Последний чекист

Только теперь Сазонов сопоставил, что «наружку» слил тот самый гаишник, видевший его удостоверение. Он и сообщил ментам, что у них на «хвосте» висит Контора. А что менты «свои», объяснялось просто: у шереметьевской милиции было свое собственное подразделение ГАИ, а Сазонов на тот момент этого не знал, вот и засветился с удостоверением по-глупому…

Вспомнив это обстоятельство, Сазонов встретился с арестованными «оборотнями» и взял у них письменное объяснение. Они подтвердили, что в «жигулях» с ними находился именно Иенг Манго, он же – Майкл, что обсуждали они с ним вопросы получения взятки за оказанные услуги и высадили его из машины по звонку знакомого гаишника, предупредившего их о «хвосте». Объяснения ментов вместе с копиями фотографий «наружки» Сазонов передал следователю, ведущему дело, пообещав ему, что взяткодатель будет в ближайшее время найден и доставлен к нему.

Конечно, давая такое обещание, Сазонов проявил некоторую самоуверенность, но то, что зовется шестым чувством, подсказывало ему, что, обладая фотографией Майкла, он его вскоре задержит.

По горячему следу Сазонов написал новое техзадание всем службам, разослал им фото и новые приметы взяткодателя и его подруги, и сам стал «рыть землю копытом» еще азартнее, чем прежде, анализируя информацию, поступающую со всех сторон, активизируя свою агентуру и коллег по отделу. Работал, прямо сказать, на износ. Благо домой можно было не торопиться: жена с детьми уехала в ведомственный санаторий. И душа у него была на месте: за прошедший месяц они с Татьяной помирились, и Сазонов наконец-то купил ей новые сапоги. Много ли надо женщине? – Подарок и внимание…

Теперь Сазонов круглые сутки пребывал на службе: днем метался по Москве, отрабатывая поступившие сигналы, а утром и вечером анализировал сводки и даже ночевал в рабочем кабинете.

И результат не замедлил себя проявить.

«Наружка» сначала вышла на след Анны – подруги Майкла. Удалось зафиксировать номер такси, в которое она села у одного из магазинов, а по нему выйти на таксопарк, куда сразу и отправился Сазонов. В таксопарке ему сообщили, что автомобиль сдан в аренду одной иностранке и по первому же звонку предоставляется ей в распоряжение хоть на целый день. Это сообщение ничуть не удивило Сазонова: многие московские таксопарки подобным образом сводили концы с концами. Он выяснил фамилию водителя такси и поговорил с ним с глазу на глаз. Водитель сначала на контакт не шел – не хотел подставлять дорогую клиентку, но когда Сазонов предъявил ему конторские корочки, делая упор на то, что отказ будет расценен, как содействие иностранной разведке, быстро согласился сотрудничать, пообещал сразу же позвонить Сазонову, как только получит очередной вызов от Анны, и не замечать за собой «хвост». Поводив такси несколько дней по Москве, «наружка» выяснила адрес, по которому Анна снимала квартиру. А еще спустя день по этому адресу зафиксировали и неуловимого Майкла. Выяснили, что офис его торговой компании расположен прямо в камбоджийском посольстве. Майкл постоянно работает там и там же имеет жилье, выходит в город очень редко, поэтому коллеги из техподдержки и не могли его так долго разыскать и выставить за ним наружное наблюдение.

Сазонов удовлетворенно потер ладонь о ладонь и пошел к начальнику с докладом. Виктор Леонардович взбодрился, как будто это он лично разыскал взяткодателя, и отдал указание – брать немедленно!

Взяли Майкла и Анну на следующий день после того, как они вышли из посольства и сели в такси. Взяли их без шума и пыли, соблюдая все правила конспирации: внезапно заблокировали движение служебными автомобилями, быстро пересадили задержанных из такси в одну из машин. В случаях подобных захватов консульских работников страны, чьих граждан задерживали, предварительно не извещали. Так же не требовался для подобной операции и адвокат. Задержанных сразу доставили в Лефортово. Развели по разным допросным. Стали беседовать.

Поначалу разговор ни с Майклом, ни с Анной не складывался. Они завели вечную песню задержанных иностранцев – моя твоя не понимай!

– Как же так, господин Иенг, вы – филолог-русист с высшим образованием и по-русски не понимаете? – с улыбкой вопрошал Сазонов.

Майкл только головой в разные стороны мотал: мол, ни бельмеса не понимаю, требую представителя посольства.

– Ну, ладно, посидите пока, подумайте, сейчас я для вас персонального переводчика вызову… – Сазонов прошел в соседнюю допросную, где следователь пытался разговорить Анну.

Та тоже только головой мотала: я – не я, по-русски не говорю, не понимаю ничего, и тоже требовала вызвать дипломата ее страны.

Сазонов обошел Анну со всех сторон с видом цыгана, разглядывающего сноровистую кобылку, хмыкнул да так противно, что самому стало тошно, и мерзостным голоском прогнусавил:

– А что, классная телка! А ну-ка, Юра, выйди, попытай ее ухажера… А я с нею уединюсь и займусь по полной программе… Что ж такие эротические мощности без дела простаивать будут…

Тут Анна и заверещала по-русски:

– Не хочу, не можете, это нельзя, права не имеете… А-а-а-а, я буду на вас жаловаться в прокуратуру!

– О! – обрадовался Сазонов, – так вы, барышня, оказывается, все хорошо понимаете и даже нюансы типа «уединюсь и по полной программе» растолковать можете… Ну что, будем сотрудничать?

– Да, будем! Дайте мне с Майклом переговорить три минуты… Я его уговорю…

Майкл в самом деле после разговора с Анной перестал упираться и написал чистосердечное признание, к вящей радости и Сазонова, и следователя. Казалось бы, безнадежное дело, которое сначала было переквалифицировано из контрабанды в незаконные валютные операции, а затем в дачу и получение взятки должностными лицами органов МВД, неожиданно легко сдвинулось с места.

Довольным результатами работы остался и Виктор Леонардович.

Он сдержанно похвалил Сазонова:

– Ну, вот, Михаил Иванович, можешь ведь, когда захочешь! – и не отказался поучаствовать в небольшом сабантуе по поводу ареста главного взяткодателя, устроенном вечерком в их служебном кабинете. Благо Николай вернулся из Сочи, хотя и с отрицательным результатом по поводу пребывания там Майкла, но с сеткой мандаринов и двумя бутылками абхазской чачи, пахнущей дурно, но по мозгам бьющей хорошо. А именно это ударное качество серому веществу оперов для разрядки и необходимо.

4

Майкл оказался парнем не только симпатичным и понятливым, но и весьма прагматичным. Его отец – камбоджийский дипломат – и мать – профессор ведущего университета – дали сыну блестящее образование. Он отличался редкой начитанностью и широтой кругозора, умел быстро ориентироваться в обстановке и делать из нее правильные выводы. После нескольких доверительных бесед со следователем из Конторы Майкл вдруг заявил о готовности долговременно сотрудничать с российскими спецслужбами на взаимовыгодной основе при условии, конечно, облегчения его теперешней участи. Следователь сообщил об этом желании Сазонову, а тот – дальше по команде.

Виктор Леонардович, выслушав Сазонова, отправил его в управление контрразведки:

– Сообщи коллегам. Вдруг их это заинтересует…

– Есть сообщить коллегам! – нарочито звонко прищелкнул каблуками Сазонов. Знал ведь, что то, чему учили в сержантской учебке, в Конторе при общении руководителей с подчиненными не приветствуется, но, коль скоро и сам вышел из «сапог» и начальник оттуда же, иногда, дурачась, позволял себе вспомнить строевые приемы.

Но Виктор Леонардович, обычно на такие шалости внимания не обращавший, на этот раз урезонил:

– Давай, Михаил Иванович, без этого солдафонства. Мы не на плацу, да и сапоги нам не к лицу… – улыбнулся начальник нечаянно родившейся у него рифме.

– Есть без солдафонства! – усмехнулся Сазонов, не замечавший прежде у начальника тяги к стихоплетству.

Перекатывая в мозгу родившийся у Виктора Леонардовича слоган, Сазонов отправился к контрразведчикам, а они удивили его своей реакцией на предложение передать им Майкла:

– Не нужен нам твой Манго! Еще мы с уголовниками и контрабандистами не связывались! – так, не мудрствуя лукаво, ответили коллеги-контрразведчики на совет Сазонова присмотреться к Майклу повнимательней.

– Да вы что, мужики? Потенциальный агент, молодой, грамотный – ценный кадр, сам, можно сказать, в руки идет… Посмотрите только, из каких кругов вышел, какими семейными связями, немереными возможностями получения информации он обладает…

– Иди, иди, Михаил Иванович, не мешай работать… Мы со своими агентами как-нибудь сами разберемся…

Сазонов пожал плечами, мол, дело ваше – не понимаете привалившего счастья, и поехал в Лефортово к Майклу.

По дороге продолжал размышлять, почему контрразведчики отказались от «ценного кадра»: «Может быть, бывшие контрабандисты, в самом деле, не представляют теперь для контрразведки никакого оперативного интереса?.. А может, просто профессиональная ревность равная гордыне: дескать, не мы этого кадра раздобыли, а от вас никакая помощь нам не требуется, мы и сами с усами».

В Лефортово у него состоялся долгий разговор с Майклом. Приложив все дипломатические способности и навыки партийно-политической работы с личным составом, Сазонов постарался втолковать потенциальному агенту, что его разносторонней личностью в Конторе заинтересовались, но сейчас, для конспирации, лучше, чтобы все шло своим чередом: суд, этапирование в Явас – лагерь в Мордовии, где содержатся осужденные иностранцы.

– Там, Майкл, – пообещал Сазонов, в знак особого доверия переходя на «ты», – я тебя обязательно навещу, и наше долговременное сотрудничество будет поставлено на официальную основу. Со своей стороны я лично предупрежу сотрудников в Мордовии, чтобы они создали тебе самые благоприятные условия пребывания…

Поверил ли Майкл Сазонову, сказать трудно, но Сазонов так старался быть убедительным, что готов был поверить самому себе.

Когда он на дежурной машине возвращался из Лефортово в Контору, то заметил знакомую фигуру. Анна – девушка Майкла, отпущенная под подписку о невыезде, переставляя красивые ножки на тонких каблучках, грациозно шла по тротуару вдоль белой стены следственного изолятора. В руках у нее была сетка с продуктами, очевидно, для передачи возлюбленному. Она шла, слегка опустив голову. Красивое, грустное лицо Анны было подсвеченным изнутри каким-то неясным светом.

«Любит своего Манго… Переживает», – догадался Сазонов, проводив ее взглядом. Он невольно задался вопросом: а когда последний раз видел такое же выражение лица у своей Татьяны? Да и видел ли когда-то вообще?..

Все у них с Татьяной сложилось как-то по-простому, по-будничному, без того романтического ореола, каким любят окружать любовные истории поэты, писатели и кинорежиссеры.

Да и откуда романтике было взяться? В родном селе Сазонова, как и в родной деревне Татьяны, романтика в отношениях была не в особой чести. Хоть и говорят, что любовь – не кашель, ее не спрячешь. Но и демонстрировать напоказ свои чувства было не принято. Вернее сказать, их никто никогда и не демонстрировал – стеснялись: вокруг – односельчане, они все и так насквозь видят и все друг про друга знают. Сазонов, например, ни в детстве, ни в юности припомнить не мог, чтобы отец у него на глазах не то чтобы поцеловал мать, а хотя бы приобнял. И мама тоже никогда не сюсюкалась ни с отцом, ни с ними – детьми, не лезла с объятиями и поцелуями. И сама любовь в их семье понималась просто, как добрая совместная жизнь и общий труд по хозяйству и в огороде – от зари и до зари. Какая уж тут романтика!

С Татьяной Петровой, круглолицей и темноволосой девушкой, они учились в одной группе Сасовского технологического техникума. Встречались на занятиях и на студенческих посиделках. Она ему нравилась. Он ей, похоже, тоже. Но назвать это любовью язык как-то не поворачивался. Скорее всего, это была простая юношеская увлеченность. Так ведь и не одной Татьяне, честно сказать, Сазонов в ту пору оказывал знаки внимания… И другим девушкам из группы он тоже нравился.

Потому, когда Сазонова провожали на службу в армию, пришли его проводить все одногруппницы. И писали ему в Среднеазиатский военный округ, в танковую учебку, сразу несколько знакомых девчонок. И он всем честно и доброжелательно отвечал.

С Татьяной у них закрутилось в его первом курсантском отпуске, в январе семьдесят пятого года. Сазонов ехал тогда домой на поезде вместе с ребятами-однокурсниками, живущими в Москве. Прямого поезда на Рязань не было, и пришлось ехать через столицу. Они весело проводили время в вагоне-ресторане. Пожилая официантка необъятных размеров, в белом передничке, не вынимающая папиросу «Беломорканал» из ярко накрашенных губ, называла курсантов «мои генеральчики» и на всем протяжении дороги усиленно подливала им портвейн «777». И только предстоящая встреча со строгими патрулями московской комендатуры удерживала их от безудержного разгула. Душе хотелось праздника, и душа его искала и находила во всем окружающем.

В Москве Сазонов задерживаться не стал, взял билеты на местный поезд и уехал на станцию Чучково, откуда на попутной машине благополучно добрался до родного села. Обнял отца и мать и тут же направился в сельский клуб на танцы. Но там было невесело, потому что ребята, его ровесники, служили в армии, а с теми, кто помоложе, ему было уже неинтересно и даже поговорить, казалось, не о чем.

На следующий день Сазонов отправился в Сасово, где продолжали учебу его одногруппники, в том числе и Татьяна. У студентов была пора подготовки дипломных проектов и их защиты. Многих вообще не удалось увидеть, поскольку они разъехались по домам. Но с Татьяной встретиться получилось. Они немного погуляли, и она пообещала вскоре приехать к нему в гости в Курган.

И слово свое сдержала. Неожиданно приехала и прогостила около недели. Сазонов устроил ее пожить к родителям своего однокурсника. А дальше иначе как судьбой все случившееся и не назовешь. Отец товарища по училищу оказался директором Курганского мебельного цеха. Узнав, что Татьяна – без году неделя дипломированный специалист по обработке древесины (а ему как раз такого специалиста в цехе и не хватало), он пригласил ее после окончания техникума приехать в Курган. Пообещал сразу выделить квартиру, как молодому специалисту, нарисовал перспективы для дальнейшего карьерного роста.

Татьяна уехала на защиту диплома. А на Сазонова началась массированная атака: хорошая девушка, женись!

С одной стороны выступали однокурсники в лице секретаря комитета комсомола Коли Димитрова и закадычного друга сержанта Саньки Белика:

– Ты, Миша, давай, ваньку-дурака не валяй! – увещевали они. – Девушка к тебе издалека приехала! Жила здесь, ты к ней ходил на свидания… Слова, наверное, какие-то про любовь говорил… Ты просто обязан теперь жениться! Мы же тебе недавно рекомендацию в кандидаты в члены КПСС дали! А это значит теперь твой моральный облик должен быть на недосягаемой высоте! К тому же ты – замкомандира взвода. Какой пример подчиненным показываешь?.. – и дальше в том же разрезе, и почти такими же словами, с одним и тем же выводом, что свадьба неизбежна.

Отец однокашника тоже подливал масла в огонь – очень уж ему нужен был специалист по обработке древесины.

Одногруппницы по техникуму зачастили с письмами, намекая, как Татьяна ждет окончания учебы, как она переживает об их будущей встрече, как она его любит, какая из нее замечательная жена выйдет…

Сазонов отписывался и отбивался, как мог. А тут, после окончания техникума и сама Татьяна приехала в Курган, да не одна, а с матерью – так сказать, на смотрины…

Словом, обложили его плотно и со всех сторон. Он подумал: а что, может быть, и правда жениться пора… И уже в летнем отпуске Сазонов женился, зарегистрировав брак с Татьяной в сельском совете родного села Пертово.

Фотографии на свадьбе не удались, так как брат Василий, который вызвался быть свадебным фотографом, напортачил что-то с проявителем и закрепителем. Но на единственном, более или менее получившемся снимке у жениха и у невесты вид вышел совсем неромантическим, а строгим и собранным, как перед сдачей экзамена по марксистко-ленинской философии.

Надо сказать, что офицерская жена из Татьяны получилась хорошая. Вместе с Сазоновым она «служила», меняла отдаленные гарнизоны и не самое комфортное служебное жилье, стойко переносила все тяготы и лишения воинской службы, хотя присяги вроде бы и не давала. Родила сначала дочь Леночку, потом сына Дениску… Была и осталась по сей день хорошей матерью их детям и преданной женой ему… Разве только вот романтизма в их отношениях особого никогда не было…

Хотя Сазонов вдруг вспомнил, как светилось Танино лицо изнутри, когда забирал он ее с Леночкой из Алма-Атинского роддома… И еще однажды озарял его неземной свет, когда шесть часов они тряслись по высокогорному пустынному плато в рейсовом пазике, идущем в Уч-Арал, куда Сазонова только что перевели оперуполномоченным в особый отдел.

Пазик был забит вахтовиками. Они пили водку, горланили русские и казахские песни. А Татьяна с Леночкой на руках сидела смиренно, как Рафаэлева Мадонна, и лицо ее изнутри озарялось тихим ровным сиянием, каким освещены иконы в сельском храме. Не будь в ту пору Сазонов коммунистом и атеистом, уверовал бы в метафизику, глядя, как этот свет, излучаемый лицом жены, отражается на лице спящей дочери и, казалось, заполняет собой весь автобус, сводя на нет и тряскую дорогу, и крики пьяных вахтовиков, делая осмысленным и значимым и нелегкую службу Сазонова, и все человеческое бытие…

Воспоминание об этом вернуло Сазонову доброе настроение, всеми предыдущими событиями и разговорами этого дня, казалось бы, напрочь вытесненное из души. Не случайно он помянул метафизику – в очередной раз убедился: «Она существует! Вот ведь, подумаешь о хорошем, и оно – тут как тут».

Едва Сазонов вошел в кабинет, как по внутренней связи позвонил знакомый кадровик и сообщил добрую весть, что его дочь Леночка прошла проверку и допущена к сдаче экзаменов в Академию.

О своем решении поступать в высшее учебное заведение Конторы дочь сообщила Сазонову еще год назад. Проверка ее как кандидата длилась все это время – и вот ведь, именно сегодня завершилась благополучно.

Сазонов обменялся взглядом с бронзовым Феликсом, зорко взирающим на него из-за раскидистых листьев кабинетного цветка, и удовлетворенно прищелкнул языком: «Может быть, хоть дочь получит настоящее чекистское образование, какого не довелось получить ни мне, ни дяде Макару Григорьевичу».

ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ О М.Г. КЛЕНОВЕ

После окончания курсов «Смерш» Макар Григорьевич Кленов попал служить в региональную структуру НКВД. Сазонов удивился, почему не в органы военной контрразведки?

Вчитавшись в личное дело дяди с пристрастностью кадровика и разобравшись в деталях такого назначения с придирчивостью оперативника, Сазонов нашел единственное объяснение этому факту дядиной биографии: направлял М.Г. Кленова на курсы особый отдел фронта, подчиненный в тот период НКВД, и сами ускоренные курсы подготовки оперативных работников находились при Высшей школе НКВД СССР, следовательно, кадровики Наркомата внутренних дел считали выпускников курсов своими выдвиженцами и не стремились отдавать их военной контрразведке. В связи с очередной реорганизацией спецслужб секретным Постановлением Совета народных комиссаров СССР от 19 апреля 1943 года военная контрразведка передавалась в ведение Народного комиссариата обороны СССР и получила новое наименование – Главное управление контрразведки «Смерш». Согласно этому Постановлению, органы «Смерш» комплектовались за счет оперативного состава бывшего Управления особых отделов НКВД СССР и специального отбора военнослужащих из числа командно-начальствующего и политического состава Красной армии и подчинялись теперь непосредственно Верховному главнокомандующему.

При распределении М.Г. Кленова сработал давний принцип кадровиков всех времен и народов: придерживать в своем ведомстве ценные кадры, а во вновь созданные структуры «Смерша» передать тех, кто такой ценностью для Наркомата внутренних дел не обладал.

О том, что Макара Григорьевича Кленова считали «ценным кадром», говорила сохранившаяся в его личном деле аттестация, полученная накануне выпуска весной 1943 года. В ней отмечалось, что «выпускник курсов подготовки оперативных работников при Высшей школе НКВД СССР, старший сержант Кленов М.Г. характеризуется как дисциплинированный, выдержанный товарищ. В ходе учебы показал заметный рост идейно-теоретического уровня. Учебные агентурно-оперативные задачи решал правильно. Принимал участие в партийно-массовой работе курса».

И еще один известный прием кадровиков заметил Сазонов, вчитываясь в дядину характеристику. Дабы старшие проверяющие инстанции не упрекнули впоследствии НКВД в том, что лучшего выпускника курсов они оставляют в «территориалах», а не отдают во фронтовую контрразведку, в характеристике Макара Григорьевича были указаны некоторые недостатки: «учиться мог бы лучше, мало работал над собой. Во время выступлений на классных занятиях ответы были не всегда исчерпывающими. Документы составлял недостаточно грамотно. В вопросах основ марксизма-ленинизма и текущей политики разбирается посредственно».

Характеристика на М.Г. Кленова, утвержденная начальником Высшей школы НКВД СССР старшим майором госбезопасности Баштаковым, несмотря на то что имела всего несколько машинописных строк, объективно являлась первым основным документом в новой для Макара Григорьевича системе – в органах государственной безопасности.

При всей недостаточности базовой теоретической подготовки у М.Г. Кленова по сравнению с другими, более грамотными выпускниками, имелось одно, пожалуй, самое главное преимущество – фронтовой опыт. Именно поэтому, догадался Сазонов, его дядя Макар Григорьевич и был направлен в резерв кадров НКВД Украинской ССР, а не передан в распоряжение Управления особых отделов военной контрразведки.

Сразу по выпуске Макару Григорьевичу было присвоено специальное звание – младший лейтенант государственной безопасности. Звания в органах госбезопасности – от сержанта до майора, несмотря на созвучие со званиями комсостава РККА, фактически были на две ступени выше. То есть младшему лейтенанту госбезопасности соответствовало звание армейского старшего лейтенанта.

И еще одну особенность в личном деле своего родственника обнаружил Сазонов: с момента выпуска с курсов документально подтвержденных сведений о его службе и участии в Великой Отечественной войне содержалось совсем немного. С марта по сентябрь 1943 года М.Г. Кленов находился в резерве кадров НКВД – НКГБ УССР и работал в Кременском и Ново-Астраханском райотделах НКВД по Ворошиловградской области. Там, судя по сухим строкам личного дела, он выполнял спецзадания на освобожденной от немецких оккупантов территории по отселению населения с передовой линии фронта, проходившего по селам в районе реки Северский Донец.

Отселением мирного населения в тыл, как правило, занимались войска НКВД. Проводилось оно из тех районов, где проходили активные боевые действия, а также из территорий, по которым проходили основные фронтовые коммуникации, дабы лишить возможности агентов противника фиксировать передвижение войск и боевой техники.

В мемуарах старых сотрудников госбезопасности Сазонов нашел упоминание о том, что передовые заставы войск НКВД двигались вслед за боевыми порядками стрелковых соединений на расстоянии до десяти километров. В освобожденных от фашистов районах региональными органами НКВД создавались оперативно-чекистские группы из числа сотрудников с целью захвата вражеской агентуры, выявления пособников немецких оккупантов: старост, полицаев, доносчиков. Эти группы начинали свою оперативно-разыскную работу сразу, как только боевые порядки РККА освобождали территорию, и продолжали ее в более глубоком тылу, в зоне от пятидесяти до ста километров. Их первичными задачами было проведение проверок и регистрация населения. При этом учитывалось, что граждане, которые покидали свои населенные пункты во время боев и прятались в целях личной безопасности в лесах и оврагах, как правило, возвращались к месту проживания через пять – десять суток после освобождения населенных пунктов от оккупантов. Под видом мирных жителей в прифронтовой полосе могли перемещаться вражеские агенты, представители различных бандформирований и небольшие группы отставших солдат противника.

В случаях, когда наступление Красной армии на том или ином участке фронта приостанавливалось, отселение граждан производилось в десятикилометровой зоне, а особый режим устанавливался в двадцатипятикилометровой прифронтовой полосе. При восстановлении местных органов советской власти перерегистрацию и проверку органами НКВД проходило все взрослое население поголовно. Называлось все это фильтрационной работой.

Именно в таких специфических условиях и проходила в сорок третьем году служба М.Г. Кленова. Как было отмечено в личном деле, в районе города Лисичанска он, как сотрудник НКВД, входил в состав войсковой группировки, созданной из военнослужащих 279-й Лисичанской стрелковой дивизии и 1003-го стрелкового полка той же дивизии. Эта войсковая группа вела борьбу с дезертирами и бандами в прифронтовой полосе, проводила отселение населения из района боевых действий.