Карл Любезный

Владимир Москалев

Карл Любезный

© Москалев В. В., 2024

© ООО «Издательство „Вече“», 2024

Посвящается моей подруге Анне Ш., благодаря которой и был написан этот роман.

Об авторе

Владимир Васильевич Москалев родился 31 января 1952 года в Ростове-на-Дону. Там прошло его детство. В школу пошел, когда переехали с отцом в Москву (нынешний район Печатники), и в 1969 году окончил 10 классов (уже в Кузьминках). К этому времени относятся его первые литературные опыты – следствие увлечения приключенческими романами. Это были рассказы – наивные, неумело написанные. Именно с них и начался творческий путь писателя, и тогда же им овладела мечта написать исторический роман. Вот как он сам вспоминает о том времени: «Мне было в ту пору 17 лет. Впервые я прочитал „Королеву Марго“ А. Дюма и понял, что пропал. Захлопнув книгу, сказал сам себе: „Клянусь, напишу такую же! Если Дюма сумел, почему не смогу и я? Отныне – вот цель, которой посвящу свою жизнь“». Над ним смеялись, крутили пальцем у виска, прочили ему другое будущее, но все было напрасно. Мысль стать писателем не оставляла его, а жизнь между тем диктовала свои законы.

Надо было куда-то поступать учиться. «Чтобы писать, ты должен хотеть и уметь это делать», – вычитал Володя у кого-то из классиков. Значит, Литературный институт. Литературу в школе он не любил, историю терпеть не мог. На этих уроках он засыпал: ему было неинтересно, скучно. С остальными предметами, исключая иностранный язык, дело обстояло не лучше. Как следствие – аттестат запестрел тройками. Какой уж тут институт… Но все же попробовал, в один, другой… Результат, как и полагал, – плачевный. Выход один: работа. Без специальности, без навыков… Выручила армия. Окончил автошколу ДОСААФ, получил права. Затем поступил в аэроклуб (тоже от военкомата). Днем работал, вечером учился. Спустя два года – пилот запаса ВВС.

Простившись с аэродромами, Владимир вернулся домой. Работал шофером, освоил специальность сантехника. Вскоре пришел вызов из летного училища, и он уехал в Кременчуг, а оттуда по распределению – на Север, в Коми АССР. К тому времени им было написано около 15 рассказов, но начинающий литератор никуда их не отсылал, понимая, что пока это только рабочий материал, еще не готовый к печати. Отточив перо, Москалев начал писать свой первый роман о Генрихе IV и через год закончил его. Отнес главу в одно из местных издательств, там округлили глаза: «Признайтесь честно, откуда вы это списали? Автор текста – кто-то из зарубежных писателей».

Вернувшись в Москву, Владимир отдал рукопись романа в литконсультацию и получил ответ: «Никуда не годится, совсем не знаете эпоху, хотя и обладаете богатым воображением». И он с головой окунулся в XVI век. Днями не вылезал из библиотек: изучал архитектуру Парижа, одежду дворян, их образ жизни, нравы, речь – и читал, читал, читал… Одновременно писал новые рассказы и в который уже раз переделывал старые, продолжавшие ему не нравиться. Первый роман он забросил и написал три новых. Отнес в издательство. Редактор с любопытством полистал рукопись: «Франция? XVI век? Оригинально… Не каждому по плечу. Что ж, попробуем издать». И издали.

Так сбылась мечта. Ну разве опустишь руки? Владимир продолжает много и плодотворно заниматься литературным творчеством. В его писательском багаже кроме романов есть басни о нашей сегодняшней жизни, о людях – хороших и плохих, есть два сборника рассказов, действие которых происходит в России второй половины XX века. Кроме того, Владимир продолжает свое путешествие в далекое прошлое французской истории и пишет пьесы о франкских королях – Хлодвиге, Хильперике I, Тьерри III. Остальные пьесы (а их пять) продолжают эпопею «ленивых королей».

Избранная библиография В. В. Москалева:

«Гугеноты» (2012)

«Последняя любовь королевы» (2013)

«Свадьба на крови» (2013)

«Два Генриха» (2017)

«Король франков» (2018)

«Мудрый король» (2019)

«Королева Бланка» (2020)

«Добрая фея короля Карла» (2024)

Пролог 1469 г.

Глава 1. Встреча на лесной тропе

Венсенский лес дремал в лучах послеполуденного солнца. Вяло шевелилась листва на деревьях по обе стороны тропы; застывшие, гордо высились одинокие, увенчанные гирляндами крупных шишек, одинокие мохнатые ели. Тень от молодых, настойчиво тянувших ввысь свои вершины, кленов и тополей, создавала какую-никакую, а прохладу. Нет-нет да и налетал легкий ветерок, резвясь как ему вздумается: то вдоль тропы, а то поперек.

По такой тропе теплым сентябрьским днем 1469 года ехал верхом человек. На нем просторный, с пышно собранными на плечах рукавами, суконный полукафтан, доходивший, по-видимому, до колен. На ногах обтягивающие панталоны серого цвета и, чуть темнее, полусапоги. На голове всадника шляпа с низкой тульей и неширокими прямыми полями. У пояса меч в окрашенных бордовыми полосами ножнах из кожи; справа, ближе к животу, – кинжал с загнутыми вверх концами перекладины.

Человека этого звали Тристан Лермит, или Тристан Отшельник. Рода он был незнатного; его отец владел поместьем близ Мулена в герцогстве Бурбон, а мать была дочерью среднего достатка купца. Их сын поступил на военную службу и сражался с англичанами под Орлеаном и близ Парижа, затем в Нормандии. Его заслуги на этом поприще были отмечены коннетаблем Ришмоном, который сделал молодого и храброго воина своим конюшим, а еще спустя несколько лет Ришмон, весьма довольный искусством Тристана вести прицельный огонь из пушек, произвел его в магистры артиллерии.

Вскоре, однако, при содействии бастарда графа Дюнуа[1], рекомендовавшего пушкаря королю как рьяного борца с дезертирством дворян из действующей армии, Тристан получил должность маршальского прево Франции. Пост обязывал ко многому. Учитывая это, а также безудержную отвагу своего подопечного при взятии неприятельских крепостей, граф Дюнуа посвятил его в рыцари. После окончания войны король Карл VII, всегда высоко ценивший доблесть и, главное, ум, по совету Дюнуа приблизил Тристана к своей особе, сделав своим советником.

Так бывший «мэтр Пушкарь» (прозвище, данное ему в свое время солдатами), понемногу обогатившись на прежних постах, вошел в силу. Поначалу он, всецело преданный королю Карлу, не желал признавать дофина Людовика как будущего государя, особенно когда тот предпринял попытку пошатнуть власть своего отца (1440 г.), а потом после серии неудачных заговоров (1456 г.) сбежал от его гнева в Бургундию ко двору дяди, Филиппа Доброго. Но, верный своему долгу служить отечеству, Тристан очень скоро вошел в доверие к новому королю, став его советником и верным слугой. Людовик по достоинству оценил его преданность, подарив ему сеньорию Бовуа, пост камергера и… свою дружбу. Отныне Тристан стал верным псом у ног своего хозяина, который поручал ему аресты подозрительных лиц, допросы и конфиденциальные переговоры. В его ведении находились тюрьмы, и его называли при дворе и в народе «бешеным карателем беспощадного короля». Своей жестокостью он возбудил к себе ненависть всех знатных людей королевства, особенно после Лиги общественного блага – союза аристократии, объединившейся в борьбе за свои привилегии и за ослабление монархии. На самом деле он не был таким уж свирепым палачом, как о том шла молва; он всего лишь исполнял волю своего господина, делая это порою с неохотой, но все же повинуясь в силу старой солдатской обязанности и веря: приказы, исходящие из уст короля, не подлежат обсуждению, ибо «сие служит на благо Франции».

Кроме Тристана, верным слугой Людовика, его «вторым псом» был Оливье ле Дэн, королевский брадобрей, уроженец одной из деревень близ Гента; но король в беседе с ним не очень-то откровенничал, зато любил поговорить об амурных делах со своим палачом, которому и доверял тайные интимные поручения.

Тристана боялись, предпочитая дружить с ним, нежели враждовать. Он содержал свой штат слуг, которые безропотно подчинялись ему; он мог приказать арестовать любого, на кого падало подозрение короля. Он следил за порядком в городе и в войсках, исполнял судебные и административные функции и был, как говорили в то время, «королем при короле». Ко всему прочему этот человек хорошо знал греческую и римскую мифологию.

Бросим короткий взгляд в пору его отрочества.

Детство он провел в имении матери, близ Шатору. В конце сентября 1419 года, спустя пару недель после того как на мосту в Монтеро был убит по приказу дофина Карла герцог Жан Бургундский, Тристан в возрасте десяти лет потерял отца. Они вдвоем направлялись в соседний городок; там жил родственник, позвавший на крестины. Отец с сыном торопились, опасаясь ливня: давно уж супилось небо. Много позже взрослый уже сын все еще помнил, как отец по дороге рассказывал ему о вольном стрелке Робин Гуде, а потом, когда они, миновав поле, углубились в лес, – о благородном рыцаре Лоэнгрине и его возлюбленной, герцогине Эльзе. Истории эти отец слышал от своей матери, а она – от причетника местного прихода.

Так они ехали довольно долго, глядя на тропу и вспугивая прятавшихся в траве редких жуков и цикад, как откуда ни возьмись – кабан! Выскочил из чащи – и, через поляну, прямо на них, опустив голову, оскалив пасть с клыком, из которой падала на землю алая пена. Отец тотчас понял, отчего зверь не кинулся прочь, а пошел в атаку: в боку у него торчала стрела, а вдалеке вдруг послышался звук рога. Охота! Раненый вепрь на какое-то время ушел от людей и теперь, повстречав двоих, вознамерился мстить. Нет никого страшнее раненого кабана, от него не уйти, всё одно догонит и вонзит клык.

Оба соскочили с лошади, и она, увидев очевидную опасность, немедля умчалась невесть куда. Отец вынул нож и, выставив вперед ногу, изготовился к битве. Зверь уже стремительно летел на него, а поблизости как назло нет дерева, чтобы попытаться хотя бы на время скрыться за стволом и этим ослабить стремительный удар. Мальчик, стоя рядом, в ужасе смотрел на летящее на них со вздернутой верхней губой и налитыми кровью глазами злобное чудовище.

– Беги же, сын! – закричал отец. – Лезь на дерево, самое ближайшее! Скорее! Если это чудище меня одолеет…

И сделал прыжок в сторону. Кабан мгновенно развернулся и бросился на двуногое существо, причинившее ему боль. Зверь и человек схватились не на жизнь, а на смерть. Отец, улучив момент, обернувшись, еще раз крикнул сыну и тотчас поплатился за это: опрокинув его навзничь, кабан воткнул в него клык. Тристан вскричал от ужаса и не мешкая полез на дерево – высокий вяз футах в тридцати слева от тропы. Дерево не баловало ветвями, но мальчик научился лазать, обнимая руками и ногами ствол. Детские игры спасали ему теперь жизнь. Футов десять уже он одолел и тут остановился в страхе: не слышно шума борьбы на земле, не щелкает клыками кабан, и от отца – ни звука. Повернув голову, малыш застыл с раскрытым ртом: зверь лежал на боку с кинжалом под сердцем и тяжело дышал, жить ему оставались минуты. Отец корчился в траве, держась руками за живот, пытаясь впихнуть обратно вываливающиеся синие внутренности… Но сил уже не было. В последний раз успел он посмотреть на сына, да так и отдал богу душу, не отводя глаз.

Мальчик заплакал и заторопился поскорее слезть с дерева. Но тотчас, замерев на мгновение, он поднялся чуть выше и с беспокойством поглядел вдаль, туда, откуда уже явственно доносились возбужденные голоса и ржание лошадей. Это не могли быть крестьяне или городские жители – откуда у них столько коней? И не хозяин замка со свитой и гостями: тот отбыл не то на войну, не то ко двору короля; Тристан сам видел отряд сеньора, покидавший замок. Оставалось одно: наемники. А может, бургиньоны или арманьяки?[2] Те и другие, прибегавшие в своей борьбе друг против друга к помощи англичан, вот уже больше десяти лет разоряют королевство, грабя деревни, нападая на малочисленные отряды, на одиноких путников и даже на паломников, выпытывая прежде, за какую партию они стоят. А коли это наемники, то голод вынуждал их и грабить, и охотиться. Зверь, что уже стал околевать, – их добыча. Неудачный выстрел вывел разъяренного от боли вепря на тропу…

И вот они уже совсем близко, эти охотники. Мальчик знал из рассказов отца и сверстников, что наемники, да и бургундцы тоже, крайне жестоки, не следовало попадаться им на глаза. Он полез еще выше и достиг чуть ли не макушки вяза и там, чувствуя себя в относительной безопасности, осторожно выглянул из-за ствола. Опасения его, надо сказать, были не напрасны: увидев мишень, лучник потехи ради мог достать ее стрелой.

Показались пятеро всадников – без копий, зато с луками и мечами. По одежде судить и по беретам – нормандцы. Подъехав ближе, спешились, воткнув взгляды в мертвеца рядом со зверем.

– Гляди-ка, – произнес один, низенький, чернобородый, на бургундском наречии вперемежку с нормандским, – этот парень нам помог. А я подумал было, что это моя стрела свалила-таки вепря.

– Он пробежал бы еще не одну милю, – отозвался другой. – Черт знает сколько времени пришлось бы еще мчаться за ним.

– Да и кто поручится, что нашли бы? – поддержал его третий. – Лишь один дьявол ведал, что на уме у секача.

– А он его – ножом! Похоже, угодил под сердце. Но и сам не спасся, бедолага. И как это он дал этому борову пропороть себе живот, ума не приложу.

Еще один из них, четвертый, очертил в воздухе крест:

– Упокой, Господи, душу раба твоего, и да минет она преисподней. Ибо блажен был сей брат, что жизнь отдал за ближнего своего…

– Довольно, монах! Здесь тебе не церковь и не кладбище. Считай, что ты прочел ему отходную. Сейчас для нас важнее еда: вторую неделю голодаем, а герцогу Филиппу когда это еще придет на ум вспомнить о нас. Грузим тушу на лошадь и убираемся отсюда, пока буржский король[3] не нагрянул сюда со своими молодцами.

Монах попробовал возразить:

– Как же быть с покойником? Христианин ведь.

– Предлагаешь предать тело земле? Брось, брат Амелен, не до того сейчас. Вон сколько мертвецов на дорогах Франции, всех не захоронишь.

– Что же, оставим здесь?

– Предпочитаешь везти его, усадив впереди себя? Или меня? А может, Жовера? Эй, Жовер, тебе предлагают недурное соседство. Хочешь покататься в обнимку с трупом?

– Говорил же, не надо брать с собой монаха, – буркнул тот, кого звали Жовером.

– Ты слышал, Амелен? Помоги лучше взвалить эту гору мяса на коня, а о мертвеце позаботятся волки.

Вскоре они умчались. Тристан без опаски слез с дерева, подбежал к месту недавней схватки со зверем и застыл в ужасе, раскрыв рот. Кровь уже покинула тело отца, лицо его побелело, глаза заволокло дымкой. Меж пальцев застыли синие кишки. Мальчика едва не вырвало. Он вспомнил эпидемию чумы, набеги наемников. Всё вынес отец, в живых остался, а тут поди ж ты… И виной тому, как ни крути, война, бесконечные распри сеньоров…

Тристан утер слезы рукавом куртки и быстро зашагал к деревне, куда они только что направлялись вдвоем. Шел, поджав губы, чтобы не расплакаться больше, и вспоминая наставления отца. «Ты уже не маленький, – говорил тот, – почти что мужчина. Нынче взрослеют рано, война учит. Будь тверд духом и готовым ко всему. Тяжелые времена. Короли воюют непонятно отчего, а страдает народ. В любой день и час я могу уйти, и ты останешься один. Была бы мать жива, а так… Случись что со мной – уходи к людям, они не оставят в беде. Потом – служи нашему королю, другого властелина нет и не может быть на земле франков».

Как знал отец, затеяв такой разговор с сыном за день до крестин.

Придя в поселок, Тристан, захлебываясь от волнения, рассказал обо всем. Селяне на скрипучей телеге, прихватив с собой священника, отвезли тело отца на кладбище и предали земле. Постояли, вздыхая и крестясь. Святой отец прочел короткую молитву, встав лицом к врытому в ногах покойного кресту из сучьев дуба.

В те минуты малыш Тристан на всю жизнь возненавидел две вещи: охоту и войну, наплодившую отряды наемников и враждующих партий, рыскающих повсюду в поисках пропитания и с целью грабежа. Их не было бы, не будь бесконечных войн с врагами короля и с его мятежными вассалами, терзающими разоренную, плачущую страну. И дал себе клятву мальчик: посвятить свою жизнь борьбе с этими врагами, мешающими людям жить спокойно, раздирающими королевство на части. А раз так, он будет служить королю и беспощадно расправляться с его недругами.

…Одно за другим проносились воспоминания в голове у всадника, как вдруг он остановил коня. Перед ним, чуть правее тропы, стоял мальчуган лет десяти и выжидающе глядел на него. Одет он в рубаху и латаные штаны, обут в сандалии на деревянной подошве; а в глазах скорбь, мольба, что-то еще…

Молча оглядев ребенка, Тристан склонился в седле.

– Ты кто, малыш? Что здесь делаешь?

– Не найдется ли у сеньора чего-нибудь поесть? – с удивлением услышал вместо ответа. – Мы голодны, а здесь только ручей и больше ничего.

Теперь всадник понял, что еще читалось в глазах ребенка.

– Ты, стало быть, не один? – спросил он.

– Со мной сестра. Она тоже голодна.

– Где же она?

Мальчик помедлил с ответом, во взгляде его на всадника мелькнуло опасение.

– Не скажу, пока не буду уверен, что сеньор не желает нам зла.

Тристан рассмеялся:

– И вот тому доказательство, малыш!

С этими словами он достал из притороченной к седлу сумы кусок сыра с лепешкой и протянул их ребенку. Мальчуган жадно схватил угощение и потянул было в рот, но, передумав, убрал за пазуху. Потом оглянулся:

– Выходи, Николь.

Из-за одинокого, приземистого, довольно широкого в обхвате дуба выглянула девочка лет восьми и настороженно посмотрела на всадника, не решаясь приблизиться. Смутные времена сделали всех, даже детей, подозрительными. Боялись своих же, соотечественников, а уж тем более заморских пришельцев; боялись каждого незнакомого человека, даже монахов, поскольку те повсюду искали инакомыслящих и ведьм. Хотя какие ведьмы в такие времена? Где им устраивать свои шабаши, если везде бродят как свои, так и чужие солдаты, если то и дело налетают на деревни и замки отряды англичан? Однако ведьм находили-таки и прилюдно сжигали на кострах, ибо надо было найти виновного в засухе, неурожае, войне, наконец в нескончаемых эпидемиях.

Но всадник приветливо улыбался, к тому же был один, и это развеяло страхи девочки. А когда брат показал угощение, она смело вышла из своего укрытия, взяла кусочек сыра и принялась торопливо жевать, не сводя глаз с незнакомца. Брат тем временем расправлялся с половиной лепешки, другую половину уже держала в руках сестра.

Тристан с улыбкой смотрел на них, потом спросил:

– Ну, брат и сестра, кто же вы? Как вы здесь оказались? По всей видимости, ты, Феникс, нашел, наконец, Европу и ведешь ее к отцу?[4] А может быть, вы бежали от ножниц Атропы[5] и мечтаете из юдоли плача попасть в землю обетованную? Говори ты, малыш, как старший.

– Мы идем в Париж, – прожевав хлеб, ответил мальчик.

– В Париж? Ого! Зачем же это? Да и кто отпустил вас одних?

– А у нас никого нет, – опустив глаза, печальным голосом сказал ребенок и продолжал, подняв голову и видя, что всадник молчит: – Вы ведь не станете нас убивать, сеньор, или продавать в рабство? Мы ничего плохого вам не сделали, и вы не похожи на злодея.

– В общем-то, наверное, так оно и есть, – усмехнулся Тристан, подумав о своем ремесле и вспомнив прозвище, данное ему. – Во всяком случае, полагаю, было бы несправедливо предъявить мне огульное обвинение. Однако где же ваши родители? Что с ними стало? И откуда вы?

Переглянувшись с сестрой и опустив голову, мальчик стал рассказывать:

– Мы из Куломье, что в Шампани. Отца убили англичане, когда грабили деревню. Он не дал им наше последнюю овцу, и они ударили его топором по голове, а потом сожгли наш дом. Нам негде стало жить, и мы не могли прокормиться, нам оставалось только скитаться и просить милостыню. Мать стала совсем слаба и однажды свалилась в реку, когда мы шли по мосту с паломниками. Она выплыла, потом снова… но больше не смогла, успела только крикнуть нам: «Прощайте!» Больше мы ее не видели. Река в этом месте быстрая; должно быть, течение маму сразу унесло.

– Вот уже больше месяца мы с братом одни, и нет у нас никого, – подала голос Николь, хлопая глазами, которых не сводила со всадника.

– Где же вы живете? – спросил тот. – Где ночуете?

– А где придется, сеньор, – снова заговорил брат, – в заброшенных сараях, на сеновалах, иногда в замках или в домах знатных господ.

– Пускают, стало быть, вас? Что же, даром? Ведь за постой надо платить.

– А мы рассказываем всякие истории и поем песни. Еще я умею стоять на руках, а сестренка ходит колесом по кругу.

– Неплохо! Выходит, вы стали труверами и жонглерами?

– Надо же как-то зарабатывать на жизнь.

– Вне всякого сомнения. Но что же это за истории такие вы знаете? А песни? Откуда они и о чем?

– О крестовых походах, о прекрасных дамах…

– И еще о Роланде, – осмелев, оживленно прибавила девочка.

– А, верно, поете о том, как этот славный рыцарь погиб в Ронсевальском ущелье?

– Нет, о том, как умерла его дама сердца по имени Альда.

– Хм, любопытно. Как же она умерла и отчего?

– У Роланда была возлюбленная, и уж так не хотела она отпускать его в поход на сарацин, так лила слезы и убивалась, словно предчувствовала беду, что случится вскоре с ее милым. А как узнала, что погиб он, то задрожала вся, побледнела, как гипсовое изваяние, и замерла, глаз не сводя с короля Карла. Тот же молвил ей: «Не плачь, дорогая сестра, я найду тебе другую и тоже достойную партию: Людовик, мой сын, станет тебе мужем». И ответила ему Альда на это решительно, блеснув на прощанье глазами цвета морской волны: «Странно мне слышать это. Да не попустит Бог, чтобы я жила, коли нет больше Роланда». Сказав так, упала Альда мертвой к ногам императора. И похоронили возлюбленную Роланда четыре графини, и упокоилась она при алтаре скромной обители.

– Ай да девочка! – восхищенно воскликнул Тристан, бросая ей монету. – Клянусь святым Мартином Турским, ты заслужила гораздо больше, нежели лепешка и сыр.

– История с Робертом, герцогом Нормандским, прозванным Дьяволом, не менее любопытна, сеньор, – заторопился мальчик, – и если вы соблаговолите послушать… Девушку звали Арлеттой, она была простой прачкой, и герцог, проезжая мимо, увидел ее и влюбился без памяти. Вернувшись в замок, он велел своим слугам позвать девушку к себе. Но она горда, девица Арлетта, не в пример остальным из ее сословия. «Коли герцог зовет меня к себе, – заявила она послам, – то и одеться мне следует во все нарядное, и отправлюсь я в гости не пешком, а на парадном коне!» А едва подъехали к воротам и ей предложили войти в калитку, она с достоинством, гордо вскинув голову, ответила: «Пусть герцог сам выйдет ко мне, и быть мне в замке лишь одним путем – через главные ворота!» И так она полюбилась герцогу за красоту свою и за смелость, что стали они жить вдвоем в любви и согласии, и родился у них сын, который покорил Англию и стал ее королем Вильгельмом Первым.

Тристан бросил еще одну монету.

– Держи, малыш, ты заслужил это. Но откуда вам обоим известны эти истории? Не каждый может похвастать такими познаниями.

– Как-то мы гостили в замке у одного рыцаря, который поздним вечером приютил паломника, возвращавшегося из святых мест. Этот паломник до самой ночи занимал хозяина и его супругу рассказами из далекой старины.

– А мы сидели поблизости на ковре и всё слышали, – прибавила Николь.

– А еще люди нередко просят нас помолиться за них в храме, – продолжал мальчик, – известно ведь, что молитвы нищих лучше доходят до Господа. За это нам дают хлеб и даже монеты.

– И вы не обманываете ничьих надежд?

– Зачем же? Это нечестно, и это большой грех. Как удастся отмолить его, и простит ли Господь?

– Здесь ты прав, приятель. Но ты говоришь… Как, кстати, твое имя?

– Меня зовут Симон, господин.

– С апостолом Христа вы, значит, тезки. Так говоришь, Симон, вы направляетесь в Париж? Догадываюсь, почему. В каждом городе, а тем более в таком большом, есть приюты для калек, больных и сирот. По-видимому, такой целью вы и задались?

– Мы уж хотели было… да бродячая жизнь лучше сидячей. Что бы мы там делали? Сидели бы и ждали, когда нам подадут миску супа? Ну нет, лучше ходить по дорогам, бывать в замках, на городских площадях, а потом снова куда-нибудь идти. Ведь мы сами умеем зарабатывать. Так почему мы должны ждать подаяния от короля? Один монах сказал, что, зарабатывая трудом, мы выполняем свой долг перед Богом.

– А если король забудет? – поспешила вставить Николь, собирая языком оставшиеся на ладони крошки. – Или передумает нас кормить? Тогда что же, умирать с голоду?