Рестарт: Трактат о жизни. Том 1

Я искал везде, где только мог. Но ничего. Я закрыл последнюю книгу и вернул её на полку. Обычный том. Пыльный, как все. Даже обидно.

Том 1. Глава 3

И вот мне уже пять лет. Пять. Никчемно мало… и одновременно это почти вечность, если учитывать, что это уже вторая попытка прожить жизнь.

Дни рождения здесь не такие, как в моём прошлом мире. Без свечей. Без торта. Без этих неловких песен, где все поют с разной тональностью, и ты не знаешь, куда смотреть. В Ардене день рождения просто ещё один день. Особенно если ты не из старшего рода, не наследник титула и не человек, вокруг которого крутится чья-то политическая ось. Да и в аристократических семьях максимум скромный ужин. И то, скорее ради нужных гостей, чем ради самого виновника. Но внутри меня всё равно что-то отзывалось. Где-то на самом дне сознания шептало: сегодня особенный день.

Может, потому что раньше я бы в этот день сидел за компьютером, смотрел сериал, играл во что-то бессмысленно затягивающее. А теперь я сижу у окна и смотрю на облака. Их движение было плавным, медленным. Они словно не знали спешки. И в эти моменты казалось, что время здесь течёт по своим, неведомым законам. Не линейно, а по кругу или по спирали.

В прошлой жизни я бы прошёл мимо этого. Я бы не стал думать. Не стал вглядываться. Но теперь… теперь мне пять, и одновременно тридцать. Я видел два мира. Один кое как прожил. Другой пока только нащупываю. И потому этот день пусть он не празднуется, пусть никто не сказал «с днём рождения» для меня важен. Он напоминание. О том, что я ещё жив. О том, что мне дана вторая попытка. Однако Фирен, конечно, заметила. Она всегда замечает перемены в моем настроении.

– Этан, ты сегодня какой-то задумчивый, – сказала она, присаживаясь рядом.

В её голосе все та же мягкость, а во взгляде внимательность и материнская проницательность. Я посмотрел на неё. Привычный тёплый образ. Слишком добрый, чтобы обмануть, слишком правдивый, чтобы не верить. Я сделал вид, что просто витаю в облаках. Хотя действительно размышлял всё это утро.

– Просто… интересный день, – ответил я, пожав плечами.

Она улыбнулась и погладила меня по голове.

– Все дни интересны, если правильно на них смотреть.

Интересны? – мысленно удивился я. Интерес это когда ты нашёл новое хобби. А тут день, когда ты осознаёшь, что тебе тридцать в теле пятилетнего, и никто не знает об этом, кроме тебя. Да уж. Очень интересно. Я кивнул.

Мы просто молчали. Но это было хорошее молчание. Тёплое. Такое, которое ничего не требует взамен.

– Кстати, я сегодня нашла кое-что любопытное, – вдруг сказала она с лёгкой, почти озорной улыбкой.

Я поднял голову.

– Что?

Она раскрыла ладонь. Светло-зелёный камешек, гладкий, отполированный, будто кусочек застывшего стекла.

– Камень? – удивлённо спросил я, стараясь придать голосу нужную долю наивности.

– Не простой, – улыбнулась она. – Это капля высохшего сока старого дерева из рощи за нашим домом. Если держать её в руке, она становится чуть теплее.

– Удивительно… – пробормотал я. Хотя внутри уже строилась теория: что-то связанное с манной? Или просто термочувствительная органика? Я взял его осторожно. Он действительно тёплый. Словно живой.

– Природа хранит в себе маленькие чудеса, – тихо сказала Фирен. – Нужно просто научиться их замечать.

Я посмотрел на неё.

– Ты всегда находишь что-то необычное в обычных вещах.

– Ну, иначе жить было бы скучно, – засмеялась она.

Вот именно. Именно поэтому я и пытаюсь жить иначе, – подумал я.

– А ты что нашёл сегодня? – Она улыбнулась шире.

– А я… – я задумался. Сказать «переосмысление собственной личности»?

Многовато для пятилетки.

– Я нашёл очень удобное место на заднем дворе, чтобы просто лежать и смотреть на небо.

Фирен кивнула.

– Это хорошая находка. А что ты там увидел?

– Облако в форме зверя… не знаю какого. Он выглядел, как будто хочет зевнуть.

Она рассмеялась.

– Может, это был сонный дракон?

– Или ленивый волк, – подыграл я.

Мы переглянулись и улыбнулись.

Когда я смотрел на Фирен… на то, как она говорит, как светло улыбается, как легко дышит рядом с другими я начинал понимать, почему Клауд влюбился в неё. Он как сталь. Суровый, холодный и прочный. А она как ветер. Тёплый, нежный, непредсказуемый. Именно это и тянет. В ней нет напряжения. Нет внутреннего щита. С ней ты можешь быть самим собой. Даже если ты пятилетний с тридцатилетней душой.

Я вдруг подумал: каким он был тогда, до всего? Таким же? Или мягче? Смогла ли она растопить его, как женщина? Как человек, рядом с которым хочется стать лучше?

– О чём ты задумался? – спросила она вдруг, уловив мой взгляд.

Я чуть покачал головой, сжал камешек.

– О чудесах, – сказал я с лёгкой улыбкой.

Она усмехнулась.

– Тогда я рада, что ты умеешь их замечать.

В этот момент дверь скрипнула, и в комнату вошёл Клауд. Ровная осанка и тренировочная форма. Холодный ветер реальности.

– Этан, пойдём, – сказал он. Тон строгий, но не грубый. – Потренируемся с мечом.

Я внутренне вздохнул. Ну да, конечно. Какой ещё может быть подарок пятилетнему, как не драка с куском дерева?

Но вслух я только встал, кивнул и взял меч, стоящий у стены. Клауд посмотрел на меня. И… кивнул в ответ. Один раз. Ни одобрения, ни упрёка. Просто факт: мы продолжаем. Я уже шагнул за ним, как вдруг за спиной раздался голос Фирен:

– Этан, если завтра будет хорошая погода… пойдём с тобой смотреть на облака?

Я обернулся. Она улыбалась. Тепло, немного заговорщически. Я сжал в ладони камешек – он всё ещё был тёплым. И кивнул.

– Договорились.

И когда я вышел вслед за Клаудом, с деревянным мечом в руке, с дыханием, уже готовящимся к следующей тренировке, я чувствовал у меня всё равно есть мой праздник. Просто он тихий, сдержанный. Не для других. Только для меня. Потому что в этом мире, где меч важнее свечей, а закалка ценнее подарков, чудеса всё равно остаются рядом. Иногда в форме облака. Иногда в голосе матери. Иногда в капле окаменевшего сока дерева.

Во время разминки я наблюдал за Клаудом. Он, как всегда, тренировался сосредоточенно, без лишнего шума и слов, будто весь мир исчез, оставив только его и клинки. Он держал два меча – один чуть длиннее другого, оба потемневшие от времени и боя. Его движения были точными, сдержанными и одновременно почти грозовыми. Он не просто владел оружием. Он был с ним одним целым. Это трудно описать словами. Он не размахивал железом ради разминки. Он двигался так, будто исполнял нечто среднее между танцем и древним ритуалом.

Каждое движение имело вес, каждый поворот корпуса – цель. Он переходил из стойки в стойку, меняя темп, будто разговаривал с кем-то невидимым. И не было в этом ничего показного. Только абсолютная, отточенная до молчания уверенность.

Я ни разу не видел его в настоящем бою, но мне и не нужно было. Достаточно было того, как звучали его мечи, рассеивая воздух с приглушённым свистом, как точно он знал, где каждый из них будет в следующий момент. В каждом шаге, каждом перекате, в каждом развороте чувствовалась сила. Не агрессия, не ярость – а суть. Суть воина.

Я стоял в стороне, с мечом, который всё ещё казался мне слишком длинным, слишком тяжёлым, слишком чужим. И чувствовал, как разрыв между моим телом и его мастерством кажется почти неприличным. Я не любил меч. Не потому что он был страшен – а потому что он был не мой. Он не ложился в руку, не отзывался в движении. Каждый раз, когда я тренировался, движения казались деревянными, неуклюжими. Я знал, что так бывает в начале, что даже мастера были когда-то учениками…

Но у меня не было этого огня. У меня был только долг.

А у Клауда – была цель. Была внутренняя суть, сливающаяся с его оружием. Он не просто сражался двумя мечами – он будто слышал их. Один – для атаки, другой – для защиты. Один – резкий, прямой, другой – гибкий. Его мечи были его голосом. Его способом говорить с миром. Когда он смотрел вперёд, с ними в руках, в этом было больше веры, чем в любом храме.

Я, наверное, слишком долго стоял, уставившись на него. Потому что в какой-то момент он остановился, провёл тыльной стороной ладони по лбу, и повернулся ко мне.

– Что? – спросил он коротко, без упрёка, но с таким тоном, в котором читалось: «Ты что-то хочешь – говори».

Я пожал плечами, но всё равно спросил:

– Ты ведь не из какой-то одной боевой школы, да?

Он немного помолчал, будто решая, стоит ли отвечать. Потом кивнул.

– Не совсем. Училcя в Грозовом Ордене когда-то. Потом в Серебряном Пути. А потом… ну, жизнь.

– Просто у тебя стиль странный. – Я указал на мечи. – Где-то как у этих… из Грозы – рывками. Где-то стойки, как у Серебра. А потом вообще какие-то неожиданные штуки.

Он усмехнулся.

– Ну да. Школы – это как… ориентир. Помогают на старте. А потом, когда в настоящем бою, вообще не до теории. Там не стиль важен. Главное конечно выжить.

Он посмотрел на меня и добавил:

– Я просто беру то, что работает. Что мне подходит. Зачем цепляться за одну школу, если враг дерётся непредсказуемо?

Я кивнул, думая.

– А мечи? Почему два?

Он глянул на них. Впервые в его голосе стало чуть мягче:

– Потому что один – не всегда успевает. – Он поднял второй меч. – Могу промахнуться первым. Но если оба промахнутся – ну, значит, всё.

Я задумался и вдруг спросил:

– А какой у тебя ранг? Ты же в боевых кругах, наверное, не просто так.

Он посмотрел на меня, будто решая, стоит ли говорить, потом ответил спокойно:

– Адамантовый.

Я просто кивнул. Вроде хотел что-то ещё спросить – но он уже отвернулся. Видно было, что разговор для него окончен.

Я, возможно, никогда не выберу этот путь. Возможно, никогда не стану солдатом. Но я чувствовал, как во мне растёт уважение. Без детского стремления подражать. Уважение взрослого к другому взрослому. К тому, кто нашёл свой путь и не свернул с него.

После изнурительных занятий мы зашли домой. Мама уже готовила завтрак и на кухне пахло тёплым молоком, жареными яйцами и душистыми приправами. Я бы с удовольствием остался – усталость стягивала плечи, ноги гудели. Но мама, не отрываясь от сковороды, попросила нас с Клаудом сходить в деревню за хлебом. И мы, отправились за покупками.

Пока мы шли, я всё никак не мог выбросить из головы этот запах.

Еда здесь… она совсем иная. Вкус у нее естевственный. Без привычных усилителей, без этой искусственной глубины вкуса, к которой я привык в своём мире. Здесь продукты давольно простые. Яйца на вкус как яйца. Молоко – мягкое, свежее, немного тёплое как будто только что из коровы. А вкус не прячущийся за слоями специй и добавок.

Приправы здесь почти не используют – они редкость. Дорогой, дефицитный товар, который везут из Саркадии. Иногда мама добавляет что-то ароматное, и тогда весь дом наполняется пряным запахом – это особый случай, почти как праздник.

И всё равно еда вкусная. По-домашнему вкусная.

Лиор в это время был особенным. Каждый раз, когда солнце только-только поднималось, окрашивая вершины крыш в тёплое золото, а улицы ещё полупусты, деревушка будто замирала в тишине, прежде чем сделать первый вдох.

Погода здесь капризна. Утренний туман в Лиоре не просто явление. Это почти… характер. Он приходит, как старый знакомый, и укутывает улицы, крыши, лавки, лица. Иногда настолько плотный, что ты не видишь даже следующего дома, но в этом есть не страх, а… тишина. Пространство для размышлений. Я шёл рядом с Клаудом. Он шагал привычно, уверенно, как человек, знающий каждый поворот, каждый шорох под сапогом. А я, в этот день, вдруг почувствовал себя немного легче. Не отдохнувшим, нет. А именно легче. Как будто что-то внутри стало тише.

Когда мы проходили мимо маленькой лавки, я остановился. Сначала даже не понял почему. Но потом увидел её на запылённой полке, в самом углу, лежала книга. Старая и одинокая. Не сияющая переплётом, не с витиеватым заголовком. Но другая. Я такую еще не видел. И это было главное. Я остановился, прищурился, вгляделся в буквы на корешке. Сердце вдруг забилось чуть быстрее. Может в этой книге, будет что то о магии? И мне захотелось её взять. Даже не открыть банально взять. Как будто она позвала. Клауд тоже замедлил шаг. Почувствовал мой интерес. Он всегда замечал, когда я вёл себя иначе.

– Пап… – начал я, немного неуверенно, но решительно. – Можно… можно мне купить эту книгу?

Я отвёл взгляд, но тут же добавил:

– Я почти всё дома уже прочитал. Несколько раз.

Он остановился, окинул лавку взглядом. Так смотрят не на товар а на угрозу. Или как минимум на странность.

– Эта? – прищурился. – Ты хочешь книгу? В ней же одна пыль.

В его голосе не было насмешки. Но было недоумение. Как будто он и правда не понимал, зачем ребёнку книга, если нет в ней пользы как у меча, как у приказа, как у дисциплины. Я глубоко вдохнул. Подобрал слова. Старался, чтобы звучало по-детски, но внятно:

– Да, пап. Мне… не важно, сколько на ней пыли. Или где она лежала. Просто… ну… вдруг в ней есть что-то новое? Что-то, чего я ещё не знаю.

Он долго смотрел. Не на книгу а на меня. И я почему то понимал, что он борется внутри: между своим «должен быть сильным» и моим «мне просто интересно». Как будто хотел понять, к чему это приведёт. Что вырастет из этого любопытства.

– Ты знаешь, как это бывает? – проговорил он тихо, с еле уловимой усмешкой. – Вот ты попросишь купить книгу… а вдруг она окажется бесполезной? Как и магия, которой ты так интересуешься.

Вот оно. Я едва заметно напрягся. Не от укора а от знакомой стены. Его реальность чёткая, крепкая, как клинок. Моё скорее бумага, чем сталь.

Но я не хотел спорить. Не хотел оправдываться. Я лишь попытался объяснить. Просто как мог:

– Не обязательно, чтобы всё было полезным… Иногда просто интересно узнать что-то… ну, неважное.

Я усмехнулся, потом добавил:

– Это как… как найти шишку, у которой внутри растет мох. Или облако, похожее на дракона. Может, оно и не нужно. Но от этого же не хуже.

Он долго молчал. Потом выдохнул очень тихо. Не раздражённо. А как человек, который наконец увидел перед собой не бойца… а просто ребёнка.

– Хорошо, – сказал он наконец, доставая монеты. – Берём.

Потом посмотрел на меня пристально:

– Но помни: это не повод пропускать тренировки.

– Не-а, – быстро покачал головой. – Обещаю. Только читать… ну… после. Когда руки отдохнут. И ноги. И всё остальное.

Он усмехнулся. Почти незаметно. Но я увидел.

Я подошёл к прилавку, взял книгу. Обложка была шероховатая, старая. И всё же, она хранила внутри чей-то труд, чью-то историю. А теперь станет частью моей. Но сначала за хлебом.

Пекарня Сайлы была небольшой, но очень тёплой – и в прямом, и в переносном смысле. Хотя, строго говоря, это была даже не пекарня, а её дом. Небольшой, с низкими ставнями, сбитый из потемневших от времени досок и всегда пахнущий хлебом, он стоял на углу улицы, словно сам был частью деревенской памяти.

Когда мы вошли, Сайла, возясь у прилавка, обернулась с лёгкой улыбкой.

– Доброе утро, мальчики, – сказала она, вытирая руки о льняное полотенце. Щёки у неё были румяные от жара печи, а волосы собраны в пучок, из которого всё равно выбивались пряди. – Рано сегодня.

– Мама прислала за хлебом, – ответил я и оглядел прилавок. Ряды ещё горячих буханок лежали на деревянных досках, источая аромат, от которого в животе заурчало.

Клауд только усмехнулся, а Сайла покачала головой.

– Как всегда, – шутливо вздохнула она. – Сейчас заверну вам две буханки.

Она ловко нарезала ломоть для пробы, и протянула его Клауду.

– А это за храбрость. Уж больно ты суровый сегодня, как будто на войну собрался, а не за хлебом.

– Просто голодный, – буркнул он, но уголки губ всё же дрогнули.

Мы расплатились, поблагодарили, и, прижимая к груди тёплые хлеба, вышли обратно на улицу – навстречу летнему воздуху и мягкому свету утра.

Когда мы направились в сторону дома, я прижимал книгу к груди. Как маленькое сокровище. Это была не просто покупка. Это был шаг. Шаг в сторону себя. И даже если Клауд пока не понимал, зачем мне такие шаги я знал: именно из них и строится мой путь.

Этим вечером что-то в воздухе было не так. Не громко, не явно, как будто мир затаил дыхание. Во время ужина Клауд почти не говорил. Он ел молча, отстранённо, и время от времени бросал на меня взгляды, в которых читалось нечто большее, чем просто наблюдение. Он не злился. Но о чем то думал. И я чувствовал этот взгляд всем телом. Фирен, наоборот, пыталась говорить. Слишком мягко и размеренно. Как человек, который заполняет пустоту не потому, что хочет, а потому что нужно, чтобы она не стала слишком ощутимой. Я кивал, ел, отвечал, старался выглядеть спокойно. Но внутри уже подозревал что-то обсуждалось. И не со мной.

После ужина я ушёл в свою комнату. Но сон не приходил. Я лежал, смотрел в потолок, слушал, как трещит дерево в стенах, как утихает дом. Потом шаги. Тихие. И голоса родителей.

Их дверь была закрыта не плотно, и дом был слишком тихим, чтобы это осталось неуслышанным. Я не хотел подслушивать. Но не смог не услышать.

– Он должен больше тренироваться, Фирен, – голос Клауда был ровным. Слишком ровным. Как будто он произносил не мысль, а дает приказ. – Он слишком мягкий.

Я сжал пальцы на одеяле. Слишком мягкий… Это не просто слово. Это приговор. Для него. Для меня.

– Он не мягкий, Клауд, – ответила Фирен. Её голос, как всегда, звучал спокойно, но на этот раз с железом внутри. – Он просто ребёнок.

– Ему уже пять. В этом возрасте я уже умел держать меч.

– В этом возрасте ты не знал, что такое детство.

Наступила тишина. В которой даже дом замирает. Я задержал дыхание.

– Я не хочу, чтобы он вырос слабым, – сказал Клауд.

Но это было уже не командование. В его голосе слышалась усталость. Может быть это страх? Не злость, а забота, которую он не умеет показывать иначе.

– Мир не простит ему слабости.

Я понимаю, что он говорит правду. Это не угроза, а реальность.

– А я не хочу, чтобы он вырос несчастным, – сказала Фирен.

Её голос был тёплым, но твёрдым, как корень дерева под землёй.

– Ты смотришь на него как на будущего воина, а я как на нашего сына. – Ты вообще спрашивал у него, чего хочет он?

Моё сердце сжалось. Я не знал, что я хочу. Я знал, чего не хочу. Я не хотел быть чужим в собственном теле. Не хотел носить на себе чужие ожидания, как доспех, который скрипит и не даёт дышать. Но я не знал, как об этом сказать. И кому.

– Если он сам решит отказаться, – голос Клауда стал глухим, – пусть скажет мне это в лицо.

– А если он боится?

– Тогда он должен научиться говорить прямо.

Как будто страх это выбор. Как будто слова сами придут, когда ты не знаешь, услышат ли тебя. Я хотел бы сказать, что мне больно. Что я стараюсь. Что я просто другой. Но каждое это слово звучало в голове так, будто будет воспринято как оправдание. Я сжал кулаки. Я действительно боялся. Боялся не боли. Боялся… не оправдать. Не быть тем, кого он сможет уважать. И ещё больше я боялся, что если скажу, кем хочу быть, он посмотрит на меня иначе.

– Я не хочу, чтобы он страдал, если окажется неготов… – тихо добавил Клауд.

Это прозвучало почти как признание. В его голосе не было стали. Было что-то человеческое и уязвимое.

– Тогда позволь ему самому выбрать, кем он хочет быть, – сказала Фирен.

Тишина, только мое дыхание и треск огня в лампе. Тёмная комната. Я уткнулся лицом в подушку. В горле стоял ком. Я понимал обоих. Понимал слишком хорошо. Клауд боится за меня по-своему. Фирен любит меня без каких либо условий. А я… а я застрял между их мирами. И это, почему-то, больнее всего.

На следующий день, как и договорились с Фирен, мы пошли в то самое укромное местечко, которое я случайно открыл на заднем дворе. Оно казалось не просто уголком природы а скорее, каким-то карманом мира, который сам решил спрятаться от всех глаз.

Трава здесь росла гуще, тени деревьев падали мягче, воздух был чище, и даже птицы пели иначе как будто знали, что не нужно нарушать покой.

Мы легли рядом, прямо на землю. Мама устроилась удобно, подложив руки под голову, и просто смотрела в небо. Я лег рядом, молча, чувствуя, как внутри меня всё постепенно становится легче. Будто каждое напряжение, каждое сомнение на время растворялось в этих золотых лучах и в покое её присутствия. Лёгкий ветер шелестел травой, небо переливалось красками заката, и облака медленно плыли тяжёлые, ленивые, как старые сказки, которые монотонно рассказывают свою историю.

– Ты когда-нибудь думаешь, какой станет твоя жизнь, когда вырастешь? – вдруг спросила она.

Голос её был спокойный, почти шепчущий, как если бы слова сами выскользнули из неё вслед за дыханием. Я продолжал смотреть на небо. Оно казалось бесконечным. И впервые за долгое время я позволил себе не думать о том, что будет. Не вспоминать прошлое, не анализировать. Просто быть здесь.

– Иногда думаю… – тихо ответил я. – Но сейчас мне просто хорошо. Здесь. С тобой. И думать совсем не хочется.

И это была чистая правда. В этом моменте не было нужды доказывать, кто ты. Не было ожиданий. Только тепло, тишина и она. Фирен улыбнулась.

– Это правильно, – сказала она. – В такие моменты не нужно спешить. Мир сам по себе несётся слишком быстро. А мы можем хоть иногда замедляться.

Я повернул голову. Посмотрел на неё. Она лежала спокойно, глаза закрыты, уголки губ чуть тронуты улыбкой. В ней не было тревоги. Не было усталости. Только покой. Вот так и выглядит счастье?

– А если бы ты не была моей мамой… – вырвалось у меня. Неожиданно. Даже для самого себя.

Голос звучал будто бы наивно. Но внутри это был не просто вопрос. Это был интерес к тому, кем она была до меня. До всего. Она открыла глаза. Медленно. И в её взгляде на мгновение отразилось небо. А потом и что-то далёкое. Как будто она смотрела не на небо, а на свою жизнь, которую я никогда не знал.

– Наверное… всё равно была бы рядом с людьми, – тихо сказала она. – Лечила бы, учила. Помогала. Может быть, путешествовала. Искала бы места, где не хватает тепла. Или открыла бы свою аптеку.

Она замолчала на секунду, а потом добавила с мягкой улыбкой:

– Но я не могу представить жизнь без тебя, Этан. Это не то, о чём я жалею. А совсем наоборот.

Я почувствовал, как в груди стало теплее. Не от слов. А от значения. Я это часть её жизни, не ошибка и не жертва. А осознанный выбор.

– Так ты… счастлива быть моей мамой? – спросил я, стараясь звучать просто. Почти шутливо.

Но внутри я боялся этого ответа. Боялся услышать: «Иногда трудно». Боялся, что вдруг… я забираю у неё слишком много. Но она посмотрела на меня, и сказала спокойно и ясно:

– Очень. Даже когда ты упрямишься. Даже когда споришь. Даже когда… – она хмыкнула, выпрямила спину и взмахнула рукой в воздух – изображаешь себя Верховным магом.

Я хихикнул и смутился. Ну ладно. Иногда я правда слишком увлекаюсь.

– Знаешь, – продолжила она, уже мягче, – когда ты вырастешь, может быть ты, будешь делать великие вещи. Может, станешь магом, учёным, воином да кем угодно. Но я хочу, чтобы ты помнил: самое важное ты это не только то, что ты умеешь. А то, как ты живёшь. Как ты умеешь любить. И просто быть собой.

Я не знал, что ответить. Может, в другой момент я бы как-то пошутил, сказал бы что-то наивное… Но сейчас я просто молчал. Потому что в этих словах было всё, что мне нужно было услышать. Она обняла меня. Так осторожно, будто я всё ещё совсем маленький. И я прижался к ней. Без слов. Просто прижался. Её запах был такой… приятный. Травы, немного дыма, немного солнца… и что-то ещё. Что-то только её. Запах, который ты никогда не забудешь, даже если пройдут годы. Даже если уйдёшь далеко.

– Я люблю тебя, Этан, – прошептала она.

Я закрыл глаза. И на секунду исчез весь остальной мир. Не было ни ожиданий. Не страха, не задач, не долга. Только она и я.

Хоть я всё ещё отчётливо помнил лица своих прошлых родителей, я так же понимал: это новый мир и новые родители. И если я буду хвататься за старые воспоминания, не смогу по-настоящему принять то, что есть сейчас.

А сейчас была она – Фирен. В голове пронеслось всё время, проведённое с ней. Вся та любовь, что она мне дала. Как она заботилась и поддерживала меня. Как сидела над моей кроватью, когда я болел. И меня переполнили чувства.. И я ответил:

– Я тебя тоже люблю, мам.

Я нахмурился и спросил шёпотом:Она не ответила сразу. Только слабо улыбнулась, и я заметил, как у неё по щекам потекли слёзы.

– Почему ты плачешь?

Фирен покачала головой, с трудом улыбнулась сквозь слёзы и прошептала:

– Потому что я счастлива. Потому что у меня появился ты.

Утро, осень. Лёгкий свет пробирается сквозь щель в ставнях уже не тёплый, но все же согревает. Я сижу на краю кровати, слушаю, как просыпается Лиор: где-то скрипнула телега, хлопнула дверь, и снова тишина. Пахнет древесной пылью и чем-то хлебным. Наверное, тетя Сайла уже разожгла печь. Пора вставать.