Последний чекист

И первые, и вторые, и третьи сразу дали наводки, помогли с контактами: с кем нужно поговорить, с кем в перспективе плотно поработать, на кого обратить особое внимание… Естественно, и первую, и вторую, и третью информации пришлось ему проверять и перепроверять. И не из недоверия к источнику, а потому, что без таких проверок никакой оперативной работы не бывает. Но все это происходило в одном, сравнительно небольшом здании аэропорта, где все друг у друга на виду, где, к вящему удивлению Сазонова, многие службы и процессы были уже компьютеризованы – такого еще и на Лубянке-то не было!

Немудрено, что, «роя копытом землю», изучив материалы в базе аэропорта о вылетах лиц оперативной разработки за рубеж и их возвращении в Россию, беседуя с сотрудниками шереметьевских служб и местной таможни, опрашивая милиционеров и пограничников, наблюдая, анализируя, сопоставляя и делая выводы, Сазонов вскоре обладал практически всей полнотой информации по ДОУ, то есть делу оперативного учета, которое вскрывало в аэропорту целую систему отлаженного контрабандного канала для вывоза за рубеж икры, лекарств и драгметаллов. Через несколько месяцев интенсивной работы ему стали поименно известны почти все участники криминальной цепочки: «крышующие» этот нелегальный бизнес сотрудники милиции и связанные с ними представители бандитской группировки. Обозначились выходы и на предприимчивых дельцов из числа иностранцев, торгующих с Турцией, что открывало для Сазонова перспективу уже в ближайшее время прокрутить комбинацию, позволяющую подставить своего агента представителям турецких спецслужб (вот они долгожданные «активные мероприятия»!) и через эту подставу, возможно, выйти на вербовку турецких коллег…

Так предполагал Сазонов, но все пошло вопреки его планам. Не зря учили Сазонова в молодости бывалые опера Морозкин и Моисеев, что всякий план чреват провалом. Возникла ситуация, про которую в армии говорят: все было хорошо, пока не вмешался генштаб…

Однажды, когда новый начальник, уже упомянутый Виктор Леонардович, находился в отпуске, заглянул в кабинет к Сазонову полковник, один из заместителей начальника службы Павел Михайлович, и с порога начал его выстраивать:

– Михаил Иванович, почему у вас преступники на свободе разгуливают?

Сазонов такие «наезды» не любил, поднялся из-за стола и довольно недипломатично ответил:

– Прошу вас выражаться яснее, Павел Михайлович. Какие преступники и где разгуливают?

– Вы занимаетесь проверкой?.. – полковник назвал фамилию одного из шереметьевских милиционеров.

– Я.

– Так что же вы тянете с реализацией?

– Жду, когда начальник вернется. Начнем вербовать…

– А куда вы их готовите? – немного сбавил тон заместитель начальника службы.

– Подстава турецким спецслужбам… План у меня имеется. Нужна виза начальника.

– Да какая подстава? – снова взъерепенился полковник. – Он – обычный контрабандист и его немедленно сажать надо!

Сазонов попытался разъяснить, что турки, то есть их спецслужбы, тоже знают, что имярек – контрабандист, а мы его завербуем и сделаем им подставу…

Полковник рукой махнул и головой покачал недоверчиво:

– Да нет, это – лишнее. Завтра же этого контрабандиста брать надо!

Сазонов взмолился:

– Павел Михайлович, дайте несколько дней, пусть хоть начальник мой вернется… Ему-то я что скажу?..

Полковник снова махнул рукой, мол, делай, что хочешь, и выскочил из кабинета.

Сазонов выдохнул: пронесло, а утром девчата из ОТМ – службы техподдержки – звонят:

– По вашим объектам в Шереметьево аресты какие-то непонятные пошли…

Сазонов метнулся в аэропорт, а там вовсю МВД и прокуратура орудуют, задержали несколько грузчиков и водителей, которые проходили у Сазонова по делу оперативного учета. Они, эти расхитители «криминальной собственности», вместе с дежурным нарядом милиции вскрыли несколько ящиков с нелегальной икрой, готовящихся к отправке за границу, взяли себе по десятку банок и решили их вынести из аэропорта. На этом их и повязали и лепят им теперь «контрабанду».

Следствие вела молоденькая и весьма симпатичная сотрудница прокуратуры. Сазонов стал ей объяснять, что контрабанда – это не тогда, когда что-то выносят из аэропорта, а когда икру за границу большими партиями переправляют:

– Вот вы сейчас, товарищ следователь, задержали несколько расхитителей, и один раздербаненный ящик им «шьете», а сколько тонн этой икры за бугор ушло, не знаете и знать не хотите, и нам, понимаете ли, всю малину портите…

У «следачки» аж слезы на глазах выступили – это у нее оказалось первое дело, как, впрочем, и у Сазонова в новом отделе:

– Что же мне делать?

Сазонов растолковал ей, отгоняя при этом тревожную мысль, что вовсе не его ипостась – учить уму-разуму пусть и неопытную, но все же сотрудницу прокуратуры, у которой в отличие от него самого высшее юридическое образование имеется:

– Вы главное – правильно протокол составьте и в нем отразите: так значит и так, икра не здесь, в аэропорту, производится и в банки расфасовывается. Как именно попала партия данной икры в Шереметьево, следствию пока не ясно. Но совершенно точно установлено, что собирается эта партия покинуть аэропорт незаконным образом, то есть – контрабандой. А контрабанда – это уже наша подследственность. Через три дня вы дело нашим следователям передадите, а мы уж как-нибудь разберемся, что да к чему…

– А мне в эти три дня чем заниматься? – изо всех сил попыталась улыбнуться юная сотрудница прокуратуры.

– Допрашивайте задержанных. Но при этом главных злодеев не спугните. Ведь грузчики и водители сейчас на допросах начнут свою «крышу» называть… Вы всех сразу станете арестовывать, а это пока делать не надо, поскольку именно эта «крыша» и есть предмет нашего пристального чекистского интереса.

– Так вы меня, товарищ майор, в случае чего защитите? Прикроете? – попыталась найти хоть какую-то опору своей дальнейшей деятельности следовательница.

– Защитим! Прикроем! Для этого и предназначены, – пообещал Сазонов.

Через несколько дней уже «конторские» следователи взялись за дело, и расследовалось оно быстро и как будто даже легко, обогатив Сазонова неоценимым опытом тесного взаимодействия и сотрудничества со следствием…

Хотя без курьезов и тут не обошлось.

Вернулся из отпуска новый начальник Виктор Леонардович и сразу начал с упрека:

– Ты зачем двадцать пять человек арестовал?

Сазонов пожал плечами, мол, не я арестовывал, а МВД. И удивился про себя, что этот новый начальник, который прежде огорчался, что раскрытых дел и зачетных «палок» мало, теперь спрашивает с него про арестованных милиционеров так, как будто он, Сазонов, у них замполитом является и за их политико-моральное состояние ответственность несет, как будто вовсе не его, Сазонова, дело – этих коррупционеров в погонах на чистую воду выводить и к ногтю прижимать.

Виктор Леонардович, словно на немой вопрос подчиненного отвечая, разволновавшись, заговорил вдруг не своим, высоким голосом и даже руками всплеснул:

– Если все они – контрабандисты, то есть государственные преступники, с нас же с тобой завтра и спросят: куда, мол, вы раньше смотрели? Они же менты, то есть наши с тобой непосредственные подопечные. Соображаешь? Вот что, Михаил Иванович, – перешел он почти на дружеский тон, – сядь и подумай, да поезжай-ка в «Лефортово», проинструктируй там своих арестованных ментов, пусть они больше друг друга не сдают! Иначе мы запурхаемся!

Сазонову и самому жалко было молоденьких сержантов и младших лейтенантов, попавших как кур в ощип и по причине собственной дурости и жадности оказавшихся «госпреступниками». Их не пришлось даже пугать расстрельной статьей – все рассказывали сами, добровольно и охотно, да так рьяно, что некоторым бы и остановиться в своем простодушном и покаянном словоизвержении не мешало бы…

Сазонов поехал в Лефортово и стал беседовать с каждым задержанным в отдельности, внушать по-отечески, мол, если сам попался, колись, как арбуз, а сдавать товарищей – это в общем-то не по-офицерски и не по-сержантски, особенно если сдавать не за что…

Одного младшего лейтенанта Сазонов спросил:

– Зачем ты своему коллеге Васе деньги давал?

Тот простодушно ответил:

– Так Вася очень бедно живет, вот решил ему помочь… Но он честный мент. Он никого не «крышует».

– Зачем же ты тогда его сдал, если он честный?

– Вы же сами сказали всю правду говорить…

– А ты, дурья твоя башка, разве не понимаешь, что безвинного коллегу в дело втягиваешь? Теперь придется на допросе признаться, что ты его оговорил…

– За что же я могу оговорить Васю, если он человек хороший? Мы с ним еще со школы милиции дружим…

– Вот и скажи на допросе, что оговорил Васю в отместку за то, что он тебе когда-то в школе милиции подножку на кроссе поставил…

Или еще смешнее. Стали этого Васю выпускать как невинно оговоренного. Позвонил Сазонову следователь конторский, предложил:

– Этот Вася в самом деле парень совестливый и служить дальше хочет. Может, пригодится тебе на будущее. Подойди, побеседуй…

– Добро, подойду. Но ты ему намекни, что своим освобождением он одному хорошему человеку обязан… Если, мол, этот человек обратится, будь любезен, ответь добром на добро…

Выпустили Васю. А Сазонов как-то завертелся, сразу побеседовать с ним не смог. Разыскал этого лейтенанта через неделю. Дескать, ты помнишь, что освобождением обязан одному хорошему человеку. Вот он, дескать, я…

Вася серьезно ответил:

– Я вас давно уже жду. Все делаю, как вы сказали, вашу литературу среди сотрудников аэропорта распространяю добросовестно…

– Какую литературу?

– Баптистскую.

Сазонов аж позеленел, как пограничная фуражка, вспомнив, как еще служа в погранавиации замполитом эскадрильи, сталкивался несколько раз с солдатами-баптистами, которых по указанию особистов приходилось срочно переводить куда-нибудь в стройбат, дабы остальной личный состав не разлагали:

– Дурило ты тещино, какие баптисты? – взвился он на Васю. – При чем здесь они? Вместо их книжечек ты мой портрет носить в кармане обязан и каждый день на него молиться!

Но Вася упрямо настаивал на своем:

– Я вам, конечно, благодарен, товарищ майор, но и баптисткой церкви тоже весьма признателен…

Оказалось, не успел этот Вася домой прийти, как теща ему выложила, что надо ему завтра с ней пойти в баптистскую церковь, отблагодарить тех, кто молился о его освобождении:

– Мне сегодня наш проповедник сказал, что ты вернешься… А потом, дескать, его отблагодаришь!

Вася и отблагодарил – снял с книжки все свои накопления и к баптистам отнес…

Сазонов только головой покачал – экую шутку с его потенциальным агентом баптисты сыграли. Пришлось ему намечавшуюся Васину вербовку отложить, дабы самому, как невесело шутил потом Сазонов, в сети сектантов не угодить…

И таких случайных персонажей, как этот непутевый Вася, оказалось среди арестованных «оборотней» предостаточно. Немало усилий пришлось потратить, чтобы их на свободу вернуть и на путь истинный наставить, равно как и добиться того, чтобы те, кто по-настоящему виновен, дошли в конце концов до скамьи подсудимых.

…Сазонову снова вспомнился вчерашний вечер и обещание Виктора Леонардовича представить его к госнаграде. И память, эта неуемная странница во времени и пространстве, уже собралась было подкинуть ему случай из далекого прошлого, когда начальник политотдела авиаполка Трубицын в сердцах порвал готовый к отправке наградной на него, тогдашнего замполита авиаэскадрильи Сазонова, но в этот самый момент репродуктор женским, с металлическими нотками голосом объявил: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Лубянка».

3

Вынырнув из метро, Сазонов оказался на Лубянской площади, которая вместе с ближайшими ее окрестностями всегда представлялась ему некой планетой, где существуют вроде бы независимо друг от друга, но накрепко друг с другом связанные континенты, материки и острова – все эти, находящиеся на некотором отдалении или стоящие впритык и образующие целые комплексы, здания и сооружения. Прежде скрытые от чужого интереса под условными номерами – от одного до пятнадцати, они в эпоху перемен всплыли из глубин «холодной войны», точно межконтинентальные подводные лодки, и находящиеся в них команды разных управлений, центров и служб теперь через окна, словно через перископы, озирают знакомую издавна округу. Смотрят и не узнают ее.

Такая фантасмагорическая картинка всего на мгновение встала перед глазами Сазонова, и он тут же отмел ее, ибо и он сам, и его сослуживцы, которых среди утренней еще не густой толпы сразу узнавал по неброским одеждам, деловой походке и сосредоточенно-хмурым лицам, ни в какой «подлодке» никогда не находились. Они постоянно крутились, вертелись, варились в самом центре этой новой, не укладывающейся в мозгу реальности, в которой нет уже перед домом-два памятника создателю ВЧК, а оставшийся после его свержения постамент стыдливо заколочен нестругаными досками.

Да и сама Лубянская площадь – центр служебной вселенной Сазонова, превратилась за прошедшие два года в подобие рынка, о котором хриплым голосом из всех репродукторов распевала с надрывом Маша Распутина. И Москва, некогда златоглавая и православная, а потом краснозвездная и вознесшаяся ввысь сталинскими высотками, точно птица, раненная в сердце, задыхалась и трепыхалась в сетях этого, чуждого ей «дикого» рынка, скукоживалась от въехавших на ее улицы и площади, словно танковые колонны «западных партнеров», многочисленных железных «комков» и валютообменников, стихийно возникающих торговых рядов, где продавалось все – от диковинных заморских «сникерсов» и «марсов» до самопальной водки и пива непонятного разлива, от поношенных вещей и до настоящего антиквариата…

Вот и сегодня, несмотря на зябкое утро, вдоль витрин «Детского мира» десятка два интеллигентного вида старушек и женщин помоложе уже расставили ящики из-под яблок и, расстелив на них газетки, раскладывали свой нехитрый товар: вязаные носки, шапки, банки с прошлогодними соленьями и вареньями. Между ними с видом «хозяев жизни», сплевывая шелуху от семечек на тротуар, прохаживались крепкие молодчики в однотипных спортивных костюмах «Адидас», пошитых явно в какой-то армянской мастерской.

Сазонов на ходу огляделся: и со стороны Мясницкой и Пушечной улиц, и со стороны Лубянского проезда происходило то же самое – в ожидании покупателей уже повсюду толклись продавцы и смотрящие за ними, открывались точки обмена валюты и «комки»… Спустя час-другой на улицах вокруг площади новоявленные торгаши и торгашки выстроятся в несколько рядов, и будут сновать меж ними туда-сюда толпы обнищавших и обездоленных сограждан в поисках того, не знают чего…

«Если бы не кольцевое движение машин, – промелькнуло в голове Сазонова, – так эти рыночники и вокруг постамента расположились бы, обвили его петлей Мебиуса, позволяющей мгновенно попадать из одного временного пространства в другое – из социализма да в полуфеодальный капитализм! И все это творится перед святая святых – его, некогда самой авторитетной, Конторой! Как будто в насмешку или, напротив, с немым упреком нам: мол, спасовали чекисты в девяносто первом, а теперь вот нате – базар под окнами, открытая, наглая торговля “зелеными”, за одно обнаружение которых в кармане в прежние годы советскому гражданину можно было запросто угодить в места не столь отдаленные, сколь мало населенные…»

Эх, была бы его воля, Сазонов мигом бы очистил площадь и вернул Феликса на его законное место. Хорошо, хоть лично Сазонова обошла стороной эпопея, когда после августовского путча только что назначенный руководить КГБ СССР бывший партийный бонза и министр внутренних дел Вадим Бакатин начал борьбу с портретами Дзержинского в кабинетах ведомства.

– Я пришел на Лубянку, чтобы навсегда покончить с «чекизмом»! – заявил он, вступив в должность, в первом же телеинтервью. И тотчас, прямо на камеру, приказал снять портрет «железного Феликса» в своем кабинете, а затем с маниакальным усердием, требующим совсем иного применения, стал еженедельно обходить кабинеты подчиненных и проверять выполнение этого своего дурацкого распоряжения.

В кабинете одного из сотрудников Второго главного управления Бакатин неожиданно напоролся на резкий отпор. На его приказ немедленно убрать портрет Дзержинского сотрудник встал из-за стола и, тяжело роняя слова, отчеканил:

– Феликс Эдмундович Дзержинский для каждого из нас есть незыблемый пример беззаветного служения своему народу и нашей Родине. А вы чей портрет хотите, чтоб я повесил на стену? Может, ваш? Или Ельцина?!

Бакатин почувствовал: этот и по скуле сможет врезать.

– Немедленно уволить грубияна! – завизжал борец с портретами, выбегая из кабинета в сопровождении свиты. А вдогон ему полетели слова, которые потом из уст в уста передавали чекисты:

– Да с таким дерьмом я и сам служить не стану… Рапорт хоть сейчас напишу!..

В те дни Сазонов еще числился в особом отделе внутренних войск МВД СССР, который располагался в отдалении, на Красноказарменной улице. И Бакатин до них доехал не сразу, а когда доехал, в кабинет к Сазонову не заглянул… И портрет Феликса Эдмундовича так и остался висеть у него на стене, а небольшой бюст первого чекиста, когда-то на день рождения подаренный ему сослуживцами, Сазонов забрал с собой, переходя на Лубянку. Он и сейчас стоит в его кабинете, невзирая на новую моду не помнить о прошлом.

Сазонов не однажды спрашивал себя, а как бы он поступил, загляни тогда новоявленный председатель КГБ и «борец с чекизмом» в его кабинет и прикажи снять портрет основателя ВЧК? И положа руку на сердце не находил честного ответа.

Скрепя сердце, чтоб не выругаться вслух по поводу безобразий, творящихся на его «Лубянской планете», Сазонов как-то пролетел мимо «церквушки», так называли сослуживцы проход в здание Конторы через бывшую Софийскую церковь, и на «автомате» свернул на Большую Лубянку, ведущую к парадному входу, которым обычно не пользовался. Пройдя вдоль серого цоколя дома один шагов пятьдесят, запоздало спохватился, что видел у одной из торгующих возле «Детского мира» теток женские осенние импортные сапоги.

«Может, Татьянин размер?.. Ну, да разве без нее купишь?.. Возьмешь, а они не подойдут – тогда вместо примирения еще больше надуется… Имел ведь уже печальный опыт: к новому году самостоятельно купил на толкучке две теплые байковые рубахи, так жена засмеяла: дескать, такие и в твоей родной деревне никто из стариков теперь носить не станет! Нет, рисковать не буду», – решил он и вошел в парадный подъезд.

Через двойные мощные двери с разделяющим их большим «тамбуром» Сазонов попал в холл и предъявил удостоверение прапорщику-контролеру, который знал его в лицо, но скрупулезно, как будто видел впервые, стал сверять его облик с фотографией в удостоверении и тщательно проверил наличие в нем необходимых отметок, дающих право входить в это здание через этот вход в определенные дни и часы.

Сазонов терпеливо дождался, пока процедура определения «свой – чужой» завершится, прапорщик вернет ему удостоверение и приложит руку к виску, пропуская вперед.

В огромном холле, с лифтами и лестницами с двух сторон, Сазонов принял влево и, проигнорировав лифт, не спеша поднялся на второй этаж по ступеням крутой лестницы, повернул направо и двинулся по коридору, застеленному широкой красной ковровой дорожкой. Дорожка была новой и идеально натянутой, надежно закрепленной по краям, чем выгодно отличалась от таких же дорожек в доме два, потертых и закрепленных кое-как, отчего временами они сбивались в складки, заставляя спешащих по делам сотрудников ненароком спотыкаться. Эта новая дорожка пружинила под ногами, заглушая звук шагов, и всем своим видом подчеркивала выпавшую ей почетную долю находиться в главном здании Конторы, где располагались и кабинеты руководства, и самые важные управления, среди которых на особом месте в прежние годы была «пятерка» – Пятое управление КГБ СССР, ответственное за контрразведывательную работу по линии борьбы с идеологическими диверсиями противника.

Так вышло, что вновь созданному управлению, куда перевелся Сазонов, достались кабинеты «пятерочников». И хотя ремонт был в них сделан первоклассный и мебель в кабинетах оказалась поновее той, какой пользовались сотрудники его бывшего отдела, особого восторга это обстоятельство у Сазонова и его новых коллег не вызвало: сотрудников «пятерки» в Конторе недолюбливали: полагали, что именно эти борцы с идеологическими диверсиями в советское время и просмотрели врага в зоне своей ответственности. Это они заставляли тех, кто работал на «земле», на каждый роток набрасывать платок за неосторожное слово или анекдот, якобы порочащий советский строй и советскую социалистическую действительность. А сами своим попустительством и сюсюканьем породили всех этих солженицыных, синявских, даниэлей, рыбаковых, коротичей, которые из года в год целых шесть лет гласности и перестройки промывали мозги согражданам россказнями о «кровавой гэбне» и отсутствии свободы в СССР… Причины просчетов в деятельности «пятерочников» виделись Сазонову в плохом подборе кадров. Будучи сам выходцем из политработников, он знал, что в Пятое управление, в этот «боевой резерв КПСС», сотрудников набирали нередко из бывших партработников, а как бывший кадровик – понимал, что выбирали в общем-то не самых лучших – лучшие продолжали руководить райкомами и горкомами, парткомами крупных предприятий и колхозов… Кто же хорошего партработника от себя отпустит? В КГБ партийные структуры отдавали кадры по остаточному принципу, зачастую – на тебе боже, что нам негоже! Вот незадачливые секретари и пропагандисты, попав в «пятерку», и наработали здесь, как умели, доведя сначала по собственной дурости и непрофессионализму борьбу с критиками советской идеологии до тупика, а после и всю страну до краха… Разбирая выделенный ему в новом кабинете сейф, нашел в нем Сазонов предметы интереса прежнего хозяина кабинета – борца с идеологическими диверсиями: какие-то ведомости по кассе взаимопомощи бывшего Пятого управления, несколько старинных икон, кассеты с порнофильмами и пачку журналов «Плейбой»…

Все это вспомнилось Сазонову ненароком, когда, минуя вход в столовую, он повернул еще раз направо и через переход оказался в своем корпусе, именуемом Башней, где прежде пресловутая «пятерка» и размещалась. Причем очутился Сазонов не на втором, а на третьем этаже Башни, и ему пришлось спуститься на один этаж ниже, чтобы попасть к двери своего кабинета.

Он явился на службу первым. Открыв дверь своим ключом, окинул кабинет быстрым взглядом: уборщица Дуся здесь уже прибралась – на столике, где вчера накрывали «дастархан», – ни единой крошки, и пол поблескивает после недавней помывки – еще не успел просохнуть.

«Опять наверняка Дуся ворчала, что мы в туалете вчера пустые бутылки оставили… Как будто не понимает, что мужикам надо стресс снимать! А ведь она же – чья-то теща…» – он прошел к шкафу, снял реглан и повесил его на плечики в отделение для верхней одежды.

Сазонов еще раз окинул тесный кабинет внимательным взглядом: четыре стола, четыре сейфа по числу сидящих здесь сотрудников, стулья, два кресла, массивная персональная ЭВМ – одна на всех, сейчас занимающая один из столов, но зачастую использующаяся вместо стремянки, чтобы достать что-то с верхних полок встроенного во всю стену шкафа.

Рабочий стол Сазонова располагался в правом углу, у окна, из которого хорошо был виден Дом работников искусств и помойка рядом с ним. Несмотря на раннее утро, возле помойки толкались несколько бомжей и бомжих, рылись в мусорных баках, ссорились меж собой, но как-то вяло, без особых эмоций. Это у них – излюбленный уголок. Некоторые тут, возле баков, и ночевали, соорудив себе из упаковочных картонных коробок спальные места. Здесь же пили, вступали в брачные союзы, дрались, что-то не поделив, и мирились…

И снова сердце Сазонова заныло: это же прямо перед его ведомством. «И никому нет дела ни до помойки, ни до бомжей… – пришла в голову шальная мысль, – а ведь под прикрытием рубища вполне может наблюдать за Конторой какой-нибудь иностранный агент, если, конечно, не испугается зловония, исходящего от помойки».

Сазонов уселся за стол с телефонами всех видов связи – от оперативной и закрытой до городской и внутриведомственной – и с огромным цветком с широкими развесистыми листьями, доставшимся ему от прежнего хозяина кабинета. Определить, что это за цветок, Сазонов так и не смог, хотя и перерыл весь цветочный раздел Большой советской энциклопедии: то ли планторама, то ли филодендрон или же совсем диковинный замиокулькас? Но за цветком старательно ухаживал: поливал, протирал тряпочкой пыль на листьях.

Сазонов потянулся за лейкой для полива и заметил, что к его цветку наведывался недруг – земля у корней была разрыта и один из мясистых побегов основательно подгрызен.

«Опять Лариска нашкодила! Точно ее лап и зубов дело… Кого же еще!..» – Лариской сотрудники прозвали крысу, поселившуюся в соседнем кабинете, где обитал подполковник предпенсионного возраста Володя по прозвищу Ключник: у него хранились ключи от явочной и конспиративной квартир, которые он выдавал сослуживцам при одном только условии, если не отказывались от стопаря спирта «Рояль», не переводившегося у него в шкафу.