Секс, страсть и смерть в Париже

Разглядывая красивое лицо акробата граф чувствовал что образ женщины в маске, растворившейся в объятиях этого юноши на парижской улочке, не покидал его. Его взгляд скользнул по фигуре юноши, отмечая его мощь и силу, словно он был создан для того, чтобы покорять вершины и преодолевать пропасти. Он замер на мгновение, его взгляд стал тяжелее, словно он пытался разгадать загадку, которую представлял собой этот юноша. Но Ингви уже отвернулся от него, его движения были плавными и уверенными, словно он знал, что граф не сможет удержать его, даже если захочет.

– До встречи, мой господин, – бросил он через плечо.

Граф молчал, его взгляд был прикован к удаляющейся фигуре акробата.

Вернувшись к себе, граф Томас де Рохо молча зашёл в комнату, сел с тяжестью в кресло крикнув слуге:

– Шарль, вина!

Устало откинувшись на спинку кресла он закрыл глаза, пытаясь отогнать нахлынувшие мысли. В голове его крутились обрывки разговора, смех толпы, карнавальные маски, образы лиц, которые он видел.

Через несколько минут появился Шарль, держа в руках серебряный поднос с хрустальным графином и бокалом. Он осторожно поставил поднос на стол рядом с графом, налил вина, сделав почтительный поклон.

Граф взял бокал, медленно поднёс его к губам и сделал глоток. Тёплая волна разлилась по телу, но облегчения не принесла. Он снова закрыл глаза, чувствуя, как тяжесть дня всё сильнее давит на плечи.

– Всё идёт не так, – прошептал он, взглянув на огонь в камине. – Всё идёт не так…

– Шарль! – произнёс граф уставшим голосом. – Ты что-нибудь знаешь об этом акробате? Они сейчас у нас в Париже, и похоже, он не местный.

Граф налил вина и продолжил уже более тихим голосом. – Что ты знаешь об этом мерзавце?

Шарль, слегка наклонив голову, задумался на мгновение, прежде чем ответить:

– Монсеньор, я слышал о нём. Ингви – акробат из северных земель, говорят, он прибыл сюда с труппой бродячих артистов. Его трюки поражают даже самых искушённых зрителей, но… – Шарль сделал паузу, словно взвешивая свои слова, – ходят слухи, что он не только акробат. Говорят, он замешан в тёмных делах, и его виртуозность на арене – лишь прикрытие для чего-то более зловещего.

– Вот как..?! – Граф поднял бровь, многозначимо замотал головой, затем произнёс:

– В тёмном переулке Парижа я видел его с женщиной, они страстно любили друг друга, она мне показалась знакомой но лицо её было скрыто под маской. – Голос его вдруг дрогнул и стал тише. Слуга смотрел на графа де Рохо внимательным взглядом, его синие глаза скользнули по лицу графа. Немного помолчав Шарль произнёс:

– Ваше сиятельство, Париж – город тайн, и маски здесь носят не только на балах. Наш город – это лабиринт, Ваше сиятельство. Но каждый лабиринт имеет нить, которая ведёт к выходу. Немного помолчал слуга продолжил: – Но если Вам так важно узнать, кто эта женщина, возможно, стоит начать с того, кто её сопровождал. В этом городе, Ваше сиятельство, за каждой маской скрывается история. – Закончил Шарль

Граф Томас де Рохо поднял бокал, медленно вращая его в руках, и улыбнулся с лёгкой усмешкой. – Как интересно. Шарль, может быть ты даже знаешь, где он остановился?

– В квартале Сен-Мартен, монсеньор, – ответил Шарль. – В гостинице «Чёрный кабан». Но будьте осторожны, говорят, эти люди не любят, когда за ними следят. Циркачи люди грубые и злопамятные, монсеньер. – Закончил Шарль, доливая графу вина в бокал.

– Поехали, – вдруг крикнул де Рохо, поднявшись с кресла, – мы должны добраться до этого отеля. – Слуга неожиданно кашлянул. – Конечно, монсеньер, – произнёс он, – как Вам угодно.

Сев в карету, они быстро добрались до места.

Отель «Чёрный кабан» был неприглядный, мрачный, словно выросший из самой тьмы. Его стены, покрытые потускневшей штукатуркой, казалось, впитали в себя все невзгоды и тайны, которые только могли существовать в этом городе. Узкие окна, затянутые пыльной паутиной, едва пропускали свет, а массивная деревянная дверь, украшенная резным изображением кабана, скрипела на ржавых петлях от ветра. Граф де Рохо не обращая внимания на унылый вид здания, уверенно шагнул вперёд. Слуга, следуя за ним, нервно оглядывался, словно ожидая, что из тени выскочит что-то неведомое.

– Вон те окна, монсеньер, – тихо произнёс слуга, – обычно их труппа останавливается там, в тех номерах. – Обойдя этот неприглядный отель, де Рохо и слуга пошли сквозь сухую траву.

– Давай ползи, Шарль! – раздражённо прохрипел граф,

– Опустить ниже, нас заметят. – Де Рохо был раздражён и возбуждён. Его пальцы судорожно сжимали край плаща, а взгляд, острый и пронзительный, скользил по тёмным окнам, словно ища в них признаки жизни. Тени от деревьев, казалось, шептали ему что-то на ухо, предупреждая об опасности, но он игнорировал их, движимый лишь одной целью.

– Ваше сиятельство, – прошептал Шарль, едва слышно, – если нас поймают, это будет позор.

– Молчи! – резко оборвал его граф, прижимаясь к земле.

Они медленно продвигались вперёд, каждый шаг давался им с трудом. Сухая трава шуршала под их телами, словно пытаясь выдать их присутствие. Де Рохо чувствовал, как сердце бьётся в груди, как кровь стучит в висках.

– Вон там, – Шарль указал на узкое окно, почти скрытое зарослями плюща. Де Рохо кивнул, его глаза сверкнули в темноте.

– Идём.

Они поднялись, стараясь оставаться в тени, и подошли к окну. Граф на мгновение замер, прислушиваясь к звукам изнутри. Окно было полуоткрыто, и граф, присев, осторожно наблюдал за тем, что происходило внутри. Ингви сидел на кресле, его тело, влажное и расслабленное, казалось высеченным из мрамора, лишь тонкое полотенце, небрежно наброшенное на бёдра, скрывало его наготу.

– Я тебе говорю, что я могу забраться на крышу и влезу незаметно в особняк! – вдруг произнёс Ингви, его голос звучал уверенно, и в зелёных глазах мерцала искра самоуверенности, которая свойственна лишь мастерам своего дела.

– Ты уверен, что сможешь сделать это без шума? – спросил мужчина, стараясь уловить малейшие колебания в голосе акробата, которые могли бы выдать его неуверенность.

Ингви усмехнулся, откинул длинную чёрную прядь с лица и взглянул своему собеседнику прямо в глаза.

– Я занимаюсь этим делом всю свою жизнь, и если я что-то умею, так это оставаться незамеченным, – его голос был твёрд и спокоен, а в зелёных глазах пульсировала искра азарта.

Подслушивая у окна, де Рохо обернулся к слуге и произнёс:

– Шарль, похоже, они замышляют ограбление.

– Вы правы монсеньер, – прошептал Шарль, прислушиваясь к каждому звуку. – Но акробаты нередко используют свои умения в корыстных целях.

– Этот парень мне сразу не понравился, – прошипел граф, – эти глаза…

Он повернулся к Шарлю. – Ты видел его глаза? Они зелёные и холодные, как лёд. – Шарль молчал, стараясь услышать что-то ещё. Неожиданно акробат произнёс:

– Ограбление по-французски! – затем он рассмеялся. Это был смех человека, которому всё равно, смех, отражающий вызов этому миру и обществу.

Граф де Рохо смотрел на него и качал головой, обращаясь уже скорее к себе, чем к Шарлю.

– Такие глаза, такие холодные глаза не могут принадлежать доброму человеку. Они, как глубина бездны, в которую не хочется заглядывать. Эти люди, эти циркачи они все мастера менять свой облик и сущность.

Шарль, молчал, пытаясь сосредоточиться на акробате.

– Он мне кого-то напоминает – наконец произнёс Шарль, обдумывая каждое слово. – Но я пока не могу вспомнить, кого именно.

Граф медленно повернул голову в сторону слуги, не дожидаясь вопроса Шарль ответил:

– Да, господин. Все окна надёжно заперты, ставни прикрыты, а Ваши верные псы, как всегда, бродят в саду. Ни единая душа не посмеет переступить порог Ваших владений.

– Пойдём Шарль. – Прошептал граф и, пригнувшись, пошёл обратно. Слуга последовал за ним, осторожно ступая по сухим листьям. Отель «Чёрный кабан» окутала таинственная тишина ночи, лишь иногда нарушаемая шелестом ветра в ветвях деревьев. Лунный свет, пробиваясь сквозь густую листву, создавал причудливые узоры на земле, как будто природа стремилась оставить свой таинственный отпечаток на всём, что было вокруг. Граф со слугой сели в карету, запряженную четверкой лошадей. Карета, изысканно украшенная гербом рода, плавно тронулась с места. Внутри кареты было великолепие: бархатные сиденья, золотые узоры на стенках и тяжелые шторы красного цвета. Граф, мужчина с величественной осанкой и проницательными глазами, некоторое время безмолвно смотрел в окно, обрамлённое сильно отполированным деревом. Его мысли витали далеко за пределами проплывающих мимо пейзажей.

– Карлики, шуты, акробаты – всё это звери, Шарль – неожиданно произнёс граф низким, зловещим голосом.

– Этот парень – животное, – продолжал он, и слуга молча слушал, устало мотая головой.

– Они распутники и развратники, живут лишь инстинктами, – граф расстегнул воротник, чтобы перевести дыхание.

– Они не знают ни чести, ни достоинства, – продолжал граф, его голос дрожал словно каждый слог был отравлен горечью. – Они смеются над всем, что свято, над всем, что мы, благородные, ценим. Их мир – это мир грязи и низости, где нет места ни благородству, ни уважению.

Слуга, всё так же молчаливый, лишь глубже уткнул взгляд в пол кареты, словно пытаясь избежать встречи с пылающими глазами графа. Его руки, привыкшие к тяжелой работе, сжимали край сиденья, но он не смел прервать поток слов, льющихся из уст господина.

– И этот парень, – произнёс граф и его голос стал ещё тише, но от этого только опаснее, – он хуже их всех. Он притворяется человеком, но внутри… внутри он зверь. Зверь, который не знает ни стыда, ни совести.

Карета покачивалась на неровностях дороги, и граф, казалось, на мгновение потерял нить своих мыслей. Он закрыл глаза, словно пытаясь успокоить бурю внутри себя. Но через мгновение его голос снова раздался, теперь уже с нотками усталости.

– Они все такие. Все!

Слуга, наконец, поднял глаза, но не на графа, а на окно кареты, за которым мелькали тени деревьев.

– Они победят, – прошептал граф, его голос стал почти неслышным. – Они уже победили.

И в этот момент карета резко остановилась. Слуга вздрогнул, а граф, словно очнувшись от долгого сна, медленно повернул голову к двери.

– Что случилось? – спросил граф.

– Там нашли тело женщины, монсеньер, мы не можем тут проехать! – крикнул кучер. Граф нахмурился, его толстые пальцы сжали ручку трости.

– Тело женщины? – повторил он, и в его голосе прозвучала едва уловимая дрожь. Он откинул штору и выглянул наружу. Улица была окутана предрассветным туманом, и в его глубине виднелась темная фигура, лежащая на мостовой. Вокруг уже собралась небольшая толпа, шептавшаяся и крестившаяся.

– Пойдемте, посмотрим, – сказал граф, открывая дверцу кареты. Слуга попытался возразить, но де Рохо уже шагнул на землю, его плащ развевался на холодном ветру. Он подошел к месту происшествия, и толпа расступилась перед ним, как перед призраком.

Тело полуобнаженной женщины лежало в неестественной позе, ее лицо было бледным, а глаза широко раскрыты, словно застыли в последнем ужасе. Граф наклонился, его взгляд скользнул по ее одежде – дешёвый шелк, украшенный кружевами, но теперь изорванный и испачканный грязью. Её золотистые волосы, спутанные и растрёпанные, хранили в себе единственный цветок астры, словно последний отголосок утра, когда она, улыбаясь, вплетала его в свои пряди. На шее женщины проступал темный след то ли от верёвки то ли от лески.

– Кто она? – спросил граф, обращаясь к толпе.

– Не знаем, монсеньер, – ответил кто-то из толпы. – Ее нашли здесь час назад. Никто не видел, как она сюда попала.

Де Рохо задумался, его взгляд скользнул по окнам домов, по темным переулкам, уходящим вглубь города. Граф ещё раз взглянул на мёртвое тело женщины и произнёс:

– Очевидно что она простолюдинка, и похоже её убили не здесь.

Он отвернулся, чтобы дать распоряжение своему слуге, когда на месте появился детектив Жак Робер. Немолодой детектив был известен в Париже как человек, который раскрывал самые запутанные и страшные дела. Его ум был острым, как лезвие, а взгляд – проницательным, как у хищника. От маленьких близко посаженных глазок Жака не ускользала ни одна деталь, он замечал то, что другие упускали из виду. В Париже ходили слухи, что Жак умеет читать мысли, хотя сам он всегда улыбался на столь нелепые домыслы. В его сопровождении был высокий мужчина, светлые волосы которого были уложены в тугой хвост, а голубые глаза на бледном лице подчеркивали его аристократичность и загадочность. Детектив сделал шаг вперед и, взглянув на графа Де Рохо, кивнул.

– Томас де Рохо, – произнес Жак Робер, – позвольте представить моего коллегу, месье Николя де Вилье. Он будет помогать в нашем расследовании.

Граф взглянул на молодого мужчину и раздражённо произнёс:

– Что же тут случилось, месье Николя де Вилье?

– Очевидно, что убийство, – лукаво ответил мужчина и вдруг рассмеялся. Его зубы были ровными, с выступающими слегка небольшими клыками. Он подошёл к телу женщины, взял её за руку, закрыл глаза и прошептал:

– Вижу мужчину, крупного и жестокого. – Граф нахмурил брови, наблюдая за странным поведением молодого блондина. Ему представлялось, будто молодой человек не испытывал никакого уважения ни к телу женщины ни к этой ужасной трагедии.

– Месье де Вилье мы не в театре! – грубо произнёс Граф.

Но блондин, казалось, уже не слышал его и плутал в собственных мыслях.

– У него чёрная душа что заглушила не одну жизнь – произнёс Де Вилье не открывая глаза. Немного помолчав блондин продолжил:

– Я вижу море. Думаю что он моряк. – Неожиданно он отпустил руку убитой и взглянув на детектива произнёс:

– Будут ещё жертвы, детектив.

Детектив замер, его взгляд скользил по безжизненному телу женщины. Луч фонаря выхватил из тьмы багровый след удушья на её шее. Холодный ветер, словно невидимая рука, трепал её спутанные волосы, придавая сцене зловещую динамику. Жак, не отрывая глаз от её бледного лица, вдруг произнёс:

– Габриель, – забирайте тело и доставьте его в морг как можно быстрее. А затем, найдите Мартина – пусть он сделает все возможное, чтобы извлечь из этого нечто полезное. – Габриель подошёл, взглянув на женщину он вдруг побледнел и произнёс:

– Я её знаю, это цветочница, Шарлиз. Последний раз я видел её около недели назад. Она улыбалась, расставляя пионы в витрине своего маленького магазинчика. – Его голос дрожал будто каждое слово ему давалось с трудом. Габриель опять взглянул на бледное лицо жертвы, будто пытаясь понять, кому и почему понадобилось отнять у неё жизнь.

– Она была проста и вежлива, всегда приветлива. – Габриель вздохнул.

– Я не знал её близко, – произнёс Габриель – этот город редко пускает людей внутрь чужой души.

Жак Робер кивнул, записывая что-то в своем блокноте.

– Месье Жак Робер! – воскликнул мужчина, стремительно приближаясь к детективу. Запыхавшись, он произнёс:

– Месье Жак, в реке снова нашли троих сирот. Похоже, смерть их была насильственной…

– Поехали – произнёс детектив.

– Мы едем домой, Шарль, – неожиданно произнёс Томас де Рохо, тяжело залезая в свою карету. Слуга быстро залез за графом. Постепенно, карета тронулась с места, медленно покачиваясь от покатой дороги. Внутри царила напряжённая тишина, лишь изредка прерываемая тяжёлым дыханием графа. Де Рохо невольно ещё раз взглянул в окно, но густой туман, окутывающий дорогу, скрыл всё от его взора. Впечатление того, что случилось, не давало покоя. Перед глазами всё ещё стояло бледное лицо незнакомки, отмершее, но сохраняющее загадочное спокойствие.

Месье Робер чуял холодный дымок ветра, пробирающийся между листьев и обволакивающий место происшествия. Взоры людей были устремлены на берег, где покоились три бледных тела, словно забытые куклы, покинутые в играх времени. Три сироты перестали быть частью этого мира.

– Месье, их тела обескровлены. – Эхом отразились слова Габриеля в голове детектива, как непрекращающийся набат.

– Какого рода следы остались на их телах, Габриель? – спросил Робер, пристально изучая бледные лица сирот, чьи истории остались нерассказанными.

– Сложно сказать наверняка, – ответил помощник, согревая свои холодные пальцы, поднеся их к губам.

– Помимо обескровленности, видны следы неизвестных инструментов. Есть порезы на шеи, есть такие порезы какие я прежде не встречал.

Жак глубоко вдохнул, находя в воздухе отзвуки железа и влаги.

– Поручите кому-нибудь посмотреть в архиве, были ли похожие случаи в прошлом. Мы должны найти любую зацепку. – Твёрдо сказал Жак. Габриель кивнул. Неожиданно из толпы присутствующих выплыла молодая женщина, с глазами, полными ужаса.

– Месье Робер, у меня есть, что сказать Вам, – её голос дрожал.

– Сироты раз за разом умирают, их тела находят то тут то там. Они всегда обескровлены, всегда. Эти сироты, те, кого никто не хватится. Они словно были рождены для этого, – добавила она с ноткой печали в голосе и внезапно умолкла, словно осознав, что сказала уже слишком много.

Детектив выслушал её, затем повернулся к Габриелю и произнёс:

– Надо поговорить с теми, кто знал этих детей.

Изабель Дюран вихрем влетела в комнату, кожа всё ещё пылала от прикосновений акробата, а кровь бурлила адреналином. Сорвав с лица маску, что искрилась в мерцающем свете свечей, она упала на кровать и вдруг разразилась смехом.

Катрин застыла в дверях, зачарованная, – в этом смехе пульсировало что-то манящее, запретное, то, к чему она отчаянно стремилась прикоснуться, слиться с этим безумием. Изабель, переведя дыхание, перевернулась на спину, устремив взгляд в потолок, где в танце сплетались тени от свечей. В голове еще звенела музыка карнавала, смешиваясь с запахом пота и дорогих духов, криками и пьяным смехом толпы. Казалось, она все еще неслась сквозь этот пестрый хаос вместе с ним, рука в руке, сквозь этот ослепительный маскарад. Мир обрел невиданную яркость, остроту, словно все чувства обострились до предела. Она чувствовала себя живой, настоящей, словно вырвалась из душной клетки.

– Ингви, этот чертов акробат… Я найду тебя завтра, – шепнула она, и в глазах ее играл огонек. Ингви виделся ей новой, блистательной игрушкой.

Мой славный Вилли

Генрих смотрел на Вивьен, сидя в бархатном кресле. Её рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам, и круглое, простое лицо, которое когда-то казалось ему воплощением невинности, теперь вызывали лишь усталость. Присутствие Вивьен в его опочивальне ощущалось излишним, как старый, надоевший гобелен, который давно пора сменить. Он чувствовал, что эта фаворитка, еще недавно вызывавшая в нем бурю страстей, больше не представляла для него никакого интереса. Её присутствие больше не будоражило его и не волновало. Он помнил, как впервые увидел её на балу, в толпе разодетых придворных дам. Тогда Вивьен Дюбуа казалась ему ярким цветком, распустившимся в затхлом воздухе дворцовых интриг. Её непосредственность и открытость пленили Генриха, уставшего от лицемерия и притворства, окружавших его со всех сторон. Он осыпал её подарками, посвящал ей стихи, проводил с ней ночи напролет, забывая о государственных делах и придворных обязанностях. Вивьен отвечала ему искренней благодарностью и неподдельной любовью, или, по крайней мере, Генриху так казалось. Но время шло, и цветок постепенно увядал. Или, возможно, Генрих просто пресытился его ароматом. Простота Вивьен, которая так привлекала его вначале, теперь казалась ему глупостью. Её наивность превратилась в ограниченность. Она не могла поддержать разговор о политике, искусстве или философии. Ее интересовали лишь наряды, украшения и сплетни придворных. Генрих понимал, что Вивьен никогда не станет ему настоящим другом, советником или единомышленником. Она была лишь красивой игрушкой, предназначенной для кратковременного развлечения. Он вздохнул, отвернувшись от Вивьен, и посмотрел в окно. За окном простирался ухоженный парк, залитый лунным светом. Вдалеке виднелись силуэты деревьев, напоминавшие ему о чем-то давно забытом и утраченном. Генрих чувствовал себя усталым и опустошенным. Он понимал, что его жизнь, полная власти, богатства и развлечений, лишена настоящего смысла. И Вивьен, сидящая рядом с ним, лишь подчеркивала эту пустоту. Он знал, что должен отпустить ее, отпустить с миром и забыть о ней навсегда.

Вивьен чуть повернула голову, взглянув на отрешенного Генриха затем её глаза коснулись портрета на стене, изображавшего гордую Диану де Пуатье. Взгляд Дианы был полон достоинства и решимости, черты, которые ей всегда хотелось привнести в собственную жизнь. Генрих молчал, смотря в окно, ему хотелось, чтобы Вивьен поскорее ушла. Минуты тянулись мучительно медленно, каждая из них казалась вечностью. Он чувствовал на себе ее взгляд, изучающий и немного насмешливый, но не поворачивался. Боялся, что если посмотрит в ее глаза, то не сможет сдержать слова, которые рвались наружу, слова о разочаровании, об утраченных надеждах, о бессмысленности их отношений. В комнате повисла тяжелая тишина приближающая неизбежное расставание. Генрих знал, что должен что-то сказать, он чувствовал себя актером, забывшим свою роль, застигнутым врасплох в середине спектакля.

– Почему ты не помиловал Женевьев де Тревиль? – вопрос Вивьен прозвучал тихо, почти неслышно, но для Генриха он стал ударом хлыста. Его словно вырвали из забытья. Он вздрогнул всем телом и медленно повернулся, пораженный дерзостью, сквозившей в каждом слове.

– С чего вдруг тебя это волнует? – в голосе Генриха звучало неприкрытое презрение.

Вивьен отвернулась, устремив взгляд на портрет Дианы де Пуатье, словно ища там ответы.

– Мне казалось, ты любил ее… больше Дианы, – прошептала она.

Генрих взглянул на Вивьен с плохо скрываемым раздражением.

– Любил? Это слишком громкое слово, Вивьен. Я был очарован, пленен ее умом и красотой. Но любовь… любовь это другое. Диана… Диана моя путеводная звезда, мой компас в этом бушующем море интриг и предательств. Женевьев же была лишь мимолетным увлечением, приятным развлечением, не более.

Вивьен, не отрывая взгляда от портрета Дианы, прошептала:

– Ты лжешь… Я видела этот взгляд. Взгляд, которым ты одаривал ее. В нем было нечто большее, чем мимолетное увлечение. Там плескалась любовь, темная и бурная, как гроза над морем, и томилась безысходность, как у пленника, взирающего на свободу сквозь решетку.

Произнося эти слова, Вивьен ощущала, словно говорит о самой себе, словно исповедуется перед собственным отражением. Она знала, что потеряла короля, его благосклонность, его любовь… навсегда. Но она не была настолько наивна, чтобы признаться в своем поражении, в своем… предательстве. Никогда. Перед ее глазами все еще стояла кровавая картина казни Женевьев де Тревиль, фаворитки, павшей жертвой королевской немилости. Вивьен Дюбуа не станет следующей головой, склонившейся под топором палача. Никогда.

Тишина, нависшая в комнате после ее слов, казалась оглушительной. Портрет Дианы, казалось, насмешливо взирал на Вивьен с высоты своей власти и безупречной красоты. Она чувствовала себя маленькой и жалкой под этим немым укором. Вивьен знала, что слова, сорвавшиеся с ее губ, были дерзкими и опасными.

Генрих молчал, буравя Вивьен холодным, пронзительным взглядом, от которого по коже бежали мурашки. Ей казалось, что он уже видит ее насквозь: и Вилли, и предательство, и неблагородное происхождение, и клубок страхов, запутавшихся в ее душе.

– Вивьен Дюбуа, – медленно произнес король, – ты что-то хочешь мне рассказать? – в голосе короля скользнула змеиная ухмылка, а взгляд, медленно и цепко скользивший по ее лицу, обжигал хуже пламени.

– Мне пора, Генрих, – прошептала Вивьен, чувствуя, как подкашиваются ноги, и поспешила к двери, словно бежала от неминуемой гибели.

Она уже держалась за ручку двери, когда его голос, тихий, но властный, прозвучал у неё за спиной:

– Не так быстро, Дюбуа. Разве у нас нет незаконченных дел? Или тебе так не терпится сбежать, чтобы скрыть что-то?

Вивьен почувствовала, как ледяные когти страха вонзились в самое сердце, сковывая его предчувствием неминуемой беды. Тень прошлого, которую она так тщательно прятала, ускользала из-под маски беззаботной аристократки, угрожая разрушить хрупкий карточный домик её тщательно выстроенной жизни.

Вивьен замерла, не смея повернуться. Она чувствовала его взгляд, словно прожигающий дыру в её спине. Медленно, стараясь казаться непринужденной, она развернулась к нему.

– У нас нет никаких дел, Ваше Величество. Мне необходимо подготовиться к балу.

От её притворных слов Генрих почувствовал острую усталость. Словно отмахнувшись от назойливой мухи, он махнул рукой, приказывая ей оставить его. Вивьен Дюбуа подгоняемая невидимым кнутом, выскользнула из его покоев, чувствуя, что её время истекает, словно песок сквозь пальцы.