Последний чекист

– Выпей, получишь заветный ключик, – скалился Володя. А когда проситель выпивал, кивал на обгрызенный с двух сторон беляш или пирожок, лежащий на тарелке: – Закуси! Это не Лариска обгрызла, а я…

Но никто почему-то не закусывал. Этими недоеденными пирожками и беляшами из служебного буфета Володя, наверное, и привадил крысу. И ладно бы жила Лариска у него в кабинете, но эта хищная тварь прогрызла дээспэшную перегородку между кабинетами, сделала дыру в задней стенке встроенного шкафа и стала в кабинете Сазонова разгуливать, как у себя дома, облюбовав, между прочим, для своих набегов его любимый цветок.

Что только он не делал, чтобы осадить это ушлое чудовище: насыпал в шкаф крысиный яд, плотно затыкал дырку в перегородке банкой из-под импортного пива…

Все впустую. Лариска умудрялась как-то банку выбить и яд нетронутым оставить. Вот и опять набезобразничала…

Сазонов покосился на выглядывающий из-под листьев бюст Дзержинского: «А ты, Феликс Эдмундович, что же не бдишь?.. Так Лариска мне весь цветок на корню изведет, и сам ты без прикрытия останешься», – листья цветка, действительно, надежно скрывали бюст от случайных взоров: мало ли какой очередной высокий начальник из числа либералов в кабинет заглянет… Так что лучше уж пусть славный рыцарь революции в засаде посидит, пока наши не вернутся!

Сазонов строго погрозил бронзовому изваянию пальцем:

– Бди! – эту краткую и сочную формулу чекистского поведения когда-то подарил ему наставник в оперативном ремесле подполковник Моисеев – большой знаток изречений Козьмы Пруткова. За Моисеевым можно было ходить с блокнотом и мудрые изречения записывать. Например: «Завел корову, так дои ее сам, а то будет молоко по чужим заборам разбрызгивать!», или «В оперативной работе главное – спокойствие, естественность и хладнокровие», и уж совсем актуальное, коль речь зашла о крысе: «Деньги, выделенные на оперативные расходы, используй по назначению, а не на себя и на своих любовниц, а то крысой прослывешь».

Сазонов крыс, ни диких, ни ручных, не любил, а Лариска, которую он однажды застукал на месте преступления, своею мордочкой и повадками ему и вовсе напомнила бывшего сослуживца капитана Саню Литвиненко, заслужившего кличку Пургомет за то, что плел своим языком что ни попадя, и к тому же любившего крысятничать во время обысков: то понравившуюся красивую вещицу в карман сунет, то из пачки изымаемых долларов бумажку-другую тиснет: «Вот бы изловить гадкую Лариску и Пургомету подарить…», – Сазонов открыл отсек шкафа, где была дыра, проделанная крысой, загнал в нее пивную банку и вдруг улыбнулся неожиданному открытию: если Лариска до сих пор не покинула наш «корабль», значит, рано списывать Контору со счетов, мы еще не тонем окончательно, как бы это порой ни казалось…

Вот вчера Виктор Леонардович сказал, что нужно дело «оборотней» поскорее в суд готовить, а сегодня девчонки из ОТМ, словно услышали их вчерашний разговор, не трезвонят с новыми докладами, о чем говорили арестованные или находящиеся на подписке объекты его разработки. Значит, и правда дело подошло к концу.

Стоило только Сазонову про звонки подумать, как зазвонил телефон оперсвязи и в трубке раздался голос Виктора Леонардовича.

– Ну, что, Миша, приплыли мы с твоими «оборотнями»… – В дребезжащем голосе начальника опять прозвучали высокие и слезливые интонации, говорящие о том, что он сильно возмущен или встревожен.

– Здравия желаю, Виктор Леонардович, – отозвался Сазонов, еще не зная, радоваться ему или огорчаться такому началу разговора.

Начальник быстро ввел его в курс дела:

– Мне только что звонил начальник следствия. Прокуратура не утверждает обвинительное заключение по контрабанде и по валютным операциям. Контрабанду следствие доказать не смогло, потому что в Конторе не нашлось денег для командировки следователей за границу, а валютные операции с недавних пор вообще – не преступление. Остается только взятка.

– Так взятка – ведь не наша подследственность, а Прокуратуры? – пробормотал Сазонов.

– Так точно, не наша, но дело-то начинали мы! Значит, нам его и закрывать. Ясно? В общем, сядь и подумай, как мы из этой ситуации выкручиваться будем и чем следакам нашим поможем… И план дополнительных мероприятий мне на стол! – резюмировал начальник.

Вернув трубку на место, Сазонов открыл сейф, достал ежедневник и стал перелистывать старые записи, отогнав промелькнувшую мысль, что госнаграды ему в очередной раз не видать: «Да шут с ней, с наградой, не получить бы взыскание за напрасно потраченные усилия и неэффективное расходование сил и средств всех технических служб. Прав, конечно, Виктор Леонардович: прокурор дело о взятке без взяткодателя точно не утвердит!» – Он еще раз пролистал сообщения коллег, наблюдавших за шереметьевскими «оборотнями», прослушивавших их разговоры друг с другом, и несколько раз наткнулся на упоминание о некоем иностранце восточного типа, которого подельники называли между собой Майклом. Вспомнил также, что о Майкле упоминала и любовница одного из подследственных милиционеров, которую бывший ухажер попросил собрать деньги для найма хорошего адвоката и с которой Сазонову пришлось немало повозиться, прежде чем выудить из нее нужную для него информацию.

Теперь, вчитавшись заново в эти сообщения и быстро прокрутив их в мозгу, он хлопнул себя по лбу: «Почему же я сразу не понял, что этот Майкл у них за главного? Он – единственная ниточка, связывающая шайку “оборотней” с заграницей… Он и есть, по всей видимости, главный взяткодатель?» – Сделав логичный вывод, Сазонов сел писать план дополнительных мероприятий.

Отредактировав и переписав его набело, направился к выходу из кабинета. В дверях столкнулся с сослуживцами – майорами Сергеем и Андреем (четвертый их сосед – Николай с нынешнего дня находился в отпуске, который, кстати, вчера заодно и обмыли).

Сазонов на ходу пожал майорам руки:

– Привет! Привет!

– Здорово! Как дела?

– Кэгэбычно… – отшутился он.

– Куда летишь спозаранку?

– К Леонардычу… План дополнительных мер подписать.

– Ни пуха тебе! – в голос пожелали майоры.

Виктор Леонардович бегло просмотрел план и подписал, даже без своей обычной присказки «сядь и подумай»:

– Дерзай, Михаил… Найди мне этого иностранца-взяткодателя, да побыстрей!

Выйдя от начальника, Сазонов сразу же отправился к Володе-Ключнику, ибо первым пунктом только что утвержденного плана дополнительных мероприятий значилась «встреча с оперативным источником в заранее обусловленном месте», а для этого нужен был «волшебный ключик», которым и заведовал подполковник.

Володя в кабинете был один. Его сосед, тоже подполковник, по имени Григорий, уже привычно отсутствовал. Этот Григорий, или в обиходе – Гриша Андерсен, пришел в отдел вместе с новым начальником и пользовался непонятным с его стороны благорасположением. Был этот Гриша Андерсен сказочником, каких свет не видывал… Неделями он мог не показываться в Конторе, пропадая неведомо где, потом появлялся и приносил, как сам тут же публично объявлял, ценную информацию, которая на деле оказывалась переписанной статьей из какой-нибудь желтой газетенки, обещал, что завтра будет еще более крутая информация, которая позволит засадить самых крутых коррупционеров на самом крутом верху, после чего опять исчезал на неделю, чтобы вновь прийти на службу с новой сказкой или с загипсованной рукой, якобы после нападения некоего злоумышленника… И все Грише было как с гуся вода…

Володя, напротив, почти не покидал кабинет в течение дня. Сидел сиднем за рабочим столом, перекладывая из угла в угол какие-то бумаги. На этот раз он встретил Сазонова не традиционным: «Выпьешь – дам ключ!», а категоричным отказом:

– Опоздал ты, Сазонов, «кукушечка» нынче занята. Так что при всем уважении ничем помочь не могу, дуй на точку, но сначала все-таки – замахни! – вспомнил он запоздало и полез в заветный шкафчик, где хранил свой «рояль в кустах».

– Извини, коллега… Нет ключика от конспиративной квартиры, значит, и пьянству – бой! – Сазонов невольно обрадовался тому обстоятельству, что можно обойтись без «Рояля». Он хотел было пожаловаться Ключнику на Лариску и призвать его, в который уж раз, положить конец ее набегам, но передумал и возвратился к себе.

Сделав пару нужных звонков, он предупредил соседей-майоров:

– Я – на территории, – и отправился туда, куда послал его Ключник, то есть на точку, другими словами – на место конспиративных встреч.

4

В гостинице «Россия» один из номеров был приписан к Конторе. Сазонов поначалу любил назначать встречи информаторам именно здесь. Во-первых, от его кабинета на Лубянке до Зарядья минут двадцать-двадцать пять неторопливого хода. Во-вторых, в гостинице всегда толчется много народа: можно и самому незаметно прийти и уйти, и доверенному лицу проще появиться здесь, не привлекая к себе повышенного внимания окружающих. Так и было до тех пор, пока однажды вечером дежурная по этажу, очевидно «оборзевшая от мирной жизни» (именно так Сазонов и определил ее поведение), не начала стучаться в номер с требованием немедленно освободить его, ибо рабочий день уже закончен и ей надо заселить в номер нового постояльца.

«Денег хочет на карман срубить! Левого постояльца до утра поселит, а выручку прикарманит…» – Сазонов, конечно, такой наглости спустить не мог: выставил наглую дежурную за дверь, и, хотя номер ему был уже не нужен (разговор с «источником» закончен, и они уже собирались уходить), ключ дежурной не отдал, выйдя из гостиницы по служебному выходу. Наутро занес ключ от номера регистратору и хотя о вечернем происшествии прикомандированному к гостинице сотруднику сообщать не стал, но ходить в «Россию» как-то разлюбил.

Он и сегодня не пошел бы сюда, если бы «кукушка» не оказалась занятой и если бы встречу он назначил кому-то другому, а не Маркизе… Под таким оперативным псевдонимом проходила у него Анжелика – «ночная бабочка», путана, а проще – валютная проститутка, которую на самом деле звали Машей. Еще два года назад работала Маша инструктором в секторе учета одного из подмосковных райкомов комсомола. Была она стройная, миловидная, сообразительная и инициативная (иначе бы в райком и не взяли). Но поскольку с особистской юности уяснил Сазонов одно главное правило: источник информации надо беречь пуще собственной любовницы, а если таковой нет, то – жены, и ни в коем случае не подставлять и не раскрывать его ни при каких обстоятельствах, он относился к Маше-Анжелике с должным уважением, никогда не напоминал ей о славном комсомольском «вчера» и не акцентировал внимание на не совсем славном «сегодня».

Анжелика работала по вечерам здесь же в ресторане гостиницы «Россия» или в других злачных местах, где паслись иностранцы или так называемые «новые русские», у которых всех этих «гринов», «фунтов», «марок», «тугриков» и «шекелей» водилось, пожалуй, побольше, чем у любого заграничного гостя. Но любила она всегда и по-настоящему, как сама признавалась Сазонову в доверительной беседе, не эти денежные знаки и не их обладателей, а только Витю-милиционера – одного из фигурантов Шереметьевского дела, в котором Анжелика выступала свидетельницей. Так и попала она в поле зрения Сазонова и однажды сама выразила готовность сотрудничать. Все-таки от комсомольского прошлого остались в Анжелике некоторые принципы, никак не сочетающиеся с ее новым, довольно беспринципным, ремеслом. И поэтому информировала его Анжелика охотно, регулярно, да еще с таким усердием, как будто передаваемой информацией заглаживала свою вину перед страной и как-то пыталась оправдать перед собой свое нынешнее, сытое, но незавидное положение.

Сазонов появился в гостинице на полчаса раньше назначенного Анжелике времени. По дороге он купил бутылку «Советского шампанского» и «Сникерс» – все-таки к барышне на свидание идет, но на большее скромных средств, выделяемых на оперативные расходы и подлежащих строгой отчетности, не хватило. Пришлось даже какие-то рубли в своих карманах наскрести и добавить.

Анжелика неспроста заслужила свой почти королевский псевдоним – постучала в дверь номера точно в назначенный срок. Она стремительно впорхнула в номер, одарив Сазонова дежурной, но лучезарной улыбкой, скинула меховое манто на кровать и, оставшись в алой блузке и черной мини-юбке, без приглашения уселась в свободное кресло, закинув ногу на ногу и покачивая остроносой туфелькой на высокой шпильке.

Сазонов невольно залюбовался стройными ножками в черных колготках, на которых – ни складочки. Анжелика любила повторять: «Лучше иметь три морщинки на лбу, чем одну на колготках», – и всегда строго следила, чтобы так оно и было.

С профессиональным кокетством, но без свойственного ее товаркам жеманства она спросила:

– Кавалер угостит даму шампанским? – и подвинула к нему бокалы, загодя поставленные Сазоновым на журнальный столик.

Пока он открывал бутылку, Анжелика, источая аромат духов «Пуазон», вынула из дамской сумочки длинную женскую сигарету «More» и зажигалку, но прикуривать не стала, подождала, пока он нальет шампанское и высечет огонь, глубоко затянулась и выпустила струйку ароматного дыма.

«А ведь красивая баба… – в который раз отметил про себя Сазонов. – Ей бы замуж за настоящего мужика да детишек рожать таких же красивых, как сама. А она…» – дальше продолжать размышления в том же духе он не стал: не батюшка ведь, да и она не на исповедь пришла. Впрочем, последнее – это как посмотреть…

А еще подумал Сазонов, что пропахнет весь ее духами и табаком, и Татьяна опять будет ревновать и задавать глупые вопросы, хотя ведь много лет уже жена чекиста и понимать все должна. Как только Сазонова назначили особистом, начальник особого отдела Середа инструктировал Татьяну и просил к мужу не принюхиваться, а если возникнет какое-то непонимание, обращаться за разъясненьями непосредственно к нему, к руководителю, а не устраивать супругу сцены, ибо работа особиста специфическая и связана в том числе с женским контингентом. Но разве женщину такой инструктаж остановит или избавит от назойливых ревнивых мыслей?..

С Анжеликой у Сазонова ничего интимного не было и быть не могло. И не только потому, что служба службой, а все остальное потом, но и оттого, что ему как мужчине трудно было бы преодолеть природную брезгливость к женскому телу, находящемуся в столь постоянном употреблении. Хотя Анжелика как будто и не возражала бы перевести их отношения на более близкий уровень. Сазонов уверен, прояви он хоть малейший соответствующий интерес, и отдалась бы она ему, в соответствии со своим профессиональным статусом, самоотверженно и с осознанием патриотического долга, несмотря на то что любит, по ее собственным словам, только Витю-милиционера…

Он чокнулся с ней, сделал глоток шампанского и по-деловому спросил:

– Анжелика, скажи-ка мне, а твой Витя никогда не заикался при тебе о мужчине по имени Майкл?

Анжелика прищурила густо подведенные глаза:

– Он что, американец?

– Не знаю. На вид откуда-то с Востока…

– Значит, вьетнамец или камбоджиец… – Она смешно наморщила аккуратный носик, словно пытаясь что-то вспомнить, и вдруг пристукнула ладошкой по столу. – Слушай, точно! Однажды мы с Витей катались по Москве, и он заезжал в общагу, ну знаешь, этого института имени Патриса Лумумбы…

Она сделала паузу, снова затянулась, выпустила дым и отпила шампанское из бокала.

Сазонов не торопил ее. По опыту работы он знал, что торопить собеседника – значит заставить его фантазировать на ходу. Умеющий слушать терпеливо больше услышит.

И Анжелика не обманула его ожиданий.

– Меня Витюша тогда оставил в машине, а сам пошел в общагу, сказал, что ему к Джексону надо заглянуть… – Она усмехнулась. – А ведь Джексона звали Майклом…

«Ну, хорошо что хоть не Джоном Ленноном, которого двенадцать лет назад убили…» – подумал Сазонов и поблагодарил:

– Спасибо, это важная информация. Только мне нужен мужчина восточной наружности, понимаешь? А Майкл Джексон – негр.

– Так в этой общаге только восточной наружности мужчины и проживают. Мне наши девчонки рассказывали, они к ним часто на вызов ездят. Вся общага – вьетнамцы и камбоджийцы. Мелкие, но старательные… – хихикнула она. – И неутомимые…

Сазонов чуть заметно поморщился:

– Ну, эти подробности оставим. А ты не могла бы у своих девочек поразузнать что-то об этом Майкле… Может, это кличка у него такая, а имя совсем другое…

– Спрошу, – отозвалась Анжелика. Она все-таки была удивительно понятливой. – Могу даже сегодня спросить…

– Буду весьма тебе признателен. Узнаешь что-то, позвони мне по городскому телефону… Номер, надеюсь, не забыла?

– Никак нет, товарищ начальник! – вставая, она одернула юбочку, потянулась, демонстрируя все свои прелести, и отдала пионерский салют: – Партия сказала надо, комсомол ответил: сделаем!

Когда за ней закрылась дверь, Сазонов заткнул бутылку пробкой, зафиксировал ее проволочкой и убрал в холодильник, а так и не тронутый Анжеликой «Сникерс» засунул в карман реглана – будет Дениске подарок. Он еще с полчаса просидел в номере, выдерживая паузу из конспиративных соображений, чтобы не столкнуться внизу с только что покинувшей его Маркизой и ее подругами.

Глядя в окно на кремлевские рубиновые звезды, которые, как говорят, скоро заменят двуглавыми орлами, он размышлял над тем, что дает ему полученная информация о Майкле и сможет ли Анжелика разузнать о нем что-то еще.

К обеду Сазонов вернулся на службу, наскоро перекусил в столовой и стал ждать звонка. В кабинете никого не было, все «сокамерники», как он называл сослуживцев, работали сегодня вне Конторы. Пользуясь тишиной, Сазонов написал отчет о встрече с Маркизой, усмехнувшись пришедшим в голову воспоминаниям.

Когда его только перевели в особый отдел Уч-Аральского гарнизона, на вопрос тамошнего начальника, почему решил перевестись с партийно-политической работы в особисты, Сазонов простодушно ответил: «У политработников писанины слишком много, а бумажной волокиты я не люблю, предпочитаю живую работу с людьми». Знал бы он тогда, сколько писанины у особиста! На все случаи жизни подай план, схему, справку, аналитическую записку, донесение, отчет, характеристику, рапорт и так далее, и тому подобное… Словом, без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек.

Анжелика не подвела. В начале седьмого в кабинете Сазонова зазвонил городской телефон.

– Слушаю, – сняв трубку, сказал Сазонов.

– Твоего Джексона зовут Иенг Манго, – прошелестел в трубке знакомый голосок и раздались короткие гудки.

«Хорошо хоть не Иенг Сари… Еще нам только красных кхмеров не хватало», – заключил Сазонов: значит, разыскиваемый им иностранец – камбоджиец, а прозвище Майкл, возможно, взято в честь популярного американского певца. Тоже мне меломан выискался! Сазонов усмехнулся в усы не столько собственному предположению о музыкальных пристрастиях Иенга, сколько тому, что использовал новомодные словечки «фанат» и «меломан», только-только вошедшие в постсоветскую жизнь…

Еще он прикинул, что теперь, обладая именем и фамилией главного взяткодателя, разузнать, где он находится, будет куда проще: «Надо же, имечко Иенг, а фамилия, как у дерева, – Манго. Вот посажу это “дерево”. Останется – только сына вырастить да дом построить и книгу написать…»

«Ну, сына-то точно выращу: в нашем отделе куда меньше возможности на бандитскую пулю нарваться! А вот дом пока строить негде, хотя мечта такая в сердце и живет, недаром родился в селе, в своем доме вырос… Только вот как эту землю в Москве или в ближнем Подмосковье получить? Значит, пока что дом – это только мечта! Впрочем, как и написание книги».

Книгу о своем дяде-чекисте Макаре Григорьевиче Кленове Сазонов задумал написать, когда только окончил военно-политическое училище. Причин для увековечивания дядиного имени было немало: Макар Григорьевич в семье Сазонова был легендой, и судьба у него была легендарной, и Сазонов мечтал себя посвятить чекистской службе, надеясь стать таким, как дядя.

Но как подступиться к написанию книги, он не знал. К тому же видел дядю Макара Сазонов лишь однажды, будучи еще дошкольником. Дядя приехал в родное село в отпуск, и ему в общем-то было не до маленького Миши… Что еще знал о нем Сазонов? Немногое. Отец с матерью на вопросы о знаменитом родственнике отвечали как-то уклончиво, а других сведений почерпнуть оказалось негде…

Да и времени свободного, честно говоря, для того чтобы заняться писательством, у Сазонова не было. Конечно, он ходил в офицерские отпуска, но тратил отпускные дни на сугубо земные дела: то родителям по хозяйству помочь, то жену с детьми на курорт свозить. А на курорте с малыми детьми разве до писанины? Да и то, как пресловутые книги пишутся, Сазонову, честно говоря, тоже было невдомек. Одно дело написать оперативное донесение или сводку, и совсем иное – роман, повесть или даже обыкновенный рассказ… Он пока не представлял, в каком жанре будет книга о дяде Макаре: в художественном или документальном…

Скорее всего, Сазонов так никогда бы и не решился начать писать, если бы не представился случай…

Осенью девяносто первого, когда в Конторе царили разброд и шатание, а сам Сазонов еще служил в Особом отделе КГБ по Внутренним войскам СССР, многие его сослуживцы, не понимая, чем им в такой обстановке заняться, просто-напросто били баклуши и балду гоняли: в кабинетах разгадывали кроссворды, дурачась, звонили по газетным брачным объявлениям и беззлобно разыгрывали пышнотелых бухгалтерш и отчаявшихся вдовушек, пытающихся устроить свою личную жизнь на фоне разрушающейся советской империи.

Тут какой-нибудь досужий писатель-беллетрист, доведись ему описывать, почему вдруг именно в этот момент вновь заинтересовала Сазонова история его дяди М.Г. Кленова, непременно выдумал бы, что в ту пору, когда рушилась великая страна и реформировалась Контора Глубинного Бурения, надо было душе простого опера на что-то опереться. А опираться человек в таких условиях может только на свой род, на семейную традицию, на что-то очень личностное и дорогое… И, наверное, то, что написал бы досужий писатель, было бы близко к правде, но Сазонову тогда некогда было даже подумать о таких высоких материях.

Он, служа в это смутное время в отделе кадров, судорожно пытался помочь нескольким бывшим сослуживцам перебраться из отделяющихся от братского Союза национальных республик в Российскую Федерацию. И некоторым успел помочь! И хотя размышлять о высоких материях ему в эти месяцы в самом деле было некогда, но давняя мысль о книге все же вновь возникла в нем, закрепилась и толкнула его на шаг, на который он прежде никогда бы не решился.

Пользуясь творящейся в его ведомстве неразберихой, Сазонов подготовил запрос и за подписью своего начальника отправил в Киевский архив КГБ УССР, испрашивая личное дело майора Макара Григорьевича Кленова, якобы для уточнения неких обстоятельств его биографии… Отправил и не надеялся даже, что получит ответ. Но, несмотря на творящуюся вокруг неразбериху и предчувствие краха советской системы, а может быть, именно благодаря этой неразберихе и тягостным предчувствиям, коллеги из Киева неожиданно быстро отреагировали на запрос, и дело дяди Макара пришло в Москву и попало в руки Сазонова.

Тогда-то он впервые прочел и узнал, чем занимался дядя Макар Григорьевич в годы войны и после нее, а прочитав, понял, как именно будет писать о нем свою книгу.

ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ КНИГИ О М.Г. КЛЕНОВЕ

…Сазонову до конца было не ясно, каким образом дядя Макар Григорьевич Кленов стал чекистом. У самого дяди не спросишь, ибо давно уже нет его в живых…

Ответ на свой вопрос Сазонов надеялся найти в личном деле М.Г. Кленова.

Дело начиналось с заявления о приеме на работу в особый отдел НКВД Калининского фронта, которое Макар Григорьевич Кленов, курсант армейских курсов младших политруков, написал 8 июля 1942 года. В заявлении значилось: «Обязуюсь данную работу выполнять честно и добросовестно» – и ничего не было сказано о личном желании дяди работать в НКВД. Шла война не на жизнь, а на смерть, и о личных желаниях отдельного человека речи в ту пору просто не шло. Сказали: надо идти в особый отдел – и он пошел!

Да и вся предшествующая трудовая и военная жизнь Макара Григорьевича, отраженная в его послужном списке, была ярким подтверждением принципа: партия поручила, коммунист – выполняет.

М.Г. Кленов родился 22 июля 1914 года в семье крестьянина-бедняка. В 1930 году вступил в комсомол и с этого же времени начал свою трудовую деятельность. Работал в Пертовском совхозе разнорабочим и счетоводом, продавцом сельпо и председателем рабочего комитета совхоза, заведующим магазином, бригадиром полеводства и снабженцем. В 1936–1937 годах служил в РККА курсантом школы артиллерийской инструментальной разведки и артиллеристом в одной из частей Белорусского военного округа. После службы устроился завхозом, потом работал завскладом и председателем завкома на Пертовском спиртзаводе, а перед самой войной был назначен заместителем председателя колхоза «Красное знамя» и одновременно избран секретарем первичной партийной организации. С этой должности и ушел на фронт в самом начале Великой Отечественной войны.