Военная система Раймондо Монтекукколи

Именно Галласу Раймондо приписывал успех объединенных католических сил в сражении при Нёрдлингене в 1634 г.: генерал-лейтенант предусмотрительно занял высоты, на безуспешное взятие которых шведы положили все силы[313]. Раймондо научился у Галласа располагать впереди армии, в 1-2 часах марша, «хороший корпус людей» – большой кавалерийский авангард, с целью прикрытия главных сил и разведки. С другой стороны, Галлас научил Монтекукколи с осторожностью отправлять большие кавалерийские разъезды, потому что «если такой большой разъезд будет разбит… ваша армия настолько ослабнет, что вы больше не сможете противостоять врагу»[314]. Как полководец Галлас избегал сражений – Нёрдлинген остался, по сути, единственным крупным столкновением в его карьере (если не брать в расчет осады и мелкие бои). Как иронизировал Хёбельт, Галлас являлся тем генералом, который «никогда не проигрывал сражений – просто потому, что после Нёрдлингена он не участвовал в сражениях. «Губитель армий» не был азардером…»[315]. Монтекукколи приводил на этот счет слова самого генерал-лейтенанта: «Граф Галассо… говорил, что те полководцы, которые, чтобы показать свою храбрость, каждый день рискуют своими армиями и хотят казаться мужественными за счет чужих жизней, смешны»[316].

Похвалы удостоилась и распорядительность Галласа, который при нападении шведов срочно бросил в бой часть имеющихся войск, пока не подошли остальные. Его также весьма впечатлил переход генераллейтенантом Рейна (в 1636 г.), чему не смог помешать Бернгард Саксен-Веймарский; а также выбор выгодной и укрепленной позиции в Лотарингии против французов. Даже в неудачной кампании 1644 г. Монтекукколи нашел, в чем похвалить своего командующего: тот, будучи запертым в Бернбурге, сначала выпустил часть кавалерии, на преследование которой шведы выделили большие силы, чем облегчили прорыв главных императорских сил. Галлас также допускал ошибки, и одной из самых заметных стала катастрофа 1644 г.: «Банер погубил шведскую армию при Торгау, а Галласс – императорскую при Эльбе». Предлагая тактику «выжженой земли», Монтекукколи укорял Галласа за то, что тот кампании 1637 г. допустил роковой просчет, не разорив предварительно Померанию и не вытолкнув туда отступающего Банера, что привело бы шведов к верной гибели от голода. Кроме того, Галлас неудачно пытался навязать сражение отступающему Ла Валетту.

Наконец, Раймондо внимательно следил за успехами Великого Конде и Тюренна, но ссылался только на принца. Так, он одобрил решительный приход герцога Энгиенского на помощь Рокруа в 1643 г. и его готовность дать битву испанцам. Он внимательно изучил битву при Алерхайме в 1645 г. и рекомендовал обрушить, по примеру Энгиена, всю кавалерию на один их флангов противника.

ФИЛОСОФИЯ ВОЙНЫ. ПОЛИТИКА, ГОСУДАРСТВО, РЕЛИГИЯ

Военная система Монтекукколи. Раймондо рассматривал военное искусство как дисциплину, предметом которой является война, а целью – «хорошо вести войну» и одержать победу[317]. В трактате «О войне» он определял искусство войны как «искусство хорошо сражаться, чтобы победить» . Военное искусство он ставил выше всех других искусств, без которого «никто не может иметь ни жизни, ни мирного пользования страной, ни свободы, ни граждан»[318]. В «Афоризмах» война определялась как действие (azione) армий, «поражающих друг друга всеми способами, цель которого – победа»[319] . Война заканчивается миром, который можно считать почетным, если он «полезен» и получены выгодные условия, а цель, ради которой велась война, достигнута. Войну, согласно Монтекукколи, можно классифицировать по разным принципам на сухопутную и морскую, оборонительную и наступательную (в трактате «О войне» упоминался и комбинированный вариант – «смешанная война»), гражданскую и внешнюю, справедливую и несправедливую[320]. В сухопутной войне, в свою очередь, наблюдается четко противопоставление действий, ведущихся «вокруг крепостей» и «в поле», то есть осадной и «полевой» войны. В эпоху Раймондо разделение военного искусства на стратегию, тактику и вклинившееся между ними оперативное искусство еще не сложилось. Все три термина уже наличествовали в военном лексиконе, однако несли несколько иной смысл. Так, в военном учебнике Иоганна фон Нассау упоминается про разделение древними греками военного дела на 3 части: «stratageticam», «tacticam» и «poliorseticam». Однако под первой частью понимались наставления полководцу, а под «тактиками» имели в виду учителя военного искусства[321]. Понятия стратегии и тактики в современном смысле будут сформулированы только в XVIII в. в работах Бюлова и др. Несмотря на это обстоятельство, в литературе можно встретить мнение, что Монтекукколи не проводил четкого различия между еще не сформулированными понятиями стратегии, операций и тактики, рассматривая их как единое целое[322]. Однако трактаты «О войне» и «О битвах» уже в определенной мере предвосхищали будущий тандем стратегии и тактики. Вместо «стратегии» Монтекукколи говорил о «il modo di far la guerra» (или «modo di guerra»), «forma della guerra», «forma del guerreggiare»/«modo di guerreggiare», «stili di guerra»[323], вопросы тактики частично отражал глагол «combattere». В ходу у Монтекукколи был и термин «le operazioni militari» («la grande operazione», «operazioni solide» и т.д.), но чаще в значении совокупности военных действий с определенной целью[324].

Военные операции включали несколько видов столкновений: крупные полевые сражения (battaglie), более мелкие, «частные» бои (zuffe particolari, fatti d’arme, scaramuccie) и осады. Стоит сразу отметить, что масштабная формальная осада («assedio reale») выступает как прямая антитеза и полевому генеральному сражению («far giornata»/«dar battaglia»), и штурму при помощи живой силы (la viva forza). Четкое различие проведено и среди столкновений в поле: мелкие бои («особые», «il combattere particolarmente») ведутся небольшими силами, но могут и крупными, при условии, что в них не задействована вся армия целиком. Например, «rincontri» (встречи) чаще носят случайный характер, а «scaramucce» (стычки), производятся с целью отвлечь или разведать врага. К «частным боям» также отнесены засады; внезапные атаки на вражеские квартиры, фуражиров и т.д.; прорыв или оборона траншей, проходов, рек; отступления. Другая категория – «полномасштабные» сражения, «un combattimento generale», «battaglie», где армии сражаются целиком, всеми своими силами, или, по крайней мере, одна целая армия нападает на неполную армию противника.

Раймондо различал прямое и непрямое действие (косое, obliqua), разумея под последним всяческие хитрости. «Прямое действие – это то, которое идет простым и военным путем, непрямое действие – это то, которое идет скрытным путем и по аллеям обмана и хитрости, называемым стратагемой. И то, и другое происходит вокруг крепостей или в поле»[325]. Пример стратагемы – «заставить врага поверить, что силы, которые на него нападают или которые хотят и могут напасть, больше, чем они есть на самом деле»[326].

К средствам войны Монтекукколи относил: 1) precognizione («предвидение») – знания из области арифметики, геометрии (тригонометрии); 2) приготовления (военные ресурсы), которые касались: армии, средств (provvigione) и операций; 3) исполнение, которое касалось: а) похода (организация марша, размещение войск/ночлег, сражения (генеральное и «частные бои») и собственно ведения кампании («campeggiare»); б) крепостей (устройство и строительство, охрана, взятие, оборона, помощь/спасение). Помимо этого, к военной системе Раймондо относил 10 правил общего характера, причем на первом месте помещалось обращение молитв к Богу, а на последнем – дисциплина. Войско Раймондо всегда рассматривал не как механическое образование, а как живой организм[327]. В состав армии входили 2 основные категории: 1) Комбатанты (combattenti – те, кто сражаются), или солдаты. К ним относились офицеры (старшие и младшие) и рядовые (в пехоте и кавалерии). 2) Некомбатанты. К ним относятся 18 категорий, включая врачей и аптекарей, духовных лиц, проводников, шпионов, маркитантов и купцов, землекопов, плотников и т.д.

К средствам (provvigione) относятся: 1) деньги, «которые являются нервом войны»[328]; 2) съестные припасы; 3) боеприпасы; 4) инструменты, «для передвижения по земле, для строительства мостов и для всех видов ремесел»; 5) соответствующие специалисты (инженеры, артиллеристы, бомбардиры, мостовые, пороховщики, плавильщики, оружейники, мельники, каменщики, плотники, фарцовщики и т.д.); 6) лошади; 7) проводники; 8) шпионы.

Позднее, в «Афоризмах», Раймондо несколько видоизменил схему, отнеся армии и средства к «apparecchio» (военные ресурсы, или приготовления), куда вошли: 1) люди (советники; генералы и офицеры; ремесленники и солдаты), 2) артиллерия, 3) боеприпасы, 4) обоз, 5) деньги. Теперь, по его мнению, победа достигалась с помощью: 1) apparecchio, 2) disposizione (диспозиция, расположение) и 3) операций[329].

Диспозиция – это «порядок, который придается вещам в соответствии с их количеством и качеством; оно рождается так же, как и мир, который из путаницы хаоса возник с диспозицией, которую он упорядочил в соответствии со своими целями»[330]. Под диспозицией, как пояснял Лураги, Раймондо понимал соотношение сил, географические условия и цели, которые должны быть достигнуты. Диспозиция делилась на универсальную и особенную (particolare). «Универсальная диспозиция касается «суммы войны» (somma della guerra) в целом, она предписывает общее правило (la norma generale) ведения войны и направляет ее по выгодному пути. Хороший поворот игры при первых ходах фигур влияет на весь ее ход, облегчает выигрыш; а если, наоборот, расстановка шахматных фигур сначала не упорядочена, ее трудно исправить впоследствии»[331]. Основные характеристики третьего элемента подготовки – операции – заключаются в: 1) соответствии состава армии местности (пехота полезнее при осадах и ей выгоднее действовать на таких ТВД, как Фландрия и Италия, с кавалерией можно давать сражения в Германии, Венгрии и Польше); 2) адаптированности к цели/плану (disegno) (оборона, наступление в вражескую страну, оказание помощи союзнику).

Что касается оружия, Монтекукколи разделял его на наступательное (для ближнего и дальнего боя) и оборонительное; тяжёлое и лёгкое[332].

Природа войн. Раймондо часто приписывается предвосхищение знаменитой идеи Клаузевица о войне как продолжении политики другими средствами[333]. Несомненно, это сильное преувеличение[334], и его рассуждения о причинах различных войн выявляют этот факт со всей наглядностью. Внутреннюю или гражданскую войну Монтекукколи определял как войну «подданных против государя или между собой»[335]. К данной категории можно отнести даже Тридцатилетнюю войну – как своего рода гражданскую войну между князьями и императором[336]. Причины гражданской войны разделялись на «отдаленные» и «ближайшие». При объяснении «отдаленных» причин Раймондо добавлял щепотку провиденциализма: сам Бог приводит великие империи к гибели, но поскольку существуют такие государства,

которым не страшна внешняя сила, гибель также проистекает изнутри, из внутренних беспорядков. Кроме того, причина гибели – в «роскоши», т.е. в имущественном неравенстве, появлении в обществе прослойки нищих и должников. «Ближайшие» причины Монтекукколи видел в существовании «партий», в смуте и в тирании. Партии – это «объединение нескольких или многих лиц между собой, которые имеют разногласия с другими»[337]. Честолюбие толкает их к возвышению, из чего проистекают раздоры и война. Эти честолюбцы становятся вождями «толпы» и заражают ее «безумием». Раймондо с явным осуждением выделял такое «подстрекательство», т.е. «явное движение толпы против государя или магистрата»[338]. Но угроза государству может идти и сверху – со стороны тирана: «тирания – это насильственное правление одного человека вне обычаев и законов, и оно насильственно, потому что [тиран]… боится всех, заставляет всех бояться себя, и, без закона и справедливости, защищает плохих, ненавидит хороших, боится… ученых, писателей, живет в постоянном страхе»[339]. Впрочем, власть тирана недолговечна, ибо он изгоняется или погибает. В трактате «О войне» Монтекукколи счел нужным подробно расписать технологию заговора против государя-тирана, что являлось справедливым делом: где и как лучше его убить, как дать яд и т.д. А главным средством против возникновения гражданской войны является предотвращение войны внешней. Внешнюю войну Раймондо рассматривал как «применение силы и оружия против государя или против чужого народа»[340]. Причинами такой войны чаще всего служат «честолюбие и алчность, злоба и ненависть». В частности, «глубокая жадность к империи и богатству и жажда господства обычно становятся мотивами войны государей, которые измеряют величие [своей] славы величием империи…»[341]. По мнению Монтекукколи, «способ ведения войны одинаков как в гражданской, так и во внешней войне…»[342]. В рассуждениях Раймондо о справедливых и несправедливых войнах сказалось влияние идей Юста Липсия. Справедливость войны определяется двумя категориями – справедливой причиной и справедливую целью. Справедливую причину Монтекукколи усматривал не только в защите от агрессии противника, но и в собственном нападении на него: «Защищаться от силы силой – это не только правильно, но и необходимо; разум предписывает это ученым людям, необходимость – варварам, обычай – людям, а сама природа – существам…»[343]. Выступление против тирании, нападение на «тех, кому дана лицензия на беззаконие», в качестве мести и для возврата отобранного, с целью «сдержать плохих и поддержать хороших»[344], ради «подавления зла» также рассматривается как справедливая причина. Как можно видеть, в данном вопросе используются довольно размытые категории. Война необходима, если нет другого способа уладить спор и нет другой надежды, кроме как на оружие: «есть два способа решать спор – словами и силой, и поскольку то, что подобает людям, подобает и зверям, нужно прибегать к последнему, если первое не помогает»[345]. Справедливая цель, по мнению Раймондо, «не ищет мести[346], славы или империи, а только спокойствия и защиты; и поэтому война должна вестись так, чтобы не казалось, что вы стремитесь к чему-то другому, кроме мира»[347]. Таким образом, Монтекукколи в некоторых случаях рекомендовал нанести превентивный удар, однако любое нападение обязательно нуждается в обосновании. И хотя «никогда не бывает недостатка в предлогах», допускается ситуация, когда невозможно найти обоснованный предлог, и в этом случае вместо войны непосредственно против определенного врага Раймондо рекомендовал нападать на его союзников (агрессия в отношении которых почему-то уже не нуждалась в обосновании). Разбросанный характер наследственных земель австрийских Габсбургов привел Монтекукколи к признанию необходимости завоевать те иностранные владения, что разделяют собственные территории, ввиду угрозы того, что ее может занять противник. Оправданным являлось и нападение на соседнюю страну, которая угрожала стать настолько могущественной, чтобы совершить нападение первой. В данном случае предлагалось пользоваться благоприятными моментами для нападения на вражеское государство: в момент смерти его государя; когда оно воюет с соседями, чтобы самим вмешаться в качестве судьи; при внутренних смутах, как это использовал Густав II Адольф при вторжении в Германию. Война должна вестись и во имя репутации среди других держав, чтобы отбить охоту у них напасть самим, «потому что никто не посмеет оскорбить человека, про которого известно, что тот готов к отмщению»[348]. Ведение внешних войн должно не только поддерживать репутацию среди соседей, но также изгонять роскошь, т.е. сглаживать имущественное неравенство – одну из «ближайших» причин внутренних смут. Против роскоши предлагалось бороться порицанием.

Поиск внешнего врага и нападение на него Монтекукколи рекомендовал как средство избежания или прекращения внутренней войны, чтобы дать отдушину «честолюбивым и беспокойным» настроениям среди собственных граждан: «пусть капризы воинственных духов разряжаются снаружи, а не внутри, и пусть развращенные чувства гражданских разногласий очищаются [в борьбе] против иностранцев»[349]. Отметим убежденность Раймондо в том, что война с внешним врагом автоматически приведет к угасанию внутренних смут, хотя всеобщая история полна обратных примеров. ***

Довольно много внимания Монтекукколи уделил проблеме резко осуждаемых им «смут» – внутренних заговоров и бунтов, описав используемые в них приемы и методы. Основываясь на опыте расправы с Валленштейном, Раймондо советовал государю притворяться, что доверяет мятежнику, которого он приказал убить. Раскаявшегося мятежника не следовало прощать сразу, а заставить его «сложить [свое] высокомерие и осудить себя»[350]. Опасность мятежей губернаторов отдельных регионов предлагалось решать посредством их регулярной смены: «правления и полномочия… не должны длиться более трех лет, так как … провинции, как только они получают губернатора, немедленно начинают почитать его…; привыкают к нему»[351]. Поскольку предательство и заговор против государя возникают исключительно из ненависти и презрения к нему, венценосцам рекомендовалось воздержаться от тирании. Не исключал Монтекукколи и помилования для заговорщиков, если речь шла о настолько знатных и влиятельных лицах, «которых нельзя наказать сразу»[352] .

Наконец, Раймондо предостерегал государя об опасности вовлечения в войну либо одним из его приближенных, либо союзником – правителем соседней державы. Особенно опасной являлась ситуация, когда к внутренней смуте добавляется внешняя угроза, что чревато подчинением «игу чужеземца». Монтекукколи выступил с резкой критикой мнения, что гражданские войны могут выковать армию и научить солдат навыкам настоящей войны: «и пусть не верят, что гражданские войны – это школа стойкости и армии, ибо зачастую в них больше суеты и угроз, чем просто неприятностей». Солдаты «легко расправляются с безоружными гражданином или крестьянином»; дело не доходит до настоящих сражений и стычек, а солдат, походя скорее походит на хищника, «только откармливается на трофеях отечества и товарах несчастных граждан», учится скорее грабежу, чем дисциплине «настоящей и умеренной войны»[353]. Поэтому солдат лучше использовать «во внешней войне, которая часто рождала твердое согласие»[354].

Теория государства. Монтекукколи постоянно разделял страны по их политическому устройству, говоря о «государях» (монархиях) и республиках. При этом он проводил тесную взаимосвязь между государственным устройством и управлением военной деятельностью[355]. По наблюдению Мартелли, Раймондо рассматривал войну как крайний полигон, в котором успех зависел не от гениальности полководцев и не от мужества войск, а от хозяйственно-институционального устройства соответствующих воюющих государств[356]. Политическая мысль Монтекукколи рассматривается, в первую очередь, как ответ на режим, установленный вестфальской системой[357]. Вестфальский мир закрепил ослабление позиций императора как главы Империи в сочетании с усилением имперских сословий, и положил начало «дуалистическому развитию императора и Империи»[358]. Отныне австрийские Габсбурги переключили внимание на свои наследственные страны, которые постепенно превращались в ядро их собственной «империи», отличной от Священной Римской империи. Новую расстановку сил в Империи хорошо объяснил кардинал Мазарини в 1658 г.: император мало что значит, если он полагается только на свои владения; если же он действует в согласии с князьями Империи, особенно с наиболее важными (Бавария, Саксония, Бранденбург и даже рейнские курфюрсты), он становится грозным в военном отношении[359]. Но и без союза с князьями Габсбурги продолжали сохранять большое влияние в Империи и не отказывались от планов восстановления утраченных позиций в будущем, но уже не претендуя на тотальную гегемонию[360]. Все большее отдаление Империи от императора нашло вполне отчетливое отражение и в творчестве Раймондо. Рассуждая о «государстве», Монтекукколи имел в виду не Империю, а наследственные земли и прочие владения императора. Проблемы Империи как таковой его не интересовали[361]. Важнейшие изъяны Габсбургской монархии крылись как в ее разнородном и разрозненном характере, так и в слабости центральной власти. Например, Габсбурги не обладали налоговой монополией и в своей фискальной политике должны были заручаться одобрением со стороны сословий. Даже в побежденной Богемии, несмотря на все репрессивные и ограничительные меры в отношении местных институтов

власти, проводившиеся габсбургскими властями в 1620-е гг., сословия сохранили право вотировать налоги. Местные ландтаги/сеймы ограничивали законодательные, равно как и судебные полномочия габсбургских правителей, что усугублялось отсутствием единого законодательства для всех земель Австрийской монархии в принципе. Бюрократия, степень развитости которой является одним их признаков абсолютизма, лишь зарождалась как элита и по-прежнему располагалась преимущественно в Вене[362]. В качестве слабости монархии отмечается и отсутствие «единого феодального класса»: «Беспорядочные и случайные элементы габсбургского государства, без сомнения, во многом были следствием сложного и несогласованного характера составлявшей его знати. Недостатки аристократического многообразия были предсказуемыми и очевидными в самом чувствительном отделе государственной машины – армии…»[363]. При этом самих Габсбургов нельзя назвать одними из самых эффективных правителей раннего Нового времени: «в Вене всегда было больше намерений, чем реализации»[364].

В связи с этим многие современные историки зарекаются говорить о каком-либо «абсолютизме» в отношении Австрийской монархии. Сравнивая власть короля Франции и австрийских правителей во второй половине XVII в., историк Беранже пришел к выводу: «и если Австрии [как единого государства] в ту пору не существовало, то австрийского абсолютизма не существовало тем более»[365] . Вместо этого предлагаются разнообразные по степени умозрительности (но одинаковые в своей малой полезности) формулировки вроде «координирующего государства» (акцент на способности Габсбургов договариваться с элитой), «военно-фискального государства» и «органически-федерального абсолютизма»[366].

Неудивительно, что Раймондо видел одну из фундаментальных задач внутренней политики Габсбургов в превращении разрозненных наследственных земель в Fürstenstaat, в унитарное, централизованное военное государство с сильной, по сути – неограниченной властью монарха[367]. Историки склонны видеть в Монтекукколи сторонника «в какой-то мере просвещенного абсолютизма»[368], приправленного «религиозным пафосом Контрреформации»[369]. Для Раймондо габсбургский католицизм служил истинной «государственной религией»[370], и, сакрализуя власть династии, он рассматривал Габсбургов как орудие Провидения[371].

Проповедуя абсолютную власть государя, Монтекукколи парадоксальным образом взял на вооружение концепцию «общественного договора» между монархом и народом. Договор строится на передаче монарху всей полноты военной, экономической, религиозной и этической власти с целью защиты и обеспечения безопасности подданных, отказавшихся ради этого от своей «свободы». Однако со временем власть монарха может существенно сократиться за счет уступок и узурпаций со стороны знати – жертвой такого процесса Раймондо видел, разумеется, австрийских Габсбургов. Вот почему жестокая политика Фердинанда II в отношении усмиренных богемских сословий в 1620-е гг. одобрялась Монтекукколи как процесс по возвращению к «исходным положениям» контракта, к отвоеванию утерянного ранее «jura regia»[372]. Те же самым меры настоятельно рекомендовались и Леопольду I в отношении восставших венгров. Для борьбы со знатью предлагались разные репрессивные методы – от высылки за рубеж до физического устранения. Равно как в теории войны Раймондо присутствует идея «ragion di guerra», в его политическом мировоззрении одной из главных идей выступает концепция «ragion di stato» – государственного интереса, или необходимости. Теория «ragion di stato» возникла в середине XVI в. в творчестве нескольких итальянских мыслителей (ее первоначальное формулирование avant la lettre находят еще в работах Макиавелли) и получила достаточно быстрое и широкое распространение. На Монтекукколи, в частности, повлияла дискуссия вокруг «ragion di stato», развернувшаяся в работах Ботеро, Аммирато и Боккалини[373]. В представлении Раймондо, «ragion di stato» служит для закрепления права монарха на абсолютную свободу действий[374] и для восстановления его власти, ограниченной во многих отношениях, в полном объеме. Именно государственным интересом диктуется сохранение постоянной армии, причем не только для чисто оборонительных задач: «нужно не сокращать оружие, а укреплять его, не для того, чтобы, подобно кротам и черепахам, ютится в тесных стенах собственного дома и защищать только себя, а для того, чтобы, подобно львам и орлам, передвигаться по просторам воздуха и земли, защищая или укрывая других под сенью своих крыльев…»[375]. Безусловно, Монтекукколи имел в виду, в первую очередь, усиление позиций императора в Империи, его способности сплотить князей вокруг себя для отпора нарастающей французской угрозе. Армия вполне логично выдвигается Раймондо в качестве одной из главных опор власти монарха. В работе о Венгрии он утверждал: «Есть два шарнира, на которых держится весь механизм управления [государством] – это законы и оружие. С их помощью регулируется воля народа; с их помощью его заставляют подчиняться законам, отнимая у него возможность бунтовать. Законы должны использоваться и в отношении своих [граждан/подданых], и против иностранцев, и в спокойные времена, и в смутные, чтобы сохранить или восстановить спокойствие. Законы без оружия не имеют силы. Оружие без законов не имеет справедливости»[376]. Чуть раньше он писал: «Скипетр не может держаться без меча»[377]. Действительно, помимо двора, армия оставалась единственным инструментом, которым габсбургские правители могли распоряжаться без контроля со стороны ландтагов и т.п., и единственной областью, где их власть действительно приближалась к абсолютной[378], с поправкой на еще сохранявшиеся прерогативы «военных предпринимателей». Только армия, наряду с законами, могла помочь преодолеть все присущие Австрийской монархии слабости и уязвимости. Как заметил Кауфманн, речь шла об идее «своего рода военного государства», и «будь его [Раймондо] воля, он поставил бы армию, со всеми ее правами и институтами, в качестве объединяющей… скобки над всей державой императора; и она должна быть постоянной»[379]. Врученный монарху в дополнение к скипетру, меч становится, таким образом, залогом его юридической и этической легитимности, правовой основой государства[380].