Военная система Раймондо Монтекукколи

Армия выступает союзником государя для отпора как внутренним, так и внешним врагам. К числу внутренних относились непокорные сословия наследственных земель; различные «партии» и группировки (fazioni) знати, которые вносят беспорядок и анархию[381]; наконец, народ, восставший против своего правителя. Сам Монтекукколи при этом выступал с позиций т.н. новой придворной знати, состоявшей из преданных монарху дворян (католического вероисповедания) и выдвинувшейся благодаря войне, в противовес старой придворной знати, чье формирование относится к началу XVI в.[382] В соответствии с данными установками, Раймондо враждебно и презрительно относился к той части коренной австрийской знати, которая не хотела идти на службу к императору и воевать за него; к протестантам или новообращенным католикам; к исконным католикам, которые проявляли излишнюю самостоятельность, и т.д.[383] В трактате «О войне» монарх предостерегался и от «партий», которые разжигают гражданскую войну, обращаясь за помощью к иностранным государям. Стремясь предотвратить возникновение «партий», Раймондо предлагал насаждение единообразия – например, в одежде, но еще важнее являлась моноконфессиональность. По его мысли, император Карл V в своей борьбе с курфюрстами и привилегиями империи допустил серьезную ошибку, позволив разрастись «новой религии» – протестантизму, что привело к религиозным войнам. Кроме единообразия важно и единомыслие, отсутствие возражений монарху: «в государстве, в котором уже существует абсолютная власть (dominio assoluto)… споры чиновников и властителей должны быть рассеяны с самого начала, потому что маленькая… искра часто разжигает большой пожар…»[384].

Наконец, в своем отношении к народной массе Монтекукколи унаследовал уничижительную оценку Липсия – как к profanum vulgus, доверчивой, но склонной к злобе толпе, с которой следует обращаться то осторожно, то жестоко[385]. Кажущаяся «снисходительность» Раймондо в отношении к «простому люду» проистекала не из гуманности, а из чисто прагматических соображений; показательно в связи с этим частое употребление слов «строгость» и «наказание», которые, судя по всему, «больше соответствовали его личной склонности, чем «мягкость»»[386]. К числу внешних врагов императора следует отнести имперских князей, не желавших пускать на свои земли императорское войско и финансировать военные усилия императора. Расправа с их привилегиями привела бы к восстановлению Империи как истинной монархии, после чего можно было бы напасть на турок или дать отпор французам[387]. В случае нападения на османские земли, где речь шла не просто об отвоевании утерянных ранее венгерских земель, но и покорении новых, «оружие» (т.е. армия, шире – сила) выступало и как средство, и как своеобразное «правовое обоснование» завоевания – «per il diritto dell’arme»[388].

Таким образом, Монтекукколи был настроен вполне воинственно, хотя в историографии из него периодически лепят образ миролюбиво настроенного полководца. Согласно Лураги, Раймондо «любил мир, как всякий настоящий государственный деятель, как всякий истинный солдат, который никогда не бывает поджигателем войны или miles gloriosus»[389] . По замечанию Кауфманна, акцент на «спокойствии» и предотвращении войны в вышеприведённой цитате Монтекукколи о законе и оружии свидетельствовал о «фундаментальном оборонительном предназначении его государственного устройства»[390]. Более адекватным кажется мнение Мартелли: «Война…[для Раймондо] является не только орудием сохранения государства, она, или, скорее, абсолютное применение военной силы, составляет этическое предположение, узаконивающее монархию»[391]. Раймондо не может исключить войну из списка вариантов внешней политики, поскольку армия, чтобы сохранить мир, в определенных случаях обязана выходить на поле боя[392]. Сам Монтекукколи сформулировал мысль еще более ясно: армия никогда не должна сидеть без дела, ей надлежит либо «причинять вред врагу» (в том числе, видимо, кормиться за его счет), либо «приносить пользу себе» (что бы это ни значило), в противном случае государству «очень трудно содержать праздную армию»[393], средства бесполезно расходуются, «солдат ленится» и «томится», и так «исчезает тот пыл, который является душой прекрасных операций»[394].

Финансы: «i denari sono il nervo della guerra.» Раймондо нередко приписывают авторство знаменитого изречения о том, что для ведения войны нужны три вещи: деньги, деньги и деньги («danaro, danaro, danaro»). Монтекукколи действительно поместил эту фразу в «Афоризмах», но не являлся автором и даже не претендовал быть таковым, приводя ссылку на Жана Бодена, Тацита и Цицерона[395]. На самом деле, изречение «Tre cose, Sire, ci bisognano preparare: danari, danari e poi danari» впервые прозвучало в 1499 г. из уст итальянского кондотьера Джакомо Тривульцио (1441–1518), в ответ на вопрос французского короля Людовика XII о необходимых вещах для завоевания Миланского герцогства[396].

Раймондо прекрасно отдавал отчет в важности денег для ведения войны, помещая их на первое место среди средств (provvigione), относящихся к области приготовлений. В «Афоризмах» деньги определены как «тот универсальный дух, душа и движущая сила, которые пронизывают все; …инструмент инструментов, который способен заворожить разум мудрейших и [смягчить] порыв самых свирепых»[397] . Сравнивая войска с костями, а оружие – с плотью, он уподоблял финансовые средства ответственным за движения тела нервом. Уже в трактате «О войне» он заявил: «Банально суждение, что деньги – это нерв войны, ибо как медики отрицают, что человек может ходить без работы нервов, так и политики отрицают, что война может идти без денег, потому что она состоит не только из оружия, но и из расходов, с помощью которых оружие делается полезным и эффективным, а из-за отсутствия денег благоприятные случаи часто упускаются»[398]. Характеристика денег как нерва войны (pecunia nervus belli) или даже как движущей силы вещей (pecunia nervus rerum) также имела место задолго до Монтекукколи – в 1457/58 г. Энеа Сильвио Пикколомини назвал их «нервом государства», а в 1524 г. Карл V – «нервом и силой войны»[399]. В свою очередь, Макиавелли считал нервом войны людей, полагая, что «вооруженные люди всегда могут найти деньги, но деньги не всегда находят людей»[400]. Монтекукколи, поправляя великого флорентийца, проводил четкое различие: главная часть войны «возлагается на добродетель людей», а «инструментальная» часть – на деньги[401]. В качестве авторитета он сослался на Юлия Цезаря – римлянин якобы изрек, что «есть две вещи, которые приобретают, сохраняют и увеличивают государства: солдаты и деньги»[402].

Непредсказуемость войны обуславливает невозможность планировать расходы, а поэтому Монтекукколи приходит к тривиальному выводу, что денег много не бывает: «Не только количество земли, но и количество денег является мерилом силы; и они должны быть готовы под рукой, а не быть разыскиваемыми в нужный момент, и они должны быть в большом количестве, потому что затраты на войну не могут быть измерены или распределены»[403]. В «Афоризмах» война, которая «делает государей великими, но не богатыми[404]», удостоилась сравнения с ненасытным зверем. Вопросы пополнения доходов казны Раймондо решал с чисто прагматических и меркантилистских позиций, усматривая их главные источники в продукции сельского хозяйства, во взимании пошлин при экспорте и импорте товаров; во взимании налогов с населения, «с головы, с трубы или с дома», включая представителей духовенства; в принуждении «богачей лично идти на войну или платить столько-то, продавая свои товары, почести, должности и достоинства»; а также за счет военной добычи, эксплуатации захваченной у противника территории, «продавая или требуя выкуп за пленных», налагая контрибуции и т.д.[405] В связи с последним пунктом Монтекукколи сожалел, что в его время сложилась практика отдавать добычу солдатам, а не в казну: мало того, что это ведет к развращению воинов, ослаблению дисциплины и проигрышу сражений, но еще и обедняет государя. Раймондо подчеркивал важность пропаганды необходимости содержания постоянной армии среди податного населения. Подати предлагалось взимать «по справедливости, в равной и геометрической пропорции», а сборщикам действовать «без бремени наглости или частной выгоды»[406]. Кроме того, практичный Монтекукколи не чурался советовать изготовление фальшивых денег и прибегать к «золотой алхимии». Наконец, деньги можно было взять у союзников, в связи с чем Раймондо приводил сомнительный пример, когда, как в случае с Габсбургами, государи выпрашивали деньги якобы на войну, а затем попросту распускали войска. В Германии по этому поводу ходила поговорка, что когда императорам нужны деньги от рейхстага, они сразу же вопят о наступлении турок[407]. Как мы уже могли убедиться ранее, недоверие имперских сословий к императору действительно сыграло свою роль в медленном оказании помощи в войне 1661–1664 гг.

Раймондо требовал, чтобы деньги доходили до войск через как можно меньшее число рук. Знакомый с финансовыми проблемами испанской армии во Фландрии, с ее системой казначеев и комиссаров, он указывал, что добрая половина денег, которые король Испании выделяет на армию, до нее так и не доходит[408]. Еще лучше Монтекукколи знал недостатки финансовой системы Австрийской монархии, о которых он подробно сообщал в период активной борьбы с Придворной палатой. В целях получения денег на нужды постоянной армии, Монтекукколи предлагал уменьшить «обычные расходы» и все сэкономленное откладывать на военные нужды; «финансами следует распоряжаться чистыми и невинными руками, преступные растраты должно караться смертной казнью, а виновные – суровыми наказаниями и конфискацией имущества»[409].

Став президентом Придворного военного совета – ведомства, фактически не имевшего собственных денег, Монтекукколи быстро осознал острую необходимость специальной военной казны. В «Афоризмах», в ожидании новой войны с турками, он предложил: «мы должны учредить между собой военное казначейство, отдельное от казны Придворной палаты (coffani Camerali) и обеспеченное реальными ассигнованиями»[410]. К сожалению, император исполнит данное пожелание только в 1681 г., когда самого генерал-лейтенанта уже будет в живых.

Религия и церковь. Хотя Раймондо еще в отрочестве вполне сознательно предпочел военную карьеру служению церкви, свою набожность и приверженность католицизму он пронес сквозь всю жизнь. В плане религиозно-этических убеждений его принято характеризовать как «догматического католика-пуританина, который, четко отличая свою веру в активное формирование судьбы от кальвинистской веры в предопределение… тем не менее, следовал идеалам как неостоической, так и кальвинистской школ, делая акцент на аскезе в ведении человеческой жизни»[411]. Что касается веры в предопределение, то еще в трактате «О войне» признавалось, что «не в силах человеческих [изменить] то, что определено судьбой»[412]. О набожности Монтекукколи свидетельствует данное им клятвенное обещание пожертвовать определенные суммы денег трем церквям в случае, если он вернётся из похода здоровым и «со славой». Клятва была дана в ноябре 1672 г., в разгар кампании против Франции, когда Раймондо испытывал проблемы со здоровьем. Он сдержал клятву, даже несмотря на то, что, как отмечал Гроссман, «вернулся домой больным и не совсем «со славой»»[413]. Благочестивый католик, Монтекукколи как минимум дважды испрашивал у римского папы разрешение читать запрещенные церковью книги – соответствующие разрешения сохранились в его личном архиве[414]. Известна и серьезная привязанность Раймондо к иезуитам, особенно в последние годы своей жизни, признаком чего стало завещание быть погребённым в их церкви в Вене[415]. Известно, что послушником Общества Иисуса являлся его младший брат Массимилиано[416]. Однако глубокая личная религиозность и задекларированный фатализм не мешали рационалистическому мышлению Монтекукколи, его стремлению превратить войну в науку, равно как ему не мешала и вера в астрологию и алхимию. По наблюдению Мартелли, Монтекукколи не позволял никому, даже церкви, право оспаривать или уничтожать научные теории, доказанные в эмпирической форме[417]. Кроме того, он критически относился к церковной бюрократии и к монастырской системе[418], полагая, что практика целибата негативно отражается на приросте населения. Хотя принцу де Линю показалось, что Раймондо «слишком много говорит о Провидении»[419], на самом деле роль Бога в творчестве нашего героя имеет строго заданные рамки, а упоминания о нем связаны в основном с необходимостью молиться перед сражением о даровании победы и прощении грехов. Монтекукколи, по сути, повторил известный совет «на Бога надейся, а сам не плошай»: «препоручая [себя] суверенному провидению, … было бы соблазном довериться ему настолько, чтобы пренебречь человеческим…»[420]. Из всех трактатов Раймондо на подчеркнуто религиозной ноте заканчиваются, пожалуй, только «Афоризмы» – в последнем абзаце речь идет о необходимости возложить твердую надежду на Бога. Довольно часто Монтекукколи говорил не просто о Боге, а о «Боге армий» («Dio degli eserciti»). В использовании данного выражения сказалось прямое влияние работы Джованни Баттиста Николуччи (Пинья) «Государь», где заявлялось, что военная деятельность монарха угодна Богу[421]. В своей политической и военной мысли Монтекукколи использует религию в утилитарных целях, она служит лишь дополнением, а не абсолютной ценностью[422]. Единая вера – важнейший фактор «единообразия», она укрепляет власть монарха и предотвращает возникновение смут. Раймондо был последовательным и решительным сторонником политики контрреформации, обращения в католичество многочисленных «еретиков» во владениях австрийских Габсбургов.

В военном отношении Монтекукколи делал упор дисциплинарный (воспитательный) и психологический эффект веры. Констатируя распущенность солдат, их похоть, насилие, жадность и жестокость, Раймондо связывал это с распространением неверия (incredulità), исчезновением страха перед Господом. Неудивительно, что молитва Господу о победе над врагом прямо указывалась как обязанность солдат согласно воинским артикулам 1642 и 1668 гг.; солдатам также запрещались «нечестивые слов и дела» и богохульство. В артикулах для моденской армии в качестве наказания богохульников-рецидивистов предусматривалась смертная казнь[423]. По убеждению Монтекукколи, «тот, кто не боится Бога, не боится и людей», т.е. в первую очередь – вышестоящих командиров[424]. Наоборот, благочестие и «постоянство» солдата приведет к его послушанию и убережет от мятежа.

Вот почему еще в 1640 г. Раймондо требовал наличия в каждом полку капеллана, «служителя слова Божьего», который «лечил бы душевные страсти, ежедневными проповедями оживлял унылых и следил за тем, чтобы публичные молитвы возносились Богу по меньшей мере дважды в день». Как известно, в армиях эпохи Тридцатилетней войны проводились регулярные религиозные службы и молитвенные собрания: в католических они вращались вокруг мессы, а в протестантских – вокруг проповедей[425]. Раймондо признавал, «к великому стыду католического оружия», что «еретики» в данном вопросе вырвались вперед: «в лютеранских войсках…, когда полк развертывается к бою, [воины] поют молитвы…»[426]. Поэтому Монтекукколи предлагал ввести в императорской армии пение молитв после проведения мессы, причем не на латыни, которую большинство солдат вряд ли могли понимать, а на их родном языке. Помимо исполнения ежедневных молитв и лечения страстей душевных, капелланам следовало проповедовать солдатам, что «Бог обещает победу армии…, что тот, кто погибнет за правое дело, будет наслаждаться вечной славой»; эти увещевания необходимо «изобретательно подкреплять всеми примерами и изречениями Писания»[427]. Во время боя служителям церкви следовало стоять позади батальонов и утешать раненых[428]. Проповедники нужны еще и для такой практичной цели, как «убедить народ платить контрибуции»[429].

В этом же духе Раймондо требовал «примирения» армии с Богом: чтобы сделать себя достойным помощи свыше, человек обязан иметь добрую нравственность, очиститься от пороков и изгнать роскошь. «Тот, кто хорошо начинает, уже выполняет половину работы, а никто не начинает хорошо, кроме как с помощью Небес, и очень важно, чтобы человек верил, что божественная помощь помогает и сопровождает в любом действии, потому что эта надежда делает души храбрыми и непобедимыми»[430]. Солдаты становятся «намного смелее и веселее, когда они знают, что примирились с Богом»[431]. Убеждение в благосклонности небес и прикрытии «щитом Божьим» в данном случае было призвано выполнить тот же эффект, что и предлагаемые Монтекукколи горячительные напитки и психотропные вещества (об этом см. ниже, «Учение о душе и страхе. Проблема солдатской мотивации») – воодушевить солдат, притупить чувство страха и не щадить себя на войне. Стоит также помнить, что Господь отомстит за совершенное нечестие и не оставит безнаказанным ни одно злодеяние[432].

ПОСТОЯННАЯ АРМИЯ, ЕЕ КОМПЛЕКТОВАНИЕ И БОЕВАЯ ПОДГОТОВКА

Прежде чем перейти к рассуждениям Монтекукколи о проблемах постоянной армии, следует внести ясность в используемую терминологию. В современных российских энциклопедиях и словарях собственно «постоянная армия» определяется как армия, содержащаяся постоянно (в мирное и военное время), в отличие от ополчения, развёртываемого только во время войны. Ее более развитой разновидностью выступает регулярная армия, располагающая установленными организацией, системой комплектования, порядком прохождения военной службы, обучения и воспитания личного состава, типовым вооружением, а также централизованной системой управления и обеспечения материально-техническими средствами. В свою очередь, в иностранной литературе применительно к рассматриваемой эпохе проводится четкое различие между «miles perpetuus» и «Stehenden Heeres». Концепция «miles perpetuus» означала «одомашнивание отдельного свободного наемника», переход наемных, имеющих большой опыт солдат к постоянной службе. Однако этих наемников (кроме офицеров) нельзя назвать профессиональными солдатами, поскольку большинство из них «уже принадлежали к какой-либо профессиональной группе либо по рождению, как сыновья крестьян, либо по обучению, как ремесленники, и работали по этой профессии во время и после службы в армии…»[433]. Постепенно эта концепция уступила место идее постоянной вооруженной силы («Stehenden Heeres») с профессиональными солдатами, переход к которой означал усиление центральной власти, ликвидацию или ослабление других военных институтов вроде ландвера или ополчения, введение постоянных налогов, ослабление сословий и т.д.[434] Геза Перьеш выделял 3 обязательных критерия, без сочетания которых невозможно говорить о постоянной/ регулярной армии: если она находится «под контролем лица, сообщества или политического органа, осуществляющего государственную власть без ограничений в плане руководства, материального обеспечения и снабжения; если армия содержится, контролируется и управляется центральными органами; наконец, если армия или хотя бы часть ее (обычно ее организационная основа) существует в мирное время или между определенными кампаниями»[435]. По мнению венгерского историка, в рассматриваемую эпоху только пехота и кавалерия капыкулу в османской армии отвечали этим параметрам, а французскую армию можно отнести к постоянной только после реформ Ле Телье и Лувуа[436].

Императорская армия до таких критериев еще не дотягивала, хотя и сильно продвинулась в данном направлении. Еще во второй половине XVI в. началась практика сохранения войск (кроме «ординарных», т.е. пограничных солдат в гарнизонах) в течение зимы («Winterkriegsvolk») вместо традиционного их роспуска в конце кампании. Эта тенденция только укрепилась в начале XVII в., а в 1619 г. император, в целях предотвращения самовольного роспуска полка в случае смерти владельца, стал назначать «преемника»[437]. В 1649 г. Фердинанд III принял историческое решение сохранить 19 полков на службе в мирное время, что признается многими историками за точку отсчета постоянной армии в Австрии. Тем не менее, практика сильных сокращений войск после окончания войн продолжилась[438]. Более обоснованным кажется мнение Вреде, который отверг традиционную датировку: «строго говоря, настоящая постоянная армия была создана только благодаря усовершенствованиям, сделанным под руководством Монтекукколи и еще позже в организации отдельных частей, а также всей армейской системы в целом, причем конкретный год не может быть назван решающим в этом направлении, и ни одна… организационная мера не определяет этот момент, но можно сказать: со второй половины XVII в. Австрия имеет постоянную армию»[439]. По мнению Беранже, принцип постоянной армии стал «по-настоящему» применяться только с 1683 г.[440] Перьеш отмечал, что сам Раймондо не называл императорскую армию постоянной даже в 1670-е гг.[441] Действительно, хотя Монтекукколи употреблял термин «Militia perpetua», вкладываемый в него смысл, несомненно, больше относился к «Stehenden Heeres», т.е. к профессиональной армии.

«Chi desidera la pace prepari la guerra»: взгляды Монтекукколи на постоянную армию. Когда Раймондо агитировал за переход к постоянной армии, затея эта была не нова и даже избита. Еще в 1558 г. идею создания императорской армии (пусть и на определенное время, а не постоянно), выходящей за рамки простых гарнизонов, выдвигал Георг Гингер. Лазарь фон Швенди указывал на необходимость постоянной профессиональной армии для отпора туркам. В 1601 г., в разгар Долгой войны, Хойос фон Штиксенштайн предложил держать постоянную армию за счет Империи и австрийских наследственных земель силой в 30 000 человек. В том же году подобную же мысль озвучил Карл фон Лихтенштайн: помимо «ordinari volk» (пограничных гарнизонов) следовало набрать постоянные «extraordinari volk»[442]. Валльхаузен уверял, что постоянная армия обходится дешевле, чем повторяющиеся наборы, а вред, причиненный уволенными солдатами, гораздо больше, чем расходы на их содержание. Размер постоянной армии немецкий теоретик определял в 26 000 человек.

Таким образом, проповедуя идею постоянной армии примерно с 1640 г., Монтекукколи уже мог опираться на богатый набор готовых аргументов в ее пользу. В трактате «О войне» он утверждал: «Не следует распускать все войско, но всегда держать наготове некоторое количество воинов, большее или меньшее, в зависимости от качества государства, потому что нужно всегда иметь оружие наготове на всякий случай и для охраны границ, иначе существует постоянная опасность быть атакованным и разбитым до того, как войско будет собрано»[443]. Самим фактом своего существования армия отпугнет потенциальных агрессоров: «Когда войско наготове, оно служит не только для ведения войны, но и для ее предотвращения…; чтобы никто не осмеливался провоцировать или причинять вред тому королевству или народу, о котором известно, что оно… готово отомстить, а кто желает мира, тот готовится к войне»[444]. «Всегда стоящая на ногах» армия является «опорой государства, она поддерживает граждан в вере и иностранцев в дружбе, она гасит смуту…»[445]. В «Афоризмах» к прежним аргументам добавилось благословение свыше: «Ни одно государство не может наслаждаться миром, ни мстить за оскорбления, ни защищать законы, религию и свободу без войска. Бог благословил его, назвав себя Богом армий»[446]. Монтекукколи навязывал императору идеал «великой империи», которая просто не может обойтись без войска, иначе подвергнется нападению: «если она не наносит ударов, удары наносят ей; если она не занята [войнами] вовне, она получает [их] у себя»[447]. В ситуации постоянной опасности со стороны турок Раймондо вопрошал: «так почему же не создать навсегда резерв из отборных, доблестных ветеранов, проверенных людей?»[448].

О проблемах сохранения и содержания «perpetua milizia» после наступления мира Монтекукколи задумался еще в трактате «О войне», т.е. задолго до окончания Тридцатилетней войны и последующей демобилизации. В этом вопросе «цель всегда состоит в том, чтобы иметь склад (magazzino) старых солдат»[449]. Альтернативой сохранению постоянной армии выступал полный ее роспуск, что приводило к необходимости каждый раз снова набирать солдат. Один из излюбленных приемов Монтекукколи состоял в противопоставлении закаленных ветеранов («essercito veterano») и неопытных новобранцев, которых еще надо успеть набрать: «есть большая разница между армией ветеранов и новой армией, которая не сражается с такой верой и пылом, как старые солдаты»[450]; «войско, которое находится наготове, лучше выдерживает войну, чем насильственные наборы, которые едва ли могут быть сделаны немедленно или, если они сделаны, малополезны»[451]. Кроме того, поспешные наборы новых солдат характеризуются тем, что «хватают всех, кого ни попадя», и сопровождаются традиционным мошенничеством со стороны полковников и капитанов, так что «часто неизвестно, человек ли вооружен или статуя»[452]. Наоборот, опытный солдат – результат нескольких десятилетий(!) службы («для того, чтобы получить [опытного] солдата, требуется 30 или 40 лет»[453]) и им стоит дорожить: «Привитие армии дисциплины требует большого количества времени, закалка ее боевого духа – еще большего, а превращение в ветеранскую – еще больше»[454]. Ветеранов Монтекукколи называл «стеной Империи» и «бесценным сокровищем»[455]. Другая опасность от роспуска воинов состоит в том, что эта процедура приводит к пополнению рядов противника: «большинство первых [воинских] наборов короля Швеции и протестантских князей было произведено за счет солдат, уволенных императором»[456].