Твой кровавый Путь в Вальгаллу. Детям Северной Священной бездны. Художественно-философский очерк

В корнях неведомых

Знаю, висел я

в ветвях на ветру

девять долгих ночей,

пронзенный копьем,

посвященный Одину,

в жертву себе же,

на дереве том,

чьи корни сокрыты

в недрах неведомых.

(«Речи Высокого», строфа 138)

Пронзенный копьем – копьем Отречения. Копье отречения в жертву Самому Себе – Высочайшему Духу, пронизывающему собой все тленное и нетленное.

В недрах неведомых – незнаемых. Неведомый – выражение незнания того, на что указывает местоименное слово41. Не от мира сего – не от воспринимаемого. Не ведать – не знать; то, что До восприятия, то есть Самость (монада), не-появляющаяся и не-исчезающая, не-познаваемая и не-нарекаемая. Все, что после, не Она, а раздробленность идей о ликах бытия.

Взирал я на землю,поднял я руны,стеная их поднял —и с древа рухнул.

Взирал – созерцание – необусловленный мышлением акт познания – вне мысли, но видимо духовным зрением;

Поднял – изъял через акт созерцания;

Стеная – крик – проявление Логоса, уста Бога.

С древа рухнул – исчез – в качестве Игга.

И в точке высшей незыблемой безосновности исчезновения стал Одином-Одним-во-всем-тотальным бытием-в-себе-самом, отсюда – сущее есть манифестация Божества. Исчезновение как тождество про-явленности Всего.

Девять песен узнал я от сына Бельторна,

Бестли отца – Пра-образ – пра-исток – возврат в Изначалье к истоку высшего знания

меду отведал великолепного,

что в Одрерир налит – Высшее Сознание – творческая воля к проявленности. Ты есть то, что воля явленная, но воля не «твоя», а Высшего разума. «Твоя» воля проявлена в смертном шипе сна, в несчастье и горе жен. В смертном сне заблудшая душа воспринимает себя независимым отдельным субъектом, взаимодействующим с миром, с телом, с состояниями как с объектом. «Напиток памяти» (мед поэзии) пробуждает к чистому восприятию, где снимаются кандалы личного творца и страдающего управленца. Чистое восприятие и есть осознание, Субъективность Бога, где кажущиеся объекты пустотны, а сознающее начало в качестве знания тождественно незнанию (мира до-восприятия, в корнях неведомых).

«Дело от дела – дело рождало» и «с древа рухнул» – взаимосвязь одновременного пребывания вне мира и с полной погруженностью в мир – полная бытийность в ее тотальном проявлении, в схлопывании горизонтали (Йера) и вертикали (Эйваз) в точке Есть, отсюда истина (руны) не есть статичность в неизменности, а постоянство бытия в миге движения вечности (вечность не имеет протяженности во времени). В корнях неведомых – все к корню возвращается и из него же проявляется – покой в само-сущей проявленности Божества, где наблюдаемые изменения проявленности в корне остаются постоянными.

Нестерпима встреча с Чистым Бытием, невыносим его покой, ибо чистое Бытие распято на копье и в смерти всех личин и знаний есть встреча с исчезновением Всего, в том числе и с исчезновением Бога, с идеей Бога, с идеей себя. Абсолют всегда проявлен Абсолютно во всех проявлениях без идеи относительного. Любая идея об Абсолюте есть относительность и критерий, что являет собой нехватку, неполноценность. Отсюда, Руна – тайна. А благо в молчании. Благо в молчании – тишина ума, неподвижность мысли, само-сущность реальности, где мир отражений и концептуализации нереален, а есть пытка докучных дум, растлевающих на мокром погребальном костре глупца.

В Вальгаллу попасть нетрудно

О великой величине Вальгаллы. Тогда Ганглери сказал: «О чудесных вещах ты мне поведал. Сколь огромны должны быть чертоги Вальгаллы! Верно, там часто теснятся в дверях великие толпы». Тогда отвечает Высокий: «Отчего не спросишь ты, много ли в Вальгалле дверей и велики ли они? Услышав мой ответ, ты скажешь, что было бы странно, если бы всякий не мог войти туда или выйти по своему желанию. Правда и то, что рассесться там не труднее, чем войти туда. Вот как сказано в «Речах Гримнира»:

Пять сотен дверейи сорок еще в Вальгалле верно;восемьсот воиноввыйдут из каждойдля схватки с Волком42.

Волк – символ йотунской захватнической власти, пожирающей свет Божий по Своей воле. Отсюда, тот, кто захвачен йотунским мороком, а, соответственно, владеет недо-волей, ненасытно голоден, болен и совращен блудом (блуждать от-корней) является «Волком». Практики древних скандинавов относительно жертвоприношений, зверских убийств и само-устремления умереть в бою – это природа йотунского захвата, то есть желание попасть в Вальгаллу «по своему желанию», по недо-воле, обрести выгоду либо личной славы стяжание. А желание «выйти» из Вальгаллы – это также воля йотунского морока, но тоже не «твоя», ведь бревно бессильное многоголовьем43 занемогло. Посему смерть от болезни ведает тот, кто не знает свой дом – дом бессмертной души дыханья Отца – О-сознание. А кто знает свой дом, сохраняет покой и радость, неведом ему страх смертного сна, смелость и сила им принята от Отца, в сраженье бьется воля не его, а подчиненность разуму и ведающей душе. Потому туда не трудно войти и не трудно рассесться, но, чтобы войти – оставь все, а оставление всего есть бесстрастие, мудрость и бесстрашие воина, который не привязан к смертному сну и его отродьям алчности, жадности, зависти. А что же можно оставить, коль нить норна Скульд (должное, «будущее») обрывая, предаст бревно (тело) костру и матери-земле, а накопленья обратятся в тлен? Бессильным прахом станет тот, кто предан был утехам плоти ублажения забот. У тебя есть только право обладания, но владельцем ты не являешься: ни тела, ни накоплений, ни историй порока и гнева – здесь направь размышление на избыточность дара и воистину тебе спокойствием вернется благо. Одно владение у тебя все же есть, и только от него ты и сможешь избавиться. Волк Фенрир Сам согласился примерить цепи, чтобы блистать силою своей и славу обрести. Не устоял и пред шелковой нитью Глейпнир, сотканной темными альвами из того, чего нет, и чем сильнее он боролся с нею, тем сильнее она его сдавливала. Такова и твоя цепь из невежества, страха, борьбы с вымышленным врагом (а враг есть ты в обличье волка), злобы, жалости к себе, лени, порока, недостатка, надежды, желаний выгоды, прибыли, пользы, обладания, ненасытности, болезни, несчастья, горя, что никогда не имеет конца и края, и попытка достижения чего-либо с помощью цепи не увенчается довольством, даже если в итоге захватить в утробу Бога. Умереть от болезни и старости – это жизнь для бесплодной хватки ненасытного желанья, стремление больше ее захватить, но от старости дороги не сыщешь, неверная она – проглотит все попытки удержать, уничтожит цветение и даст плоды болезни ненасытным быть в захвате света.

Освобождение от пут Недо-я, от владений и желаний выводит за пределы и жизни, и смерти – возвращаясь домой ты пребываешь в покое блаженства (Вуньо) – совершенства дома души. Врачеванье сей болезни лечит свет Сознания в осознании собственной природы: нерожденной, незатронутой, величественно Божественной субстанции. Тот, кто осознал совершенство природы сути, наполненной нектаром (медом) неисчерпаемым44, тот не блуждает более в кандалах шипа сна, не перерождается от жен коварных, а пребывает радостно в палатах Всеотца, становясь эйнхерием или валькирией. Будь бдителен и добр45 (субстанциональность), если омелу пропустишь, принизишь, будешь с роком бороться, значит оторван ты от кормящей матери Аудумлы и ждет тебя прах из хвори в палатах Мокрой Мороси.

Обвинительный приговор

Ты приговариваешь себя неведением, гордо оплачивая приют для фантома из рыбьих голосов и птичьей слюны, уходя в миры эскапизмов и интроекций сказаний фрагментарной роли само-изгнанного с поля боя.

Осколками разбитых волн

Исполнен приговор конвоя двух голов

Где понимание – твой смерч из опухоли

раскормленных гробов.

Вкушая мести сладостный покров,

войною поверенный движешь меч

к борьбе за трон.

Развеет оправу жаждущего обуянного блага – в бою за власть над тайными врагами – себя лишь одного увидишь, себя лишь одного узнаешь.

Оплакиваешь то, что потерял, взметнув на небо небывалый страх,

Не в мудрости оковы обладания – их время жала старости расточает пред конвоем призрака сговора голодного мычания.

От боли мечется гонимый рока, помыслив плоть из праха царством вездесущим, желудь духа (сердце) от костра доселе стерегущим.

От боли стонет, желчью воет – росою смерти (кровь) очарован, повеет ветер исступленно, развеяв гвоздь на стане ослепленном.

Отравы не сыщешь, представ перед Богом,

Скрипя зубами вздрагивая, внемлешь речи разодранной пасти под натиском топи конвоя

Сжимая яды смелости, усладу разменял в пропаже под разрывами страстей

Раздуто-пестрая свинья, не зная срока отлучения от роя вожделенья

Бродит, захлебываясь трупным пребыванием по краю сонного шипа последнего забытого

пристрастием прибоя сумрачного помраченья.

В обольщении необузданной природы йотунской утробы роешь ямы на погибель жерди, что норнами начертана, душат слепца веревки материального плена, где, кидаясь на формы, истощается, пресыщаясь и снова пускаясь в поиск блуда для страстей и трона мысли, смягчая иллюзорно страданья, их насыщает. Блуждаешь по темницам пещеры, не способный взмахом крыла укрыться и взмыть к пробужденному духу, что Одрерир хранит для слагающего слово Все-Бытия само-истерзанного Бога, для дитя священной бездны, познавшего природу мудрости и непрерывного пребывания в истинной природе бытия без хвори грез в шипе непокорного сна, где смертный час есть позабытое дыхание Отца.

Залогом мудрости ты смерти должен предан непрестанно быть, дом плоти век гниет для переправы на курган, уделом плоти есть лишь мудрости отважной временный причал, где Имманентный дух мерцает «из-себя Творя» в постоянстве безвременной тайны шепота Отца. Пока ты пожираешь твердыню жгучим пламенем вихрей нищих петель, в засухе и зимней стуже не добудешь доброго коня, омывать надежд отравы на чужбине скитаний день и ночь без мочи будешь до скончания плоти дней. В Вальгаллу пребывая золотом пышно блещущую, благородство храни и взмахом орла за битву в доспехах доблесть и честь сбереги. Забава сражения – удел певца, заклятого жертвенной добродетелью отрадной рати, оковы и узы срывающего с голодной утробы, без меры поглотившей окровавленное древо в смертном вое.

«Дал рок тебе душу, и с нею ты принял оковы; Верни ее року – и вольным созданьем уйди».

Хакани (1106—1199)

Единственное знание – это то, что без наречения и обозначения, без завершения и возможности познания. Все, что создает первичное осознавание впоследствии, то есть отождествление и ментальные парадигмы, есть мираж. Один показал Знание о незнании (тайна), знание о том, что источник Урд хранит предвечную тишину в апофатической – катафатической самости наличия-отсутствия себя-н-е-себя (ноумен). Собой можно только Быть – Быть самим Бытием, проявляющимся в самосознании, которое есть пребывание Духа во всем.

Тебя влечет то, что тайна. Ты есть то, что тайна без ее именования и постижения. Непостижимая тайна, в которой нет того, кто познает, а есть покой и вечное молчание, источника Мимира пребывание.

Немые берега распластанного облака разверзнут

пустынные глаза узора погребального костра

Гноящиеся кровью от роспуска тревоги

Гонимые смятением бременем неведомых вершин

театра Орлога,

Томящие разбой над алчным устремлением к покою,

Томящие вражду за мирный промысел тягучей

жажды огня в эфемерной неволе,

Томящие мучения плотской нужды в бессильной

маске малой волны.

Слова в бессвязной пустоте мерцают на троне россыпи песчаных костылей.

Слова в слепой мольбе мерцают в Хель, украшая могилы раздолья костей.

Слова в отброшенных фанфарах режут воздух для росписи малеванных шкур и мехов возлюбленных цепей, где Ивинга рубеж не оденется льдом вовек.

Любое сказанное слово уже отбрасывает тени в Хельхейме. Ты уже опоздал. Ты всегда опоздал в мраморном отребье стеблей из дворцов забытых подвигов слепой толпы из змей и жаб над высохшим болотом воображаемой судьбы.

Неизвестен изменению причал.

Покою известно молчание, где россыпи песка в живо-неживом хороводе бредут по объятиям нечаянного. Украшая фанфары великого клана мира повышенных пылких забот, слова создают лишь оправы, где вой подземелья пыхтит, смердит, кряхтит в создании сладостной тени, пляшущей в зеркале сознания для массовки борцов с веревкой.

Двое – смерть одному;голове враг – язык;под каждым плащомрука наготове.(«Речи Высокого»)Буддам и патриархампри встрече – голову с плеч!Наготове всегдадержи отточенный меч.Колесо Законавращается неспростаЧу! Зубами скрежещетвеликая Пустота…46(В переводе А. А. Долина)

Обагришь кровью и копьем священный дух во славу ликующих чар обугленных желаний пастбища оков – связывания узами не-мудрости в предельной отраве быть благом измерительной глупости: измерить степень соответствия для подражателя в языках распухшей прелести или быть пойманным недругом в объятия голодных обольщений под маской лести. «Отточенный меч под каждым плащом» – убийца измышлений и суждений о природе тайны запределья («Я»), где названное суть феноменально-ограниченный объект с паутинами ярма обременений, а Знание, где «двое – смерть одному» – это априорная чистая Субъективность – там, где Двое, там нет Бога47. Держи меч наготове, когда совращает тебя «пророк» предвосхитить и улучшить судьбы долю.48 «Смотри по сторонам и назад смотри, и убей всякого, кого встретишь. Встретишь Будду – убей Будду, встретишь патриарха – убей патриарха, встретишь святого – убей святого, встретишь отца и мать – убей отца и мать, встретишь родича – убей и родича. Лишь так достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия»49. Язык есть память о фантоме Недо-я, который головы двоит и речью разделяет на того, кто говорит и кто воспринимает. Не ведает о том, что Бог един и речь – его молчание. Встретишь Бога – убей Бога. Если «я» – это Бог – уже две головы и смерть Одному. Есть только Я. Одно истинное Я – Бог. Я – Я.

Услышав тихий зов в глубинах вод источника

за горизонтом грубых механизмов,

Трусливый раб рождает деспота из благости

за лестью из софизмов

Покорно к бедствию клеймен врагами головы (языки),

Где разделились двое в полотне единого узора на месть и вой из силлогизма быть имущим

над провидением ткачих неотвратимости закона.

Ненасытное желание изуверств над мудростью стало языком алгоритма дигитального присутствия, язык стал домом слуг из безжизненно-застывших мук над пропастью конструктора из техники мышления строгой модальности – цифровизации людей-машин реальности. Высокомерный интеллект Недо-машины логически сужает и пытается контролировать котел, не выходя за его пределы. Оскверненный собою, жадно в резне бесперебойного высокопарного воя, строишь холмы и ограды от боя, где смертью ты попран в надежде отмерить себе кусок добычи из священного семени бессмертной воли (сознание). Высокопарный вой – мертв. Слово бытия слагает верный (мудрый) меду из клюва орла, где слог внимает истине за свободой, которая не нуждается в свободе, обретая деяние в не-деянии, в отсутствии того, кто притязает на действие и слово.

Не отречешься от торгующего «доступно-постижимого бога» продажных убеждений сироты за обладание горбом на чирьях из скрежета голодных зубов – в невежестве купить мрачную комедию нужды, где имя бога есть Привычка дорого блестеть50, а смысл Бога – подать за продажные гроши из лживых притязаний говорящих мертвецов в нагромождении титанов за купцом, торгующим повозкой (повозка – тело, инертная материя; кучер – управляющее начало воли разума; лошадь – движимая сила крови) с пугливо-напыщенным клеймом.

Руны стали алгоритмом, а не ритмом бытия, от голода дрожит льстивый подменник огня. Алгоритмом звериной пытки титанической нищеты, где блудный ум, захваченный испорченным и развращенным врагом, желает тайной овладеть, чтоб в корысти и обжорстве преуспеть.

Без толку жадныйстарается жратьсебе на погибель;смеются поройнад утробой глупцана пиршестве мудрых.(«Речи Высокого», строфа 20)

Утроба глупца нищетой промозгла от запаха добычи для голодной утробы и ненасытный не сделается сытым, на погибель себя обречет во имя власти вероломных и скупых желаний, от которых подлость расцветает на губах голодных и иссохше-злых ногах, не знающих дороги. Жадность захватит и под ее скудным гнетом обрекает глупец себя на скупость, собирая по свету ошметки из материальной приправы к духовно-тюремному гнету. Все больше, больше вожделея, приюты собирает из убранств, выхватывая сласть добычи, вновь оборачивается в камень мерзлой хвори обездолья в шипении голодных обличий.

Знают стада,что срок наступилпокинуть им пастбища;а кто неумен,меры не знает,живот набивая.(«Речи Высокого», строфа 21)

Без меры искушения вмещая, напастью обжорства органов чувства, неумно тянется за негой плена бренных наслаждений, набивая прижимистость жаждой наживы, дух в плоти топит, в том ему тягостный рок удел приготовил. Доспехи несчастья стяжает и срока не зная, губит чашу Божественного сияния болезнью надежд и отчаяния. В желанье доказать величие себя без меры, он рубит дар на выгодные части, иссыхая костями на выжженной могиле несчастья.

Не уничтожь невежеством священное дитя, покуда слово Всеотца услышишь и узришь его в духовном сердце вечного себя. Душа, осознавшая свою природу, вступает в преданное служение Одину (то есть становится валькирией или эйнхерием) и освобождается от тяжкого бремени несчастий шипа сна.

Кучер, мороком объятый, оглашая резким криком, не услышит, не узрит того, кто управляет ей незримо, горемыка бесполезный устрашает пребывание во тьме смрадной кручины. Кто управляет этой троицей (повозка-кучер-лошадь) незримо? Кому слагаются мольбы в израненном теле от боли безвыходной изгнанной строфы в Божественной поэме?

Обвинитель делит голову на два, слагая презренную мысль о подтверждении себя.

В бога впился когтями убийцы, кромсая на части золото света сакрального голоса чаши лика созерцания

Пастью, давящей желчью и сгорбленной кровью,

Реку от скорби ваял как хвалебный от мести приток вожделенного зноя,

Мглой растлевая, секиры браня и ваяя вепрей от слепого порога, забытого в хмурых грошах захвата корней остывшего котла, оледеневшего от воя.

Нанос забвенья корчит тени, в бездонном неразумии пылает прелесть, кипит отважной пряностью удел без-дарного (три-единый дар само-познания) метания пропавшей малости.

Расчлененную Имира плоть присвоив на прибыль, бесконечное эхо вонзается в медвежьи жилы. С корней гниет бревно51, вместилище хвори и вожделенных страстей, управляющих злой волей.

Вспышка ярости кивает жалостью к призраку, который войной бьется за идею нареченного52, недо-обладателем провозглашенного.

Змея кусает себе хвост, тиражируя двоих в окопах плясок из сотканных слов, преуспевая в нарывах от топи болот и досадно-игривых гримас прихоти оков.

Проснувшись на рассвете, звонко вопрошаешь: «Ты как, моя химера? Утехи ждешь иль вновь найдем того, кому изъян вменим за гореванье скуки от пляски белки Рататоск? Отправимся на поиски того, что не было потерей и восполним нехватку побегом омелы». Ты ничего не терял, ничего не приобретешь, не родишь, не умрешь – таков твой удел, где «ты» и есть эта грузная тень, смерти бугор53 не есть его предел, встретишь ты пса54 у ворот Нифльхель, и страсти вырвутся из гневно-разделенного жилья души55. Росою смерти (кровь) окропи нужду, тоска по бледному коню (предвестник смерти) сжигает плоть покинувшего жилище солнца (небо). Змея крови (меч) жди на жерди из бурь поломанных из древа ветвей. Не достоин милости Одина тот, кто прибыли жаждет за долг, кто гневно ропщет на судьбу, кто в страхе считает отмеренный жребием рок.

Гудяще-зловещая искаженная функция ума создавать «мое», историю борьбы с узами пыток над стонами «мечом пораженного», которая никогда никому не принадлежит, не принадлежала и не будет принадлежать. Вся «реальность» Недо-я – это смертный шип сна – старуха злая, порождающая вновь и вновь несметный гнет тирана-ума, где ты его слуга.

Притоны зловонной нужды лоснятся пред порогом, сбегая от удара меча, разящего гнилых пособников бесчестия пред золотом раздоров и могил из несчастий отравляющей проказы глупца, орудием гнева Богу приказав сгорать возле костра.

Свой плен презираешь,

Но держишь его, думами стяжаешь,

Мудрость лукавую произволом судьбы нарекаешь,

Источник иссушаешь, приказами благо себе заклинаешь.

Метнув копье трясущего ненастья услады живота56 и погибели бледно-холодных голов погони за пиршеством заглатывающей власти, у врат Отца торгуешься за выгодную падаль к украшению свинцовых гробов бесприютного роя немудрых забот.

Не о ком громкие речи слагать,

Не о ком песни любви отравленной вещать,

Не о чем сказ о терзаньях души возгорать,

Бытие в себе танцует огненный пляс,

И Бог истошно в нем рождает внимающе-творящий глас.

После жертвы Одина осталась только вечная жизнь в обнаженном существовании. Вечная жизнь в самом себе, в Тотальности Бытия.

Коль счел себя владельцем, будь добр и радостен быть хранителем цепей владений.

Считая должным следовать желаниям, ты множишь горе и страданье, не получить тебе милости Одина, коль ты не знаешь истины дыханья и преданности Высшему Сознанию. Прося и множа исполненья вожделений, ты ублажаешь Волка, не ведая слюны своей, струящейся из горла в надежде на спасенье

[Скирнир] сказал:«Что толку скорбеть,если сюдапуть я направил?До часа последнеговек мой исчислени жребий измерен».(«Поездка Скирнира», строфа 13)

Но если ты прозреешь, то ослепни57, отдайся воле Всеотца, тогда останется и рок, и воля долга за пределами того, кто был в оковах гнета проглоченного солнца.

Безжалостная мудрость кипящего покоя

Исступленное безумие кровавой жертвы

Безжалостная Мудрость раскрывает измолотое болью смерти чрево

В бессильном вое песнь о беспощадности Орлога,

В бессилье крика Бога тайна шепчет обнаженье обреченного на вечный зов и стон от непрерывности кипящего покоя,

Где в схватке с роком вечный пир и радость внемлет беспредельности блаженству игр Творенья Бога.

Воображаемый контролер Существования тревожным взором вновь и вновь гордится помыслами карательного стража дыханья Бога, влача путь вне-себя императивом карикатур за воинственным рабством аффектов и удовлетворения печалей гулкого гудения желудка с подсчетом плодов ложных деяний для получения награды за горластую отраву.

Испепели слова, концепции, идеи,

У бездны нет ответа на иллюзию потери.

Не ждет она осиротевшего причала

Гордыней поглощенного, застывшего

на жерди искушений,

Со свитой борьбы и судейства за контроль над криком шпиона, рожденного в пещере мертвого конвоя.

Разрыв в безжалостной дыре растопчет осознанием того, кем ты доселе себя нарекал, кого ты бережно хранил и россыпью могил из медалей сберегал, кого ты в истину войны и света болью наряжал, кого ты неизбежно оболгал, когда игра детей Мимира звуком (сознание, уста Бога) от стенанья Божества вступила на тропу изгнания бессилия над роком предвечного Орлога.

И в разделенности страданья глупец томим любовью к знанию стяжанья, однако не познает он себя – хранима тайна вечности истока бытия. Ты узнаешь свою природу, познав ее в незнании и тут же встретишь Бога, но мысль ворвется пламенем дракона с тревожным стоном: «Ищи Бога»58. Выходец бездны, драконом сраженный, копьями, стрелами, ядом змеи пораженный – влечет тебя берег, доспех не имеющий, но страх крюками острыми уводит вдаль от зияющей пропасти. Битва кровавая казни злосчастного плена сияет над живо-мертвом облике владычицы миров, где погребенье и рождение лишь пламя обреченных, где облик времени железными стрелами рождает форму, обманом раскалывая небо на блестяще-поблекшем солнце.