Карл Любезный

– Я всегда буду любить только одну женщину и думать буду только о ней.

– Ого, Пигмалион, да это уже серьезно! Но знает ли графиня де Боже, что ты в нее влюблен?

– Ей случалось ловить на себе мои пылкие взгляды, но всякий раз она делала вид, что не замечает их. Однажды я попробовал даже заговорить с нею, но она ловко отделалась от меня парой пустых фраз.

– Вот оно что! Выходит, она, подобно вырезанной из кости Галатее, не собирается отвечать тебе взаимностью. А почему, как ты думаешь?

– Дофин шепнул мне по секрету, что его сестра Анна влюблена в герцога Орлеанского.

– Вот именно, мой бедный рыцарь, вот именно! Об этом не говорят, тем не менее это давно известно всем, кроме тебя.

– Всё во мне кипит от возмущения, Филипп. Да ведь герцог – записной волокита! Как же она может этого не видеть и не знать! К тому же, по словам принца, он совсем не обращает на нее внимания как на женщину. Как можно влюбиться в такого человека?

Рибейрак глубокомысленно изрек на это:

– Нам никогда не понять склада женского ума, так же как женщинам не понять ума нашего. Вот если бы она его разлюбила… Но возможно ли это, ведь он стал мил ее сердцу не вчера и не в этом году. Оказывается, возможно, мой дорогой друг, и я нашел, как мне кажется, неплохой выход из создавшегося положения. А все очень просто: надо сделать так, чтобы герцог вместо возлюбленного стал врагом.

– Врагом? – округлил глаза Этьен. – Но ведь они одной крови. Что может рассорить этих двоих?

– Кончина короля Людовика, – уверенно заявил Рибейрак. – Он долго не протянет, это ясно всем, даже ему самому. Перед смертью он объявит, если уже не объявил, свою последнюю волю, и она прозвучит как удар грома… для кого, как полагаешь?

– И для кого же?

– Для герцога Орлеанского! Людовику прекрасно известно, какой образ жизни ведет его троюродный брат, и ему достанет ума для того, чтобы не назначить регентом человека, у которого на уме лишь забавы с особами легкого поведения да ночные оргии с фрейлинами и горожанками. Даже на Королевских советах герцог думает лишь о том, в чью постель он заберется нынешней ночью, дела государства при этом его не беспокоят. Итак, любвеобильный братец отпадает. Другая кандидатура – брат короля. Но такового нет. Остается Бурбон, муж Анны, а значит, и сама Анна. Разумеется, возмущенный герцог выразит протест и потребует созыва Генеральных штатов, которые, можно быть уверенным, станут на сторону почившего короля. Людовику Орлеанскому, повторяю, нет никакого дела до сердечных мук Анны де Боже; теперь же, лишившись вожделенной власти, он просто возненавидит Анну и не исключено, что, став врагом, объявит ей войну. Впрочем, самому герцогу не додуматься до этого: в погоне за новыми юбками он скоро совсем потеряет голову. Вот почему он не желает ни в кого влюбляться, даже в дочь короля.

– Откуда тебе об этом известно?

– Я не враждую с герцогом и не собираюсь этого делать, а потому вхож к нему как один из его приятелей по вояжам к скучающим кумушкам.

– Но что же дальше, Филипп? Выходит, войне не быть?

– Напротив, это случится; мне самому, по всей видимости, придется подать герцогу мысль о войне, и когда Анна де Боже узнает об этом, ей, сам понимаешь, станет не до нежных чувств. Вот тут я и попрошу ее подружку Катрин дю Бушаж посоветовать Анне бросить благосклонный взгляд на тебя. Со своей стороны и ты держись прежних позиций; нелишним будет при этом совершить какой-либо подвиг в честь твоей дамы сердца. Пройдет совсем немного времени, и, я уверен, она затащит тебя к себе в спальню, а потом дарует звание маршала, и ты поведешь войско на твоего царственного соперника, на герцога Людовика Орлеанского.

– Ты с ума сошел, Филипп! Война! И все из-за того, что я влюблен в супругу графа Пьера де Боже! Или мало пролито крови французами на полях сражений? Мало разграбленных и сожженных солдатами деревень?

На это Рибейрак со свойственным ему прямодушием ответил:

– Воевать и не грабить – все равно что не обнимать и не целовать женщину, которая разделась для тебя. Даешь войну и грабеж!

– Филипп, как ты можешь!..

– Ты любишь или нет, черт возьми! Что касается войны, то этого не избежать: герцог, хоть и поглощен целиком своим распутством, не опустит руки после того, как от него уплывет регентство.

– Согласен, но это лишь плод твоей фантазии. Кому ведомо, что придет в голову умирающему королю?

– Уверен, все именно так и случится, чтоб черти утащили мою душу в пекло!

– Однако, Филипп, меня терзают противоречия, вызванные неуверенностью: ведь у нее есть муж!

– Что не мешает ей, клянусь жаровней сатаны, любить другого.

– Ах, ты меня не понимаешь. Имею ли я право любить эту женщину и, главное, рассчитывать на взаимность? Что как она, узнав об этом, рассмеется мне в лицо?

– Друг мой, только последняя дурнушка при живом муже не имеет рыцаря своего сердца. Мудрой женщине ничто не помешает отвести взор от объекта страсти, которому она безразлична, чтобы устремить его на того, кто в нее влюблен. А ведь графиня де Боже вовсе не глупа, согласись. К тому же ты так красочно описывал мне ее достоинства: миловидность, плавность движений, изящная поступь, гордая посадка головы… что там еще? Да за одну только красоту стоит влюбиться в эту даму, клянусь преисподней и всеми котлами с грешниками!

– Ты уверен? – оживился Этьен. – И ты тоже находишь ее красивой, Филипп?

– Еще бы! Готов прозакладывать собственную голову: все остальное у этой дамы не менее достойно внимания, нежели только прекрасное лицо и грациозная поступь. Хочешь, продолжим этот разговор, но уже в парке, шагая по дорожкам; заодно послушаем, о чем болтают придворные.

И друзья направились к лестнице, ведущей к парадному входу замка Амбуаз.

Глава 3. Подруги

Две всадницы августовским утром 1483 года неторопливо огибали излучину Луары вблизи замка Плесси-ле-Тур. Одна из них – дочь короля, Анна де Боже, натура волевая, целеустремленная. У нее высокий лоб, прямая линия носа, маленький рот с чуть припухлыми губами цвета спелого боярышника; глаза светло-карие, выражение открытого лица несколько надменное. На ней ярко-синее платье-корсет с розовым шапероном, подбитым белым мехом; седло – красного цвета. Ей двадцать два года. Ее спутница – очаровательная блондинка – в просторном светло-зеленом сюрко с боковыми прорезями для рук; на голове шляпа с низкой тульей и розовым пером сбоку. Лицом она проигрывает Анне, и виной тому слегка длинноватый нос. Эта дама – Катрин дю Бушаж, дочь сира Эмбера, дипломата и советника короля. Они с Анной одногодки, с разницей в три месяца.

Обе сидят в седлах по-мужски. Слева и справа бегут по две борзые. Широкая тропа ведет берегом реки под уклон; по другую сторону тропы – купы деревьев в окружении кустарника и поля, разделенные ложбиной, которую в данный момент и пересекали всадницы. Миновав ее, они возобновили беседу.

– Слава богу, уже шесть лет тому, как черти утащили в пекло душу этого смутьяна, – обозначила свое отношение к Карлу Смелому Катрин дю Бушаж. – Настал конец войнам с Бургундией, и никто теперь не угрожает нашему королю. Ведь сколько лет длилась война за Льеж, Гент, Сен-Кантен и другие города и области! Он даже пленил как-то твоего отца – боялся потерять Льеж.

Дочь короля усмехнулась: подруга плохо понимала замыслы герцога Бургундского и еще меньше – короля Людовика. Анна объяснила, да так, что собеседница в удивлении раскрыла рот:

– Эти города – всего лишь горошины в закромах покойного герцога. Огромное королевство, что тянулось бы от моря на севере до моря на юге и во главе которого стоял бы король Карл Первый Бургундский – вот цель безрассудного потомка Валуа. Она и унесла его в могилу.

– Ну и пусть бы строил себе империю, – пожала плечами Катрин. – Чем же ему мешал твой отец?

– Всегда легче ломать ветки поодиночке, нежели все разом, – был исчерпывающий ответ.

– Какие ветки, ты о чем?

Глаза Анны сверкнули из-под густых ресниц, брови поползли к переносице. Уколов спутницу жестким взглядом, она произнесла:

– Разобщенность провинций, сеньорий, городов – вот что было на руку герцогу, тянувшему Францию назад, во тьму ушедших веков. Так легче было ему идти к намеченной цели. Мог ли этого не понимать мой отец? Его устремления – создать единое французское королевство, а герцог мечтал как можно больше забрать себе. Это была схватка двух медведей за территорию. Победил сильнейший. Не быть единой Франции, пока есть Бургундия. Но теперь ее нет.

– Хвала Господу, что герцог не оставил сыновей.

– А его дочь? Бочка с порохом. Кто первым поднесет фитиль?

– Тот, кому это выгодно, – твой отец. Не лучший ли способ прибрать к рукам такие огромные владения, как женить на Марии своего сына? Жаль, что провалилась эта затея и король уступил руку наследницы Габсбургу.

– Он сделал это не по своей воле: подданные Марии Бургундской изъявили бурный протест, не желая отдавать себя под власть французов. Этим и воспользовался Максимилиан Габсбург, женившись на Марии и став, таким образом, хозяином владений покойного герцога.

– Любопытная получилась бы пара, не выйди на сцену сын императора Фридриха, этот самый Максимилиан: невесте двадцать, а жениху всего семь лет; целое десятилетие пройдет, прежде чем он приступит к выполнению супружеских обязанностей. Твой отец не подумал о том, что будет делать будущая сноха все эти десять лет? Терпеливо ждать, когда юнец созреет для «работы»? Как бы не так! Она стала бы заводить себе любовников, время от времени меняя их. Не берусь утверждать, что ей не удалось бы при этом зачать дитя. Хорош же окажется супруг, который, будучи еще мальчиком, уже станет рогоносцем. Что же удивительного – Марию, как и всякую другую, не лепили из глины и не вырезали из камня.

– Тем не менее король сам предложил такой брак. Вряд ли при этом его могла остановить предполагавшаяся безнравственность его воистину золотой невестки.

– Догадываюсь, ты поступила бы так же.

Решительный, твердый ответ удивил всадницу в светло-зеленом сюрко:

– Увеличить владения короны за счет земель усопшего свата – перед этим меркнет всё. Но, как и отец, я пробила бы отступление: во-первых, избегая ссоры с императором, во-вторых, не желая новой войны с бургундцами, к которой приведет столь опрометчивый шаг.

Катрин задержала на подруге детства взгляд, полный восхищения:

– Порой я недоумеваю, Анна, отчего ты родилась женщиной, а не мужчиной; случись так, отец чувствовал бы себя счастливым: достойному наследнику престола было бы уже двадцать два года, и королю не пришлось бы ломать голову над тем, кого назначить регентом. Не удивлюсь, если он остановит свой выбор на тебе.

– И я продолжу дело отца, коли Богу будет угодно в скором времени прибрать его душу к себе. Как и он, я не большая охотница до балов и развлечений, меня не увлекают наряды, болтовня двора и мелкие любовные интрижки. Я буду идти к великой цели, которую поставил перед собой король Франции: собрать королевство в кулак, заставив пальцы подчиняться руке, а не играть партию какую кому вздумается. Отец упорно собирал эти пальцы, подрезал им кожу, если они не желали повиноваться. Он продолжил дело Филиппа Августа, стремясь вознестись в своем могуществе над всеми странами Европы, и я пойду на всё, дабы он с высоты небес глядел на меня с улыбкой, довольный мною.

Катрин скривила губы в гримасе сомнения:

– Твой отец – и это замечаю не только я – не желает допустить к власти Орлеанов, боясь краха созданной им империи; какой же подарок преподносит ему в это время его дочь? Влюбляется в злейшего врага короны! Гоже ли это ей?

Анна помрачнела, опустив взор:

– Увы! Любовь моя безответна, Катрин, и это приводит меня в отчаяние. Герцог совсем не смотрит в мою сторону, а когда нам случается заговорить, он отделывается одной-двумя фразами и торопится уйти…

Катрин презрительно фыркнула:

– И куда же? К очередной любовнице! Амбуазские, турские и парижские шлюхи всегда к его услугам. Говорят, когда мы жили в Париже, он не брезговал даже нищенками из Сен-Совёр и Нельского подворья, где Двор Чудес. Тебе ли не знать об этом?

– Я ничего не могу с собой поделать, – послышался в ответ сдавленный голос.

Катрин продолжала кипеть возмущением:

– Тебя не останавливает даже то, что он едва не похитил твоего брата, – это было, помнится, четыре года назад, когда король тяжело заболел. А затем Карла чуть не отравили. Кто? Тот, кому это было нужно. Кому именно? Да все тому же красавчику, твоему хваленому орлеанскому родственнику.

– Мне все это хорошо известно, – холодно ответила Анна.

– Ей известно! Да тебе следует в ножки поклониться человеку, который дважды вырвал Карла из лап смерти! Не будь его, трон достался бы твоему холеному Аполлону, который, на мой взгляд, имеет такое же представление об управлении государством, как лягушка – о постройке замка.

– Этого человека отблагодарили: он теперь камергер.

– А ты? Что сделала для него ты, будущая регентша, правительница, которая стала бы никем, займи престол твой царственный родственник?

Анна повернулась в седле, брови на ее лице дружно взлетели:

– Я? Но что же я могла для него сделать: подарить дом, замок, сеньорию? Все это не в моей власти. Я сердечно поблагодарила его и дала ему кошелек с золотом.

– Плевать ему на твой кошелек! Страстного взгляда, нежной улыбки, горячих слов – вот чего он ждал от тебя. Да полно, или ты ослепла? Вот уже какую неделю он глаз с тебя не сводит, потому что влюблен, а ты ему вместо ответного чувства – кошелек!

Брови подпрыгнули еще выше:

– Влюблен? В меня?

– Нет, в святую Марию Египетскую; она как-то останавливалась тут на днях проездом в Иерусалим.

– Но кто тебе сказал? Он сам, сир де Вержи?

– Что за мужчина, который обращается со своими жалобами к женщине! Ты его совсем уже ни во что не ставишь. Он благороден, горд, смел и вовсе не нытик, как ты о нем вообразила. К тому же красив.

– Красив? – Анна отвернулась и, поведя плечом, стала смотреть вдаль, на тропу, терявшуюся в густой траве. – А я и не заметила.

– Это потому, что ты смотришь не в ту сторону. Тебе бы влюбиться в друга, ты же влюбляешься во врага. Пока что герцог открыто не стал им, боясь твоего отца, но как только его не станет, он немедленно заявит о своих правах на регентство. Хорош регент, у которого на уме лишь женщины и охота!

Анна тяжело вздохнула и снова опустила голову.

Подруга не унималась:

– Видит Бог, я поражена: дочь короля сгорает от любви к какому-то ветрогону!

– Катрин, не забывайся.

– Нет, это тебе не следует забываться! С виду ты – вылитая королева, а в душе – обыкновенная пастушка, готовая, задрав подол, броситься в объятия смазливого ветреника, который ко всему прочему очень скоро станет угрожать не только ей самой и ее брату, но и всему королевству.

– Мой отец пока еще жив и, даст Бог, недуг отступит от него.

– Но даже его ты не послушала и продолжаешь потакать своей слабости по сей день. Помилуй, сколько уже можно витать в облаках, созданных твоим опьяненным воображением? Увы, к несчастью, ты рано созрела. Вспомни, когда тебе было всего двенадцать лет, ты без памяти влюбилась в красивенького херувимчика, сына Карла Орлеанского. Мало того, заявила, что желаешь взять в мужья этого пригожего принца. Твоя глупая причуда могла послужить серьезным препятствием в политике твоего отца, и он, дабы охладить твой пыл, выдал тебя замуж за сеньора де Боже, ныне графа де Ла Марш. Тебе понравился покладистый, набожный супруг, ты даже подружилась с ним, но по-прежнему, хотя прошло уже целых десять лет, продолжаешь бросать пылкие взгляды в сторону Людовика Орлеанского и готова наставить мужу рога. Но прежде, надо полагать, ты собираешься вступить со своим миленьким в любовную переписку? Не забудь в первом же послании обрадовать его тем, что ты мне как-то прочла. Постой, как же это… Ага, вспомнила:

Я не устану повторять,Что я люблю тебя. ОпятьВсе мысли только о тебе.Поклон за счастье дивное судьбе.

– Я сочинила еще четверостишие, Катрин. Вот оно, послушай:

Любить тебя не перестану,Хотя бывают трудности порой.И повторять я не устану,Как ты мне нужен, мой родной!

Подруга расхохоталась:

– Нет, ты и в самом деле сошла с ума и, догадываюсь, негодуешь, что стрелы Амура отскакивают от твоего Антиноя, как от замковой стены.

– Иногда я жалею, что я дочь короля.

– По-твоему, его останавливает именно это? Так облачись в наряд женщины легкого поведения – мигом окажешься в постели принца. Только не забудь надеть маску: узнав тебя, он рассмеется тебе в лицо.

– Может быть, – с тихой улыбкой промолвила Анна де Боже, – это принесло бы мне облегчение.

Катрин отпрянула, широко раскрыв глаза:

– Фи, принцесса, что за вздор! Поверь мне, тебе следует выкинуть эту блажь из головы, и лучшее средство для этого – новая любовь, которая убьет старую.

– Но старая хороша тем, что не дает повода для ревности моему супругу. Новая любовь – а она, согласись, тотчас станет пищей для злых языков – уронит меня в глазах мужа, хуже того, она может привести к печальным последствиям, достаточно вспомнить историю с дамой Соремондой из Русильона и с маршальшей де Брезе[8].

– Графа де Боже никак нельзя обвинить в бесчеловечности: ему не придет в голову угостить супругу блюдом из жареного сердца ее любовника. И никто не заставляет тебя брать пример с дочери Агнес Сорель; Шарлотта дошла до крайней степени распутства: какой же муж станет благосклонно взирать на то, как его жена задирает юбки перед собственным слугой, да еще и собираясь после этого разделить ложе с супругом? Надеюсь, тебе не взбредет на ум раздвигать ноги перед своим возлюбленным едва ли не на глазах у мужа.

– Черт возьми, Катрин, но для этого надо вовсе сойти с ума!

– Чрезмерная похотливость и побуждала Шарлотту совершать безумства; сие – наследие матери мадам де Брезе, госпожи Сорель. Слава богу, ты не состоишь в родстве с любовницей Карла Седьмого.

– Но ты говорила мне о новой любви. Не удивлюсь, если окажется, что по просьбе кого-либо из друзей этого человека ты и затеяла этот разговор.

– Не напрасно отец всегда хвалит твой ум.

– Стало быть, с Этьеном де Вержи, по твоему разумению, мне следует обрести обоюдную любовь взамен безответной?

– Этим ты заслужишь уважение не только мое, но и всего двора, клянусь вратами в преисподнюю, как сказал бы один мой очень хороший друг.

Вопреки ожиданиям, лишь легкое удивление увидела Катрин на лице подруги. В тот же миг по нему скользнула усмешка:

– Предполагаемый рыцарь моего сердца – один из ста дворян охраны короля. Сын Гийома де Вержи, советника и камергера. Любимец моего брата.

– Этьену прочат блестящее будущее, видя в нем министра и главу Королевского совета. Да и может ли быть иначе, если принц Карл неразлучен со своим фаворитом? Они даже сидят рядом за столом во время трапезы, а ночью Этьен спит, свернувшись калачиком, у дверей спальни юного наследника престола. Полно, тебе ли не знать!

– Но почему именно он?

– Повторяю, он давно уже влюблен в тебя, моя дорогая. Это известно всему двору, одна ты блуждаешь в потемках, словно во мраке ночи, поглощенная своей феерической мечтой. Расстанься с ней, и это принесет тебе двойную выгоду: мало того что у тебя появится пылкий возлюбленный, ты в известной мере сможешь влиять на ход государственных дел. После смерти твоего отца – и не надо закрывать на это глаза, ибо ему в открытую сказал об этом святой монах из Паолы – Карл немедленно будет коронован, и если ему как королю надо будет что-то решить или подписать какой-либо указ, то он прежде всего посоветуется со своим лучшим другом. Вообрази, каково это, если брат станет противиться решению своей сестры-регентши, и все потому, что оно чем-то не понравилось его фавориту. Король либо не издаст нужного указа, либо просто не подпишет его.

Помедлив, с трудом разлепив слипшиеся губы, Анна негромко произнесла:

– Мне кажется, мы уже хороним моего отца.

– Пока нет, – ответила практичная Катрин дю Бушаж, – мы всего лишь позволяем себе заглянуть в будущее.

– Признайся, чьей просьбой вызван твой совет? Предполагаю, что здесь не обошлось без приятеля де Вержи, Рибейрака.

– Так или нет – большая ли разница? Собственно, я сама давно хотела тебе об этом сказать, да все не выпадало случая.

– Значит, Рибейрак. Он твой любовник?

– Вовсе нет, мы просто хорошие друзья.

– Которые не видят ничего зазорного в том, чтобы оказаться в одной постели.

Катрин с улыбкой передернула плечиками:

– Дорогая моя, друзьям, по моему глубокому убеждению, не возбраняется оказывать друг другу услуги такого рода. Так что мне ответить Филиппу, когда он спросит об успехе моей миссии?

Анна повернула лошадь: пора было возвращаться.

– Пока я ничего не могу обещать, Катрин. Понимаю, что моя любовь к герцогу глупа… и положусь на волю провидения. Лишь оно даст ответ, но он невозможен, пока жив мой отец. После похорон мне придется выбирать: любовь или… ненависть.

– Удивляюсь, как это у тебя за десять лет одно не переросло в другое, если судить по тому, что твой возлюбленный дядя словно не замечает тебя.

Анна де Боже скосила взгляд на Луару: вода в реке подернулась рябью, заметно посвежело.

– Возможно, всего лишь за месяц сможет произойти то, чего не смогло произойти за десять лет, – ответила она. – Поднимается ветер, Катрин, не вымокнуть бы нам с тобой под дождем.

– Поторопимся же, Анна.

И подруги дали шпоры лошадям.

Глава 4. Мужчины исключаются, остается женщина

В 1479 году короля Людовика внезапно сразил инсульт. Благодаря стараниям врачей ему удалось тогда выкарабкаться; он покинул Париж и поселился в замке Плесси, близ Тура, уверовав, что это знак свыше. Но три года спустя случился второй удар, и король затворился в своем обиталище, отгородившись от мира стенами, оградами, рвами и множеством ям и капканов; те и другие он повелел вырыть и расставить вокруг своего жилища. Он окружил себя астрологами, колдунами, врачами, монахами и шотландской гвардией. Помимо этих лиц он допускал к себе лишь Оливье Дьявола и жалел, что с ним нет больше Тристана Лермита, связывая со смертью верного слуги свой первый удар.

Несколько месяцев уже Людовик то лежал в постели, то недвижно сидел в кресле у огня; все это время он замаливал грехи и жертвовал церкви крупные суммы, а совсем недавно послал за монахом-отшельником, Франциском из Паолы: тот, по слухам, обладал даром исцеления от недугов.

Ему уже исполнилось шестьдесят. Он сделал в своей жизни, кажется, уже все, что хотел, тем не менее даже сейчас, пред ликом вечности, был далек от умиротворения.

Его беспокоил западный сосед. Три года назад он выкупил у представителей дома Пантьевр династические права на Бретань, но ныне у власти стоял дом Дрё, и не приходилось пока что надеяться на то, что этот род угаснет, тем более что герцогу Франциску наследует дочь Анна. Что если выдать эту шестилетнюю девочку замуж за сына Карла? А как же договор, который он заключил в прошлом году с Максимилианом I о помолвке Карла с Маргаритой Австрийской, дочерью будущего императора? Ведь он сам устроил этот брак, рассчитывая помимо родства с Габсбургами прибрать к рукам Артуа, Бургундию и Франш-Конте. Максимилиан не мог противиться решению Генеральных штатов, заключивших с королем Франции Аррасский договор, исходя из претензий Людовика на наследство Карла Бургундского после смерти его дочери Марии, и начал войну с Францией и городами Фландрии, которые отказали ему в опеке над малолетним Филиппом, его сыном от Марии Бургундской. Так и вышло, что у него отняли детей: сына (юный герцог считался правителем Бургундии) и дочь (она жила при французском дворе). Но мало того, Максимилиан объявил себя претендентом на руку Анны Бретонской. Выходит, Габсбурги мечтают, помимо восточных территорий, владеть еще и Бретанью? Этого никак нельзя было допустить, и Людовик ломал голову над тем, как расторгнуть помолвку и женить сына на наследнице Франциска II.

Но планов много, а времени мало. Он чувствовал, что смерть уже близка, и боялся этого. Даже умирая, он думал о королевстве – о том, кто станет преемником, регентом при малолетнем Карле, кто продолжит великое дело объединения Франции, ее процветания, ее превращения в могучее государство. Дни шли за днями, недели за неделями, а мысль все чаще останавливалась на единственном человеке, которому он смог бы доверить дело всей своей жизни, – на дочери Анне; не без оснований он считал ее умной женщиной и тонким политиком. Остальные кандидатуры он отметал одну за другой.

И, уже чувствуя дыхание смерти у своего ложа, весь трепеща от страха, что не успеет, в конце августа 1483 года он велел позвать к себе старшую дочь Анну, свою любимицу, свою «ненаглядную дочурку». В ожидании, беспрестанно бросая нетерпеливые взгляды на дверь, он тихо плакал, уже зная, что увидит свою красавицу дочь в последний раз.