Добыча

 Мама хлопочет, наливает в бокал лимонад и садится рядом. Папа, как всегда, поднимает тост:

– За семнадцать лет! За сына, который растёт не только вверх, но и вглубь, – он поднимает бокал и подмигивает.

 Я усмехаюсь. Даже если в груди что-то и ноет, здесь, с ними, становится теплее. Мы смеёмся, вспоминаем истории из детства – как я однажды забыл рюкзак в автобусе, как впервые сам подстриг волосы и получился “ёжик”, как упорно пытался испечь маме пирог, пока не поджёг прихватку.

 Смеёмся долго, искренне. Мама наклоняется и нежно проводит рукой по моей голове:

– Ты у нас взрослый стал. А для меня всё тот же мальчишка, что не мог заснуть без своей плюшевой собаки.

 Я краснею, но не протестую – в её голосе столько любви, что невозможно обидеться.

 В конце ужина появляется торт – мой любимый, с шоколадом и вишней. Свечей немного, но огоньки в их свете отражаются в глазах родителей, и в этот момент я вдруг чувствую: даже если многое в жизни меняется, есть вещи, которые остаются. Тепло семьи. Их вера в меня.

 Я загадываю желание, молча, глубоко, без пафоса. И тушу свечи.

– Ну, надеюсь, ты загадал что-то путное! – смеётся отец.

 Я улыбаюсь в ответ. Загадал. Про себя. О ней.

Глава 7

Кейко Дакер. 17 лет

Сегодня 24 июля. Уже два месяца, как Ренесма переехала во Флориду. Мы по-прежнему переписываемся почти каждый день. Её родители планируют устроить её в местную школу, и мне немного грустно от мысли, что я не смогу встретить её после уроков, как раньше, проводить домой, нести её рюкзак и просто быть рядом.

 Отношения с её отцом, по её словам, остаются напряжёнными. Она рассказывает о них не так открыто, как мне хотелось бы. Я чувствую, что за её словами прячется гораздо больше боли, чем она готова признать. Иногда она делится тем, что отец манипулирует матерью, а та, несмотря на свой психологический опыт, похоже, не может разобраться в собственных тараканах. В итоге Ренесме запрещено выходить из дома после определённого времени, и даже телефон после 22:00 она не имеет права держать при себе. Мне больно это слышать. Вместо того чтобы защитить свою дочь, мать, кажется, просто закрывает глаза – или, может быть, боится действовать.

 Я уже пообещал Ренесме, что, когда мне исполнится восемнадцать, я приеду к ней. Сказал, что она сможет уткнуться носом в мою грудь, а я обниму её так крепко, что, возможно, ей станет хоть немного легче. На это она смеётся и благодарит меня. Я не совсем понимаю, за что именно – ведь я всего лишь рядом, на расстоянии. Но если даже так я могу быть для неё опорой, значит, всё не зря.

 Из новостей, которые приятно улыбнули: судя по соцсетям, Дарт расстался с Арвен. И да, я действительно этому рад. Через месяц начнётся школа, и мне не придётся больше наблюдать, как они повсюду ходят за руки, будто в каком-то кино. Её посты теперь пропитаны тоской и обидой, ей, похоже, больно. Но мне это уже не важно. Друг, который предал моего друга, для меня больше не друг. А Арвен выбрала сторону – и я не держу зла, просто больше не интересуюсь.

 Ренесма начала заниматься спортом – бегом. Теперь мы устраиваем пробежки “вместе”: она – во Флориде, я – здесь. Я бегу и представляю, как она где-то позади меня смеётся и пытается догнать. Эта связь, пусть и виртуальная, делает её ближе.

 Недавно она прислала мне фото с прогулки на природе. Потом – снимок из книжного, где на обложке был парень, подозрительно похожий на меня. Мы оба рассмеялись. А этой ночью она написала, что скучает по моим взъерошенным волосам. И в этот момент я, впервые за всё время, отправил ей своё селфи. Долго наблюдал, как она печатает ответ. В итоге получил от неё три смайлика с сердечками вместо глаз. Просто, но почему-то невероятно тепло.

 Сегодняшний день прошёл в каком-то странном спокойствии, будто мир вокруг замер в ожидании. Я проснулся раньше будильника – окно было приоткрыто, и в комнату ворвался аромат сырого асфальта после ночного дождя. Всё вокруг казалось вымытым и немного тоскливым. Я не знаю, почему, но первое, о чём я подумал – о Ренесме. Наверное, потому что утреннее небо было похоже на то, которое мы однажды вместе наблюдали когда я провожал её до дома, когда притворялись, что можем угадать, на что похожи облака.

 Я пошёл на пробежку, надел наушники, включил наш общий плейлист и просто побежал. Представил, как её шаги повторяют мои – где-то там, за тысячи километров. Иногда я словно слышу её дыхание рядом, будто она и правда бежит со мной, а не просто пишет об этом в сообщениях. Бег стал не просто спортом – он стал способом быть ближе к ней.

 После пробежки зашёл в кафе, где мы с ней однажды провели вечер. Бариста, кажется, меня узнал – кивнул, как старому знакомому, и я в ответ сдержанно улыбнулся. Он не знает, но в этом кафе я впервые увидел, что Ренесма – не просто “подруга” к которой у меня чувства, а кто-то гораздо важнее и кого нужно защищать. Я часто возвращаюсь туда, словно надеясь снова поймать тот самый момент, когда всё было просто и без страха.

 Днём занимался рутиной – дела, просмотры фильмов. Но всё это – как будто в фоне. Главным было одно сообщение от неё: “Сегодня мама снова спорила с ним. Я спряталась в ванной и включила воду, чтобы не слышать. Только тебе могу это написать.” Я долго смотрел на экран, не зная, что ответить, потому что нет слов, которые могли бы всё исправить. Я написал: “Если бы я мог, я бы пришёл туда прямо сейчас. Постучал бы в ванную, открыл дверь – и просто обнял.” Она не ответила сразу. Потом пришло короткое: “Спасибо. Ты и правда рядом, даже если не рядом.”

 Вечером я снова перечитал её старые письма. Особенно одно, где она пишет, что верит в нас. Не “в меня”, не “в себя”, а в нас. Это слово греет.

 Засыпаю сегодня с ощущением, что день был прожит не зря. Пусть он был без событий, без фейерверков. Но в этом дне был кто-то, ради кого хочется жить, меняться и двигаться вперёд.

 Прошла неделя. Завтра 3 августа – день рождения Ренесмы. Я чувствую странное опустошение, почти физическую тяжесть, когда осознаю, что не смогу поздравить её по-настоящему – не смогу обнять, посмотреть в глаза, подарить ту самую открытку, которую нарисовал от руки и хранил для особого случая. Мне остаётся только писать. И я пишу. Долго, взвешивая каждое слово, стараясь вложить в них то, что нельзя передать ни голосом, ни прикосновением.

Потом долго сижу, уставившись в экран, поздравление которое я напечатал висит, отправлю его ровно в полночь.

 С этим мне становится немного легче. Я будто учусь отпускать то, что невозможно контролировать. Смиряюсь.

 Родители уехали в командировку на несколько дней, и я остаюсь один дома. Впервые за долгое время – тишина, полная свобода и немного эха в пустых комнатах. Пользуясь моментом, включаю музыку погромче – те самые треки, под которые мы с Ренесмой устраивали домашние танцы на кухне. На волне вдохновения бегу туда же, чтобы наспех нарезать колбасу и взбить яйца на омлет. Сковородка шипит, а я напеваю себе под нос. Утро вышло бодрым, почти праздничным, несмотря на меланхолию в груди.

 Сегодня я решил остаться дома. После пробежек тело просит передышки – мышцы ноют, как после драки с самим собой. Я объявляю себе выходной. Весь день провожу в полурасслабленном состоянии: читаю, немного пишу, листаю фото, слушаю голосовые сообщения, записанные ею ещё весной.

 Когда вечер постепенно окутывает город серым покрывалом, я включаю лампу в гостиной, устраиваюсь на диване, укутываясь пледом, и лениво листаю ленту новостей. В комнате уютно, мягкий свет заливает стены, и кажется, что весь мир снаружи исчез. Но внезапно в тишине я различаю звук. Тихий, едва заметный – словно кто-то коснулся дверной ручки в коридоре или задел что-то на полу.

 Я вздыхаю, но не двигаюсь. Пытаюсь убедить себя, что это просто сквозняк или старая мебель, которая решила поскрипеть в нужный момент. Но через пару минут звук повторяется – уже громче, отчётливее. Будто кто-то ступает по полу босыми ногами.

 Я нехотя скидываю плед, поднимаюсь с дивана и направляюсь в сторону коридора. Лень и раздражение в равной степени тянут назад. Стоит мне пересечь дверной проём, как что-то тяжёлое внезапно ударяет меня по голове. Всё происходит быстро – короткая вспышка боли, темнота, и я падаю на пол, не успев даже понять, что произошло.

 Последнее, что я успеваю почувствовать – холод паркета под щекой и странное чувство, будто весь мой день был слишком спокойным… перед бурей.

 Прежде чем открыть глаза, я ощущаю боль – резкую, тянущую, будто кожа сама отказывается возвращаться к реальности. Боль пульсирует в груди и руках, агония постепенно стирается к месту удара – в районе головы. Я морщусь и щурюсь, когда тусклый свет бьёт в лицо.

 Я сижу у себя в гостиной. Единственный источник света – старая лампочка под потолком, от которой всё помещение выглядит будто выцветшим, мёртвым. В остальных комнатах – полная темнота, будто дом отрезан от мира. Я привязан к стулу – крепко, не по-детски. Толстая верёвка впивается в запястья, плечи затекают, грудная клетка словно сдавлена, каждая попытка пошевелиться отзывается болью.

 Поднимаю голову. Вокруг никого. Тишина нависает вязкой пеленой, и только моё тяжёлое дыхание нарушает её. Я прислушиваюсь – пытаюсь определить, один ли я, пытаюсь уловить малейший шорох. Не знаю, сколько времени я пробыл без сознания, но по ощущениям – ночь уже далеко за полночь. В этот момент меня прошивает холодной мыслью: я так и не успел нажать кнопку “отправить”. Моё сообщение с поздравлением до Ренесмы не дошло. И теперь, кто знает – дойдёт ли вообще.

 Из-за спины раздаётся голос. Холодный, грубый, без намёка на сочувствие:

– Ну вот и твоё время пришло, Кейко, – слышится с насмешкой.

 Я всё ещё не вижу говорящего, но чувствую, как он подходит ближе. Верёвка на запястьях внезапно затягивается сильнее, и я сдерживаю крик, морщась от боли. Сухой, механический хруст каната о дерево кажется громче, чем шаги.

 Из тени выходит Дарт. Он стоит, скрестив руки, с самодовольной ухмылкой на лице – той самой, что я помню ещё с забегаловки, когда он “побеждал” Ренесми, не потому что был прав, а потому что брал силой то, что хотел.

 Через минуту в комнату, будто на прогулке, заходит Рой. Он держит в одной руке бутерброд, в другой – бокал. По тёплому, горьковатому аромату я узнаю кофе. Он делает глоток и оценивающе смотрит на меня, будто на экспонат в музее.

– Ты не сильно скучал? – спрашивает он, усмехаясь и садится напротив.

 Комната больше не кажется моей. Всё, что было домом – теперь сцена. А я, кажется, в ней – не главный герой.

И вот теперь всё только начинается.

 Я удерживаю злой, сверлящий взгляд, впиваясь глазами в Дарта. Он встречает его с презрительной ухмылкой, приподнимает штанины, будто собирается на пикник, и, присев на пятки прямо передо мной, хватает руками мои скулы. Его пальцы вгрызаются в лицо – он резко отшвыривает мою голову в сторону, сквозь зубы выдыхая:

– Сука!

 Затем он достаёт из кармана… мой телефон.

 Я мгновенно понимаю, чего он добивается. Он поднимает глаза, выжидая, чтобы я сам продиктовал ему пин-код. Но я молчу. Напрягаю челюсть, сжимаю зубы так, что в висках стучит кровь. Он снова медленно подаётся вперёд – и без предупреждения наносит удар мне в живот. Воздух вылетает из лёгких, боль сминает грудную клетку, я морщусь, но молчу.

 После нескольких очередных ударов – в грудь, по рёбрам, по лицу – я всё-таки сдаюсь. Я сплёвываю сгусток крови на пол и, сквозь хрип, выдавливаю из себя эти чёртовы цифры.

Ренесма… Она ведь не простит себе, если я исчезну. Я ей нужен. Живым. Целым. Хоть и в этом жалком виде.

 Дарт, услышав пин-код, тут же разблокирует телефон. Он садится передо мной и прямо на глазах заходит в наш с ней чат. В голове у меня хаос. Тысячи вопросов. Что ему нужно от неё на этот раз? Почему он снова лезет в её мир?

– Бей меня сколько хочешь, – с трудом выговариваю, сжав зубы, – только не пиши ей ничего, что может её ранить.

 Он не отвечает. Лишь бросает на меня холодный взгляд, после чего возвращается к экрану. Он листает нашу переписку. Прочитывает фрагменты. Его лицо меняется – злоба нарастает с каждой строчкой. В какой-то момент он с яростью сжимает кулак и со всей силы ударяет им в пол. Звук отдаётся в стенах, как выстрел. Затем он резко поднимается и снова хватает меня за лицо, нависая прямо надо мной.

– А как ты думаешь, что с ней будет, если она увидит тебя в таком виде? – шепчет он с мрачной насмешкой.

 Я чувствую, как по пальцам стекает тёплая влага. Верёвка на запястьях прорезала кожу. Руки почти немеют. Я прикусываю язык, но отвечаю ровно, без колебаний:

– Ей плевать. Она и глазом не моргнёт. Какое ей дело до меня?

 Я знаю, что это ложь. Знаю, что она почувствует каждую каплю боли, даже сквозь экран. Но мне нужно сбить его с курса. Пусть его намерения растворятся в сомнении.

 Дарт, словно услышав вызов, кивает.

– Тогда проверим?

 Он активирует камеру на моём телефоне. В этот момент моя злость достигает предела. Если бы я мог, я бы вцепился в него – зубами, пальцами, всем телом – и задушил, пока сердце не выстучит последние удары. Но я скован. Беспомощен. И именно поэтому улыбаюсь.

 Я сжимаю челюсть, игнорируя рвущую боль в теле, и смотрю в объектив. Улыбаюсь. Пусть она видит. Пусть знает: я ещё держусь. Что бы ни происходило, я всё ещё здесь. Всё ещё её. И я с этим справлюсь.

 Он снимает короткое видео. Молча. Затем, не глядя на меня, отправляет его в наш чат. Сопровождая сообщение текстом:

 “На что ты пойдёшь, чтобы я начал спускать верёвки с его запястий, по узлу, Моя добыча?”

 Моё дыхание сбивается. В голове шумит. Это уже не просто игра. Это война.

Глава 8

Добыча. 16 лет

Я держу в руках телефон. Мои пальцы дрожат, а по экрану капают слёзы – солёные, горячие, бесконтрольные. Я снова и снова нажимаю на воспроизведение… снова вижу Кейко, привязанного к стулу. Его одежда пропитана кровью. Губа разбита, из неё всё ещё течёт кровь. Его зубы приобрели кроваво-красный оттенок – и я вижу их, потому что он… улыбается. Он улыбается мне. В этом кошмаре, в этом аду – он находит в себе силы послать мне сигнал.

“Со мной всё хорошо, Ренесма. Не переживай. Я справлюсь.”

 Но я не могу. Я не в силах принять эту улыбку. Каждый кадр – словно нож в сердце.

Сегодня мой день рождения, и я понимаю – я буду ненавидеть этот день до конца своих дней. Он никогда больше не будет праздником.

 Вслед за видео поступает сообщение. Экран тускло мигает, как будто не решается выдать мне очередную порцию боли:

 «Ты отвечаешь честно на каждый мой вопрос, а я в ответ обещаю: за каждый правдивый ответ – развязываю один узел на его запястьях. Чувствую ложь – затягиваю сильнее. Моя добыча понимает серьёзность моих слов?»

 Это Дарт. Он рядом с Кейко. Прямо сейчас. Он держит его жизнь в руках. И я должна отвечать осторожно. Предельно точно. Без малейшей ошибки.

 Мои пальцы скользят по клавиатуре, сердце бьётся в горле, как испуганная птица.

 «Да. Я осознаю.»

 Моё тело содрогается от напряжения, дыхание сбивается, я чувствую, как пульсирует в груди всё – от страха, от боли, от бессилия. Но боюсь я не за себя. Я боюсь за него.

 Я вижу, как на экране появляется индикатор печати. Это самое мучительное ожидание в моей жизни.

 «Ты сегодня умница, моя добыча.

Первый вопрос: что между вами?»

 Я замираю. Шок. Ярость. Отвращение. Его наглость не знает границ. Он хочет знать… что у меня с Кейко? Он хочет превратить это в допрос? Игру?

 Я собираюсь с силами и печатаю:

 «Дружба. Самая крепкая и сильная дружба. Мы неразлучны.» Проходит мгновение, и приходит ответ:

 «Хорошо. Я развязываю узел. Следующий вопрос: ты вернёшься?» Пальцы не думают – они пишут сами:

 «Нет. Никогда больше.»

 Тишина. Он не отвечает сразу. Экран пуст, как будто сам мир затаил дыхание.

 Потом – точка. Потом ещё. Он печатает.

 «Хорошо. Я развязал. Теперь – можешь задать мне один вопрос.» Я не думаю. Срываюсь:

 «Сколько ещё этих грёбаных узлов? Сколько их, блядь?!»

 Ответ приходит быстро. Слишком быстро.

 «Один. Я развяжу его. Но за тобой останется должок.»

Один честный ответ – на мой вопрос. И я скоро его задам. С днём рождения, добыча ;)»

 Мои пальцы сжимаются в кулак, а дыхание становится прерывистым. Я чувствую, как ярость и ужас сплетаются внутри в один неуправляемый клубок. Это не допрос. Это не игра. Это война. И я не собираюсь её проигрывать. Он перестаёт печатать. Всё вокруг замирает.

 Экран телефона тускнеет, словно и он не выдержал напряжения. А я остаюсь одна – в тишине, гулкой и беспощадной. Мне даже не нужно закрывать глаза, чтобы видеть: Кейко всё ещё привязан к стулу, его руки перетянуты верёвками, одежда пропитана кровью, губы разбиты… А он улыбается. Улыбается ради меня.

 Как он там сейчас? Что с ним? Боже, хоть бы он держался…

 Я бессильно отключаю экран и кладу телефон рядом, словно боюсь, что он обожжёт мне ладонь. В голове проносится одно и то же: я не могу быть рядом. Не могу смыть с него кровь, не могу перевязать раны, не могу обнять и прошептать, что всё будет хорошо.

 Разрывает чувство вины. Бессилие обдирает душу. И всё это – на мой день рождения. Этот день теперь навсегда будет отравлен.

 В голове всё ещё крутятся слова Дарта. Почему ему так важно, что между мной и Кейко? Зачем ему знать, вернусь ли я обратно? Это не просто злость. Это одержимость. Он хочет разрушить всё, что делает нас сильнее. Разъединить нас.

 Я встаю и, ведомая неясным импульсом, направляюсь в комнату родителей. Я перестала быть близка с мамой в тот самый момент, когда узнала, что она скрыла от меня правду. Что там, во Флориде, нас ждал он – отец.

Человек, который когда-то ушёл. И вернулся как ни в чём не бывало. Она простила. Она впустила его обратно.

Она снова гладила ему рубашки, снова целовала его в щёку, когда он уходил на работу. Готовила ему любимые блюда. Снова жила для него. Я не понимаю этого. Я не принимаю.

Я видела, как она страдала. Видела, как по ночам прижимала к груди подушку и рыдала так тихо, будто стыдилась собственной боли.

А теперь… она снова живёт с ним, как будто ничего не было.

Может быть, ей действительно это нужно. Может быть, он даёт ей то чувство, которого не дал никто другой.

Если с ним она чувствует себя живой – я потерплю. Ради неё. Но в моей жизни – его больше не будет.

 Я подхожу к их двери и осторожно стучу. Никакого ответа. Тишина. Они спят. И я понимаю – не смогу войти. Не смогу, всхлипывая, умолять их поверить, что мне нужно обратно. Сейчас. Немедленно. Никто не поймёт. Никто не бросит всё ради моих слёз, ради боли, которую невозможно доказать.

 Я разворачиваюсь и медленно иду обратно в свою комнату.

Закрываю дверь. Прислоняюсь к ней спиной, соскальзываю вниз. Опускаюсь на пол. Я хочу домой. Туда, где Кейко. Туда, где моя настоящая жизнь.

 Я включаю телефон. Открываю наш с ним диалог. Молча смотрю на экран. Пальцы дрожат, как будто в них скопился весь страх, который не может найти выхода.

 Затем – жму на вызов. Слышу короткие гудки. Один. Второй. Потом – глухой щелчок. Телефон отключен.

 И всё.

Пустота.

Я обхватываю себя руками, будто пытаюсь собрать из осколков. В груди так тяжело, что становится трудно дышать.

 “Пожалуйста, держись, Кейко…” – шепчу в темноте, не зная, слышит ли он. Но знаю – он бы сказал мне то же самое.

 С самого утра меня разбудили хлопки праздничных хлопушек – в комнату ворвались мама и папа, сияя от радости, будто ничто в этом мире не может затмить их счастье.

Я резко проснулась, резко села на кровати. Глаза опухли от вчерашней истерики, веки налились тяжестью, будто ночь не принесла ни капли покоя. Но я позволила себя обнять.

На секунду я притворилась: да, у нас самая счастливая семья. Пусть будет так – хотя бы в этот момент.

 Отец держит в руках торт с тонкими, сверкающими свечами.

– Загадай желание, принцесса, – говорит он мягко и пододвигает его ближе.