Путь в бессмертие

Веселье прервала Даша. Она влетела в палату, как на пожар. Сестра на секунду остановилась как вкопанная на пороге, быстро оценила обстановку, затем решительно подошла к Ивану и положила ладошку на развёрнутые меха. "Цыганочка" захлебнулась в самом разгаре, не успев выдать свой последний аккорд. Наступила гробовая тишина. Затем раздался грохот. Это Петька рухнул на кровать, да в спешке промазал и в итоге растянулся на полу, но быстро поднялся и, потирая зашибленное колено, нырнул под одеяло.

– Ну и что вы здесь устроили? – пряча улыбку, строго спросила Даша. – Вы раненые, а это значит, что ваше дело тихо лежать и слушать. Так, дети. Забирайте инструмент и идите в следующую палату, но только у меня одно условие. Инструмент больше никому в руки не давать. Поняли?

Дети дружно закивали головами и, тихонько хихикая, выбежали из палаты. Им очень понравилась игра раненого дядечки, а особенно реакция остальных. Девочка, по всему видать, старшая в группе начинающих артистов,      не выдержала. Повернувшись к юному гармонисту, она сердито сказала:

– Видал, Митька, как играть надо? А ты пилишь, пилишь, как ненормальный. От этого твоего пиления не плясать и не петь охота, а выть, как собака на луну. Идём, горе моё. Нас ещё другие раненые ждут.

Митька ничего не ответил на колкое и такое обидное для музыканта замечание. Он только шмыгнул носом и поплёлся за труппой в другую палату, изо всех сил придерживая вечно разъезжающуюся гармонь. Даша ушла, а Иван лежал на кровати, смотрел в обшарпанный потолок и радовался, как ребёнок. Он словно дома побывал. В родном Непотягове.

– Ваня, – Иван повернулся к Фёдоровичу. Тот смотрел на него с ехидной улыбкой. – А девка-то на тебя ого-го как смотрит.

– Что значит ого-го? – не понял Иван.

– Чего тут понимать, – встрял в разговор Петруха. – Глаз она на тебя положила, приглянулся ты ей. Так понятно?

Иван разозлился:

– Да идите вы все… Тоже мне, понимальщики нашлись.

– Зря ты так, Ваня, – не унимался Фёдорович. – Деваха видная, всё при ней, да и грамотная. При должности. Ты не торопись нас посылать, дружок. Лучше подумай хорошенько, да и реши энто дело. Точно тебе говорю. Как на духу.

Но Иван не придал большого значения словам соседей. Он нашёл себе другое занятие. Иван, как стал ходячим, так всю школу от нечего делать обошёл и в одном помещении, служившем раньше, вероятно, складом, нашёл целую полку книг.

– Вот теперь будет чем время скоротать, – обрадовался Иван. – И чего это начальство госпитальное не догадалось их раненым раздавать? Дело-то нужное. И развлечение, и полезно. А то кто спирт ищет, кто байки травит от безделья, а кому вставать нельзя, так и вообще в радость будет книгу почитать.

Он перебрал почти все книги и нашёл то, что искал. "Чапаев" и "Как закалялась сталь". Сразу после ужина Иван взял книгу и, сев на кровати, объявил:

– Предлагаю устроить вечер чтения. Никто не против?

На него удивлённо посмотрели почти все раненые. Но обрадовался только один Петруха. Тот моментально отреагировал на неожиданное предложение:

– Правильно, Ваня. Давай читай. Я страсть люблю, когда вслух читают. Мне маманя раньше часто читала, когда я маленький был. Что там у тебя?

– «Как закалялась сталь» Островского.

– Не слышал, – подумав, ответил Петруха.

– Так послушай и не мешай, – сердито произнёс Фёдорович. – Давай, Ваня, начинай, а мы послушаем.

– Читай, не томи, давай, – раздалось со всех концов палаты.

Иван читал до самого отбоя, и в палате всё это время стояла тишина. Никто ни разу не перебил чтеца. Слушая историю Павки Корчагина, каждый из них думал о своём. Кто-то вспоминал дом, жену, детей, мать-старушку, отца, который пропал где-то на фронтах. Да мало ли о чём можно было думать, лёжа в госпитале после кромешного ада и зная, что скоро снова нужно будет отправляться на смертный бой. А вот повезёт или нет на этот раз, неизвестно. С тех пор Иван каждый вечер читал книги из школьной библиотеки.

Но Иван на этом не успокоился. На следующий день после первого литературного вечера он отправился искать Дашу. Он хотел предложить её раздать книги по палатам, но о книгах они так и не поговорили. И не то что не поговорили. Иван о них вообще напрочь забыл. Даша писала что-то в толстой тетради, когда в дверь раздался решительный стук.

– Входите, не заперто, – не поднимая головы, ответила девушка. – Я вас слушаю.

Тишина. Даша оторвалась от тетради и сердито посмотрела на посетителя. Перед ней стоял Иван и смотрел в тетрадь, силясь разобрать написанное.

– Ты? – растерянно прошептала девушка.

– Я, – ответил Иван.

Даша встала и подошла к нему вплотную. Так что Иван почувствовал на губах её дыхание.

– Ваня… – ещё тише прошептала Даша.

Её горящие глаза блуждали по его лицу, словно искали ответа на свой немой вопрос. Иван ловил её взор и не мог поймать. Тогда он взял её за плечи и подвинул ещё ближе. Их губы почти слились.

– Прости, милая, – тихо сказал Иван. – Нравишься ты мне, но не могу я так. Обманом и предательством. Не могу.

Взгляд Даша остановился, и глаза её вмиг до самых краёв наполнились слезами.

– Почему? У тебя кто-то есть?

Иван кивнул головой. Девушка уткнулась ему в грудь, и слёзы медленно потекли по её щекам.

Выписали Ивана уже тогда, когда на землю прочно лёг снег и реки прочно заковало ледяным панцирем. Морозы по ночам стояли нешуточные, особенно под утро. Окна в палате сплошь разрисовало затейливыми узорами, и теперь, чтобы посмотреть на улицу, нужно было скоблить себе глазок. Все стёкла были в таких глазках. Всем хотелось полюбоваться зимней природой.

Иван получил документы и уже собирался было отправляться, когда в коридоре к нему подошла Даша. В госпитале она числилась старшей медсестрой в звании старшего военфельдшера, но по сути дела именно она заправляла службой всего подразделения. Начальник госпиталя, военврач второго ранга Хрусталев больше занят был практической стороной дела. Сутками он не отходил от операционного стола, а когда удавалось появиться в кабинете, то на вопросы по хозяйственной части снимал пенсне и с удивлением близоруко щурился на заведующего этой частью, в прошлом бухгалтера продовольственных складов в Воронеже.

– Душенька, дорогой вы мой, – неизменно говорил он, разводя при этом руками. – Ну откуда я знаю, сколько комплектов постельного белья нам требуется. Я только что детально исследовал расстройство гомеостаза у пациента, что позволяет мне немедленно изучить патогенез развития осложнений, а вы пристаёте ко мне со своим бельём. Идите, душенька, к милейшей Дарье Григорьевне и решите, наконец, свой вопрос.

Завхоз, представляющий анатомию человека только по смутным детским воспоминаниям о пожелтевшем в школьном шкафу скелете, каждый раз тяжело вздыхал и отправлялся искать медсестру. Та, в свою очередь, тоже вздыхала и неизменно утрясала очередное дело о белье. Так повторялось из дня в день, и в конце концов все успокоились и стали напрямую решать вопросы с очаровательной Дарьей Григорьевной.

После разговора в её кабинете они больше не общались. Иван старался не думать о ней, а Даша и виду не показывала, что Иван ей нравится.

– Прощай, Ваня, – сказала Даша. – Жаль, что у нас тобой так ничего и не получилось. Ты хороший человек. Настоящий. Не стал ломать передо мной комедию. Спасибо тебе за всё. А это тебе на прощание.

Она обхватила Ивана и крепко, по-настоящему поцеловала его.

Глава 7.

Семнадцатого февраля 1943 года оперативная сводка Совинформбюро гласила: "Семнадцатого февраля на Украине наши войска в результате упорных боёв овладели городом и железнодорожным узлом Славянском, а также заняли города Ровеньки, Свердловск, Богодухов, Змиев, районные центры Алексеевское, Славяносербск." Город Харьков к тому времени был освобождён. Развивая наступление, двадцать пятая гвардейская стрелковая дивизия выдвинулась на Ольшаны и Ковечи. Им нужно было прикрыть фланг сороковой армии, наступающей в направлении Грайворона и Ахтырки. Того же года семнадцатого февраля в шесть часов утра самолёт Гитлера приземлился в Запорожье. На двух других самолётах прибыла большая свита, включавшая личную стенографистку и повара. В Запорожье он должен был встретиться с одним из лучших стратегов и командиров вермахта – Эрихом фон Манштейном – командующим группой армий Юг. Генерал-фельдмаршал на встрече предложил фюреру план контрнаступления, где предлагалось силами второго корпуса СС и четвёртой танковой армии ударить с севера и юга на Павлоград, после чего наступать на Лозовую в направлении на Харьков. Фашисты не смирились с потерей стратегического города и явно хотели вернуть его. В Запорожье Гитлер пробыл три дня, и это едва не стоило ему советского плена.

Во время совещания генералитета вермахта стала слышна орудийная канонада со стороны аэродрома, на который прилетел Гитлер. Некоторые члены совещания тут же предложили фюреру вылететь из Запорожья, но тот категорически отказался. Гитлеру было стыдно бежать от русских. Он сказал, что это может произвести крайне скверное впечатление. Совещание продолжилось. Но недолго. По данным немецкой разведки, танковые части советских войск слишком близко подошли к городу и промедление в такой ситуации крайне нежелательно. Тогда Гитлер пошёл на хитрость. Под предлогом срочной встречи с Гудерианом он отправился на аэродром. Там орудийная канонада была уже слышна очень отчётливо. По сведениям бывшего генерал-полковника Вермахта Курта Цейтцлера, советские танки были всего лишь в пяти километрах, и их с большим трудом сдерживал бронепоезд с ракетными установками. Сначала взлетели самолёты прикрытия, а уже потом поднялся в воздух самолёт с фюрером и взял курс на Винницу.

– Дела идут в гору! – прокричал Фёдор, неся на плече свою часть противотанкового ружья. – И когда мы только этих нехристей вконец прогоним? Берлин брать будем, Ваня?

Вторая половина досталась Ивану. После тихого госпиталя он снова оказался на передовой, в самом пекле. Отделение к его возвращению было сохранено стараниями Фёдора, выполняющего обязанности командира, но не все дождались Ивана. В последних боях Фёдор потерял двоих бойцов. Близорукого Мирона убило наповал осколком снаряда ещё перед Харьковом. Второго наводчика отправили в госпиталь, а пополнения как не было, так и не предвиделось, да и с боеприпасами дело обстояло не лучшим образом. Иван, как только принял отделение, так не раз бегал хлопотать у лейтенанта людей, но чёткого ответа так и не получил.

– У нас по-другому не бывает, – ответил Иван.

– У кого это у нас? – спросил Фёдор.

– У русских, – объяснил Иван. – Кто только не приходил нас завоёвывать. И татары, и французы, и поляки, и ещё чёрт его знает кого не заносило в наши края. Да и немцы уже не первый раз сюда суются. Однако всем по шеям надавали. До Парижа доходили. И сейчас до Берлина дойдём. Точно дойдём.

– Согласен… Смотри, командир, деревня какая-то, – показывая рукой вдаль, сказал Фёдор. – Не иначе там и остановка намечается.

Подойдя ближе, они увидели почти оторванную вывеску на деревянном столбе.

– Старый Мерчик, – прочитал Фёдор. – Слышь, Ваня, какой-то Мерчик. В придачу ко всему ещё и старый. Мерина напоминает. Названия здесь все какие-то чудные, ей богу чудные. Чем ближе к границе, тем чуднее. Чего бы это значило? Ты слышишь, Ваня?

– Слышу. Не глухой. Ты лучше иди в ногу, а то семенишь, как старуха в гололёд. С тобой не только до Берлина не дойдёшь, а и до Мерчика не дотянешь.

Но до села они всё же дошли. Дома Мерчика ничем не отличались от прежних селений. Так же изуродованы как и везде, где прошёлся фашист. Те же печные трубы посреди пепелища, та же нищета после жёсткой оккупации и почти полное безлюдье. Позицию заняли возле села, окопались. Промёрзшая насмерть земля не поддавалась никаким лопатам. Долбили всем, чем могли. Только осколки мерзлоты в стороны летели, да крепкие выражения измотанных солдат, но к бою всё же приготовились.

– Селивёрстов, – Синельников присел рядом с сержантом. – Твоя задача, как всегда, танки.

– Что, товарищ лейтенант, снова мы на горячем участке? – спросил Иван.

– Снова, сержант, снова. Такая уж у нас доля, – лейтенант привстал и осмотрел лежащее перед ним поле, затем достал бинокль и приник к окулярам. – А вот и они, голубчики. Вот же сукины дети. Даже передохнуть не дали. Всё, ребята, к бою.

Синельников вскочил и побежал вдоль траншеи, поднимая усталых бойцов. Иван тоже всмотрелся в заснеженное поле. Вдалеке дымили идущие на них танки. На занятую полком позицию неумолимо надвигалась мощная моторизованная дивизия "Великая Германия", которая, несмотря на приказ Гитлера "удерживать Харьков до последнего человека", вместе с двумя дивизиями войск СС позорно оставила город. Сейчас она перешла в контрнаступление, пытаясь вернуть утраченный плацдарм. В составе дивизии, кроме привычных "Тигров" и "Пантер", шли новые тяжёлые танки PzKpfw VI. Именно на них делал ставку Гитлер, настаивая на увеличении их числа. За танками, как всегда, двигалась пехота и бронетранспортёры. Вот традиционно раздались первые залпы советских артиллерийских орудий. Немцы не стали долго ждать и тут же дружно ответили пальбой из пушек машин.

– Началось. Теперь держись, пехота, – подумал Иван, надевая каску. – Говорил же Синельникову, патроны давай. Чем теперь стрелять прикажешь?

– Приготовиться! Стрелять по моей команде. Поближе подпустим, чтобы наверняка! – прокричал Иван и пригнулся.

Неподалёку рванул снаряд, затем второй, третий. Земля вперемешку со снегом взметнулась ввысь, густо осыпая залёгших бойцов. На поле, сплошь усеянное врагом, тоже летели смертельные осколки. Вот загорелся первый танк, хвалёный PzKpfw VI. Задымил чёрным дымом, и из открывшихся люков полезли тёмные фигуры.

– Не такой уж он и неприступный, – радостно подумал Иван и что есть мочи прокричал: – По врагам Родины огонь!

Били прицельно и просто палили в белый свет. Нажимали на гашетки, не жалея патронов. Кричали, сами не слыша себя. Падали, поднимались, снова падали и уже не вставали. Бой достиг своего апогея. Немецкие танки, не сбавляя хода, подошли уже слишком близко. Так близко, что можно было дотянуться до них гранатой. Наступил перелом. Десяток хвалёных панцирей свернули с тропы и в бессилии опустили стволы орудий, исходя чадящим дымом, но в строю "Великой Германии" было ещё достаточно силы. Более чем достаточно, чтобы смять стрелковую дивизию и полностью уничтожить её. Пришло время принимать решение.

У отделения Селивёрстова патроны были уже на исходе, как и у многих других, когда поступил приказ отходить. Мерчики в итоге пришлось все же оставить. Дивизия попятилась назад к Харькову. Отступали всё по той же дороге, по которой ещё утром так бодро шагали вперёд.

– Опять отходим, командир, – таща бесполезное без патронов ружьё, проговорил Фёдор. – А, Ваня? Как прикажешь понимать это?

Иван вытер с лица пот вперемешку с гарью и осмотрелся.

– Не паникуй! – неожиданно для себя прокричал Иван. – Сам вижу. Ничего, Федя. Теперь не сорок первый и не сорок второй. Теперь мы их гнать будем. А то, что сейчас отступаем, так это временно. На войне ещё и не то бывает. Поверь мне и не вой.

– Да я и не вою, – размеренно шагая, ответил Фёдор. – Обидно просто. Пыжились, пыжились и на тебе, опозорились. Очень обидно.

Так они шли по укатанной техникой и людьми дороге, изредка перебрасываясь короткими фразами. Горечь поражения не давала им покоя, и каждый думал только о том, как он будет молотить ненавистных до последнего предела фрицев. И такая возможность в самое ближайшее время была предоставлена каждому из них в полной мере, а зачастую и сверх этой самой меры.

Девятнадцатого февраля по дивизии был объявлен приказ. Двадцать пятую гвардейскую передали в состав третьей танковой армии. Командовал армией генерал-лейтенант танковых войск Рыбалко Павел Семёнович, будущий маршал бронетанковых войск. А уже двадцать третьего февраля дивизия, пополнив запасы боеприпасов и личного состава, ринулась в атаку в районе всё тех же Мерчиков. Старого и Нового. Это были два огромных села. В центре Старого Мерчика, как и положено, красовался стародавний православный храм, а на пригорке стояло несколько чудом уцелевших ветряков. По всему было видно, что до войны здесь было богатое и многолюдное село со своими традициями. К сожалению всё это было до войны…

Хвалёные дивизии СС и "Великая Германия" вылетели с насиженного места как пробка из бутылки из обоих сёл и с ощутимыми потерями отступили на запад. Тридцатьчетвёрки Рыбалко сделали своё дело. Гнали паразитов, втаптывая их в снег, вдавливая в мёрзлую землю. Истребители утюжили холодное синее небо и оттуда как могли поддерживали наступающие части армии.

– Вот это совсем другой коленкор, – тяжело дыша от частых перебежек, проговорил довольный Фёдор. – Давно бы так.

Их отделение было теперь укомплектовано полностью, и Иван уже не таскал на пару с Фёдором ружьё. Он, как и подобает командиру, шёл налегке, с автоматом. Патронами их тоже не обделили, только в этом бою стрелять и вовсе не пришлось. Немец драпал так, что они и танков-то не увидели. На постой дивизия разместилась всё в тех же Мерчиках. Ивану повезло поселить своё отделение в избе. Народу в эту избу набилось белее чем предостаточно. Никому неохота было сидеть на стуже и отогреваться у костра из гнилых, сырых досок, как накануне. То ли дело раздеться в тёплой деревенской избе, где большую часть кухни традиционно занимала русская печь. Снять промокшие насквозь портянки и протянуть застылые на лютом холоде ноги к горячим кирпичам. Почувствовать, как тепло от этих самых кирпичей медленно, но уверенно разливается по всему уставшему телу и как непреодолимо клонит в сон. Что ещё надо солдату после скитаний по сугробам и бесконечному ползанию взад, вперёд с автоматом в руках? Ничего. Ну, если только ещё поесть вдоволь. К примеру картошечки на сале, да с тушёнкой американской, да остограмиться перед этим спиртом. Причём чистым, не разбавленным. Вот это и будет самый настоящий земной солдатский рай.

Дорвавшись до уюта, солдаты натопили избу в азарте так, что волосы от жары трещали. Все поголовно разделись до исподнего, разлеглись отдыхать кто где успел. Самые нерасторопные устроились на полу, подстелив под себя шинели, бросив в изголовье вещмешки.

– Кто смел, тот везде поспел, – свесив с печки наголо стриженную голову, изрёк досужий в быту Фёдор. – Командир, я тут тебе место застолбил. Ты не тяни, а то от желающих отбоя нет. Куда прёшь, деревня, не видишь, занято!

Он с силой оттолкнул молодого парня, пытавшегося забраться на печку. Тот в испуге шарахнулся в сторону и, запнувшись за чью-то ногу, полетел к порогу.

– Вот жук, – прорычал Фёдор. – Так и норовят на голову сесть. Командир, давай быстрее, а то тут ходят ухарцы всякие. Того и гляди на пороге окажемся.

Парень встал, потёр ушибленное плечо и как ни в чём не бывало отправился искать себе уголок. Иван сидел у окна с хозяйкой избы, женщиной лет тридцати. Худые щёки, покрытые нездоровым румянцем, придавали ей скорбный и болезненный вид. Впалая грудь и тощие руки сами за себя говорили о нелёгкой жизни в оккупации. Возле неё на лавке тихонько сидели двое ребятишек. Таких же прозрачных, как и их мать.

– Ждали мы вас, – нараспев говорила хозяйка. – Ох, как ждали. Немец поганый совсем жизни не давал. Животину всю побил, полсела в Германию угнал, Гитлер проклятый. Есть совсем было нечего. Летом ещё с огорода да с леса кормились, а зимой и вовсе хоть помирай. Полицаи лютовали. Ой как лютовали. Митька-сосед у них за старшего был. Зверь зверем. По дворам с автоматом ходил. Последнее отбирал. Церковь, поганец, обокрал, попа-батюшку за околицей расстрелял. Свекровь мою, старуху, насмерть забил. Просто так. Вспомнил, ирод, как она его мальчонкой с огорода гоняла, так и забил.

– Не грусти, мать. Теперь дело на поправку пойдёт, – как мог успокаивал хозяйку Иван. – Село освободили, советская власть не даст вас в обиду. А Митьку мы обязательно найдём и расстреляем. Хотя расстрелять для таких нелюдей было бы мало.

Женщина опустила голову и вытерла кончиком платка выступившие на глазах слёзы. Иван хотел ещё что-то сказать несчастной женщине, но в сенях послышались чьи-то шаги. Дверь в избу отворилась, и вместе с клубом пара вошёл лейтенант Синельников. Закрыв за собой дверь и потопав на пороге огромными сапогами, освобождая их от снега, он прошёл к столу.

– Богато у вас тут народа, – сказал он, осторожно переступая через лежащих бойцов. – Как, хозяйка, не обижают хлопцы?

– Что вы, наоборот, – освобождая место Синельникову, проговорила женщина. – Спасибо, деток моих накормили, дров наготовили столько, что теперь на всю зиму хватит. Нет, народ у вас хороший. Спасибо им.

– Ну и хорошо, – Синельников сел за стол. – Паршин, Селивёрстов, Терентьев. Выставьте караул. Село большое, народу хоть и поубавилось, но ещё в достатке. Немец только что был здесь. Полицаев, говорят, тут немерено было. Не факт, что все уйти успели. Так что отдыхайте, но смотрите в оба. А я пошёл. Мне ещё всех обойти надо.

– Любавин, ты первый пойдёшь. Ломакин, второй. Иван, давай кого-нибудь из своих в пару к моим, – тут же распорядился старший сержант Терентьев, в прошлом металлург откуда-то с Урала.

– Дроздов. Пойдёшь с Любавиным. Я тебя сменю, – сказал Иван новенькому наводчику, парню лет двадцати.

Дроздов Паша оказался к радости Ивана довольно-таки смышлёным бронебойщиком. Сходу освоился в коллективе и даже как-то немного обнаглел. Его любопытные, чуть навыкате глаза всюду замечали, где и что плохо лежит. Если кто-то оставлял без присмотра хоть какую вещь, мог найти потом её только у Дроздова. За неделю пребывания в отделении Селивёрстова он неоднократно получал по уху за свою клептоманию, но особо не унывал и, похоже, был вовсе неисправим. В конце концов на него просто махнули рукой, а вещи свои больше не оставляли без присмотра. Пашка поднял недовольное лицо от нагретого вещмешка и без слов споро стал одеваться. Выходить на мороз после таких перебежек никто не хотел, но, несмотря на свои недостатки, всё, что касалось службы, он выполнял чётко и быстро.

Отдав приказ, Иван наконец-то с удовольствием залез на печку.

– Ты чего это сам решил в караул идти? – полусонно спросил Фёдор. – Послал бы кого другого и дело с концом.

– Спи уж знай, – пробурчал Иван. – Вам завтра ещё ружья с патронами тащить, а мне не привыкать.

Ивану стоило только добраться до подушки и закрыть глаза, как он тут же засопел. Усталость давала о себе знать, как бы он её ни старался скрыть. Вскоре уже по всей избе раздавался густой, с переливами храп. В полночь дверь в избу открылась и вместе с клубами пара зашли заиндевелые караульные. Отряхнув шинели от свежего снега, они стали будить своих сменщиков.

– Товарищ сержант, – прошептал Дроздов. – Я там тулуп нашёл. Оденьте, теплее будет.

Иван, протирая спросонья глаза, остановился на полпути натягивания сапога:

– Ну, Пашка, ну…

Однако, махнув рукой, обулся и, прихватив лежащий на полу овчинный тулуп, вышел на улицу. Ночь стояла безлунная, но звёздная. Россыпь ярких огоньков на небе и тишина невольно напомнили Ивану мирную жизнь. Казалось, всё, что произошло с ним за последние два года, это всего лишь дурной сон. Иван во-вот проснётся и вон там за углом дома заиграет гармонь. На дорогу вывалит очередная толпа ряженых парней и девок, как на святках. Кто в масках, кто в вывороченных наизнанку тулупах. Все ревут, орут и прут напролом из избы в избу, после каждого захода становясь всё пьянее и буйнее. Девки в этом случае от парней не отстают. Только крики от них слышны потоньше да песни погромче. После таких гулянок многие жители наутро обнаруживают у себя какие-нибудь пакости. То печные трубы закрыты, то двери замурованы в лёд, то ещё чего почуднее. Иван завсегда принимал самое активное участие в таких оргиях. Однажды он с ватагой таких же сорванцов постучался в дверь к пожилой одинокой тётке. А тётка эта была самая склочная и вредная на селе баба. Свет не видывал таких злющих особ, какой была эта женщина. Ивану не раз доставалось от неё, вот он и решил воспользоваться моментом и отыграться на ней по полной программе истинно языческой ночи. Дом её стоял как раз в центре села. Далеко ходить не надо. Особой страстью тётки была заготовка дров. Она на этом деле ну просто помешана была. Именно на этом и решил сыграть Иван. Накануне ей как раз привезли целый воз берёзовых брёвен.

– Тётка Валя, слышь, тётка Валя! – стукнув в дверь валенком, крикнул Иван, одетый в вывороченный тулуп и маску чёрта, как и полагалось путному ряженому. – Тебе дрова часом не нужны?

Девки, загодя предупреждённые об операции, захихикали. Иван показал им кулак и продолжил на полном серьёзе играть свою роль, стараясь говорить басом:

– Так дрова-то нужны или как?

За дверью послышались совсем не женские твёрдые шаги и раздался грубый голос тётки Вали: