат.

Всеволод не стал возражать, поскольку сам в душе желал найти для Марии иноземного жениха, только никак не решался сказать об этом Святославу.

От Святослава не укрылось то, что Всеволод не только согласен, но и рад возможности породниться с семьёй византийских императоров. Поэтому на встрече с ромейскими послами Святослав сразу заговорил о прекрасной возможности подкрепить военный союз Руси и Византии ещё и брачным союзом. Дальнейший разговор свёлся к тому, когда провести смотрины русской княжны и когда лучше сыграть свадьбу, которой придавалось особое значение ввиду того, что киевский князь считал это событие некой гарантией соблюдения ромеями данных ему обещаний. Об этих обещаниях даже Всеволод ничего не знал. Святослав и не собирался посвящать его в свои замыслы, видя, что тот не терпит ни подлости, ни коварства в государственных делах.

Послы уехали обратно в Царьград. Святослав же послал гонца в Тмутаракань с повелением своему сыну Роману расправиться с корсуньским катепаном.

В начале осени из Киева в столицу ромеев отправился целый караван судов. На самой большой и красивой ладье находилась дочь Всеволода Ярославича. Вместе с княжной Марией в далёкий Царьград отправились её верные служанки и доверенные люди Всеволода, которым надлежало выяснить на месте, годится ли в мужья Марии предлагаемый жених, не страдает ли он какой-нибудь телесной немочью или помрачением рассудка. Святослав тоже послал в Царьград своего боярина, которому предстояло договариваться от лица киевского князя с самим василевсом Михаилом Дукой.

В эти же дни свершилось ещё одно событие, которого с нетерпением ожидал Святослав Ярославич.

По его указанию монахи Печерского монастыря вот уже почти два года были заняты составлением Изборника, куда они помещали многие известные труды нынешних времён и времён минувших, повествующие о суде, о власти, о справедливости, и прочее занимательное чтиво, полезное для пытливого ума. В Изборник были вставлены также отрывки из разных сочинений, переведённые на русский язык с греческого и латыни. Имелись в этой книге и богословские тексты, намеренно подобранные с таким умыслом, чтобы показать читателю, что «князь киевский бо есть Божий слуга человеком милостью и казнию злым».