Секс, страсть и смерть в Париже

Марсель отложил в сторону тряпку. Порывистый ветер принёс с собой аромат свежих красок, и он вдохнул его, чувствуя, как сознание настраивается на новый творческий процесс.

– Тогда, мадам, давайте увидим, что марсельские краски способны раскрыть о Вас. – Он жестом предложил ей сесть, но она продолжала стоять.

– Вы знаете, – произнесла Изабель с улыбкой, – я предпочла бы оказаться в Вашей мастерской. – Марсель улыбнулся, понимая её желание. Он знал, что мастерская, наполненная холстами, кистями и палитрами, создаёт особую атмосферу, где каждый оттенок, каждый мазок кажется живым. Здесь царила магия искусства, которую он так обожал.

– Конечно, мадам. Пойдёмте.

Они пересекли внутренний двор, в который проникал тот же свежий ветер, и вошли в его святилище – просторное помещение с высокими потолками и окнами, через которые лился мягкий свет. Изабель остановилась на пороге, оглядываясь, как будто впитывала каждую деталь.

– Ваша мастерская такая просторная, – вдруг произнесла она удивленным голосом. Она ходила, разглядывая каждую деталь в мастерской художника, будто стараясь запомнить всё до мельчайших деталей: кисти бережно рассортированы по размеру, тюбики краски с легким налетом краски на крышках, эскизы, разбросанные по столу. Неожиданно она повернулась и спросила: – Вы всегда тут один? Художнику разве не нужна муза?

Художник посмотрел на нее улыбаясь и ответил: – Я живу не один.

Изабель вопросительно изогнула бровь и покосилась на холсты, стоящие в углу – все, кроме одного, были накрыты легкой, полупрозрачной тканью. Она смогла различить контуры каких-то форм, но неясных, словно они ускользали от ее взгляда, как только она пыталась сосредоточить внимание.

– Музы для меня словно тени, – продолжил художник, чувствуя ее интерес. – Они приходят и уходят, оставляя за собой только вдохновение, и в какой-то момент моими музами становятся сами картины.

Изабель подошла к одному из закрытых картин и, поколебавшись, притронулась к краю легкой ткани.

– Позволите? – с легким интересом в голосе спросила она.

Художник кивнул, и она бережно откинула покрывало. Перед ее глазами открылось изображение. Это была картина, на которой трепетно смешались мягкость и сила, изображающая фигуру – женщину, стоящей на краю утреннего тумана, с ветром, играющим в ее волосах.

– Какая она прекрасная… – произнесла Изабель, восхищенная.

– Это Хлоя – женщина которая для меня значит гораздо больше чем каждая из моих муз. – Признался художник и его голос внезапно стал чуть глубже.

Изабель опустилась на стул напротив мольберта и произнесла:

– Возможно, я стану Вашей незабываемой музой, месье художник. – Марсель улыбнулся и взял кисть.

– Какой же это будет портрет? – спросила она, наблюдая за тем, как его руки летают над деревянной палитрой.

– Портрет души, – тихо ответил он, сосредоточенно подмечая каждую черту её лица, каждый отблеск её мыслей, как если бы он хотел ощутить саму её сущность.

Изабель усмехнулась.

– Вы способны читать душу? Порой в чужой душе можно увидеть то, чего, быть может, и не стоило бы знать. Не так ли, месье Марсель? – Она прямо посмотрела на художника, и в её глазах застыл холод, словно лёд, скрывающий глубину невысказанных тайн.

Марсель на мгновение замер, кисть его чуть дрогнула, оставляя на холсте тонкий след сияющего белила. Его глаза задержались на женщине, затем скользнули обратно к картине, словно туда, за ворох мазков, убегали его мысли.

– Да, Вы правы мадам – произнёс он тихо, – и всё же я не страшусь того, что могу увидеть. Это – моя работа: раскрыть истину, даже если она сокрыта за стеной безмолвия.

Изабель слегка склонила голову, как будто велела себе поймать каждое его слово. Её губы коснулась лёгкая, почти неуловимая улыбка, но глаза оставались холодными и надменными.

Художник продолжал работать над портретом с сосредоточенностью, которой можно было позавидовать. В комнате стояла тишина, лишь иногда разбавляемая мягким шорохом кистей о полотно. Было ощущение, что оба, художник и его модель, вступили в невидимую игру, в которой карты – их секреты, а планы раскрывались медленно, подобно слоям краски на картине.

Марсель остановился, он отложил кисть и шагнул назад, оценивая плоды своего труда. Картина была необычайной: взгляд изумлённого знатока мог бы заметить, что она не просто отображала черты Изабель, но и захватила неуловимую магию её сущности, то, что скрывалось за словами и действиями, подобно утреннему туману над полем.

– Что Вы видите там? – наконец, спросила Изабель, её голос был спокойным.

– То, что Вы выбрали показать, – ответил он, улыбнувшись безмятежной улыбкой. – И то, что осталось скрытым, но в то же время неизбежно явным для тех, кто может смотреть достаточно глубоко.

– Наш Морис предпочёл остаться в саду. – Распахнув дверь, Хлоя улыбнулась, но, увидев Изабель, растерялась и замолчала. Художник взглянул на неё и произнёс:

– Хлоя, мы уже закончили.

Хлоя приблизилась к женщине и тихо сказала:

– Мне кажется, мы с Вами уже встречались.

– Мне тоже, – с усмешкой ответила Изабель, поднимаясь со стула её голос стал ниже и грубее. Она подошла ближе, её взгляд медленно скользил по лицу Хлои, пока не остановился и стал равнодушным.

– Я знала Мэри, – произнесла она, и в её голосе зазвучала ледяная откровенность. Она промолчала а затем произнесла с мрачной ухмылкой. – Это я перерезала ей глотку.

Изабель сделала шаг назад, давая Хлои время осознать сказанное. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь отдалённым пением птиц из сада. Сердце Хлои заколотилось, в голове звенело от контраста между добродушным видом этой женщины и её шокирующим признанием.

– Кто Вы? Зачем Вы это сделали? – голос Хлои едва слышно дрожал. Растерянность, застывшая на её лице, вызвала у Изабель подобие улыбки, больше похожее на зловещую гримасу.

– Зачем? – передразнила она, и уголки её губ поползли вверх, обнажая хищный оскал, впрочем, не тронувший мертвенно-холодные глаза.

– У Мэри были свои скелеты в шкафу.

Внезапно маска безразличия слетела, обнажив решительность, граничащую с жестокостью.

– Где они? – прошипела Изабель. – Где письма?

Марсель шагнул к ней, но в её руке, словно оживший кошмар, сверкнула сталь ножа. Молниеносным движением схватив Хлою за волосы и прижав острие к её горлу она прошептала с ледяной ясностью:

– Мне нужны только письма, мадам.

Хлоя, ища спасения, взглянула на Марселя, на его растерянное, мечущееся лицо.

– Отдай, Марсель, – прошептала она, чувствуя, как ускользает самообладание, а подступающий ужас парализует волю. Марсель словно застыл в нерешительности, в лабиринте противоречивых мыслей.

– Марсель, пожалуйста! – голос Хлои сорвался на отчаянный, полный мольбы крик.

Марсель посмотрел на Изабель, оценивая её намерения. Взгляд его был сосредоточен, он понимал, что любое неверное движение может стоить Хлои жизни. Подойдя к старинному шкафу, художник достал письма, завязанные шелковой лентой. Он приблизился к Изабель и протянул их ей.

– Положи на стол, – недовольно произнесла она. Марсель выполнил её просьбу.

– Отойди, – добавила она, её голос звучал холодно и отстранённо. Изабель отпустила волосы Хлои, но лезвие осталось на месте.

– Мой муж – произнесла Хлоя, – он отнял у меня всё, он отнял у меня мою жизнь.

Изабель не проявила ни малейшего снисхождения. Её рука сжалась ещё крепче, и она наклонилась ближе, чтобы Хлоя могла почувствовать её горячее дыхание на своём ухе.

– Такова жизнь, мадам. – Произнесла она с ледяной уверенностью, как будто всё в мире было подвластно только ей.

Отпустив Хлою, она быстро схватила письма и направилась к выходу, но, развернувшись, произнесла:

– У каждого есть своя доля боли и утрат, но это не повод становиться жертвой. – Она исчезла, переступив порог.

Хлоя стояла, молча затем произнесла:

– Мы предали её, Марсель, мы предали Мэри.

Тишина, как тяжелое покрывало, опустилась на комнату. Каждое слово её обвинения тяжелело в воздухе, как груз, не дающий дышать. Марсель, глядя в пол, старался подавить волну вины, что поднималась в его душе.

– Мэри была единственным человеком в этой дыре кто поверил мне. Она хотела помочь мне выбраться отсюда, – тихо шептала Хлоя, её голос дрожал, будто она стояла на краю пропасти.

– Зачем ты привёл её сюда? – произнесла она, и её лицо исказилось от боли и отчаяния.

– Я художник, Хлоя, – едва слышно пролепетал Марсель.

– Однажды я уже видела эту женщину в замке, мы столкнулись в одном из его мрачных коридоров, где она шла быстрым, уверенным шагом. Случайно поймав взгляд её карих глаз, я ощутила холодную опасность, пронзившую меня до глубины души. – Шептала Хлоя, опускаясь на диван, словно силы покинули её навсегда. – Они уничтожили меня, – продолжала она, глядя в пустоту невидящим взглядом. Марсель опустил голову, его тёмные ресницы отбрасывали длинные тени на щеки. Он не находил слов, чтобы утешить её, или, возможно, не знал, с чего начать.

Хлоя вдруг замолчала, погрузившись в пучину тяжёлых раздумий, и лишь спустя несколько часов обратила взор к окну. Сквозь него струился тусклый свет, несущий с собой прохладу раннего утра. Молча, она наблюдала, как за горизонтом медленно разливается свет нового дня, бесстрастный ко всем их страданиям и потерям. Она почувствовала усталость и безразличие к мирской суете, новый день не принёс ей ни малейшего утешения. Она отвернулась от окна, закрыла глаза и глубоко вздохнула, стараясь принять неизбежность нового дня.

Сев в карету, Изабель взглянула на письма, перевязанные шелковой лентой. С лёгкой усмешкой она сняла перчатку и уверенным движением потянула за край ленты. Её глаза, скользя по строкам, загорелись странным, почти зловещим светом, тонкая улыбка тронула её губы.

– Заговор против короля, граф де Фуэ? – произнесла она и слова повисли в воздухе, словно предвестники неминуемой расплаты. Она сложила письма обратно и аккуратно положила их рядом на сиденье. Колёса кареты тихо скрипели по булыжной мостовой. За окном мелькали знакомые пейзажи. Париж тонул в золотистом свете фонарей, тихо плывущих над крышами. Мир, как будто, замер в ожидании. Где-то далеко впереди отдалённо долетали звучные голоса уличных торговцев, а близлежащий собор создавал своим величием мистическую атмосферу. Изабель, глядя в окно кареты, ощутила лёгкое прикосновение ветра на своём лице, принесшее с собой аромат предрассветных роз. В её разуме метались мысли о том, что ей только что стало известно. Заговор против короля мог кардинально изменить весь ход истории, и теперь, обладая этой информацией, она была на краю судьбоносного решения. В её голове начали формироваться планы. Она обдумывала каждый шаг, каждую деталь, каждое слово, которое ей предстоит произнести.

– Мадам, мы почти прибыли, – голос извозчика вернул её в реальность. По прибытии карета остановилась у роскошного особняка на окраине города. Глубоко вздохнув, Изабель поднялась с сиденья и шагнула наружу. Она стремительно вбежала по ступеням своего величественного поместья и, едва переступив порог комнаты, позвала служанку:

– Картин! – голос Изабель прозвучал властно и чётко. – Меня не беспокоить.

– Мадам, – почтительно отозвалась служанка. Изабель медленно обернулась, её взгляд был полон скрытого напряжения.

– Граф Томас де Рохо опять ожидал Вас два часа, а затем был вынужден удалиться. – Изабель раздражённо отвернулась и легким движением руки дала понять, что разговор окончен. Катрин покорно удалилась. Разложив письма на столе, она погрузилась в размышления. Теперь было время решать, как именно сыграть свою партию в этом опасном танце. Решения, как сложные фигуры шахматной игры, должны были быть взвешенными и точными. Она откинулась в кресле и прикрыла глаза, давая шанс идеям.

Через некоторое время Изабель встала словно очнулась ото сна.

– Катрин! – крикнула Изабель. – Катрин неслышно вошла, не поднимая глаз.

– Как долго будет карнавал в нашем городе? – Изабель взглянула на служанку, и в глубине ее взгляда заиграл огонек предвкушения. Заметив эту перемену, Катрин оживилась. Сделав несколько шагов от двери, она радостно с плохо скрываемым интересом произнесла:

– Артисты прибыли совсем недавно, миледи, и второй день подряд они дарят городу свои представления. Думаю, они пробудут у нас еще неделю, и это будет незабываемо! – закончила она, расплываясь в широкой улыбке.

Изабель усмехнулась. Подойдя к зеркалу, она окинула себя оценивающим взглядом и взяла со столика бархатную маску.

– Говорят, Ингви покажет свои лучшие трюки, – торопливо проговорила Катрин.

– Ингви? Кто это? – с легкой надменностью поинтересовалась Изабель.

– Это известный акробат, мадам. Он молод, красив и полон загадок.

Изабель прижала маску к лицу, и в тусклом зеркале, словно из бархатной полуночи, возникло ее загадочное отражение. Улыбка тронула ее губы, добавляя облику колдовской красоты.

– Скажи кучеру, что я выезжаю, – бросила она, мимолетным взглядом коснувшись Катрин.

Катрин, словно тень, метнулась к двери и растворилась в коридоре.

Карнавал

Рыжий граф, Томас де Рохо восседал в полумраке замка за массивным дубовым столом, его толстые пальцы извлекали вишни из золотой чаши. Пожелтевшие но всё ещё острые и крепкие зубы впивались в сочные плоды, а алый сок, подобно крови, струился по его губам и густой рыжей бороде, оставляя яркие рубиновые следы на бледной, почти мертвенной коже. Его глаза, холодные и пронзительные, как осколки жёлтого янтаря скользили по затемненным углам зала, где тени, словно призраки, танцевали в такт тихому скрипу древних балок. Воздух был пропитан запахом сырого камня и вековой пыли, а за окном бушевал ветер. Граф медленно встал, трепещущий свет свечи, озарил его лицо, подчеркнув глубокие морщины, будто высеченные временем. Он остановился перед самым большим портретом Изабель Дюран. Её образ на холсте освещенный светом свечей, напоминал о чувствах, спрятанных глубоко в сердце рыжего графа. Каждый мазок кисти словно дышал жизнью, заставляя тени танцевать на стенах, будто призраки прошлого, не желающие покинуть эти древние стены. Граф долго стоял со свечей, всматриваясь в её портрет. Облачённая в тёмные одежды, украшенные серебряными узорами, её рука изящная и сильная лежала на рукоятки меча. Её волевое и красивое лицо, казалось живым в мерцающем свете пламени. Он разглядывал каждую деталь на этом портрете, словно пытаясь проникнуть в самую суть её души. Черты её лица, мягкие но властные, напоминали ему о её решительности и непоколебимости. Но чем дольше он смотрел, тем больше в его взгляде проступало что-то неуловимое – тень слабости, которую он никогда не позволял себе показать. И с каждым мгновением его сердце, обычно холодное и каменное, начинало смягчаться, словно подчиняясь её незримому влиянию.

Отойдя от портрета Изабель, граф тяжёлым шагом направился к письмам, лежавшим на старинном столе из тёмного дуба. Каждый шаг отдавался глухим эхом в высоких сводах зала. Перебирая письма, граф остановился на одном, с раздражением он произнёс:

– Опять эти циркачи в городе, Генрих не упустил возможности их пригласить.

Он бросил конверт на стол, и тот скользнул по полированной поверхности, остановившись у края. В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине. Граф де Рохо подошёл к окну, его взгляд скользнул по улочкам города, где уже начали собираться толпы любопытных. Флаги, шатры, яркие костюмы – всё это вызывало в нём лишь досаду. Он не понимал, зачем Генриху понадобилось устраивать это шумное представление.

– Ваше сиятельство, – раздался тихий голос за спиной. Граф де Рохо обернулся. В дверях стоял его верный слуга, старик с проницательным взглядом. – Вам, кажется, не по душе это мероприятие?

– Не по душе? – граф усмехнулся. – Это мягко сказано. Эти шуты, эти фокусники, эти жонглёры… Они превращают наш город в балаган. Они приносят только хаос.

– Но народ радуется, – осторожно заметил слуга.

– Народ радуется глупостям, Шарль – резко оборвал его граф де Рохо. – А я должен терпеть это только потому, что Генриху вздумалось развлечься.

Он снова взглянул в окно. На площади уже началось представление. Яркие огни, смех, музыка – всё это казалось ему чужим, навязчивым. Граф вздохнул и отвернулся.

– Принеси мне вина, – приказал он. – Если уж приходится терпеть этот цирк, то хотя бы с достоинством.

Слуга поклонился и вышел, оставив графа де Рохо наедине с его мыслями. Он снова подошёл к столу, взял письмо и ещё раз пробежал глазами по строчкам. Генрих писал о том, как важно поддерживать дух народа, как важно дать людям отдохнуть от повседневных забот.

– Дух народа, – пробормотал граф де Рохо, складывая письмо. – Как будто я не знаю, что это всего лишь предлог для его собственных развлечений.

Он сел в кресло, закрыл глаза и попытался отвлечься от назойливых звуков, доносящихся с площади. Но чем больше он старался, тем сильнее чувствовал, как раздражение нарастает внутри него. Он спустился по лестнице, его шаги эхом раздавались в пустых коридорах. На улице его встретил свежий ветер, смешанный с запахом жареных орехов и сладостей. Граф продолжал идти вперёд, к площади, где уже собралась толпа. Выйдя на улицу граф в толпе заметил женщину в чёрной карнавальной маске. Она бежала сквозь толпу со смехом, тянув за собой высокого красивого мужчину с длинными тёмными волосами. Это был акробат, чьё имя гремело по всему городу, но сейчас он казался лишь тенью самого себя, покорно следующий за её стремительным порывом. Маска на её лице была украшена причудливыми узорами, переливающимися в свете фонарей, а её платье, словно сотканное из ночи, развевалось на ветру, оставляя за собой шлейф таинственности. Толпа расступалась перед ними, будто чувствуя незримую силу, исходящую от этой пары. Граф замер, наблюдая, как они исчезают в лабиринте узких улочек, и в его душе зародилось странное предчувствие, что эта встреча не случайна, а маска скрывает нечто большее, чем просто лицо. Граф быстрым шагом, толкая людей, пошёл за ними, но на какое-то мгновение потеряв их из виду он остановился, оглядываясь вокруг. Узкие улочки, окутанные туманом, казались бесконечными, а звуки карнавала доносились сюда приглушёнными, словно из другого мира. Граф почувствовал, как холодный ветер коснулся его лица, и в этот момент услышал тихий смех, отдающийся эхом в переулке. Он повернулся, но вокруг никого не было. Лишь тени, пляшущие на стенах, и далёкий свет фонаря, мерцающий, как свеча на ветру. Сердце графа забилось чаще. Он двинулся вперёд, следуя за звуком, который то приближался, то удалялся, словно дразня его. Внезапно он оказался на маленькой улочке, окружённой высокими домами с закрытыми ставнями. Он увидел, как акробат и женщина в маске в порыве страсти слились в объятиях, их силуэты, очерченные тусклым светом фонаря, казались почти нереальными. Акробат, подчиняясь её воле, нырнул под её шёлковое платье, женщина в маске застонала, и её стон, словно эхо, разнёсся по узким парижским улочкам, растворяясь в ночной мгле. Её пальцы теребили его длинные мягкие волосы, она рассмеялась и лёгким движением руки указала ему подняться, и он, словно тень, подчинился её жесту, поднявшись с грацией, присущей лишь тем, кто знает, как владеть своим телом. Женщина в маске притянула его к себе, её дыхание смешалось с его горячим и прерывистым. Акробат, словно заворожённый, следовал за каждым её движением, его руки скользили по её талии, ощущая дрожь, пробегавшую по её телу. Ее руки крепко впились в его крепкие ягодицы, его движения становились всё более уверенными, почти дерзкими. Она откинула голову назад, обнажая шею, и он, не в силах сопротивляться, приник к ней губами, ощущая, как её пульс учащённо бьётся под тонкой кожей. Его толчки становились всё сильнее, глубже, и он почувствовал, как волна нарастающего удовольствия захлёстывает его, смывая все мысли, оставляя только ощущение её тела, её тепла, её дыхания. Она вскрикнула и он, не в силах сдержаться, кончил, ощущая, как её тело содрогается в ответ, сливаясь с ним в едином порыве. Всё ещё тяжело дыша, улыбнувшись его рука медленно скользнула к её лицу, пальцы коснулись края маски, но она остановила его, прижав его ладонь к своей щеке.

– Ты не должен знать, – прошептала она, её голос звучал как шёпот ветра, уносящий с собой последние остатки его рассудка. Её тело всё ещё дрожало от недавнего напряжения, и её пальцы мягко провели по его груди, оставляя следы, которые казались почти невидимыми, но ощутимыми. – Ты… ты необыкновенный, – прошептала она, её губы коснулись его плеча, оставляя лёгкий поцелуй, который заставил его содрогнуться. Он хотел спросить, хотел понять, но её губы снова нашли его, заглушая все вопросы, оставляя только желание.

Париж вокруг них замер, будто затаив дыхание. Фонари, тусклые и одинокие, бросали длинные тени. Женщина в маске схватила руку акробата и смеясь потянула его обратно в сторону площади. Улыбнувшись он вновь подчинился. Он, привыкший к вниманию толпы, теперь чувствовал себя зрителем в этой странной пьесе, где он не знал ни сюжета, ни финала.

Париж дышал карнавалом, ночное небо было усыпано звездами, словно кто-то рассыпал алмазы по черному бархату. Фонари, украшенные гирляндами, мерцали, как огни далекого праздника, а воздух был наполнен смехом, музыкой и ароматом жареных каштанов. Толпа, одетая в яркие костюмы и маски, двигалась в ритме танца, словно единый организм, подчиняющийся невидимым нитям судьбы. Воздух был наполнен ароматами жареных каштанов, сладкой ваты и далеких морей, принесенных ветром с набережной Сены. Граф, задыхаясь от волнения, расстегнул воротник рубашки, чувствуя, как холодный ночной воздух обжигает его кожу. Его сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Он шагал за женщиной в маске и акробатом через толпу, которая, словно живой поток, увлекала их вглубь праздника. Граф чувствовал, как сердце его бьется в такт барабанам, звучащим где-то вдалеке. Он не знал, что влекло его за этой парой – любопытство, предчувствие или нечто большее. Движения женщины её жесты её смех казались ему знакомыми. Каждый шаг, каждый поворот улицы, казалось ему, приближал его к разгадке, которую он не мог даже сформулировать. Граф увидел, как женщина в маске, окутанная тайной, скользнула в карету. Кони, вздыбившись, рванули сквозь густую толпу оставив юношу стоять неподвижно, провожая её взглядом.

Граф приблизился к акробату вплотную, его взгляд скользил по изящной, но крепкой шее и спине юноши, а тёмные, мягкие волосы акробата слегка трепетали на ветру. Он ощущал странную свободу, исходящую от этого тела, словно бы оно было воплощением недостижимой для него легкости бытия. Рассматривая сильные, прекрасные руки юноши, граф почувствовал, как сердце его сжимается от боли и горечи, словно перед ним стояло живое напоминание о чём-то утраченном навсегда. Акробат почувствовал взгляд графа, но не обернулся. Из толпы выскочила женщина в кукольном платье и наклеенными ресницами, её как будто нарисованные ярко алые губы крикнули:

– Ингви! – её голос был весёлый и звонкий но крики и смех в толпе заглушили её. – Ингви! – ещё раз крикнула она, неожиданно юноша обернулся, граф увидел его зелёные, блестящие глаза, выражающие силу и дерзость, присущую людям, которые привыкли бросать вызов судьбе. Их взгляды пересеклись на мгновение, юноша, казалось чувствовал напряжение, исходящее от графа. Некоторое время он удерживал взгляд графа словно вызывая его на поединок без единого слова.

– Ингви? У Вас интересное имя, – произнес граф, – Вы не из Франции?

Едва заметная улыбка тронула губы юноши словно он знал что-то, что графу было недоступно.

– Нет, мой господин, – ответил он, его голос звучал спокойно но с оттенком вызова. – Я из тех мест, где ветер поет в горах, а реки несут в себе тайны древних лесов.

Слегка ухмыльнувшись добавил юноша. Его глаза выдавали в нём хищника знающего цену риску. Граф почувствовал, как в воздухе между ними натянулась невидимая нить, тонкая как лезвие бритвы.

– И что привело Вас сюда, в этот город, где судьба редко бывает благосклонна к чужакам, летающим там, под куполом цирка? – спросил граф, его голос звучал спокойно, но в нем чувствовалась скрытая угроза. Глаза юноши сверкнули, как будто он наслаждался этой игрой.

– Судьба, мой господин, – произнёс он с улыбкой – Она, как и я, любит бросать вызов. – Затем акробат кивнул головой женщине в кукольном платье и сделал шаг вперёд.

– Вы дерзки, юноша, – сказал граф, остановив его рукой – но дерзость – это лишь половина пути. Вторая половина – это умение выжить.

– Выживание, – произнес Ингви, подойдя в плотную к графу – это искусство, которому я научился давно.