Военная система Раймондо Монтекукколи

Историк Мартелли связал оба этих взгляда, усмотрев в качестве великого достижения Монтекукколи примирение на логико-формальном уровне аристотелевского силлогизма с галилеевском экспериментализмом, «подвергая все личному контролю (отсеву) и объединяя эти когнитивные структуры в инструмент, с помощью которого можно исследовать дорогие ему темы правовой, социальной или экономической и военной реальности»[257]. Роль математики, геометрии и даже физики в представлении Раймондо заключалась в предоставлении ряда точных указаний, почти настоящих законов, по динамике боя. Как полагал Мартелли, Раймондо, несмотря на свое стремление превратить полемологию в точную науку, отдавал себе отчет, что из-за влияния такой «переменной», как человеческий фактор, эта задача вряд ли может быть когда-либо решена[258]. Неоднозначность методологических предпочтений Монтекукколи проявилась и в вопросе о верификации научного знания, полученного сведенной к афоризмам наукой о войне. Согласно Раймондо, это знание подтверждается «примерами, практикой и теоретическими (speculative) рассуждениями, авторитетом великих людей и историей»[259].

Примеры рекомендуется брать из недавних войн, поскольку чем они «свежее и ближе» по времени, тем «больше учат, проводя больше аналогий и больше соответствуют времени, месту и современной материи»[260]. В «Афоризмах» примеры взяты в основном из войн XVII в., в ущерб античной и средневековой истории. Практику и теорию Монтекукколи рассматривал в одной связке: если первая «рассуждает и судит о том, что следует делать здесь и в настоящем на основе самых исключительных случаев», то вторая делает то же самое на основе общих правил[261]. При этом «обычно существует разница между тем, что предполагает теория, и тем, что предполагает практика»[262]. Практика без теории больше[263] подвержена ошибкам, теория без практики «доходит до познания всеобщего и причин»; однако обеим «не хватает друг друга, и, просто соединив их вместе, можно достичь совершенства»[264]. В «Войне против турка в Венгрии» в качестве теории выступают афоризмы, а в качестве практики – кампании Раймондо в 1661–1664 гг. Что касается «авторитета великих людей», из него «черпается много знаний, а их свидетельство само по себе является доводом, хотя и внешним, но очень сильным».

В отношении истории Раймондо проявлял осторожность, поскольку «мы не должны всегда принимать за правду все, что написано в Истории, потому что часто причины, породившие следствия, игнорируются или фальсифицируются…»[265]. Для устранения этого недостатка следует знать «природу вещей, а также людей… иначе мы рискуем впасть в ошибку». При этом Монтекукколи упрекают в том, что он сам впал в ошибку, когда уверовал в универсальность выведенных им принципов, в их применимость ко всем периодам развития военного искусства, игнорируя принцип историзма. Претензия на непогрешимость принципов была заявлена еще в «Военных таблицах»: «я смею утверждать, что, пройдясь любопытным взглядом по всей всеобщей истории…, я не нашел ни одного значительного события в военных действиях, которое не было бы сведено к этим заповедям (precetti) и не подпадало бы под их рассмотрение»[266]. Хотя Раймондо признавал изобретение пороха как фактор, сделавший оружие «лучше», и повторил вслед за Роаном, что изобретение артиллерии «в некоторой степени» изменило «формы военного искусства», тем не менее, «остальная часть правил находится в своей незыблемости»[267]. Исследователи склонны подчеркивать «радикализацию выводов» Монтекукколи из-за чрезмерного желания придать своим заповедям научную форму[268] и о все большем оттенке «догматической недискутируемости», демонстрируемой с каждым новым трактатом[269]. Лураги, со своей стороны, пытался защитить Раймондо от обвинений в догматизме[270].

3) Школа великих полководцев. Относительно важности данного фактора в формировании военной доктрины Монтекукколи нет единого мнения. Пьеро Пьери видел в Раймондо теоретика военного искусства своего времени, а именно, военного искусства Тридцатилетней войны, и называл его учеником великих полководцев в лице Густава Адольфа и Банера, а также Валленштейна[271]. По мнению же Лураги, Монтекукколи, «очень опытный в изучении жизненного опыта великих лидеров… определенно не был ни продолжателем, ни теоретиком кого-либо»[272]. Постараемся разобраться подробнее в вопросе о влиянии на нашего героя тех, кто служил для него образцом «un gran capo di guerra».

В работах Раймондо упоминаются десятки военачальников Европы разных времен, в том числе множество античных. Так, российский историк Данилов в одних только «Афоризмах» насчитал упоминание о 33 военных деятелях: чаще всего всплывало имя Ганнибала, но «тщательному анализу» был подвергнут военный опыт только Сципиона и Фабия Максима[273]. Впрочем, «тщательность» анализа относительна, поскольку Монтекукколи ни в одном из своих произведений не давал целостного, подробного разбора военного мастерства того или иного командующего. К вышеупомянутым полководцам Второй Пунической войны можно добавить Юлия Цезаря, который неоднократно фигурирует в трактате «О войне». И, как уже отмечалось выше, в примечаниях к «Афоризмам» несколько раз процитирован император Лев Мудрый.

Цезарь и Александр Македонский привлекли Раймондо быстротой своих маршей, «то оставляя пехоту позади и маршируя с одной только кавалерией, то сажая пехоту на коней и делая их драгунами…»[274], благодаря чему «довели до конца самую прекрасную часть своих начинаний» и «склонили врагов к миру». Монтекукколи ставил в пример опыт Цезаря в переправах через реки; в искусном занятии возвышенностей; в спешивании кавалеристов, чтобы придать им решимости сражаться (затруднив бегство с поля боя); в сосредоточенном расположении войск на зимние квартиры в укрепленных лагерях, которые служили уздой для покоренных стран. Жестокая мера Цезаря, приказавшего отрубить руки воинам галльского племени кадурков, нашла понимание и одобрение у пропитанного идеями гуманизма Раймондо. Среди героев Второй Пунической войны в центре внимания Монтекукколи оказался не Ганнибал или Сципион, а Квинт Фабий Максим. Когда критики и недруги Раймондо обзывали его «Кунктатором» за осторожную и медлительную манеру ведения войны, они не могли вообразить, что для него самого это являлось скорее комплиментом. Монтекукколи назвал поход Фабия против Ганнибала «самым знаменитым их всех в истории античности» и призвал читателей подумать над личностью Кунктатора. Его восхитило то, как римский полководец следовал за пунийцем, имея обильный запас провизии и не позволяя застать себя врасплох путем выбора сильных позиций[275]. По мнению Раймондо, Фабий отнюдь не избегал битвы, а даже желал и искал ее, только на выгодных для себя условиях; при этом он твердо придерживался выбранной стратегии, не реагируя на критику своих тщеславных соотечественников.

Средневековая история Европы до XV в. включительно Монтекукколи интересовала гораздо меньше, поэтому упоминаний о крупных полководцах этого периода практически нет. Гораздо чаще он ссылался на полководцев XVI–XVII вв. Если подсчитать упоминания о наиболее заметных фигурах по именному указателю в издании Фельце[276], получится следующая картина: Густав Адольф – около 70, Банер – почти 60, Тилли – 25, Валленштейн и Галлас – более 40 каждый, Карл Х Густав – 25, Торстенсон – 12, Хацфельд – 25, Суш – 10, Великий Конде – 34, Тюренн и Карл Густав Врангель – по 13, Паппенхайм – 16, Пикколомини – 20, эрцгерцог Леопольд Вильгельм – почти 70, Джорджо Баста – 10, Кромвель – 12. Кроме Пикколомини и эрцгерцога, Раймондо крайне мало интересовали полководцы на испанской службе: Алессандро Фарнезе и герцог Альба упомянуты по одному разу, кардинал-инфант Фернандо Австрийский – 5, Гонсало де Кордова (Гран Капитан) – 2. Имя Амброджо Спинолы появилось у Монтекукколи только в хронологических заметках о событиях 1619–1634 гг.; возможно, причиной тому послужило то обстоятельство, что внук знаменитого полководца, Пабло Спинола Дория, маркиз де Лос Бальбасес (1628– 1699) стал ярым врагом генерал-лейтенанта при императорском дворе. Из голландских военных деятелей Раймондо выделял разве что знаменитого полководца и военного реформатора Морица Оранского (1567–1625). Монтекукколи импонировала способность принца заставлять своих воинов упорно сражаться, чтобы победить или умереть – так, при Ньивпорте Мориц отослал корабли от берега, отрезав своей армии надежду на спасение[277]. В той же битве отмечалось сосредоточение Мори-

цем всей кавалерии на одном фланге, поскольку второй был надежно прикрыт. Наконец, Монтекукколи как активный сторонник использования щитоносцев не мог не сослаться на пример Морица, который якобы хотел ввести их в своей армии. Отметим, что Раймондо оставил без внимания знаменитые и широкого разрекламированные тактические реформы голландского статхаудера. На первом месте по частоте упоминаний Монтекукколи оказался Густав II Адольф, которого он старался не называть по имени, а предпочитал величать «королем Швеции». Именно «Северный лев» стал первым историческим персонажем, упомянутым в трактате «О войне», и именно ему Монтекукколи посвятил специальную оду («Alla memoria di Gustavo Adolfo Re de’ Sveci, Vandali e Goti», опубликована у Кампори). Такой чести от Раймондо не удостоился ни герцог Модены Франческо, ни императоры Фердинанд III и Леопольд, ни королева Кристина. В оде есть строки: «Такого человека в расцвете лет / Не было и больше не будет. Кто равен ему в ратном деле? / Густав может найти равного только в себе самом»[278]. Несмотря на оставленное королем неизгладимое впечатление, в историографии оценки степени его влияния на Монтекукколи остаются противоречивыми. Если в представлении Пьери Раймондо являлся «духовным учеником» Густава Адольфа, «освещенный решающим опытом Брейтенфельда и Лютцена»[279], то для Лураги тезис о Монтекукколи как о теоретике, «и, так сказать, экзегете Густава Адольфа», абсолютно неоправдан»[280].

Раймондо высоко ценил шведского короля и как политика, и как полководца. Густав Адольф умело нашел предлоги для вмешательства в Тридцатилетнюю войну и опубликовал развернутое обоснование своего появления в Империи. Однако еще до объявления войны он захватил необходимые плацдармы, пуская пыль в глаза врагам. Осторожный, он пекся о линии коммуникации, для чего потребовал от курфюрста Бранденбурга ряд крепостей, а перед битвой при Брейтенфельде добивался гарантий от курфюрста Саксонии. Король понимал важность сохранения репутации, поэтому, не оказав помощи Магдебургу, он «разослал манифесты в печати, чтобы оправдать себя».

Густав Адольф выступал против роскошества в армии, предпочитая, чтобы его воины всегда пребывали в бедности «и действительно, его армия, которая была очень бедной, во многих случаях действовала лучше, чем армия императора, в комфорте и богатая». «Великий оратор», что немаловажно для полководца, он много раз разговаривал с простыми солдатами. По нраву Монтекукколи пришлись и дисциплинарные меры короля: в Империи он позаботился о том, чтобы его войско не стало обузой для населения, запретив «брать больше положенного», чем снискал к себе расположение и овации. Суровые наказания короля в отношении беглецов во время битвы также нашли полную поддержку у нашего героя. Хотя Густав Адольф осмеливался вести войну зимой, в тяжелых условиях, он делал это на дружественной территории и из политических соображений. Он искусно использовал условия местности при форсировании Леха в 1632 г. и в целом умел выгодно расположиться вдоль реки, как, например у Штеттина и у Вербена. Он не преминул воспользовался отбытием Паппенхайма, чтобы атаковать Валленштейна при Лютцене. Раймондо восхищался и внезапными нападениями короля: помимо налета на вражеские квартиры «со всей кавалерией» у Вольмирштедта, Густав Адольф внезапно напал на Тилли при Брейтенфельде, когда тот не подозревал об атаке и не успел как следует развернуть свой боевой порядок[281]. Наоборот, Густав Адольф развертывал армию в боевой порядок заблаговременно, «до того, как окажется на поле боя и на виду у противника». С этой целью «его войска всегда отдыхали накануне ночью в соответствии с тем боевым построением, который он намеревался использовать при столкновении на следующий день»[282].

В области осадной войны Раймондо указывал на решительный штурм королем Франкфурта-на-Одере в 1631 г. «со всех сторон с помощью всех инструментов». В тактическом плане Монтекукколи перенял у Густава Адольфа сразу несколько идей. Во-первых, примешивание мушкетеров к кавалерии[283]. Во-вторых, тактическую гибкость при Брейтенфельде: специально повернул правое крыло так, чтобы ветер не дул его воинам в лицо, а также бросил вторую «баталию» (линию) против правого и левого крыльев Тилли. В-третьих, работу шведских орудий, которые сумели своим огнем разбить множество императорских полков. Обращался Монтекукколи и к истории войн Густава Адольфа с Речью Посполитой – как стороннику использования копья в кавалерии, ему был интересен шведский опыт борьбы с атакой польских всадников, «именуемых гусарами». Ввиду того, что атака польских гусар не поддерживалась ударом кирасир, «которые должны немедленно следовать за ними, ломать и сбивать все, что они нашли уязвимым»[284], шведы придумали тормозить вражеский импульс путем простого размыкания шеренг. Раймондо восхищался и тем, как Густав Адольф при форсировании Леха умело развернул артиллерию, пользуясь изгибами реки. Помимо славословия, Монтекукколи позволил себе покритиковать короля. Он порицал Густава Адольфа как главнокомандующего за безрассудство, когда тот лично произвел рекогносцировку у Штеттина и тем самым подверг свою жизнь опасности. Раймондо счел ошибкой передышку, предоставленную королем

Иоганну Тилли после Брейтенфельда, что позволила императорским войскам оправиться от поражения. Несмотря на финансовую поддержку Франции, Густав Адольф не переставал влезать в Германии в долги. Его атака укрепленных позиций Валленштейна при Нюрнберге принесла ему «мало славы». И, наконец, Раймондо соглашался с тем, что король был слишком честолюбив. Об Иоганне Церкласе фон Тилли Раймондо сохранил хорошие воспоминания, величая его, как и многие другие современники, «добрым стариком» («buon vecchio»)[285]. В историографии Тилли считается нетипичным представителем испанской или средиземноморской военной «школы», в связи чем принято говорить об особом «лигистском» или «тиллийском» ее варианте[286]. Действительно, наступательных характер стратегии и тактики Тилли, множество проведенных им сражений резко контрастировали с оборонительным духом «испанской школы» (об этом см. ниже, «Взгляды на военную стратегию XVII в»). Эту фундаментальную особенность полководческого стиля Тилли отметил и Монтекукколи, назвавший его «maestro di dar giornate» («мастером давать сражения»)[287] и «самым пылким полководцем»[288]. Раймондо разделял отвращение Тилли к роскошным нарядам в армии, «потому что солдат не должен быть высечен из золота и серебра, а укреплен железом и душой…»[289]. Согласно Лураги, спартанско-монашеский образ жизни Тилли дал Монтекукколи пример простоты, бережливости и дисциплины[290].

Вместе с тем, Раймондо ни в одной из работ не осудил своего начальника за резню в Магдебурге. Претензии нашего героя к Тилли в связи с операцией под Магдебургом заключались лишь в том, что тот после взятия города дал курфюрсту Саксонии слишком много времени. Эта ошибка послужила причиной его последующего поражения[291], поскольку «надо со всем усердием наблюдать, чтобы замыслы и первые прыжки врага рубились на корню и гасли в искрах»[292]. Раймондо также осуждал Тилли за честолюбие, которое его увлекло при Брейтенфельде, когда тот не стал дожидаться подхода Альдрингена с 15 000 солдат, желая единоличной славы победителя шведов[293]. Кроме того, при Вислохе/Мингольсхайме (1622 г.) Тилли, преследуя Мансфельда только с одной кавалерией, подвергся внезапному нападению со стороны преследуемого и был разбит. Он позволил застать себя врасплох и при Брейтенфельде в 1631 г., где также допустил другие серьезные ошибки, расположив всю армию лишь в одну линию, а также «оставаясь в бою два часа и более непрерывно под огнем шведской артиллерии и был разбит легкими орудиями короля…»[294]. Раймондо подчеркивал важность коммуникации с солдатами, в чем Тилли проигрывал Густаву Адольфу: «В императорской армии Тилли поручил генеральному комиссару говорить вместо [него], поскольку трудности с немецким языком не позволяли ему разглагольствовать самостоятельно»[295].

Альбрехт Валленштейн. Для Монтекукколи герцог Фридландский являлся, во-первых, главой военного мятежа против императора Фердинанда II («capo d’una sedizione contro l’Imperatore»[296]), во-вторых, восхитительным полководцем («capitano di condotta mirabile»), «подобный неистовому потоку, который проходит через все, увлекает все своим течением и не находит препятствий, могущих удержать его»[297]. Роль Валленштейна в успехах императорской армии казалась настолько большой, что его опала в 1630 г. и последующие победы протестантского лагеря натолкнули Монтекукколи на мысль: «когда из вражеской армии удается изгнать великого полководца… – это почти половина победы»[298].

Раймондо разделял любовь Валленштейна к астрологии: герцог «многое приписывал» этой лженауке и «сделал капитал» на ней. Валленштейну вменялось в заслугу то, как он сумел «осадить» армию Густава Адольфа под Нюрнбергом, но в итоге ему помешало своеволие Паппенхайма, который не подчинился приказу и вовремя не присоединился к нему[299]. Понимание того, что добить врагов императора одними только сухопутными войсками не получится, привело Валленштейна к идее создания флота на Балтийском море. Он воздерживался от военных действий в зимнее время, поскольку осознавал всю их невыгоду. Первоначальное размещение Валленштейном армии по квартирам в 1632 г. Раймондо привел как оптимальный пример правила держать силы вместе, когда отдельные части располагались не очень далеко друг от друга, но и не скученно. Впрочем, затем герцог отправил часть войск в Саксонию и Силезию, чем спровоцировал нападение на себя Густава Адольфа и «едва не поплатился за нарушение правила» в битве при Лютцене. Как пример успешного выманивания неприятеля Монтекукколи приводил вторжение Валленштейна «в Верхний Пфальц, чтобы вывести шведов из Баварии и Швабии». Раймондо одобрительно отзывался почти обо всех нововведениях Валленштейна в армии. В области военной иерархии генералиссимус «изобрел» ранг фельдмаршал-лейтенанта[300]; в сфере снабжения приказал в каждом полку иметь в походе 1–2 ручные мельницы; в тактическом плане установил глубину боевого порядка батальона в 7 шеренг, хотя Раймондо видел большую выгоду в четном количестве. После Лютцена, разочарованный в действиях конных аркебузиров, герцог запретил караколь, а также приказал «упразднить карабины и снабдить такие полки кирасами»[301], то есть переделать аркебузиров в кирасир. Поведение герцога в битве также привлекла внимание Раймондо: Валленштейн предпочитал передвигаться, а не находиться в определенном месте, и при этом не облачался в доспехи. В вопросах дисциплины Монтекукколи поощрял жесткие наказания, применяемые Валленштейном за трусость. Как отмечают историки, воздействие Валленштейна на Раймондо оказалось более глубоким, чем со стороны Густава Адольфа. Монтекукколи научился у Валленштейна идее о необходимости постоянной армии, внимательному ведению психологической и пропагандистской войны, осторожному стратегическому мышлению[302]. Влияние генералиссимуса особенно проявилось в первом трактате «О битвах» в вопросах органики и логистики[303]; в частности, Раймондо выделял введенный Валленштейном «Verpflegung»[304]. Как отмечал историк Ребич, «начиная с Валленштейна, императорская армия знала, что умелым маневрированием можно довести противника до катастрофы или, по крайней мере, сильно ослабить его»[305]; считается, что Пикколомини и Монтекукколи в этом отношении стали учениками Фридландца. По мнению Мартелли, и в более поздних раймондовых сочинениях Валленштейн, как и Густав Адольф, оставались образцами великих политиков и стратегов, по причине ведения ими терпимой в религиозном отношении войны[306].

Вторым шведским полководцем, глубоко впечатлившим нашего героя, стал Юхан Банер. Раймондо множество раз выделял его талант к организации неожиданных нападений, как это случилось при Мельнике, на Хацфельда при Эйленбурге (использовав засаду) и при Виттштоке. Злополучное для себя сражение при Мельнике Монтекукколи рекомендовал как образец форсирования реки, с обманом врага искусными демонстрациями. Его поражала быстрота марша шведов, а построение Банером своих войск в форме полумесяца он неоднократно признавал образцовым в сражениях с целью окружения противника. Операцию Банера против Мараццино в 1639 г. Раймондо приводил как пример симуляции отступления с целью выманить противника, а затем развернуться и обрушиться на него. В определенных случаях Монтекукколи рекомендовал стратегию выжженой земли, и в качестве примера уморения голодом врага ссылался на масштабное сожжение Банером окрестностей Праги в 1634 г. Раймондо впечатлило отступление Банера в 1637 г. из Торгау, когда он сумел перехитрить Галласа и выскользнул из рук врага. Монтекукколи хвалил фельдмаршала за то, что тот брал на себя работу генералквартирмейстера, лично обозревая округу и определяя места для расположения войск. При этом он не осуждал Банера за его пристрастие к алкоголю, поскольку тот, когда хотел выпить, имел на этот случай заместителя, которому поручалась «трезвость и бдительность»[307]. Будучи заточенным в Штеттине, Раймондо отмечал учтивое отношение шведского командующего к пленным. Запомнилось ему и поведение фельдмаршала в рыцарских традициях, когда тот, при Заалефельде, вызвал Пикколомини на поединок. Монтекукколи в целом с пониманием относился к тому, что Банер кормил своих солдат за счет разграбления стран, по которым шли шведы; однако в марте 1641 г., когда армия Банера предалась очередному грабежу и численно ослабла, она оказалась внезапно разбита императорскими войсками у Прессница (Кама). Банер «в смятении отступал, а скорее бежал», потеряв в этом деле более 4000 человек. Вместе с тем, в действиях Банера Монтекукколи нашел и несколько отрицательных примеров. Например, его действия после битвы при Виттштоке, когда шведский фельдмаршал потратил 3 недели на осаду Вербена и переправу через Эльбу, чем дал передышку побежденным императорским войскам. Раймондо сделал простой вывод: в случае победы следует не связывать себя осадой крепости, а преследовать врага. Слишком долгое нахождение Банера у того же Торгау в 1637 г. признавалось «актом величайшей неосторожности».

Эрцгерцог Леопольд Вильгельм и Пикколомини. Эрцгерцог Леопольд Вильгельм заслужил в историографии характеристику «посредственного, но не худшего императорского верховного главнокомандующего»[308]. В качестве главнокомандующего он проиграл все 4 крупных сражения (Вольфенбюттель, Брейтенфельд 1642 г., Ланс, Аррас), хотя в трех из них имел на своей стороне Пикколомини или Великого Конде. В противовес этому, Леопольд Вильгельм имел в активе несколько удачных осад. Несмотря на скромные военные таланты, он все же удостоился похвалы от Раймондо, чему, очевидно, во многом поспособствовали хорошие отношения между ними. Рассматривая принуждение к отходу вражеской армии как один вариантов помощи осажденной крепости, Монтекукколи иллюстрировал этот случай примером, «как эрцгерцог заставил шведов отступить от Брига в Силезии 1642 г., а затем от Аугсбурга в 1646 г.». Аналогично в 1641 г. эрцгерцог, пытаясь помочь осажденному противником Вольфенбюттелю, рискнул вступить в сражение. Хотя Раймондо умалчивал, что исход битвы оказался неудачным для эрцгерцога (и подчиненного ему Пикколомини), сам город так и не был взят противником (осада была снята через два месяца после битвы). Восхищение вызвал и поход эрцгерцога против Тюренна в 1645 г., когда «французы были застигнуты врасплох, разбиты(!) и изгнаны с Рейна». Монтекукколи продолжил следить за подвигами эрцгерцога во Фландрии, ставя в пример энергичную атаку со всех сторон цитадели Куртрэ в 1648 г. Так, в «Описании городов-крепостей испанской части Нидерландов» Монтекукколи кратко отметил особенности взятия этого города Леопольдом Вильгельмом в мае 1648 г. (информацию об этой атаке он взял, надо полагать, у самого эрцгерцога): «эта атака [на Куртрэ] подтверждает мнение тех, кто осуждает укрепления с земляными сооружениями, поскольку на последние можно легко забраться из-за широкой планировки, обвалов, вызванных дождем, и поскольку они очень низкие»[309]. Как пример успешной помощи осажденным отмечена также деблокада эрцгерцогом крепости Камбрэ, осажденной французами в 1649 г.

Раймондо нашел полезным поучиться у Леопольда Вильгельма и в вопросе о том, где лучше начинать рытье мин, ссылаясь при этом на осаду Глогау в 1642 г., участником которой он являлся. Наконец, Монтекукколи не мог не оценить предложение эрцгерцога по созданию постоянной армии из 16 кавалерийских и 12 пехотных полков, выдвинутое в августе 1645 г. Эту армию планировалась содержать за счет наследственных земель до наступления мира[310]. Гораздо меньше у Монтекукколи практических ссылок на Пикколомини: за исключением работы «Максимы Пикколомини», где приведен ряд его идей, встречаются редкие примеры того, как Оттавио принудил шведов отступить от осажденного ими Фрайберга в 1642 г., и как пришел на помощь Тионвилю в 1639 г., отважившись на бой, в котором одержал победу. Галлас. По наблюдению Ребича, Монтекукколи, вопреки распространенной негативной оценке Галласа, представлял его в своих трудах как как компетентного, продуманного, хитрого, но не безупречного командира[311]. Разумеется, такая характеристика могла быть во многом вызвана фактом установившихся между ними хороших отношений, а также, «возможно, этническими симпатиями и проницательной оценкой его [Галласа] повсеместного влияния в Вене»[312].