Последний чекист

С 24 июня сорок первого по июнь сорок второго года Макар Григорьевич служил фотолаборантом и заведующим делопроизводством вещевого обозного отделения 660-го батальона аэродромного обслуживания Калининского фронта.

В боевой характеристике, выданной Кленову при направлении на армейские курсы младших политруков и подписанной батальонным комиссаром военкомом Чернявским и секретарем парторганизации 660-го БАО батальонным комиссаром Сычом, сообщалось: «Товарищ старший сержант Кленов М.Г. идеологически выдержан, морально устойчив, во время пребывания в БАО проявил себя как дисциплинированный младший командир, с работой справлялся хорошо, активно участвовал в общественно-политической жизни, был агитатором и парторгом отдела интендантской службы. Среди товарищей общителен и пользуется хорошим авторитетом. Дисциплинарным и партийным взысканиям не подвергался и под судом не состоял, родственников за границей и репрессированных не имеет. Делу партии Ленина – Сталина предан».

Что же способствовало отбору дяди Макара в НКВД? Вероятнее всего, пролетарское происхождение, практически ничем не запятнанное, принадлежность к партии и склонность к партийно-политической работе, дисциплинированность и честность, ответственность и трудолюбие… Все это, действительно, было у него в наличии. И по состоянию здоровья М.Г. Кленов был признан годным для работы в чекистских органах. Об этом свидетельствует справка, выданная в июле сорок второго года начальником санитарной службы курсов военврачом 2-го ранга Демьяненко.

Что могло помешать переводу в органы? Отсутствие профессиональной подготовки и невысокий уровень общего образования. У дяди Макара Григорьевича за плечами была только семилетка. Впрочем, в стране, где еще в 1939 году оставались безграмотными восемнадцать и восемь десятых процента всего населения, а среди взрослых людей почти одиннадцать процентов, такое обстоятельство явно не являлось определяющим. Куда как более сдерживающим мог оказаться факт судимости тестя Макара Григорьевича – Сергина Александра Ивановича, который являлся председателем колхоза «Красный путь» и кандидатом в члены ВКП(б), но в 1939 году из партии и из колхоза был исключен за пьянство и плохую работу доверенного ему хозяйства. Советский суд приговорил Сергина к одному году принудительных работ, и в том же году он этот срок отбыл. Однако судимость оставалась несмываемым пятном на биографии тестя и вполне могла отразиться на чекистской карьере Макара Григорьевича. По счастью для него, кадровик особого отдела НКВД СССР Калининского фронта, проверявший биографию Кленова, не признал компрометирующим для проверяемого факт судимости его тестя.

19 июля 1942 года Макар Григорьевич Кленов, как всякий поступающий в органы НКВД заполнил обстоятельную анкету, содержащую пятьдесят два вопроса и более трех десятков подвопросов к ним со множеством уточнений и замечаний.

Эти вопросы касались буквально всех сторон биографии и поставлены были таким образом, что просвечивали кандидата на службу в органы НКВД как будто рентгеном, не позволяя скрыть даже малейший эпизод его жизни. Важно заметить, что переход дяди Макара Григорьевича в НКВД совпал с одним из самых напряженных периодов Великой Отечественной войны, когда враг рвался к Волге, а наши войска отступали. В эти самые дни появился знаменитый приказ № 227, известный еще как приказ: «Ни шагу назад!» В таких условиях, казалось, было совсем не до того, чтобы кандидата в чекисты заставлять столь подробно излагать историю своей довоенной жизни и так пытливо проверять ее с разных сторон. Но заведенный еще в первые годы существования ВЧК порядок соблюдался свято: без «чистой анкеты» дорога в органы НКВД любому из претендентов была закрыта.

Особое внимание уделялось идейно-идеологической проверке. Чекистом мог стать только человек, принимающий политику коммунистической партии без колебаний. Макар Григорьевич написал, что в оппозиционных и антипартийных группировках не участвовал, в других партиях не состоял. Участия в революции, как, впрочем, и в контрреволюционном движении не принимал. С 1931 года он состоял в союзе рабочих спиртоводочной и винодельческой промышленности СССР, а в 1938 году был избран членом областного комитета этого Союза. В Красной гвардии и в партизанских отрядах М.Г. Кленов не служил, под судом и следствием не находился, осужден, выслан или раскулачен не был, права голоса не лишался. Иностранными языками не владеет, за границей не был и родственников там не имеет. На территории, занятой белыми, не находился. В царской, белой и иностранных армиях не служил. В боях против Красной армии не участвовал. Не был он в плену и интернированным, на захваченной врагами территории не проживал ни одного дня.

Среди родственных связей М.Г. Кленова им были указаны мать и родители жены, как лица, с которыми поддерживается переписка, обусловленная семейными связями. На момент заполнения анкеты Макар Григорьевич был женат, но детей не имел. Его мать, жена и ее родители, как свидетельствовала анкета, в другом подданстве тоже не состояли, до революции наемной рабочей силы не имели и в своем хозяйстве труд батраков не использовали. И далее по списку на родственников распространялись все те же вопросы, что и на самого кандидата в органы. Из ответов следовало, что и они оппозиционерами и контрреволюционерами не являлись; в других партиях не состояли; в Белом движении не участвовали; не служили ни в старой, ни в новой царской, ни в белой, ни в какой иностранной армиях, ни в полиции, ни в жандармерии; ни при царе, ни при временном или ином буржуазно-национальном или интернациональном правительстве не находились в тюрьме…

Анкета все дотошно фиксировала и любые несовпадения и разночтения в ней могли трактоваться не в пользу проверяемого. В конце анкеты М.Г. Кленов расписался в том, что предупрежден об ответственности за дачу ложных и неправильных сведений, и на самый последний вопрос: «Что еще желаете сообщить о себе, жене, родителях и родственниках?» написал – «добавить нечего».

Пятнадцатистраничная анкета самым подробным образом освещала все стороны жизни и деятельности не только самого опрашиваемого и всех его близких, кровных родственников, но и родню жены…

Современное тестирование и проверка на детекторе лжи будущих сотрудников спецслужб и всевозможные психологические собеседования, по мнению Сазонова, на фоне той давней рукописной анкеты выглядели всего лишь жалким подобием…

После окончания проверки М.Г. Кленов был принят на службу в органы госбезопасности и направлен на ускоренные курсы подготовки оперативных работников при Высшей школе НКВД СССР.

Глава вторая

1

Разыскиваемый Сазоновым главный взяткодатель «оборотней» Иенг Манго по прозвищу Майкл действительно оказался гражданином Камбоджи.

Сазонов тут же запросил сведения у погранконтроля. Оказалось, что Иенг Манго на протяжении последних лет неоднократно бывал в России и благополучно возвращался к себе на родину. Последний раз Майкл (Сазонов про себя называл его именно так) въехал в Российскую Федерацию пару месяцев назад и как будто растворился на ее бескрайних просторах.

Запросы, разосланные Сазоновым по гостиницам Москвы, ничего не дали. «Наружка», или на профессиональном сленге «ноги», выставленная к общежитию, о котором упоминала Маркиза, в течение двух недель Майкла тоже не обнаружила, и анализ продажи авиабилетов по внутренним линиям не принес ожидаемых результатов. Трудность была в том, что у Сазонова не было фотографии Майкла – и раздобыть ее ему никак не удавалось, да и со временем рождения у этого иностранца была какая-то путаница.

В таких обстоятельствах Сазонову ничего иного не оставалось, как ждать. Но ждать не пассивно, а подобно пчелке в медоносную пору, собирая по крупице информацию от всех задействованных служб, анализируя ее, очищая от лишнего, наносного и накапливая сущностное и полезное. Он неоднократно пересмотрел всю фото- и видеосъемку, проводимую «наружкой», перечитал, и не единожды, все отчеты и материалы допроса свидетелей, но никаких новых зацепок для себя не обнаружил…

Проводимая работа напоминала ему труд реставратора, который слой за слоем, медленно и осторожно, стараясь не повредить первоисточник, смывает почерневшие от копоти свечей и времени лакокрасочные покрытия, чтобы добраться до подлинного изображения. Сазонову вдруг пришла мысль, что так же работает и память у человека: чтобы заглянуть в прошлое, необходимо освободиться от наслоений ненужных воспоминаний, тогда, возможно, станут заметны детали давнего события, раскрывающего истину.

Сазонову удалось узнать, что мать у Майкла была вьетнамкой, а отец – китайцем. И что оба они оказались в Камбодже в 1978 году, где и познакомились. Невольно вспомнилось, что именно в тот самый год, когда Сазонов выпустился из Курганского высшего военно-политического авиационного училища и был назначен помощником начальника политотдела авиационного полка по комсомольской работе, а в 1979-м началась война между Китайской народной республикой и Вьетнамом.

Полк пограничной авиации, где служил Сазонов, базировался на аэродроме в урочище Бурундай под Алма-Атой и был оснащен самолетами Як-40 и вертолетами Ми-8. Внезапно полк подняли по тревоге и перебросили в Уйгурский район на границу с Китаем.

Оказалось, что шестисоттысячная группировка Народно-освободительной армии КНР только что вторглась в дружественный СССР Вьетнам. Два месяца продолжались ожесточенные боевые действия в северных провинциях этой страны, в ходе которых китайцы потеряли более шестидесяти тысяч своих солдат, сотни бронетранспортеров и орудий. И все это время вертолеты и самолеты сазоновского полка непрерывно барражировали вдоль границы с Китаем, проводя боевые стрельбы и сбор разведданных, мозоля глаза китайским военным наблюдателям и демонстрируя готовность к началу широкомасштабных боевых действий. Шесть военных округов СССР были приведены в боевую готовность, две воздушно-десантные дивизии перебазированы из западных областей на восток, одна из них – в Монголию, с аэродромов которой до Пекина не более полутора часов лету. В это же время выдворили из Москвы китайское посольство и нарочно отправили его персонал, среди которого были, конечно, и штатные сотрудники китайской разведки, в Пекин не самолетом, а по железной дороге. Китайские дипломаты смогли воочию увидеть идущие от Уральского хребта на восток железнодорожные составы с танками и другой боевой техникой. Активность боевой учебы на советско-китайской границе и мобилизационные приготовления СССР, несомненно, подтолкнули руководство КНР к прекращению агрессии против Вьетнама и отводу своих войск на исходные позиции.

В течение этих напряженных месяцев с Сазоновым произошел один показательный случай, научивший его тому, что в работе пограничников, как структуры Комитета государственной безопасности СССР, мелочей не бывает. Однажды, с разрешения начальника заставы, он взобрался на вышку, где нес службу коренастый сержант-пограничник, курносый, веснушчатый, с торчащими из-под фуражки волосами цвета соломы и слегка оттопыренными, загорелыми до черноты и местами облезшими ушами. Он время от времени припадал к окулярам ПДНК – прибора дальнего наблюдения – и озирал границу и подступы к ней с обеих сторон. О визите лейтенанта Сазонова сержант был заранее предупрежден, потому, поприветствовав, охотно уступил ему место у окуляров. Сазонов стал с любопытством новичка рассматривать сопредельную территорию КНР, до которой было не более трехсот метров. Активно вращая ПДНК, обладавший прекрасной оптикой, Сазонов смог до мельчайших подробностей разглядеть китайскую вышку с дежурившим на ней пограничником, строения китайской погранзаставы, нескольких китайских солдат у продовольственного склада, которые перебирали картошку и играючи перебрасывались ею… Вдруг до ушей Сазонова донеслись глухие звуки сирены, китайские солдаты оставили свое занятие и куда-то побежали, а сержант попросил уступить место у ПДНК ему. У китайцев началась какая-то суматоха. Тут на вышке зазвонил телефон, и дежурный передал, что Сазонову надо немедленно прибыть к начальнику заставы.

На столе у начальника заставы непрестанно трезвонили телефоны. Капитан, отвечая на очередной звонок, жестом указал Сазонову на стул. Положив трубку, посетовал:

– Наряды с границы докладывают, что китайцы по тревоге покидают места постоянной дислокации, расползаются по укрытиям, артиллерию выводят на боевые позиции… С чего бы это, е-кэ-лэ-мэ-нэ? У нас ведь договоренность с их погранцами, по которой ни мы, ни они активных мероприятий на границе сейчас обязуемся не проводить… Ничего понять не могу! До сего дня не было никаких поползновений… И чего это они всполошились?

Сазонов в легкой растерянности вертел в руках фуражку…

– Послушай, лейтенант, – вдруг спросил капитан, – а ты что, в этой фуражке на вышку поднимался?

– Так точно! У меня другой нет…

На смуглых щеках капитана проступили багровые пятна:

– Е-кэ-лэ-мэ-нэ, лейтенант… Так это же из-за тебя весь сыр-бор поднялся! Наши желтолицые соседи тебя за авианаводчика приняли! Наверняка подумали, что фиксируешь цели на их территории! – он указал на авиационные крылышки на зеленой тулье фуражки Сазонова. – Вот что, авиация, бери-ка мой уазик и дуй поскорее в гостиницу погранотряда. Сиди там, как мышь, пока офицеры разведки и комендатуры не нагрянули и не поняли, кто спровоцировал маоистов на активные действия… Да гляди, держи язык за зубами, а то и тебе, и мне за нагнетание обстановки на границе достанется на орехи…

И еще один случай навсегда запомнился Сазонову. Во время сборов комсомольских работников пограничного округа их повезли в музей погранотряда, рассказывали о подвигах пограничников на советско-китайской границе, а после на заставе «Чиндалы» радушный замполит приготовил для гостей баню и накрыл «дастархан».

В самый разгар комсомольских посиделок в баню влетел старлей, начальник заставы, и ошарашил завернутых в солдатские простыни и попивающих сухое винцо комсомольцев:

– Ребята, вы ключи от моего сейфа не брали?

Все отрицательно замотали головами, мол, в кабинет заходили, но только в его присутствии, никаких ключей не видели и, само собой разумеется, не брали…

– Значит, особист взял… – как-то сразу сник начальник заставы. – Плакал мой капитан…

Товарищи по посиделкам как-то стушевались и заерзали, стали прятать под стол бутылки с «сухарем», как школяры, впервые закурившие за углом школы, прячут за спину окурки, когда появляется строгий школьный завуч. Оказалось, что следом за комсомольскими работниками на заставу приехал майор Руденко, старший оперуполномоченный, обслуживающий эту часть. А при нем распивать спиртное – себя не любить. Сазонову тут же растолковали, что на границе даже самое безобидное сухое вино запрещено, здесь действует строгий сухой закон.

А ключи, действительно, незаметно унес из кабинета начальника заставы особист, проведя таким суровым образом практическое занятие по бдительности: в сейфе начальника заставы хранились совсекретные документы, а он оставил ключи без присмотра на рабочем столе и вышел из своего кабинета, не закрыв дверь.

К чести майора Руденко, провинившийся начальник заставы не пострадал. Особист после строгой нотации вернул старлею ключи от сейфа и не стал о происшествии сообщать по команде, дав тем самым и Сазонову урок на будущее: чекист – не слепое орудие возмездия, а советский человек, для которого главное – не карать, а профилактировать, а если уж поступать сурово, то только во имя бдительности и безопасности государства.

И еще одна памятная встреча состоялась тогда. В восьмидесятом году Сазонову довелось быть участником форума советской и вьетнамской молодежи в городе Алма-Ата. Его поразили молодые вьетнамцы – вчерашние дети. Все они в свои шестнадцать-семнадцать лет уже участвовали в боевых действиях с китайскими агрессорами, совершали подвиги, были награждены…

Все эти воспоминания, конечно, не имели прямой связи с Майклом – вьетнамцем и китайцем одновременно, к тому же – не героем, а преступником, которого Сазонов должен был непременно найти. Но заставили его задуматься над национальными особенностями представителей этих народов, поискать в них те самые подсказки, которые помогли бы ему в поисках неуловимого взяткодателя…

Как-то, анализируя снова и снова документы по делу «оборотней», Сазонов в очередной раз засиделся допоздна в своем кабинете. Он, наверное, просидел бы так всю ночь, не загляни к нему Виктор Леонардович.

Начальник окинул кабинет зорким взором:

– Чего домой не идешь, Михаил Иванович?

– Работаю, – привстал из-за стола Сазонов.

– Давай закругляйся… Мне надо, чтоб у тебя с утра голова свежей была… – то ли отчитал, то ли похвалил его начальник и прикрыл за собой дверь.

Сазонов сложил бумаги в папку, вышел из-за стола, потянулся, расправляя усталые мышцы, положил папку в сейф, достал из него вальтер – немецкий миниатюрный газовый пистолет, который носил с собой на всякий пожарный… Привычными движениями надел кобуру для скрытного ношения оружия, сунул в нее вальтер и потянулся за пиджаком, но ему показалось, что курок у пистолета взведен.

Сазонов удивился этому обстоятельству, ибо по давней, армейской еще, привычке всегда оставлял оружие в сейфе, поставленным на предохранитель. Он вынул вальтер из кобуры: так и есть – предохранитель не снят, а пистолет на взводе.

Сазонов извлек магазин, и так как затвор он не передергивал, посчитал, что патрона в патроннике нет, снял предохранитель и нажал на спусковой курок.

Хлопнул выстрел. Кабинет наполнился едким слезоточивым газом, от которого сразу в носу засвербело и слезы брызнули из глаз. Сазонов опрометью выскочил из кабинета и захлопнул за собой дверь, помчался в туалет, где долго промывал глаза и лицо под струей холодной воды из-под крана.

Затем, намочив носовой платок и закрыв им нос, он вернулся в кабинет, распахнул окно настежь и снова выскочил в коридор.

По счастью, в управлении уже никого не было, и его выстрел не устроил переполоха.

Прохаживаясь по коридорчику перед дверью в кабинет, Сазонов, хлюпая носом и вытирая слезящиеся глаза, размышлял, как могло случиться такое происшествие: «Кто же меня так проучил и дослал патрон в ствол? Неужели кто-то из сослуживцев?»

Он припомнил, что выбегал за какой-то бумагой в соседний кабинет, оставив свой сейф открытым, но в кабинете в это время были оба майора, которые никому чужому рыться в его сейфе не позволили бы…

«А вдруг это так глупо подшутил кто-то из них? Нет! На Сергея и Андрея совсем не похоже… – но, видать, неспроста вспомнился ему сегодня майор Руденко и случай с начальником заставы. – Да, чекисту расслабляться никогда нельзя: ни на работе, ни дома! Равно, как безоговорочно верить тем, кто рядом… Но как же без доверия? Нам ведь приходится не только в кабинете сидеть, но и навстречу настоящей опасности идти».

Выждав полчаса, Сазонов вернулся в кабинет. Газ уже выветрился.

Сазонов закрыл окно. Оделся и поехал домой, продолжая прокручивать в голове тот же вопрос: кто все-таки заставил его умыться слезами и соплями?

Дома на кухне, когда домашние уснули, он разобрал вальтер и нашел-таки причину. Виноватым оказались вовсе не люди, а конструкция самого пистолета и его очень тесной кобуры.

У затворной рамы оказалась слишком слабая пружина, а предохранитель и вовсе снимался от одного прикосновения к нему.

«Выходит, я сам передернул затвор, когда прятал вальтер под мышку!» – с облегчением подумал Сазонов, но выговор себе все же сделал: быть внимательней и заповедь «Бди!», сколько бы ни прослужил, не забывать!

2

В детстве Сазонов играл с соседскими мальчишками в «стукалочку». Незатейливая забава состояла в том, чтобы к длинной леске привязать металлическую гаечку, затем это нехитрое приспособление незаметно прикрепить к ветке дерева под окном у бабы Мани, гонявшей их крапивой при набегах на ее сад, а вечером спрятаться в отдалении и, то натягивая, то отпуская леску, стучать в окно и хихикать, когда баба Маня выглянет и, никого не обнаружив, огласит округу возмущенным криком: «Кто тут? Кто озорничает?» – и захлопнет окошко. А они снова постучат, и все повторится опять: распахнется окно, выглянет баба Маня, закричит… И так до тех пор, пока старушка не обнаружит «стукалочку» и не пойдет по леске прямо к их укрытию, которое надо успеть, ломая кусты, с диким гоготом быстренько покинуть и скрыться в темноте, пока не узнан, не пойман и не отдан отцу на «расправу».

Но игра – игрой, как ты ее не назови, а то, что доносить и наушничать, жаловаться и ябедничать на товарищей (да и не на товарищей тоже) – дело последнее, это Сазонов запомнил с детства. Когда он учился во втором классе, одна учительница, всегда такая ласковая и улыбающаяся, застукала его с пацанами-одноклассниками за школой, пытающимися раскурить сигарету «Памир». Она прошла мимо и даже замечание им не сделала, но тут же доложила обо всех курящих директрисе. А у той был такой нрав, что школяры давали кругаля, если видели, что она идет навстречу по дорожке, только бы с ней лицом к лицу не столкнуться. Директриса, конечно, сразу вызвала их в кабинет, стала выпытывать, откуда сигареты, откуда спички… Один из товарищей Сазонова признался, что сигарета была одна, и ту они подобрали у местной туберкулезной больницы, а спички Миша Сазонов принес из дома.

Что тут началось…

– Да вы с ума сошли: подбирать что-то возле туберкулезной больницы, да еще – в рот к себе тащить! – ужаснулась директриса. – Как вы туда попали? А ты, Сазонов, – сын уважаемого человека, заведующего колхозным складом, разве не знаешь, что спички брать из дому нельзя? От спичек пожар случается! Огонь может все уничтожить! А табак уничтожает ваши легкие, выжигает их, как самый настоящий пожар…

Но как директриса ни разорялась, как мозги им ни промывала, а родителям ничего не сообщила, чем заслужила себе немалое уважение в их мальчишеском кружке. Ведь расскажи она о происшествии отцу Сазонова и другим отцам, те в сердцах могли кого ремнем, а кого и дранкой поперек спины отходить…

А вот наябедничавшую на них миленькую с виду учительницу они с той поры невзлюбили… Нечего было стучать!

С презрением к стукачеству и доносительству, пронесенным через юность и срочную службу, Сазонову не сразу, но удалось примирить главные принципы работы с агентурой, когда он перешел служить в особый отдел энского погранотряда.

Старшие товарищи быстро разъяснили ему разницу между стукачеством и добыванием информации при помощи источника. Стукач или доносчик – это тот, кто информирует начальство или органы, преследуя шкурные цели, и делает это инициативно, поставляя, как правило, малоинтересную и зачастую недостоверную информацию. Негласный источник, находящийся в максимальной близости от объекта оперативного интереса, сотрудник разыскивает сам, затрачивая на это массу усилий и времени. Далеко не каждый из тех, кто может быть полезным органам безопасности, под воздействием бытующего в обществе стереотипа о доносительстве, воспринимает предложение о сотрудничестве с восторгом. Искусство оперативника в том и заключается, чтобы убедить человека негласно поработать на свою страну и не потерять при этом уважение к себе самому и к органам безопасности. Именно поэтому приобретение надежного источника – настоящий праздник для оперативника. И чтобы этот «праздник» был долгим, сотруднику приходится непрестанно заботиться о своем источнике, учить его, оберегать, сопровождать по жизни…

Сазонов все это зарубил себе на носу. И все-таки, приняв разумом работу с источником как суровую профессиональную необходимость, он некоторое время, пока не обвыкся, чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Наверное, нечто подобное испытывают первокурсники мединститута, которых обязательно водят в анатомичку, чтобы посмотрели, как препарируют тела умерших. Кое-кто после таких посещений отсеивается, понимает, что медицина – не его призвание. Молодых же оперов никто в анатомичку не водил и подобным суровым образом на профпригодность не проверял… А и стоило бы. И дело тут не в наблюдении за препарированием мертвой плоти (Сазонов к этому времени уже не однажды побывал «за речкой», то есть – в Афганистане, и вдоволь нагляделся на убитых и изувеченных войной пограничников), а в том, что сами приемы чекистской работы, несмотря на наказ про «чистые руки и горячее сердце», не всегда чисты и моральны с точки зрения обычного человека. И вот с этой специфической «аморальностью» Сазонов как бывший политработник, воспитанный на моральных принципах строителя коммунизма и пацанско-солдатских представлениях о чести и достоинстве, примирился не сразу. Не будь профессия чекиста его собственной, еще детской мечтой, а согласие перейти служить в особый отдел добровольным, он мог бы даже усомниться в верности такого поведения. Но высокие цели защиты государственной безопасности обязывали специфику новой службы принять, несмотря на все былые представления о сущем и должном.