Ванильная смерть

– Я нахожусь за этой стеной. – Эмма опустила взгляд и погасила улыбку. – И поверь мне, – помещение охладело от ее тона, – оно того не стоит. – Эмма посмотрела на Гришу серьезно, взросло. Будто на секунду перестала быть поверхностной куклой. – Все мы стараемся быть кем-то. – Усмешка снова вскарабкалась на ее губы, улегшись, как влитая. – И ты в том числе.

Громову не нравилось то, что он понимал смысл слов Эммы. Он и правда был снобом. Казалось всегда, что люди с забором вокруг сердца выглядят иначе. Как Арсений Барс. Плюют на правила, портят жизнь другим и не думают о последствиях. Как та, кто маму сломала. Гриша так отчаянно пытался от этого убежать, что упал на другую чашу весов.

Осознание это ему не понравилось, по коже побежали мурашки. Это значило… он ничем не лучше? Может, такой же, как раз потому, что не открыто, как Барсы, а в тайне ставил себя выше других? Закатывал глаза, осуждал? Это не могло быть правдой. Но это было.

Гриша спрятал от Эммы свой пораженный взгляд, начал изучать прожилки на мраморном полу. Нет. Поэтому Эмма к нему цеплялась? Видела себя в нем на другом конце меридиана?

О, разумеется, Гриша был умнее. Но в плане человечности… неужели сам не заметил, как начал превращаться в высокомерную тварь?

Читал, учился, образовывался, старался. И приплыл: «Не звонит, а звонит». Чем он лучше Эммы? Она не знала значения слова «холокост», а он был тем, кто открыто над этим смеялся. Не был равнодушен, учтив, безразличен или доброжелателен. Он – как она. Только с мозгами. Вопрос только, почему и правда Гриша решил, что никто ему не ровня?

В неожиданном откровении гардеробной Громов осознал, что на всех смотрит свысока. Ладно, святая троица. Даже на новых друзей.

Умную, интересную Веронику проверяет на принадлежность к московским фифам, удивляется тому, что Андреев читал «Парфюмера». К лучшему другу относится снисходительно! И почему? Даже с милой Лизой ведет себя оценочно. Будто он в праве решать, что ее книжный вкус, или любой другой, хорош.

Потому что доверие уже заканчивалось в его жизни болью. Поэтому Гриша решил, что на одной волне ни с кем не будет. Плавать ниже не позволяло эго. Забравшись выше, он понял, что это был псевдо-олимп. И указала ему на это Эмма Купер.

Сука.

– Мне это даст дорогу в жизнь после школы, – слабое оправдание упало между ними на мраморный пол, – а тебе что?

Нет, он пришел к этому осознанию сам, дело не в Эмме. Просто у Громова достаточно выдержки, чтобы увидеть и признать собственную ошибку. Ну, не ошибку, огрех. Он не свернул с дороги, лишь выехал на разделительную полосу. Отбойники во сне вибрацией дали по зубам, руль он выправит.

– Зависит от целей. – Эмма глубоко вдохнула, потянулась кошкой. – У моих с стараний тоже есть результат.

Громов хмыкнул.

– И какой?

Платиновая принцесса смотрела на него, будто ждала конца света. Не теоретически – буквально, завтра. Будто конец ее миру уже пришел. И Эмма со всем смирилась. Но улыбка от этого не исчезла с ее губ.

– Ты холоден со мной.

Гриша фыркнул. Это был ответ на вопрос или новая тема?

– Я не холоден. – Он встал, прошелся по комнате, разминая ноги. Сложил руки в замок за спиной, взглянул на Эмму исподлобья. – Я в этом плане агностик. – Уголок его губ дернулся сам собой.

Эмма, стоя в мягком сиянии ламп, нашла, за что зацепиться. Провела рукой по тонкой шее, разминая уставшие мышцы, наклонила голову вбок, ее серые глаза блеснули.

– Я в этом уравнении божество? – ее взгляд искрился смехом.

Громов прищурился.

– Ты очень выборочно значение слов запоминаешь, правда? – Он обреченно рассмеялся.

Его следующий рассказ тоже будет на мотив «Превращения». Там он поразмышляет на тем, как человек может превратиться в Эмму Купер. Язвительное, поверхностное существо с проблесками здравого смысла. Может, это было логично, ведь ее превращение не завершено до конца? И скоро ему стоило ждать полной метаморфозы?

Размышляя над этим, Гриша представить себе не мог, что окажется прав.

– О чем ты? – Эмма нахмурила лоб, пролепетала почти обиженно. – Я с тобой приветлива, не надоедаю, – Гриша ее прервал громким смехом от неожиданности. Не надоедает? Но Эмма не обратила на это внимания. – Тепло принимаю тебя в нашу компанию. – Она развела руками. – Но тебе это не нравится.

– Нет. – С улыбкой согласился Гриша. – Просто некоторые люди не созданы для сосуществования. – Он миролюбиво покачал головой. – В том, что я не перевариваю тебя или твоих друзей, нет ничего удивительного. Мы из разных миров. Это просто данность.

Эмма замолчала, кивнула. Казалось, расстроилась. Грише на секунду сделалось неуютно. Эмма играла в побежденного и именно от этого вкус победы горчил.

– А может, ты врёшь сам себе?

Гриша тяжело вздохнул. На губах Эммы снова расплылась шкодливая улыбка. Покаяние было уловкой.

– В чем?

Прозрачный блеск на губах, тонкие бретели платья на острых ключицах, голые плечи. Взгляд томный, с искрами, не обещающий тебе ни одного завтра.

Давай, выдай новую порцию анализа. Первый раз с выстрелом в цель тебе просто повезло.

– В описании своего пищеварения. – Она шагнула к Грише, посмотрела снизу вверх с любопытством, как на экспонат. – Может, за этой неприязнью скрывается другая эмоция?

Гриша смотрел на нее с высоты своего роста холодно, равнодушно. Он порядком устал от развернувшегося действия.

– Например?

Эмма облизала губы, закусила нижнюю. Отзеркалила его позу, сложив руки в замок за спиной и сделала еще шаг навстречу. Громов не шелохнулся. Он больше не отступит. Как и обещал Андрееву: сегодня был последний шанс. Они стояли в пяти сантиметрах друг от друга, не желая признавать вторжение в личное пространство.

Босая Эмма перед ним смотрела внимательно.

– Желание.

Гриша выдержал драматичную паузу, а затем надменно рассмеялся.

– Знаешь, Купер… – Громов с тонкой улыбкой покачал головой. Самое глупое, что он слышал в своей жизни. Эмма хотела внимания. Он давал ей его в последний раз. Ее попытки его задеть начали казаться наивно-милыми. – Две вещи наполняют мою душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них. – Процитировал он Канта, опустив голову, чтобы встретиться с ней взглядом. – Это моральный закон внутри и твоя непоколебимая уверенность в собственной неотразимости, – Гриша ослепительно улыбнулся.

А Эмма в ответ привстала на цыпочках, потянула парня за ткань свитера на себя. И поцеловала. Легко, влажно, будто облизала помадку десерта, решив оставить сладкое на потом. Губы обожгло током, Гриша задержал дыхание. Эмма отступила.

Взялась за ручку двери, обернулась через плечо. Острое белое плечико стало щитом для ее взгляда.

– Ты забыл про звёздное небо.

И вышла за дверь.

Гриша минуту стоял, смотря на пустое место перед собой. По коже ползли холодные пауки мурашек, вино ударило в голову и он начал сомневаться в своем психическом здоровье. Все внутри сжалось в точку. А затем расплылось по организму гневом.

Это была ее последняя игра с ним. Громов больше не позволит Эмме нарушить хоть одну из его границ. Конечно, что такого? Всего лишь поцелуй красивой девушки, на что жаловаться?

Но поцелуй был против его воли, с человеком, которого Гриша не переваривал, и оказался он здесь под давлением толпы из ее идиотов-друзей.

Швейцарией быть не получится. В следующий раз он пойдет в контратаку.

Гриша мотнул головой, вышел в холл. Машинально вытер влажные губы, встретился взглядом с Барсом. Взглядом, не обещающим ничего хорошего.

Мимо него прошла Эмма, Гришу уже не заметила. Как всегда, наигралась и забыла. Он поспешил взять пальто, за ним пошли на выход Вероника с Лизой и виноватый Андреев.

Краем глаз Громов заметил, как Арсений взял Эмму за руку, та вырвалась, но Барс прицельно ей что-то сказал и платиновая принцесса умолкла. Арсений проводил Громова к дверям: «Не смею вас задерживать».

Гриша поспешил убраться из места, которое наполнялось инфернальной атмосферой. Скользнул взглядом по Эмме на прощание и открестился от того, что увидел в ней олицетворение печали. Закатил глаза, выкинул из головы выверты чужой психики.

Эмма проводила квартет пустым взглядом.

Это должно было быть игрой. И для нее и для Арсения. Потому что у Барса было извращенное понятие динамики в отношениях. Но Эмма начинала проигрывать.

Она видела взгляды Барса сегодняшним вечером. Слышала то, чего не замечали другие: угрозу между строк во фразе «мы любим эксперименты». Эмма налила себе очередной мартини, утонула в пустой болтовне с Мухой из хоккейной команды.

Она была готова.

Глава 14. У каждой тоски есть год спустя

Гриша буквально вывалился из парадной, вырвался на мощеный гранитом двор элитного жилого комплекса. Глубоко вдохнул кисель ночи, захлебнулся и закашлялся, потер лицо руками. Липкая тревога расползалась в груди, растерянность расстраивала вестибулярный аппарат. Он упрямо прошел вперед, почти побежал подальше от этого места.

Андреев с Лукьяновой и Лизой вышли следом, но Гриша не обернулся. Шагал вперед, затем сел на поребрик у фонаря, закурил.

Терпкий табачный дым разлился по носоглотке. Дышать, парадоксально, стало легче. Никотиновая муть навалилась разом, защекотала под коленками. Забрала вместе с ночным туманом вязкое раздражение. Не зря он раньше не ходил на вечеринки одноклассников: там не было бы ничего, что относилось к реальной жизни.

Гриша смотрел на еще зеленый газон. Знакомая тоска обняла за плечи. Он выдохнул в ночь ощущение, что его никогда никто не поймет. Братья были маленькими, Влада, хоть и была самым близким человеком, все равно была старше и они были слишком разными. Громов уверен, расскажи он сестре о сегодняшним, единственным ее, – и вполне логичным, – вопросом было бы «почему ты ему\им\ей не врезал»? А Гриша не знал, почему. Потому что был сопляком, верившим, что все можно решить разговорами.

Андрей тоже был его близким другом, но близость эта, как ни странно, ощущалась куда больше, когда они реже общались. Громов Андрея любил, дорожил их отношениями, но… чем-то глубоко внутри они отличались слишком сильно. В том самом моменте, когда ты с человеком смеешься, говоришь, ходишь в походы, но чем-то там, за душой, не чувствуешь его. Так глубоко, что Гриша даже не знал, как это называется.

Но он ощутил это в Лизе. То самое понимание. Однако в остальном они знали друг о друге слишком мало. Лукьянова… понимала его сарказм и презрение к людям-куклам. Но только и всего. Это тоже было крепкой связью, но ее было недостаточно.

– Что там было? – Его нагнали друзья, Гриша и не заметил, как далеко ушел.

Он поднялся, отряхнул пальто, скользнул взглядом по горящим окнам пентхауса и скривился.

– Ничего.

Он бросил слова резко, обиженно. Сам не зная, на что. Осекся о поджатые губы Вероники.

Он поэтому за них держался. В каждом видел кусочки связи, в которой нуждался. С этими людьми Гриша не чувствовал себя одиноким, тоска затухала, когда они были рядом. И что он делал?

Хренова Эмма была права: выстраивал стену. Кирпич за кирпичиком из «я не хочу об этом говорить и «не важно».

Гриша остановился. Затем остановил что-то внутри себя, что бежало прочь. Посмотрел на друзей. Светловолосый улыбчивый Андреев смотрел на друга серьезно. В этот раз оправдывать поступки одноклассников он не мог и не хотел. Лиза в своем голубом пальто, оттеняющем глаза, посылала ему невидимые лучи поддержки. Лукьянова в своем образе леди-вамп терпеливо молчала.

Вдруг в этой чернильной ночи, когда город еще не подсвечивает снег; в белом шуме улицы, стоя на гранитных плитах двора, Гриша понял. Они не собираются от него отворачиваться. Даже если он бросит очередное «неважно», может недовольно, чуть обиженно, но не будут лезть в душу. Люди перед ним уважали его историю.

Не просили нетерпеливо открыться, а проникшись его приятными сторонами готовы были сносить неприятные черты характера. Гриша понял: ему не ставили ультиматум. Не просили здесь и сейчас рассказать, что творилось на душе, как делал это отец.

И эта беззаветная, бескорыстная открытость в глазах друзей что-то в нем надломила. Болезненная, сладкая судорога прошлась по сердцу. Чувство, что тебя принимают таким, какой ты есть, даже когда ты неприятен, встало в горле комом. Гриша выдохнул.

– У моей мамы уже девять лет депрессия. – Как-то удивленно, с трепетом к чужому пониманию себя самого, проговорил он. – Иногда она возвращается домой, но в основном проводит время в… мы называем это санаторием, так проще.

Слова растаяли на кончике языка, Вероника шагнула вперед, тронула Гришу за локоть с неожиданной мягкостью.

– Ты не обязан…

– Не обязан, – согласился Гриша. – Но хочу.

Андрей с девчонками кивнули.

Из этой части города планета казалась безлюдной. Пустые ровные улочки между домами, аккуратно подстриженные кусты, темные окна кофеен, подсветка фасадов. Будто город только построили и не успели заселить.

Гриша откинул полы пальто, сел на гранитный выступ высокой клумбы . Затушил сигарету, поднял глаза на ребят. Он должен был это сделать. Должен доказать, что Эмма была неправа.

– Ее сломала такая, как Эмма… – Гриша не осмелился поднять на Лизу глаза – не было сил себя сейчас еще больше чувствовать виноватым. – Мама тогда в рамках семейного бизнеса занималась организацией мероприятий, у нее была своя небольшая фирма. И одна знакомая семьи, типичная жена бандоса из девяностых с рублевки, не знаю… – Громов глубоко вдохнул, проглотил слезы. – Завидовала ей, наверное, или просто была сама по себе стервой. Блондинка, фифа с собачкой и идеальным маникюром. Она втерлась к ней в доверие и на ответственном мероприятии… не знаю точно, но разрушила ее репутацию. Облила помоями при всех, почти как Купер с Барс тебя на отборе, – Гриша кивнул на Лукьянову, но взгляда от своих ладоней не поднял. – Маму это сломило. Сначала она просто была расстроена, но потом начала увядать и однажды с постели просто не встала. А это в свою очередь сломало отца.

Исповедь сжала горло холодными пальцами. Он никому никогда об этом не рассказывал. Но и за стеной оказаться не хотел. Люди, стоящие рядом в пустоте дворов элитного жилого комплекса, действительно стали ему за недолгое время друзьями. Громову пора было это признать. И открыться. Чтобы не закончить, как Эмма.

Громов оторвал заусенец на пальце, использовал боль, как толчок, поднял на внимательно слушающих друзей глаза.

– Теперь главная в семье у нас Влада – моя старшая сестра. Она забирала меня после клуба. Папа не хочет признавать, что все давно полетело к черту – семья, бизнес, что появились долги – поэтому в семье у нас отношения напряженные. Мой отец… непростой человек. Со своим прошлым. – Он почувствовал, как плечи расправляются, когда понял, что распределил вес воспоминаний на чужих плечах. – Поэтому я презираю таких, как Эмма. Или Алиса. Или Арсений. В худшие их дни, – кривая усмешка с надеждой на то, что юношеский максимализм все же выветрится из святой троицы, разрезала губы. – Не могу прощать или потакать тем, кто играет с чужими жизнями и эмоциями. – Голос его обрел прежнюю твердость. – Потому что знаю, какие могут быть последствия.

Вероника беззвучно охнула. Лиза опустилась на гранит рядом, осторожно сжала его руку своими горячими пальцами в знак поддержки. Андрей сочувствующе кивнул.

За стеной было безопаснее. За стеной до его души никому не было дела. Но он не слабак. Всегда считал себя волевым человеком, пришло время это доказать. Смело показать уязвимое место, быть готовым к последствиям. Ощущалось это странно: Громов всегда думал, что проявление воли – это отстаивать честь в драке, защищать слабых или смело смотреть в глаза авторитету. А не рассказывать о проблемах из детства тем, кто его точно поймет.

Гриша знал, что поймут. Но все равно было страшно.

– Это, в целом, все, – нервно усмехнулся он и развел руками, смотря на ребят. – Все это, конечно, повлияло и на учебу, мы с сестрой, когда у мамы были проблемы, переехали на год в Мурманск. Там меня и били, и травили, но потом мы вернулись. В худой колее, но все устаканилось. Такая вот история.

Болезненный смех был призван перенять на себя долю серьезности.

Они могли это использовать. Унизить его при всех, разболтать подробности. Но об этом кричала та его часть, что строила стену. Другая, живая и верящая в лучшее, понимала, что они так не поступят.

– Абсолютный кошмар, – выдохнула озадаченно Вероника, теребя маникюр. – А я-то думала, что нас объединяет, – хмыкнула она. – Оказалось – проблемы с папочкой, – она нервно рассмеялась, улыбнулась. Не любила играть в жертву. – Ну, ты понял. Я больше не буду считать тебя неженкой снобом из аристократичной семьи, – друзья слабо засмеялись.

Килотонна груза упала с его плеч, подарив облегчение. Этого он не ожидал. Ждал жалости, сочувствия, но не понимания. Видимо, он и правда ошибочно вознес себя над другими, будучи не лучшего мнения о человеческих качествах. Но в людей надо было верить.

– Спасибо, что поделился, – улыбнулась рядом Лиза.

Грише было тепло от ее руки в своей ладони.

– Дерьмо случается, – развел руками Андреев.

Друг детства знал эту историю.

– Ну, что, – Гриша хлопнул по коленям, поднялся. – Прогуляемся до метро, как бедные родственники?

– Боже, Громов, – театрально передразнила голос Арсения Вероника, – «метро»? Давно этого не слышал, как оригинально! – проговорила она и ребята покатились со смеху.

Звук отражался от стен домов, улыбки друзей грели душу, и все было хорошо. Гриша наслаждался минутой тихой радости, свободной от тоски, пока они не обернулись на шумную компанию. Девушки вышли из того же дома, гоготали, гремели полупустыми бутылками шампанского, одна неловко завалилась в кусты. Громов прыснул со смеху, направился дальше, но их окликнули.

К компании, отделившись от подруг, направлялась Алиса Барс.

Гриша переглянулся с друзьями, те пожали плечами. Вероника напряглась. Новый акт пьесы?

– Лукьянова, отойдем? – Алиса, запыхавшись, торопливо подошла к ребятам.

Полушубок цвета шампанского прикрывал короткое красное платье, макияж был обновлен, руки затянуты в бордовые перчатки, волосы медью рассыпаны по плечам. Поэтично.

– Не-а, – Вероника протянула довольно. – Говори, что хотела сказать, при всех.

Возмездие. Гриша спрятал улыбку.

Сейчас Барс не казалась злобной сукой, способной закопать одним словом. Ситуация ей не понравилась, судя по красочному закату глаз, но она смирилась.

– Ладно, – недовольно выдохнула Алиса через нос, исподлобья оглядела ребят, цокнула. – Я перегнула палку на отборе, – нехотя проговорила она, стоя перед Вероникой. Девочки из одного мира, но разных измерений. Барс в полушубке, с красными губами, голыми ногами. И Лукьянова – в черном платье и пальто, изящная, собранная. – Про отца было слишком. Прости, – буркнула Алиса, но вздернула подбородок, готовая принять удар. – И ты. – Барс с тяжелым внутренним усилием перевела взгляд на Гришу. – Прости тоже.

По компании вздохом прокатилось удивление. Громов вскинул брови, Вероника тоже не поняла. Прищурилась, подозрительно оглядела Барс с головы до ног, выдержала театральную паузу. Новая игра или искренние извинения? От части Лукьянова наслаждалась ситуацией.

– Я сейчас могла бы унизить тебя перед друзьями, – томно проговорила она. Глаза Барс блеснули. – Но не буду, я теперь другой человек, – Вероника выпрямилась, посмотрела на Алису серьезно. – Спасибо за твои извинения, я их принимаю, – благородно кивнула она, вынося официальный вердикт. – Гриш? – Громов огляделся, пока до него не дошло, что обращались к нему. И Алиса, и Лукьянова. Растерялся, но кивнул. – Мир? – Вероника протянула Барс руку.

Алиса усмехнулась себе под нос, но взгляд ее потеплел. Гриша увидел, как грудь девушки наполнилась облегчением.

– Мир, – улыбнулась она, приняла рукопожатие.

Странный вечер. Друзья недоуменно переглянулись, когда Алиса направилась к подругам. Лукьянова ее окликнула.

– А что послужило причиной? – любопытство взяло верх, она не могла не задать этот вопрос.

Гриша прятал за кашлем смешок. С языка сняла. Почему Алиса Барс, ко всеобщему удивлению, пришла извиняться за то, что было для нее нормой?

– Я собиралась тебя еще пару месяцев помариновать, – пожала Алиса плечами, беззлобно усмехнулась. Громов обрадовался этой фразе – это значило, что Алиса не тронулась умом, а осталась собой. – Но Эмма сказала, что не вернет мне пиджак от Шанель в таком случае. Так что, – она развела руками, рассмеялась, мол, вот таковы превратности судьбы, и убежала к подругам.

Громов снова закурил. Слишком много откровений для одного вечера. Что Эмме нужно было от Вероники? Так восхитилась характером Лукьяновой? Неужели? И теперь набивается в подруги?

– Все чудесатее и чудесатее, – озадаченно протянула Вероника, оглянулась на Лизу. – Эмма правда имеет на Барс такое влияние?

Лиза пожала плечами, будто это было очевидно.

– Скорее всего, дело в команде.

– Она же не в составе? – Вероника остановилась, уставилась на Лизу почти требовательно. – Я думала, она в жюри сидит для красоты.

Лиза в свою очередь потянула Лукьянову за руку, догоняя парней. Улыбнулась так, будто понимала в этом мире все.

– Она не в команде, она ставит номера, – короткая улыбка гордости за сестру расцвела на ее губах. – Эмма раньше танцами занималась в «Тодесе». Поэтому теперь занимает должность… кого-то вроде хореографа, – улыбка сделалась шире, она отвлеклась на реплику Андреева и «ну надо же» Лукьяновой.

Гриша задумался. Удивился тому, с какой легкостью Лиза рассказала этот факт. Очевидно, Лиза знала сестру с непривычной для него стороны. Но Громов никак не мог взять в толк, как эта сторона вообще могла существовать с учетом того, что он видел.

С учетом незнания значения слов, непрошенных советов, развязного поведения и самомнения до луны. При этом с самооценкой в Марианской впадине рядом с Барсом. Как в таком человеке еще могли и таланты уживаться, он не понимал.

Но две вещи теперь радовали его бескомпромиссно и без вопросов. Отсутствие тайн между друзьями. И пари. Теперь Эмма Купер с ним не заговорит. Даст ему спокойно жить.

Перед сном Гриша об этом молился. В случае с Эммой Купер – дьяволу.

Глава 15. Пожизненная злость

Гриша, не переставая печатать, потянулся к телефону, не глядя набрал знакомый номер.

– Синоним слова «достижение», – без приветствия бросил он.

– Успех, – просто ответила Лиза.

– Идеально, спасибо, – засмеялся он, вставил нужные буквы в пропуск.

Гриша ни с кем не обсуждал свою книгу. Ни с кем, кроме Купер младшей. Но они сходили на спектакль, после долго обсуждали литературу, любимое из прочитанного за чашкой кофе. Затем созвонились, еще раз и еще и через пару месяцев, с первым снегом, Громов уже звонил ей без причины, без «привет, есть минутка», а сразу задавал вопрос.

Они должны были встретиться через полтора часа, чтобы изучить новую выставку в Эрарте, но у него отлично шла глава и проблем с тем, чтобы позвонить и спросить совета, у Гриши не было.

– У меня скоро мозг лопнет, – Гриша отложил с колен ноутбук, откинулся на спинку кровати, – мой изначальный материал был линейной историей, о затем я не захотел в самом начале убивать героя, он классным получился, – Громов посмотрел в потолок и улыбнулся от того, что нашел человека, которому мог отгружать эти размышления. – Решил сделать историю нелинейной, с прыжками во времени вроде «тогда» и сейчас», – Лиза не перебивала, внимательно слушала. – Поделил все сто пятьдесят страниц на куски, перемешал, но у меня нет на ноуте «ворда», приходится онлайн это делать, а там, блин, сложно сохранять документ! – Он сел на кровати, схватился за голову. – Но когда все сделал, в итоге понял, что заново надо писать, и линейно все же, чтобы читатель не путался. Теперь пытаюсь историю в голове собрать из перемешанных кусков.

Он замолчал. Лиза на том конце провода тихо хихикнула. Гриша улыбнулся.

– Не знала, что ты можешь быть таким эмоциональным, – с легкой иронией протянула она. – Твой отчужденный образ интеллектуала в пальто, наверное, требует много энергии, – хмыкнула Лиза, Гриша закатил глаза.

У него не было цели создавать какой-то конкретный образ, тем более, образ всезнайки-сноба, но оказалось… так проще. Эмоции, экспрессия и то, что это вызывало, были слишком личным. Это было уязвимой его стороной, той, которую легко задеть. А в его новом окружении были те, кто мог это использовать. Казаться незаинтересованным было проще. Интересно, Эмма также думает или правда не замечает ничего вокруг? Последнее время больше обычного?