Кости и клыки

Время Плачушего Камня

Глава 58: Ночные Тени, Тайные Встречи

Мрак в Яме Позора был живым существом. Он дышал холодом и сыростью, цеплялся за кожу ледяными пальцами и проникал под истёртые шкуры, заставляя дрожать не столько от пронизывающего ночного ветра, сколько от безнадёжности. Для Кары и Торна время слилось в бесконечную, тягучую смену непроглядной тьмы и тусклого, безрадостного серого света, что сочился через узкое отверстие наверху. Каждый звук, доносившийся из внешнего мира, – лай собак, грубый смех воинов, плач ребёнка – был мучительным напоминанием о жизни, от которой их отрезали, бросив гнить в этой каменной могиле.

Ночь была хуже всего. Днём стоянка шумела, жила своей жизнью, и можно было хотя бы ненавидеть её за это. Ночью же она затихала, и просыпались другие звуки, звуки самой тьмы: тоскливый вой ветра в скальных расщелинах, далёкий, протяжный крик рыси, зловещие перешёптывания стражников у их костра.

Торн мерил шагами их тесную темницу – три шага в одну сторону, три в другую, – как загнанный в клетку пещерный лев. Бездействие было для него пыткой, страшнее голода. Бессильная ярость кипела в нём, выжигая душу. Он снова и снова прокручивал в голове сцену совета, лица старейшин, презрительную усмешку Гроха, ядовитую злобу Грака. Слепота. Все они были поражены слепотой, густой и вязкой, как болотная трясина.

– Ты что-нибудь слышишь? – голос Кары, тихий и хриплый, вырвал его из круговорота мыслей. Она сидела, прижавшись спиной к холодной, влажной стене, и пыталась унять дрожь.

– Только ветер, – глухо ответил Торн, останавливаясь. – И собственное бессилие. Оно кричит громче любой бури.

Кара ничего не ответила, лишь плотнее закуталась в шкуру. Они не ели уже два дня. Жажда мучила сильнее – губы потрескались, а в горле стоял ком. Отчаяние, острое и жгучее вначале, сменилось тяжёлой, давящей апатией. Казалось, уже всё равно.

Ильва двигалась по ночной стоянке, как призрак. Каждый шаг был риском, каждое движение выверено до предела. Она не была ни воином, ни охотником, её тонкие пальцы привыкли к лебединому пуху и костяным иглам, а не к кинжалу и ночным вылазкам. Но мысль о Каре, её лучшей подруге, запертой в холодной яме, придавала ей смелости, граничащей с безумием. Она крепко прижимала к груди небольшой, но плотный узелок из мягкой оленьей кожи. Внутри – два куска вяленого тура, которые она припрятала от ужина, и маленький, но полный бурдюк с чистой водой. Это было немного, но для тех, кто умирал от голода и жажды, это была сама жизнь.

Самым опасным был последний участок пути. Костёр стражников у Ямы Позора отбрасывал на скалы пляшущие, уродливые тени, создавая островок тревожного света в море тьмы. Ильва затаилась за большим, поросшим мхом валуном, её сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Она видела силуэты двух воинов Щуки. Один, постарше, уже дремал, уронив голову на грудь и тихо похрапывая. Второй, помоложе, лениво ворошил угли в костре длинной палкой, тихо напевая какую-то грубую, заунывную песню о неудачной охоте. Его голос был скрипучим и неприятным.

Ильва ждала, превратившись в камень, слившись с тенью. Минуты тянулись, как смола. Наконец, молодой стражник зевнул, потянулся и тоже устроился поудобнее, подложив под голову свёрнутый плащ. Песня оборвалась. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском углей и храпом. Это был её единственный шанс.

Как мышь, проскользнув из-за валуна, она достигла края ямы. Заглянув вниз, она едва различила во мраке две неподвижные фигуры.

– Кара… Торн… – её шёпот был тише шелеста сухой листвы.

Внизу что-то шевельнулось. Кара, чьё сознание уже начало погружаться в вязкую дрёму, вскинула голову.

– Ильва?

– Тихо! – прошипела подруга, её глаза испуганно блестели в темноте. Она быстро размотала тонкую, но крепкую верёвку из крапивных волокон и начала осторожно опускать узелок вниз. – Это вам. Еда и вода.

Кара поймала драгоценную ношу, её пальцы дрожали от слабости и волнения. Торн подошёл и встал рядом, его глаза, привыкшие к темноте, напряжённо всматривались в лицо Ильвы, пытаясь прочесть на нём больше, чем она говорила.

– Спасибо, Ильва, – глухо произнёс он, его голос был сух и резок. – Ты очень рискуешь. Зачем?

– Это не всё, – шёпот Ильвы стал ещё тише, ещё отчаяннее. – Я пришла предупредить. Слушайте внимательно. Грак что-то задумал. Он не просто ждёт, когда вы умрёте от голода.

Она рассказала, как этим вечером, нося воду, случайно, прячась за связками шкур у жилища Гроха, подслушала обрывок разговора Грака с одним из его самых верных приспешников. Он говорил со злорадной, предвкушающей усмешкой. Он готовил ловушку. Коварную, дьявольскую ловушку, которая должна была уничтожить их не только физически, но и морально, вытравить саму память о них, как о людях.

– Он хочет подбросить вам… «улику», – с трудом выговорила Ильва, пытаясь передать суть подслушанного. – Что-то, что докажет вашу связь не просто со Следопытом, а с теми… чудовищами, о которых вы говорили. Он хвастался, что у него есть «клык твари», который он подобрал на месте бойни, где погибли наши охотники. Он собирается завтра утром, на глазах у старейшин, устроить обыск и «найти» этот клык у вас в яме. Чтобы все поверили, что вы не просто вестники, а проводники этой нечисти, что это вы привели их на наши земли.

Новость была страшнее любого приговора. Это была изощрённая, безупречная в своей низости ловушка. Если Грак осуществит свой план, их не просто казнят. Их имена будут прокляты на веки вечные. Их отчаянное предупреждение окончательно утонет в грязи и лжи, оставив всё племя слепым и беззащитным перед лицом врага, который уже стоял у порога. Вера в них, даже самая слабая, умрёт.

– Уходи, Ильва! Немедленно! – голос Торна прозвучал как удар ножа. Он понимал, что каждая секунда, проведённая здесь, смертельно опасна для неё.

Ильва кивнула и, бросив на подругу последний полный боли и сочувствия взгляд, бесшумно отползла от края. Но в этот самый момент один из стражников громко всхрапнул во сне и перевернулся на другой бок, зацепив ногой пустой бурдюк. Тот глухо стукнул о камень. На этот звук, как тень, из темноты вынырнул тощий, облезлый волк – один из тех, что вечно крутились у границ стоянки, подбирая отбросы. Он был на грани смерти от голода, и запах человека смешался для него с запахом еды и опасности. Он сделал несколько осторожных шагов, припадая к земле, его тело было напряжено, готовое в любой момент метнуться прочь. Взгляд его жёлтых глаз был не любопытным, а отчаянно-оценивающим.

Ильва замерла, её сердце остановилось. Волк, привлечённый запахом, издал низкое, вопросительное рычание. Стражник недовольно пробормотал что-то во сне: «Кыш, падаль!». Этого хватило. Волк беззвучно отскочил и растворился в темноте, не желая рисковать жизнью ради призрачной надежды на кусок падали. Ильва, не дыша, отползла ещё на несколько шагов и исчезла между валунами.

Внизу, в Яме Позора, Кара развязала узелок. Запах вяленого мяса ударил в ноздри, вызывая мучительный спазм в голодном желудке. Но ни она, ни Торн не притронулись к еде. Они смотрели друг на друга в непроглядной тьме, но видели лица друг друга так ясно, словно их освещало полуденное солнце.

Предупреждение Ильвы подействовало, как удар плетью по изнурённой лошади. Боль взбодрила, страх прогнал апатию. Ледяной ужас перед неминуемым и позорным концом впрыснул в их кровь адреналин, подобный яду – он сжигал остатки сил, но давал взамен острую, как кремень, ясность мысли, рождённую на краю гибели. Физическая слабость никуда не делась, но разум, заточенный страхом, заработал с лихорадочной скоростью.

Они больше не были пассивными жертвами, ожидающими своей участи. Теперь у них была цель – выжить не просто ради себя, а чтобы не дать лжи Грака одержать верх. Тиски сжимались. Ловушка была почти готова захлопнуться. И они были внутри. У них было всего несколько часов до рассвета, чтобы что-то предпринять, прежде чем Грак придёт за ними со своей «уликой» и своим триумфом.

Но что можно сделать, находясь на дне каменной могилы, когда твои враги наверху, а единственный друг – тень, растворившаяся в ночи?

Глава 59: Слово Молодых Волков

Предрассветный туман цеплялся за колючие ветви шиповника, как клочья мокрой шерсти. Мир был безмолвным и призрачным, каждый звук тонул в этой густой, молочной пелене. Трое молодых воинов двигались по едва заметной звериной тропе. Они не были официальным дозором; они были нарушителями, призраками, осмелившимися пойти против воли вождя. Их самоназванный отряд – «Молодые Волки» – состоял из тех, кто не мог смириться со слепотой старейшин, кто чувствовал, что племя, как лодка без руля, несётся прямо на острые скалы.

Впереди, пригнувшись, шёл Зур, воин Щуки. Его движения были точны и экономны, как у опытного хищника, выслеживающего добычу. Он не верил в слепую ярость Гроха, но верил в долг перед Торном, который когда-то, ещё до изгнания, отвлёк на себя разъярённого тура, спасая ему, тогда ещё зелёному юнцу, жизнь. Эту память не смогли вытравить ни приказы вождя, ни злобный шёпот Грака.

Позади него, почти бесшумно, ступал Родан из клана Бобра, коренастый и хмурый. Его лицо до сих пор носило печать недавнего горя по погибшей сестре Лиан, и эта боль превратилась в холодную, твёрдую ненависть к законам, которые он считал несправедливыми и жестокими. В Грохе он видел не защитника, а тирана, чья гордыня уже стоила жизни многим.

Замыкал троицу Эхо, худой и быстрый, как ласка, послушник Лебедей. Его старший брат Вейс изучал звёзды, а Эхо учился слушать землю. Он не доверял грубой силе, но верил знакам, а в последние дни сама земля кричала ему о беде – птицы замолкали без причины, а ночные звери вели себя беспокойно, словно чуя приближение большой грозы.

Они остановились у края мрачного, заросшего оврага, обмениваясь быстрыми, понятными лишь им знаками. Они не искали славы или награды. Они искали правду. И эта правда, как они чувствовали, пахла опасностью и кровью.

Именно Эхо первым почувствовал неладное. Он замер, подняв руку, и прислушался.

– Тихо, – прошептал он, его голос был напряжён, как натянутая тетива. – Воздух… неправильный.

Зур и Родан застыли, их мышцы мгновенно напряглись. Привычный утренний хор птиц, который должен был вот-вот начаться с первыми лучами солнца, отсутствовал. Стояла мёртвая, гнетущая тишина, от которой звенело в ушах. И был запах. Едва уловимый, но отвратительно чужеродный – запах сырой, потревоженной земли, смешанный с едкой, мускусной вонью крупного, незнакомого зверя.

Зур, как старший и самый опытный, медленно повёл их вниз по крутому, осыпающемуся склону, к заиленному ручью, что лениво протекал по дну оврага. И там, на влажном, тёмном берегу, они увидели то, что заставило их кровь застыть в жилах. Следы. Они были чудовищно свежими, оставленными всего несколько часов назад. Земля ещё не успела осыпаться с их краёв, а в одном из отпечатков даже виднелась капля тёмной, ещё не высохшей грязи, выдавленной из-под чудовищной тяжести. Это были не следы медведя, хотя и схожие по размеру. Отпечатки были шире, чем у самого крупного человека, с короткими, уродливо расставленными пальцами и почти плоским сводом стопы, что говорило о невероятной массе.

Неандертальцы прошли здесь ночью, и они шли уверенно, почти не таясь, словно не боялись быть обнаруженными. Это была не удача. Это была наглость врага, подошедшего к самым границам их земель.

– Что за тварь?.. – прохрипел Родан, его рука мёртвой хваткой сжала рукоять каменного топора.

– Я не знаю, – глухо ответил Зур, его лицо охотника было напряжено до предела. Он опустился на колено, внимательно изучая один из отпечатков, словно пытался прочесть в нём историю. – Кто бы это ни был, он тяжёлый. Очень тяжёлый. И их было несколько. Они шли вдоль ручья.

Но самое страшное было не это. Между огромными, уродливыми следами, как ядовитые змеи, вились другие – знакомые до боли. Волчьи. Но Зур, которого учили лучшие следопыты, сразу узнал особенность: волки не просто шли рядом, а двигались по бокам и чуть впереди от тяжёлых следов, как пастухи, направляющие стадо. Их походка была лёгкой, стелющейся – так Следопыт учил своих зверей двигаться в разведке, чтобы оставаться незамеченными для основной добычи. Они не охотились. Они вели.

– Эхо! – сдавленный вскрик Родана заставил их обернуться.

Эхо стоял у старой, корявой ивы, почти у самой воды. На стволе дерева, на высоте человеческого роста, кора была грубо содрана. На обнажённой, влажной древесине был вырезан или выжжен зловещий символ – тугая, закрученная спираль, но не плавная, гармоничная, как у их племени, а агрессивная, с острыми, зазубренными краями, похожая на хищный коготь. В центре спирали виднелся тёмный, почти чёрный мазок – смесь охры и запёкшейся крови. Это был не след зверя. Это было послание. Знак. Клеймо завоевателя.

На несколько долгих ударов сердца они просто молчали, глядя на страшную находку. Осознание обрушилось на них, как лавина, погребая под собой остатки сомнений. Кара и Торн не лгали. Каждое их слово было горькой, ужасающей правдой.

– Мы должны немедленно вернуться, – первым нарушил молчание Зур. Его голос был твёрд, как кремень, в нём не осталось и тени прежней неуверенности.

– И что мы скажем Гроху? – с горечью усмехнулся Родан. – Что нашли следы лесных духов? Он обвинит нас в сговоре с изгнанниками и бросит в ту же яму! Скажет, что это мы сами начертили этот знак и вытоптали следы в грязи.

– Он прав, – кивнул Эхо, его лицо было бледным, как речной туман. – Грох ослеп. Грак отравил его уши ядом. Они нас не услышат. Они не захотят услышать.

Наступил решающий момент. Их верность племени столкнулась с верностью вождю. И они поняли, что это больше не одно и то же. Спасать племя теперь означало идти против вождя.

– Мы пойдём не к Гроху, – решил Зур, его взгляд стал жёстким и решительным. – Мы пойдём к тому, кто ещё способен слышать. К Ургу. Он должен знать. Он единственный, кто может что-то сделать. Я пойду один. Вы возвращайтесь другой тропой, через верхний лес. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Если меня схватят, вы должны будете рассказать остальным.

Он быстро достал из-за пояса острый осколок кремня и на широком, гладком куске берёзовой коры, который всегда носил с собой для заметок, тщательно срисовал уродливый след и зловещую спираль. Это было их доказательство. Их слово против слепоты вождей.

Зур добрался до стоянки, когда солнце уже показалось над холмами, окрасив небо в нежные, почти мирные цвета. Он не пошёл к пещере Урга открыто, на виду у всех. Вместо этого он, как тень, проскользнул в густые заросли калины неподалёку от жилища шамана и издал тихий, короткий, отрывистый крик сойки – их условный сигнал.

Прошло не более минуты, как из пещеры вышел Ург. Старый шаман, казалось, ждал этого. Его лицо было усталым и серым, как пепел остывшего костра, а глаза покраснели от бессонной ночи.

– Говори, сын мой, – тихо произнёс он, не задавая лишних вопросов.

Зур быстро, без эмоций, как подобает дозорному, доложил обо всём, что они видели: о мёртвой тишине, о чужом запахе, об огромных следах, о волчьих метках Следопыта и о страшном символе на дереве. В конце он протянул шаману кусок коры с рисунком.

Ург долго, мучительно долго смотрел на грубые, но такие красноречивые наброски. Его лицо, казалось, превратилось в каменную маску, но в глубине его выцветших глаз вспыхнул холодный, яростный огонь. Он не был удивлён. Он был страшно, окончательно убеждён. Видения Лары, сны Кары, его собственные тревожные предчувствия – всё сложилось в единую, чудовищную, неопровержимую картину. Это было то самое физическое доказательство, которого ему так не хватало, тот самый камень, который мог сдвинуть лавину.

– Грак… – прошептал Ург, и его голос прозвучал, как скрип могильной плиты. Он поднял на Зура взгляд, от которого у молодого воина по спине пробежал холодок. – Вчера ночью мне донесли, что Грак готовит ловушку. Хочет подбросить Каре и Торну клык твари, чтобы обвинить их в сговоре. Теперь я понимаю, зачем. Он хочет уничтожить вестников, чтобы никто не поверил в саму весть.

Старый шаман выпрямился, и в его сутулой, измождённой фигуре на мгновение проступила былая, несокрушимая сила.

– Времени больше нет, Зур, – сказал он твёрдо, его голос звенел, как натянутая струна. – Твоё донесение меняет всё. Возвращайся к своим. Будьте готовы. Ночь ещё не закончилась, и самая тёмная её часть впереди. Мы должны действовать. Сегодня. Прямо сейчас.

Глава 60: Шёпот Камня Голосов

День после Совета Старейшин выдался неестественно тихим и душным. Серое, затянутое плотной пеленой облаков, небо давило на землю, лишая мир красок и теней. Воздух был тяжёлым и неподвижным, как вода в стоячем, заросшем ряской болоте. Птицы, обычно наполнявшие прибрежные заросли ивняка неумолчным гомоном и щебетом, молчали. Даже назойливые чайки, вечные спутники реки, не кричали над водой, словно их клювы были запечатаны невидимой силой. Эта мёртвая, гнетущая тишина была страшнее любого шторма.

Ург стоял на берегу озера, вглядываясь в неподвижную, тёмную, как полированный обсидиан, водную гладь. После провального Совета он не находил себе места. Он чувствовал себя старым, бессильным, словно вся его мудрость и знания, копившиеся поколениями шаманов, превратились в бесполезную пыль перед лицом слепой, упрямой ярости Гроха. Старейшины разошлись, каждый унёс в своё жилище страх и сомнения, но никто не осмелился открыто бросить вызов вождю Щук.

Ург видел, как его соклановцы двигаются по стоянке медленно, словно во сне, как они то и дело бросают тревожные взгляды на безмолвное небо, на затихший лес, на замершую воду. Все чувствовали это – неправильность, слом, нарушение древнего, неписаного порядка вещей. Ильва, верная подруга Кары, подошла к нему и молча протянула глиняную чашу с дымящимся отваром из успокаивающих трав. Её глаза были полны невысказанной тревоги. Ург благодарно кивнул, его костлявые пальцы коснулись тёплой глины, но он не притронулся к чаше. Никакой отвар не мог успокоить ту бурю, что бушевала у него в душе и, как он чувствовал, неотвратимо надвигалась на весь их мир.

Не в силах больше выносить эту давящую тишину, Ург направился по узкой тропе к пещере Лары-Белого Крыла. Он нашёл слепую пророчицу не сидящей спокойно и отрешённо, как обычно, а мечущейся по своему небольшому, пахнущему травами жилищу, как птица, запертая в клетке. Она то подходила к выходу, подставляя невидящее, морщинистое лицо безветренному небу, то возвращалась вглубь, её тонкие, костлявые пальцы нервно перебирали амулеты из птичьих перьев, висевшие на стенах.

– Они не слышат, Ург! – прошептала она, когда шаман вошёл, её голос, обычно такой далёкий и отрешённый, теперь дрожал от страха и нетерпения. – Земля кричит, а они глухи! Река затаила дыхание, а они слепы! Я чувствую их… Тени уже на нашей земле. Их холодное дыхание морозит мне кожу.

Она схватила Урга за руку, её пальцы были холодны, как лёд, и их хватка была на удивление сильной.

– Камень… – выдохнула она, её слепые, молочно-белые глаза, казалось, смотрели ему прямо в душу. – Камень Голосов… Он плачет. Я слышу его плач во сне и наяву. Тихий, мучительный стон, как у раненого зверя. Иди к нему, Ург. Послушай его. Он скажет тебе больше, чем все старейшины вместе взятые.

Слова Лары, её паническая, почти животная тревога, окончательно убедили Урга, что время разговоров и сомнений прошло. Что-то страшное, неотвратимое уже началось, и его первые, невидимые волны уже докатились до их долины.

Камень Голосов стоял в уединённой роще, в самом сердце земель Клана Лебедя. Это был огромный, поросший древним, бархатным мхом валун серого гранита, испещрённый символами и знаками, которые шаманы наносили на него на протяжении сотен зим. Он считался ухом земли, голосом предков. Через него шаманы общались с духами, просили совета, предсказывали погоду и исход охоты.

Когда Ург подошёл к святилищу, он сразу понял, что Лара была права. Воздух вокруг Камня, казалось, вибрировал, как после удара гигантского, невидимого молота. Обычно холодный, даже в самый жаркий день, валун излучал слабое, едва ощутимое тепло. Но самым страшным был звук.

Это был не громкий, отчётливый звук, а низкий, глубинный, почти инфразвуковой гул, который чувствовался скорее всем телом, чем ушами. Он шёл из самых недр земли, проходил через Камень и отдавался в костях Урга, заставляя его зубы мелко дрожать. Шаман с благоговейным страхом приложил ладонь к поверхности валуна. Камень вибрировал. Мелкая, почти невидимая дрожь пробегала по его поверхности, как рябь по воде. А из старой трещины, той самой, что появилась в ночь его первого кошмара, сочилась тонкая, едва заметная струйка тёмной, почти чёрной влаги. Камень действительно «плакал».

Ург закрыл глаза, прижался лбом к гудящему, тёплому камню, пытаясь отрешиться от всего и услышать то, что он хотел сказать. В его сознании, на фоне глухого, давящего гула, начали возникать образы.  Это были не просто картинки. Он чувствовал их всеми своими фибрами. Вместе с образом огня, пожирающего запруды, он ощутил едкий запах горелой ивы и услышал отчаянный треск ломающихся под напором воды прутьев. Видение красной от крови воды в Дону сопровождалось солёным привкусом крови на губах и леденящим душу ощущением множества оборвавшихся жизней, крики воинов, тонущих в багровой воде. А когда с неба падали сломанные, окровавленные крылья лебедя, он услышал в гуле Камня скорбный плач – голоса всех шаманов и жриц его клана, оплакивающих грядущую гибель своего тотема.

И волчья морда, смотрящая прямо на него, с глазами, полными не звериной, а человеческой, ледяной, расчётливой ненависти. И глаза. В них не было звериной ярости или голода. В них была ледяная, расчётливая, человеческая ненависть – та самая, которую он видел в глазах Следопыта, когда тот в последний раз покидал земли племени, бросая через плечо свои проклятия.

Гул нарастал, становился почти невыносимым, превращаясь в безмолвный крик вселенской агонии. Ург отшатнулся от Камня, его лицо было покрыто холодным потом, а сердце колотилось, как пойманная в силки птица. Он понял. Это не было предсказанием будущего. Это было эхо того, что уже происходило или должно было произойти в самые ближайшие часы. Духи не просто предупреждали. Они кричали о помощи. Они вопили от боли.

Ург стоял, тяжело дыша, и смотрел на плачущий, гудящий Камень. Слепота Гроха, нерешительность старейшин, козни Грака – всё это теперь казалось детскими играми в песке перед лицом той бездны, что разверзлась под их ногами. Каждая минута промедления теперь равнялась десяткам жизней.

Он больше не сомневался. Он больше не мог ждать. Он, Ург, шаман Клана Лебедя, хранитель древних законов, должен был нарушить один из самых главных – закон подчинения воле общего совета, если эта воля ведёт всё племя к гибели.

– Простите меня, духи предков, – прошептал он, обращаясь не к камню, а к небу, к лесу, к реке. – Но живые важнее мёртвых законов.

Он развернулся и быстрыми, решительными шагами, которых от него давно никто не видел, направился прочь от святилища. В его сутулой фигуре появилась стальная твёрдость. Он шёл не к Гроху и не к старейшинам. Он шёл собирать тех немногих, кто ещё был способен слышать – Орлу, верных ему Лебедей, молодых воинов, что уже встали на путь сомнения. Время уговоров кончилось. Настало время действовать. И первым действием должно было стать спасение тех, кто первым принёс весть о беде. Спасение Кары и Торна.

Глава 61: Уловка Грака

Рассвет был холодным и безрадостным. Серое, как нестираная шкура, небо обещало ещё один день гнетущей тревоги. Но это утро было другим. По стоянке с самого пробуждения пронёсся возбуждённый, зловещий шёпот. Грак, правая рука вождя, объявил, что духи предков этой ночью явились ему во сне и указали на «гнездо змеи». Он собирался провести публичный обыск в Яме Позора, чтобы явить племени неопровержимые доказательства предательства Кары и Торна.

К яме начали стягиваться люди. Не все, но самые любопытные, самые озлобленные и самые напуганные. Воины Щуки, верные Граку, стояли плотным кольцом, их лица были суровы и полны предвкушения кровавого зрелища. Несколько старейшин из разных кланов, включая Грома, отца Кары, тоже пришли. Гром стоял поодаль, его лицо было каменной маской, но в его сжатых добела кулаках угадывалась мучительная внутренняя борьба. Он пришёл, потому что не мог не прийти, терзаемый стыдом, страхом и, возможно, последней, угасающей искрой отцовской любви, которая не давала ему покоя.

Грак стоял в центре, наслаждаясь своей минутой триумфа. Он был спокоен, уверен, его губы кривила едва заметная, жестокая усмешка. Это был его спектакль, и он собирался сыграть в нём главную роль. Он ждал, давая толпе насытиться ожиданием, позволяя напряжению вырасти до предела.