Рестарт: Трактат о жизни. Том 1

Я шёл неуверенно, на коротких детских ножках, тяжело переставляя их по деревянному полу. Сердце колотилось чуть быстрее от предвкушения.

А моя цель нижняя полка. Я знал, что мне туда нельзя. Но мне и не нужно было разрешение. Только моё желание.

Я уцепился за торец книги двумя руками и с трудом вытянул её наружу. Тяжёлая и пухлая. С жёстким переплётом, который глухо хлопнул по полу, когда я плюхнулся рядом.

Оглядевшись я открыл. Страницы зашуршали. А я вдохнув почувствовал, что они пахли слегка горько.

Я уставился на странные символы. Чёрные завитки, закорючки, непонятные формы. Одним словом буквы. Но для меня они к сожалению пока что загадка.

Я водил по ним пальцем, тихо шевеля губами, будто от этого они станут понятнее. Но не на миллиметр не становились.

Я нахмурился. Повертел страницу за ней другую. Всё так же чуждо. Слишком много странного. Слишком рано.

Я положил ладонь на разворот, подумал… и серьёзно, сказал себе:

– Я с тобой… ещё не закончил! Я вернусь… как только… разбе… разберусь в этих закорючках!

И попытался засунуть книгу обратно. Поднял обеими руками, зажав её себе на живот и пошатываясь на месте подошёл к полке, прицелился… но книга явно решила, что обратно не хочет. Я ткнул уголком но не лезет. Попробовал с другой стороны но она застряла. Ещё чуть-чуть и она с глухим «тум» плюхнулась мне на ногу.

– Ай, – шепнул я, чтобы не привлекать внимания мамы, и сердито посмотрел на упрямую обложку, как на живого противника.

Я упёрся лбом в корешок и с мрачным видом прошептал:

– Ты что… зараза… ты мой враг, да?!

Затем сел на пол и подтянул книгу к себе начав пихать её в полку, как умел. Сначала толчком плеча. Потом под углом, боком. Я даже попытался подпихнуть её ногой. Но… Ничего не вышло.

В конце концов я просто аккуратно придвинул её к полке, опёрев на край, чтобы казалось, что она стоит как положено и быстро отступил назад, будто не при делах.

Том 1. Глава 2

И так рубеж. Мне уже три года.

С каждым днём мир раскрывается для меня всё шире – я начинаю замечать детали, в том числе те, что касаются моих родителей.

Фирен называют аптекарем. Так проще. Но, если честно, это слово слишком маленькое для всего, того что она делает. Она лечит вообще всех подряд – от крестьян с разбитыми руками до женщин с лихорадкой и детей с кашлем. А иногда к ней заглядывают странники – мрачные, настороженные. И всё равно она помогает. Даже не спрашивает, кто ты и откуда. Просто внимательно смотрит. И делает, что нужно.

Хоть она и не волшебница. Но то, что делает для меня почти как магия. Каждая трава, каждый настой у неё в руках будто оживает. Всё в точности: и когда собрать, и как смешать. И она делает это день за днём – без отдыха, без наград, часто даже без "спасибо".

Кто-то зовёт её лекаркой. А кто-то даже ведьмой. Особенно когда она берётся за то, от чего другие шарахаются. Я как-то видел, как она ночью кипятит воду, утирая пот рукавом. А утром – едва проснулась, а уже перебирает кору, растирает травы, варит настои. Иногда мне кажется, что её сердце бьётся в ритме со ступкой и дымом от трав, с запахом мазей.

Хоть у неё нет меча и доспехов. Но она – настоящий боец. Просто сражается не на поле битвы, а у постелей, там где кто-то стонет или бредит.

В моём мире врач – это кто-то вроде героя. Человек, который живёт ради других. А здесь, в этом мире, где нормальной медицины почти нет, где врача днём с огнём не найдёшь – то, что умеет Фирен, становится ещё ценнее. Я действительно ею восхищаюсь.

Клауд же часто уходит. Иногда – на пару дней. Иногда – на недели. Куда он идёт и зачем? На войну. Но мне он этого не скажет. Да и зачем говорить о таком ребёнку? Просто тихо собирается и уходит.

А когда возвращается, видно сразу: что-то было. В шаге – тяжесть, будто тянет за собой груз, не броню, а внутреннюю усталость. Взгляд потухший, движения медленнее.

А на теле – следы. Не просто царапины от ветки или ушиб от двери. А настоящие глубокие шрамы. Порой зашитые плечи, посиневшие ребра. Но он не жалуется и не показывает их специально. Они просто… есть и он с ними живёт, как с чем-то обыденным.

Иногда я вижу как он уходит с отрядом. Из их разговоров понял что они чистят леса. От каких то монстров. Это слово они все произносят спокойно, как будто речь про волков или лис. Никто особенно не объясняет, что это и откуда они. Просто – есть. Лезут из чащи и с ними надо разбираться. Кому-то – как Клауду.

А мне остаётся только ждать. Слушать обрывки чужих разговоров. И делать вид, что всё в порядке. Что в лесу просто… монстры. Как будто это нормально.

После недельного отсутствия Клауд наконец вернулся. Вечером он сидел у очага. Свежие бинты туго перетягивали плечо, рубаха сползла на одну сторону. Рядом лежали промокшие перчатки и меч, аккуратно положенный у стены.

Я сполз с подушки, на которой сидел. И побрел к нему.

Он заметил меня не сразу. Только когда я подошёл почти вплотную.

– Этан? – в голосе была неожиданность. – Ты ещё спишь?

Я покачал головой.

– Ждал.

Он моргнул.

– Ждал? Меня?

Я снова кивнул.

– Долго… тебя нет.

Он чуть нахмурился.

– Да… долго.

Я перевёл взгляд на повязку.

– Там… больно?

Он опустил глаза, потом кивнул:

– Было.

Я помолчал. Потом еле-еле выговорил:

– Вой… на?

Он резко с растерянностью посмотрел на меня.

– Что ты сказал?

– Вой-на?.. – я медленно произнёс это слово по слогам.

Он не ответил сразу. Но пристально глядел. Словно проверял, услышал ли правильно. Потом тихо выдохнул:

– Откуда ты знаешь это слово?

Я пожал плечами и сел прямо на пол. Но если быть честным то я и сам не знал, как объяснить. Это слово я знаю еще с прошлой жизни. Но как объяснить это Клауду?

– Просто… знаю.

Он встал с кресла, уселся на корточки рядом со мной и молча смотрел в глаза.

– Тебе три, – наконец сказал он. – Ты не должен так говорить или такое спрашивать.

– Но я же… понимаю, – выдохнул я.

– Я вижу, – признал он. Голос стал тише. – Ты всё понимаешь.

– Ты… уйдёшь… опять?

Он не сразу кивнул.

– Придёшь?

– Постараюсь, – сказал он. – Очень постараюсь.

Он никогда не говорит о своей службе. Но мне не нужно спрашивать – я и так понимаю.

Это не мирное королевство. Здесь всё хрупкое, как тонкий лёд: границы, перемирия, тишина между сражениями. Под внешним спокойствием – напряжение, которое чувствуется кожей. И Клауд – не просто человек с мечом. А настоящий солдат. Такой, что остаётся, даже когда всё внутри просит уйти. Даже когда устал так, что уже не спишь – а просто лежишь, смотря в темноту.

Иногда, когда он вернувшись переступает порог, я замечаю, как пальцы Фирен сжимают край стола – быстро, почти неуловимо. Как будто проверяет: это правда? Он дома? А потом отпускает. Подходит. Нежно обнимает и прижимается щекой к его щеке. После осматривает. И если нужно – ведёт его вглубь дома. Где уже кипит вода и на полке лежат чистые бинты. Хотя заранее никто и не знал, понадобятся ли они.

– Садись. И не спорь, – говорит она спокойно.

Она ухаживает за ним молча. Уверенно, точно. Никакой паники, суеты. Её руки движутся быстро и спокойно: перебинтуют, смажут, вытрут кровь. Как будто смывает с него всё то, что он принёс с собой. Всё, что не видно снаружи, но тянет вниз, как груз.

Иногда из-за двери я подглядывал. Видел, как она касается его плеча чуть дольше. Как бросает взгляд, когда он, думая, что один, с трудом встаёт со скамьи.

В её взгляде нет восхищения и жалости. Только тепло и тихая, упрямая любовь. Главное не за его подвиги. А просто – за то, что он есть.

Как-то ночью я проснулся от скрипа железа. Тихого, ритмичного. Придя на звук – я увидел Клауда. Он сидел у камина и точил меч. Думая, что все спят.

Свет от огня дрожал на стенах, цеплялся за его лицо, освещая морщины и линии, которых днём почти не видно. В этот момент он выглядел… не старым, нет. А как будто сильно потрёпанным временем. Таким, кого жизнь не просто коснулась – а провела пальцем по коже, оставив след.

В его взгляде не было злости. Не было боли. Там вообще не было ничего – только гулкая пустота. Такая, от которой внутри холодеет. Но не слабость – наоборот. Что-то слишком тяжёлое, чтобы о нём говорить вслух.

Не потому что не хочет, а потому что есть такие вещи, которые остаются внутри. Настоящая тяжесть войны не в крови и не в ранах. А в том, что она остаётся с тобой. Сидит где-то глубоко, даже когда ты снова дома. Даже когда рядом огонь, семья и мир.

Фирен же никогда не говорит, что боится. Но я знаю: очень боится. И каждый раз, когда он уходит, её часть уходит вместе с ним. А когда он возвращается – она снова становится целой.

Ночью она укроет его потеплее. Подсунет ещё одну подушку. А когда останется одна на кухне. Сядет у окна, посмотрит в тёмный двор и просто глубоко выдохнет. Как будто разрешает себе жить дальше. До следующего его ухода.

И в этом молчании больше любови, заботы и силы. Чем во всех этих громких словах: «люблю», «жить не могу». Потому что она ждёт. А он непременно возвращается. Потому что знает: ему есть куда вернуться и его там точно ждут.

Я думаю об этом часто. О том, как в моём прошлом мире сила была спектаклем громкими словами, выпячиванием амбиций, спорами в интернете, бегством от реальности под соусом иронии. А у них… сила в тишине.

Она выражается в том, как молча ты точишь меч. В том, как ты не отходишь от больного, даже если на ногах не держишься и в том, как ты не просишь благодарности, потому что знаешь иначе просто нельзя.

Так и прошло, целых четыре года.

Когда-то всё это казалось странным, как будто меня швырнули в затянувшийся сон или тестовую симуляцию на хардкоре. А теперь это стало моей повседневностью.

С речью у меня теперь всё хорошо. Не просто лепечу прям полноценно говорю. Формулирую и строю фразы. Иногда выбираю слова, которые даже слишком… неуместные для четырех лет.

Фирен конечно улыбается, когда я выдаю очередное:

– «Это нерационально, мама».

А вот Клауд при этом приподнимает бровь, и в его взгляде читается: где ты это услышал или кто тебя этому научил?

Надо быть осторожнее.

Так же Клауд начал мунштровать меня по части дисциплины. Он не строг в привычном смысле не орёт и не давит. Но в его взгляде есть то, от чего мне становится холодно. Суровость и прямота. Его слова короткие, как удары. Без сюсюканий и сантиментов.

– Мужчина должен быть сильным, – сказал он однажды, когда я в очередной раз упал, не удержав деревянный меч.

– Мир не будет ждать, пока ты станешь крепче. Ты либо научишься держать удар, либо сломаешься.

Эти слова врезались в память. Фраза никак не для ребёнка. Но он и не смотрел на меня как на обычного ребёнка. Он смотрел как на ученика или на солдата в зачатке. И это по своему пугало.

Я отчетливо помню то утро. Холодное и свежее. Трава влажная от росы. Я сидел на корточках, кутаясь в плащ который сам не наденешь, слишком великоват для меня. Моему возрасту бы больше подошли палки, лужи и беготня. Но он подошел ко мне и протянул деревянный меч. Почти как настоящий. По форме и весу. Слегка облегчённый конечно, но всё равно тяжёлый.

Мои руки бунтовали. И мне все равно приходилось вставать напротив него и смотреить снизу вверх.

А он смотрел на меня как будто взвешившивая.

– Встань, – сказал он. Голос спокойный и ровный. Ни капли отцовской ласки.

Я встал а ноги дрожали от холода.

– Руку выше.

– Спину держи.

– Пальцы не так. Выбьют в первом же ударе.

– Мужчина должен быть сильным.

Каждое слово это команда. Ни одного «давай попробуем», ни одного «молодец». Просто «как надо» и паузы между его фразами… они были тяжелее самих ударов.

– Ещё.

– Удар.

– Низко.

– Слишком мягко.

– Снова.

– Мир не будет ждать, пока ты станешь крепче. Ты либо научишься держать удар, либо сломаешься.

Я сжимал зубы, а челюсть сводило, плечи ныли от напряжения, запястье пульсировало от усталости. Меч скользил в потных ладонях и я всё никак не мог с ним свыкнуться.

Я не ненавидел меч. Просто… он был мне не близок. Ещё с прошлого мира я не любил конфликты. Мне всегда казалось, что почти всё можно решить словом. Без криков и ударов, главное без крови. Зачем драться, если можно объясниться? Договориться? Да, не все слушали. Да, не всегда получалось. Но я верил и до сих пор верю что слово способно сделать больше, чем боль.

Наверное, я пацифист. Хотя это звучит странно, когда держишь в руках деревянный меч, а перед тобой стоит отец, который учит тебя бить.

Он не сделает мне поблажек. В его мире слабость это опасность. Я понимаю это. Но меч всё равно остается мне чужим.

Иногда он подходил. Поправлял мою стойку или руку одним движением или просто кивал. И в этом кивке было больше, чем в любой похвале. Но внутри я всё равно оставался тем, кто верит, что сила заключена не в том, чем машешь. А то, что сдерживаешь.

– Завтра. В это же время. Без опозданий.

И ушёл, а я остался. С дрожащими руками. С сердцем, которое стучало, как будто я только что закончил бой со смертью. И мечом, который не хотел слушаться. Я тяжело выдохнул и сел на корточки и посмотрел на него.

И где-то там, глубоко внутри, зарождалось что-то горячее и тёмное. Обида, злость и непонимание. Почему он не может просто быть отцом? Почему вместо руки – только приказы? Почему я для него – солдат, а не сын?

Уже вечером я сидел в своей комнате. За окном смеркалось. В руке я крутил небольшую палочку. Которую подобрал по пути домой. Скука смертная.

Иногда по таким вот вечерам я особенно остро чувствовал отсутствие… ноутбука. Звучит глупо, да. Из всех вещей, по чему можно было бы тосковать таких как интернет, телефон, горячий душ именно он возвращался ко мне чаще всего. Его вес на коленях. Свет от экрана, отражающийся в тёмных стёклах окна. Клавиши под пальцами, щелчок мышки. Рабочий стол с хаотично разбросанными ярлыками и файлами, но такой родной. Там было всё: миры, которые я создавал, заметки, в которых я терялся, обрывки мыслей, к которым мог вернуться в любую минуту.

Я скривил лицо. Ведь только сейчас вспомнил что не отчистил историю браузера…

И всё же… Одно осталось. Одно из прошлого мира, которое не исчезло, не рассыпалось, не стало бессмысленным. Это книги. Раньше у меня была небольшая полочка, которую я часто пополнял новыми томами. Но тут их было мало, но те, что были тянули меня, как будто внутри спрятано что-то важное, только для меня. Сначала я просто водил пальцем по строчкам, копируя жесты Фирен, будто надеясь, что пальцы тоже умеют читать. Я не знал, что именно делаю, но делал методично и упорно.

Я не помню, в какой именно момент буквы перестали быть для меня просто закорючками. Это случилось само собой как будто кто-то внутри щёлкнул выключатель, и всё, что раньше казалось бессмысленным, внезапно обрело форму.

Когда Фирен читала письма или заметки, я садился рядом и слушал. Не просто слушал я впитывал. Я запоминал, как она проговаривала слова, как менялось выражение её лица, где она делала паузу, а где говорила мягче. Я ловил повторяющиеся звуки, отмечал, какие буквы она называла, когда я показывал на них. Иногда спрашивал:

– А что тут написано?

И она отвечала устало, рассеянно но отвечала и я запоминал. Слово и как оно выглядело. Где стояло и что оно значило.

Когда я оставался один, сидя на полу своей комнаты, я снова открывал различные книжки. Они были на языке этого мира "Velyari"или же "Всеобщий". От мамы я знаю что на этом языке разговаривает большинство населения срединного материка.

Я ещё не понимал его грамматики, но он манил меня, как будто в этих чужих строках было спрятано что-то важное. Я искал знакомое. Высматривал то, что видел раньше. И выписивал все буквы которые видел:

a, e, i, o, u, y, ä, ë, ai, ei, ia, ua, v, l, r, n, m, s, t, d, h, f, j, z

Я просто копировал их углём на обрывке ткани или палочкой – на полу. Мне нравилось, как они ложатся рядом:

a, e, i, o, u, y, ä, ë, ai, ei, ia, ua гласные звучали, как песня.

Потом шли согласные – те, что царапались: v, l, r, n, m, s, t, d, h, f, j, z.

Дальше я составлял свои маленькие таблицы из памяти:

Эта буква была в слове «darel» – значит, «дом», а вот это – в «nari» – еда, а тут – r и a стояли рядом, как в слове “sera”– возможно, “имя” или “человек”. Но не всегда понятно что именно.

Я подбирал слова как охотник, выжидая, когда они сами покажут слабину. Повторял их про себя, как мантру. Сопоставлял услышанное с увиденным. Однажды понял, что глаголы во всеобщем имеют структуру:

Настоящее -a, прошедшее -el, будущее -or.

“nara”– он ест.

“narel”– ел.

“naror”– будет есть.

Давольно просто.

А ещё… падежи. Они прятались в окончаниях – как тихие знаки, которые сначала не замечаешь. Но все же я начал различать:

–in – кого? что?

serin – сына. Ясно.

–es – кто?

ta es Ethan – ты Этан. Улыбнулся. Спасибо, я в курсе.

–el – откуда, из чего.

lumarel – из света.

–al / -ar – кому? чему?

ma sari’al – не бойся.

Не все случаи укладывались в логику. Некоторые формы жили по своим правилам. Но это была уже не каша букв. Это был полноценный язык.

Когда я открыл очередную маленькую книжку, я сел и начал читать. Это было не искусство, это была борьба. По слогам, шёпотом. Я вёл пальцем по строке и в голове как будто слышал строителя, укладывающего кирпичи.

Я пытался запомнить порядок слов. Подлежащее, глагол, дополнение. И снова повторял. Ошибок было много. Иногда я злился. Иногда почти отчаивался. Но с каждой попыткой становилось легче.

И вот однажды, прочитав простое, ничего незначащее предложение даже без запинки. Мне не хотелось ни есть, ни спать, ни даже говорить. Я просто сидел и ощущал: я смог. Это не просто предложение. А своего рода свобода. Это ощущение как в играх, от получение нового уровня или прокачки навыка.

Когда я прочитал несколько предложений вслух перед Фирен, она приподняла брови, удивилась. А потом улыбнулась:

– Ты научился сам?

Я гордо кивнул. Не потому что хотел похвалы потому что хотел, чтобы она знала. Что я развиваюсь, иду вперёд.

– Как же ты быстро всему учишься. – задумчиво говорила она.

В ответ я лишь улыбнулся.

С тех пор книги стали моими союзниками. В них было столько тайн. Столько историй, деталей, ускользающих нюансов. Я не просто читал я собирал мир по кусочкам. Пытался понять, как он работает.

И в очередной раз когда я как обычно, лежа на полу библиотеки и нависал над книгой. Клауд стоял в дверях, скрестив руки на груди. Я сразу понял: он не просто удивлён. Он озадачен. Его взгляд был не раздражённым, не злым а просто… слишком пристальным. Словно видел не сына, а загадку, которую никак не мог разгадать.

– Ты опять тут, – сказал он, не двигаясь с места. – Опять книги.

Я молча кивнул, не отрываясь от страницы. Книга была интересной. Но внутри уже сжалось. Сердце билось быстрее.

Он подошёл ближе. Шаги – тяжёлые, как всегда. Спокойные – и в этом было хуже. Потому что с Клаудом ты всегда знал, когда начинается тот самый разговор. Который будто сжимает тебя в тиски. И спрятаться от него нельзя. А остаться правым – ещё труднее.

– Этан, – начал он после паузы. – Кто тебя вообще читать научил? Мы ведь с тобой этим не занимались.

Я замер. Поднял глаза.

– Да как-то сам. Просто получилось.

Он нахмурился. Видимо, ждал другого ответа. Простого, логичного. С началом, серединой и выводом. Но у меня такого не было. В какой-то момент это просто стало частью меня.

– Я не знаю, – повторил я тише. – Смотрел, слушал, пробовал.

– Но ты же алфавит не знаешь, – упрямо добавил он. – Мы с тобой ни одной буквы толком не разбирали.

Я пожал плечами.

Он хмыкнул и сел на край стола, не сводя с меня глаз.

– Тебе ведь четыре. В четыре я уже только с палкой бегал и мечом махал. Читать стал в шесть, потому что отец пинками заставил. А ты… книги жрёшь, как будто от этого сильнее станешь.

Я тихо вздохнул.

– Ну… у меня был уголь и палочки с землей. Этого волне хватило.

Он смотрел на меня долгим, подозрительным взглядом. В его глазах мелькало что-то жёсткое. Как будто внутри него рождался вопрос, на который он сам боялся получить ответ.

– Это не нормально, – наконец выдал он. – Ты ведёшь себя не как ребёнок. И, если честно… мне от этого не по себе.

Я отвёл глаза и вот она опасная граница. Я слишком быстро иду. Слишком рано говорю вещи, которые дети не говорят. А он это видит. Он не дурак. Просто не может объяснить. А значит начинает сомневаться.

– Я просто… – замялся. – Хочу понимать, как всё устроено.

– Дети так не говорят, Этан.

– А может, я не обычный, – ляпнул я, не подумав.

Он напрягся. Я тут же добавил, уже торопливо:

– Может, я… не совсем обычный? – вырвалось у меня. Я тут же спохватился: – Не в смысле "особенный". Просто… игрушки надоели. А читать – нет.

Он напрягся. Лицо его стало жёстким.

– Знаешь, что бывает с теми, кто считает себя не как все? Их ломают, Этан. Потому что мир не будет подстраиваться под твои хотелки. Он будет давить, пока не сравняет тебя с остальными. А если не получится – попросту выкинет.

Сердце грохотало. Челюсть свело. И всё, что я чувствовал – это страх и ком в горле. Он смотрел на меня как на чужого. И я видел: он не понимает. Он не хочет понимать. Он хочет, чтобы я был таким, каким он считает правильным.

– Ты меня пугаешь, – сказал он. – Иногда кажется, что ты…

Он не договорил. Тишина повисла липкой паузой. Я натянул неловкую улыбку:

– Просто… очень наблюдательный?

Он усмехнулся коротко, без радости.

– Порой чересчур, – пробурчал он, не глядя. Помолчал. Потом махнул рукой, будто отгоняя мысль.

Он встал, поправляя рукав и когда Клауд уже был у выхода, когда остановился и, не оборачиваясь, сказал:

– Лучше бы ты тратил столько времени на тренировки, а не на книги. Чтение – дело хорошее, но оно не спасёт, если что.

Я кивнул.

– Я… подумаю.

Он ничего не ответил. Просто вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Я остался один. Комната снова стала моей тихой, тёплой, с запахом бумаги и воска. Я посмотрел на раскрытую страницу. Пальцы всё ещё крепко сжимали угол. Бумага немного согнулась. Я отпустил лист. И он вернулся на место.

Клауд не совсем одобряет моего рвения. Он часто говорил мне:

– Выбери, кем ты хочешь стать. Солдату не нужны книги, аристократу связи, а крестьянину земля.

А я молчал. Не потому что не знал ответа. А потому что его вопрос – не про выбор. Это ячейки. Про то, как мир любит раскладывать людей, как инструменты. Ты – солдат. Ты – ремесленник. Ты – лекарь. Ты – винтик.

А если я не хочу быть винтиком? Если мне тесно в этих рамках? С чего вдруг я должен встраиваться в чужую схему, сгибаться под чью-то удобную форму? Просто потому что кто-то до меня решил, как «правильно»?

Я молчу не потому, что мне нечего сказать. Я молчу потому, что не собираюсь играть по их правилам. Потому что дело не в том, кем ты станешь. Дело в том, как ты будешь жить внутри этого выбора. А они всё время путают одно с другим. Для них главное – ярлык. А всё, что за ним, – неважно.

Допустим я узнал что здесь существует свой календарь. И он – не просто таблица месяцев, а почти язык культуры. Год, как и в моём прошлом мире, состоит из четырёх сезонов: Зима, Весна, Лето и Осень. Но здесь их не измеряют привычными январями и августами. Здесь имена месяцев звучат так, будто взяты из старых легенд:

Элрис, Карен, Пенара, Гирнус, Афанус, Шалгус, Ванир, Ринес, Лортус, Майрон и Севир.

Каждое название как кусочек какой- то песни. В них чувствуется какая то древность.

Здесь год не просто отрезок между праздниками и делами. Он воспринимается как глава. Как история, в которой каждый месяц отдельная сцена. Не список а некое повествование.

Меня удивило, что здесь, несмотря на всю разницу, год длится те же триста шестьдесят пять дней. Но всё остальное… иначе. Обычные крестьяне здесь не смотрят в календари, чтобы догнать сроки. Здесь живут в ритме сезонных дел, смены ветра, роста травы.

В моём прошлом мире календарь был системой. Здесь он по большей части символом.

А ещё – летоисчесление здесь ведут от события, которое называют Тринадцатой Ночью.

Я пока не понимаю, что именно это было. Никто толком не объяснил. Но отсчёт идёт именно оттуда.

Кстати моё рождение здесь это шестой день Шалгуса двести девятнадцатого года после Тринадцатой Ночи. Если переводить это на привычное для моего прошлого мира счисление, это было бы шестое июня.

Спустя пару дней, то о чем я раньше только читал вошло в мою жизнь… тихо. Без вспышек света, без громогласных пророчеств, без древних томов, покрытых пылью и зловещими рунами. Никаких знаков и громов с небес.