Путь в бессмертие

Николай Архипов

Путь в бессмертие

Глава1.

Танк двигался медленно, по-деловому лязгая гусеницами и подминая под себя всё, что попадалось на его пути. Казалось, что уже ничто не могло остановить его. Вот уже стальной корпус "Тигра" вплотную подошёл к укрытию бронебойщика. Стоило протянуть руку, и можно было на ощупь почувствовать раскалённую августовским солнцем броню смертоносной машины. Время для солдата перестало быть соразмерным. Секунды превратились в вечность.

– Давай, давай, – шептал Иван, прижимая к груди увесистую связку гранат. – Ползи, тварь, чего медлишь.

"Тигр" завис над щелью, в которой, пригнувшись к земле, замер солдат. Затем танк утробно рыкнул, выпустил из выхлопной трубы сизое облако гари и накрыл стальным брюхом бревенчатое укрытие. На Ивана посыпалась земля, затрещали доски, и вмиг стало темно, как в могиле. Солдат ещё сильнее вжался в холодный пол и до боли в костяшках сжал рукоять гранаты. Жутко захотелось закрыть глаза. Как в детстве, когда становилось страшно. Закрыл глаза – и всё, тебя не видно. Ты в домике. Иван невольно усмехнулся, вспомнив далёкое детство и тут же оглянулся. В укрытие посветлело. «Тигр» проехал щель, к счастью, не повредив хлипкое на вид сооружение.

– Спокойно, парень, – Иван схватился свободной рукой за бревно и высунулся из укрытия. – Не торопись. Спешка в нашем деле ни к чему…

Он замолчал, внимательно следя за удаляющейся машиной, затем резко взмахнул рукой и со всей силы метнул связку гранат. Взрыв он услышал уже в укрытии. Его снова густо осыпало землёй. Иван встряхнул непокрытой головой и выглянул из щели. Машина горела, но всё ещё двигалась.

– Готов, – улыбнувшись, пробормотал Иван и огляделся.

Чуть левее приближался ещё один "Тигр", дрожа тяжёлым корпусом и неуклюже переваливаясь с боку на бок. Танк весело сверкал свежей краской с жирно намалёванной свастикой на боках, словно только что сошёл с конвейера.

– Да что б вас. Откуда только берётесь. Прёт, как на параде. Щас я тебя приземлю, заляпаю нашей землицей по самое некуда, – сплюнув от досады, проговорил Иван и снова нырнул под брёвна. – Чёрт, да где же она. Была же, была…

Натыкаясь на пустые ящики из-под снарядов, расшвыривая навалившуюся на пол землю, солдат лихорадочно искал пропажу. Подняв сколоченный из горбыля стол, он вдруг замер. На полу, неловко подвернув руки, лежал его заряжающий Сашка Быстров. Совсем ещё пацан. Ему только-только исполнилось семнадцать. Лопоухий, с припухлыми по-детски губами, сейчас он был таким беспомощным и трогательным, что у Ивана от жалости задрожали губы. Он скрежетнул зубами и со злостью отшвырнул стол. Склонившись над парнем, сержант закрыл Сашке глаза. Рука его скользнула по руке друга, и он нащупал связку гранат, приготовленную Сашкой, но так и оставшуюся лежать рядом с ним. Недолго раздумывая, Иван привычно схватил её и, не мешкая, выскочил из укрытия. Он с ходу, не скрываясь, стоя в полный рост, кинул гранаты под гусеницу танка.

– Третий, – устало пронеслось в его голове. Первый он подбил своим противотанковым ружьём, когда Сашка был ещё жив и сидел рядом, подавая патроны. Иван осмотрелся. Оставшиеся танки противника отступали под натиском подоспевшего резерва. Кругом слышалось удалое "Ура". Румынской пехоты уже не было видно на поле боя.

– Теперь можно и передохнуть.

Но передохнуть не получилось. Из горящего "Тигра" в чёрных как смоль комбинезонах через открывшийся люк полезли фрицы. Иван выхватил из кармана пистолет с двумя оставшимися патронами и в упор расстрелял одного танкиста, двое других даже не успели поднять автоматы, как упали рядом с танком словно подкошенные. Солдат оглянулся. Позади него стоял и весело улыбался загорелый пехотинец с автоматом в руке. Из-за горящего танка появились ещё человек десять солдат. Форма на них была словно только что со склада, да и оружие блестело, как на смотре.

– Ну ты даёшь, паря, – прокричал пехотинец, по всему видать, ещё не обстрелянный, в прошлом шахтёр. Он и автомат-то держал неумело, как отбойный молоток. – Знатно на-гора выдал. По-нашему. Молоток.

Он обвёл взглядом высотку и враз посуровел. На чисто выбритых широких скулах отчётливо обозначились желваки. Вокруг, насколько хватало глаз, лежали разбитые орудия, стояли горящие танки. Свои, родные тридцатьчетвёрки. Немецкие "Тигры", "Пантеры". И трупы, трупы, трупы. Вперемешку с врагом, в окопах и на поле боя, среди неубранных хлебов и в воронках. Наполовину высунувшиеся из танков, обгорелые, лежащие в развороченной снарядами земле. Вперившие невидящие глаза в потемневшее от копоти выцветшее летнее небо. Лишь десятка полтора чудом уцелевших бойцов устало сидели на краю окопа и сворачивали почерневшими пальцами толстые самокрутки.

– Хана батальону, – прохрипел Иван, без сил опустившись на вывороченное танком бревно. – Хана…

Он обхватил голову руками и закрыл глаза. По грязным от пыли щекам медленно и как-то неуверенно скатилась слеза, оставив за собой тонкий холодный след. Так он последний раз плакал ещё пацаном над могилой матери в свои неполные четырнадцать лет.

Глава 2.

Сквозь соломенную крышу сарая дружно и весело пробивались лучи утреннего солнца, освещая незатейливую постель, устроенную на прошлогоднем сене. Из-под разноцветного одеяла с одной стороны выглядывала лохматая голова, а с другой босые ноги Ивана Селиверстова, колхозного бригадира. Иван как мог укрывался от назойливого солнца, но совсем спрятаться от него так и не получалось, а подвинуться в тень было ужасно лень. Да и спать жуть как хотелось. Сон такой сладкий снился, что смотрел бы и смотрел его без конца. Лидка Крайнева снилась, давняя пассия бригадира. И главное, понятно было, что это всего лишь только сон. Делать можно абсолютно всё что захочешь, только вот делать это всё как-то уж совсем не получалось. Изворачивалась Лидка, словно уж, целовать себя так и вовсе не давала. Смеялась, бестия, и хоть ты тресни, а ничего у Ваньки не ладилось. Солнце ещё как назло мешало хорошенько сосредоточиться. Светит и светит прямо в глаза. Лидка от этого то и дело пропадает…

– Ваня! – как сквозь вату услышал бригадир. – Вань, вставай, народ наряжать пора!

Иван тотчас откинул рукой одеяло и, не открывая глаза, сонно прохрипел себе под нос:

– Щас, тёть Маруся, щас, только Лидку поймаю и пойду. Щас.

– Какая ещё Лидка? Где? Ваня! – в сарае послышались шаркающие шаги тётки. – Вот чертёнок. Опять всю ночь прогулял. Теперь и не поднимешь.

Шаги неумолимо приближались. Образ зазнобы таял безвозвратно. Полупрозрачная Лидка ехидно усмехнулась на прощание и исчезла вовсе. Иван от досады на тётку, а больше всего на Лидку недовольно поморщился, засопел и вдруг неожиданно для себя оглушительно чихнул.

– Подъём, гуляка! – раздался тонкий крик в самое ухо парню.

Иван вскочил и, так и не открывая глаз, затараторил:

– Встаю я, встаю. Один момент.

– То-то же, – засмеялась тётка и, судя по удаляющимся шагам, вышла из сарая.

Иван блаженно улыбнулся и снова рухнул на смятую постель. Но не успел он как следует всласть насладиться наступившей тишиной, в сарай степенно, даже можно сказать вальяжно, как и подобает хозяину, вошёл здоровенный, старый, как пень, разноцветный петух. Он склонил свою глупую напрочь голову куда-то вбок и внимательно обвёл сарай единственным немигающим глазом. Второго у него почему-то и вовсе не было. Убедившись, что всё в порядке, петух вскинул голову, колесом выгнул грудь, расправил крылья и так гаркнул, что сам от непомерной натуги качнулся так, что чуть не кувырнулся. Кое-как устояв на ногах, он вознамерился было повторить свой боевой клич, но тут же был сбит с ног увесистым ботинком размера этак сорок четвёртого. Иван поднялся и грозно посмотрел на дверь. Петуха как ветром сдуло.

– Пора, однако, а то от председателя достанется на орехи, да и бригада без меня не выйдет, – подумал он и стал одеваться.

Натянул штаны, обулся, перекинул рубашку через плечо и направился во двор. Там на завалинке ещё со вчерашнего вечера стояло ведро с водой. Его Ваня всегда запасал загодя, чтобы утром время не тратить. Он бросил рубашку на мостки, поднял над головой ведро и опрокинул на себя ледяную влагу. Сердце, казалось, сразу остановилось, дыхание тоже перехватило, но парень только крякнул и как-то по-собачьи встряхнулся. На крыльце снова показалась тётка.

– И как только терпит такое, – пробурчала она, подавая Ване полотенце. – Глядеть и то жуть берёт.

– Для здоровья полезно, тёть Маруся, – растирая крепкое тело, улыбнулся парень. – Корчагин тоже холодной водой закалялся.

– Это кто ж такой, с Посада что ли? У нас таких вроде как нету.

– Вот темнота, – Иван от возмущения даже полотенце опустил. – Я же тебе рассказывал. Даже книжку читал. Помнишь, который ослеп и умер молодым? Ты ещё плакала да причитала?

– Да ну тебя, – тётка сердито махнула рукой и направилась в дом. – Начитаются своих книжек до одури, потом с ума сходят. Иди поешь да бригаду собирай, а то на обед снова не придёшь. Высох совсем со своим колхозом. Я вот отцу вечером всё расскажу, как ты неслухом растёшь. Он тебе покажет и гулянки, и Лидуху, и этого твоего… Как его, Корчажкина.

Иван весело засмеялся. Так задорно и звонко на селе мог смеяться только он один. Его за это однажды в школе даже в спектакле играть позвали. Там герой должен был тоже смеяться, а Славка Дмитриев, который играл того самого героя, ну никак не мог рассмеяться в нужный момент. Пока играли на репетиции, так все нормально было, но как только доходило до выступления, на Славку нападала такая серьёзность, что никакими силами её не побороть. Иван поначалу наотрез отказался заменить дружка. Тогда его упросили просто посмеяться за кулисами в нужный момент. На это Иван согласился. Работа наладилась. Славка на сцене только рот открывал, а Иван, прячась за шторой, хохотал за него. Первый раз ещё ничего получилось. Никто не понял, что ржёт на сцене совсем не Славка, а вот на втором акте произошла досадная осечка, которая навовсе отбила желание у Славки лицедействовать перед публикой. Иван прозевал ход сюжета, отвлёкся и упустил момент. Славка в это время на сцене старательно рот открыл, вовсю изображая веселье, а вокруг вместо смеха стояла мёртвая тишина. Оно бы ещё ничего, никто бы и не понял, чего это вдруг герой молча рот дерёт, если бы не учительница, она же режиссёр спектакля. Взяла и дёрнула не к месту Ивана за рукав, тот и захохотал. Но, к сожалению, было уже поздно. Славка к тому времени на сцене рот свой уже закрыл и злой как чёрт собирался доигрывать сцену, как за кулисами раздался совсем неуместный смех. Славка побледнел и замер. Зал на минуту затих, потом, словно шквал, обрушился весёлый смех. Долго потом вспоминали артистам этот спектакль, изводили героя до слёз. Славка переживал провал, а Ивану было хоть бы что. Он и сам с удовольствием смеялся с остальными над курьёзом с озвучкой.

Наскоро позавтракав, бригадир направился вдоль села, подходя почти к каждому дому и громко барабаня в окна.

– Дядя Вась, на ферму, полы менять! Тётя Дуня, с граблями на Гремячий! – кричал он на всю улицу и, не дожидаясь ответа, шёл дальше.

Иван знал, что его услышат. В это время на селе давно уже никто не спал. Скотину обрядили, коров выгнали на пастбище, а сами мирно сидели за столами и завтракали. Дни на селе начинались ещё до восхода солнца. Спать долго не приходилось, колхозные дела не ждали. И так весь год. Только зима давала небольшую передышку, да и то не всем. Сладко спали по утрам только дети да старики. Этим спешить было некуда. Младшим пока некуда, а старшим уже некуда. На печи раздавались сопения и храпы. Лежали вперемешку, кто где успел занять место, там и спал. Так и катились дни за днями, года за годами. Сменялись поколения, а суть бытия оставалась неизменной.

Обойдя село, Иван зашёл в колхозную контору. Там уже подтягивалось начальство. У крыльца стоял председатель Пётр Ефимович и сворачивал папиросу. Он с прищуром посмотрел на бригадира, воткнул готовую папиросу в рот и полез за спичками.

– Здорово, Пётр Ефимович! – громко поздоровался Иван и протянул председателю руку.

– Здорово, Ваня, – председатель пожал ладонь молодого бригадира. – Ты чего это прогуливаешь? Почему на сенокос не явился? Я ещё вчера на наряде говорил, что сегодня Гридницы косим.

– Как? – опешил Иван. – Я не слышал.

– Не слышал он, – пустив изо рта клуб дыма, сердито ответил председатель. – Все слышали, он один не слышал. Видали? Спать на наряде надо меньше. Снова до утра гулял? Или книжки читал?

– Да я… – начал было Иван неуверенно.

– Знаю, что ты, – махнул рукой председатель. – Ладно, кто бы другой проспал. Простительно. Но ты же бригадир. Впереди идти должон. Чтобы это было в первый и последний раз. Гулянки гулянками, а работу делать не забывай. Ты серьёзный парень. Не зря мы бригадиром тебя выбрали. Доверие, понимаешь, оказали. Так ты уж не подводи меня. Договорились?

– Не подведу, Пётр Ефимович. Честное слово, не подведу.

– Ладно, верю. Дуй в нарядную, я сейчас докурю и тоже приду.

Весь день Иван крутился на работе как заводной. Бегал по участкам, проверял бригаду. Сам то сено кидал, то доски грузил. К вечеру так намотался, что домой еле ноги донёс. Вошёл в избу, сбросил у порога ботинки и в бессилии плюхнулся на лавку, блаженно потянулся и закрыл глаза. Тётка в это время процеживала молоко через марлю в кринки. Краем глаза внимательно проследила за племянником.

– Умудохался, парень. Ты же бригадир, – проговорила она, ставя подойник к печке. – Чего ради самому-то вилами махать? Вот Кузьма. Начальник так начальник. Нарядил, в конторке посидел. Проверил, опять за столом подремал. Лишнюю палочку всё равно никто не поставит. Чего ради, спрашиваю, рваться?

– Я так не могу. А Кузьма твой лентяй и пройдоха, – не открывая глаз, пробормотал Иван. – Гнать таких надо из бригадиров.

– Тебя не спросили, – Мария Игнатьевна сурово свела брови. – Мал ещё людей-то осуждать. Иди, зови сестру с братом ужинать да отца найди. Тоже где-то черти носят. Никого к столу не докричишься.

Вечером Иван принарядился, начистил до зеркального блеска штиблеты и отправился в сторону церкви. Там по вечерам молодёжь на посиделки собиралась. Девки с семечками, парни с гармонью. Развлекались как могли. Обещали в правлении передвижку в складе организовать, да, видно, руки так и не дошли. Поговорить поговорили, а кино только в Посаде можно было посмотреть, но туда не больно-то и набегаешься после поля. Как-то недавно в город фильм привезли про Чапаева. Иван прознал про это событие. Он тут же недолго думая, быстренько собрался и пешком отправился на любимого героя посмотреть. Книга книгой, а увидеть всё своими глазами совсем другое дело. Весь сеанс Иван просидел с открытым ртом, восторженно ловя каждый момент лихих времён гражданской войны. А когда раненый Чапаев через реку плыл и не доплыл, так чуть не заплакал от огорчения. Потом долго вспоминал отчаянного комдива и его сподвижников. Особенно Петька ему понравился. Он чем-то на Славку похож был. Такой же весёлый и шустрый. Ну и Анка, конечно, тоже без комментариев не осталась. Иван в мыслях частенько ставил себя на их место, и каждый раз получалось, что он управился бы с врагами никак не хуже прославленных героев.

– Вот это были люди! – каждый раз восклицал Иван, заканчивая рассказ о фильме.

На этот раз на пятаке собралось совсем немного молодёжи. День был не выходной и не праздничный. Возле церкви бегали всё больше детишки, которых ещё домой загнать не успели, но Иван не обратил на это никакого внимания. Главное, что его Лидка сидела на лавочке в окружении подруг, а больше ему никто и не был нужен. К ней Иван и направился.

– Привет, девчата, – весело поздоровался он, подходя к лавочке.

– Приветик, – засмеялась Светка, подруга Лидки, лихо сплёвывая на вытоптанную землю шелуху от семечек. – Никак наряжать нас идёшь, Ваня? Ночная смена, поди?

– Надо больно, – невнятно буркнул Иван.

Светка зачастую была невероятно острой на язычок и при первой возможности пускала его в дело и не в дело. Больше, конечно, не в дело. Вот и сейчас она нацелилась на Ивана как на потенциальную жертву своего пустословия.

– Это надо, подруги, какие дела у нас в бригаде творятся, – моментально забыв про семечки, начала своё наступление Светка. – Нас, как несортовых овощей, товарищ Селиверстов аж на Гремячево отправил комаров кормить, а зазнобу свою в склад определил. Мы, понимаешь, там сено до седьмого пота тягаем, а Лидуха бумажки пишет на пару со своим ухажёром. Надо ещё, девки, проверить, какие они там бумаги писали. Говорят, что от таких писанин потом буквы во все стороны разбегаются. Ты бы, Ваня, хоть для разнообразия меня в секретарши взял. Уж я бы тебе такие романы настрочила, век бы помнил.

– Ну и язва ты, Светка, – не выдержал Иван. – Буровишь, сама не знаешь что. Я в складе и не был сегодня. А тебя я в следующий раз не только на Гремячево отправлю, а куда подальше. Там и будешь молоть комарам свои претензии.

– Вот-вот, я же говорила… – Светка от таких слов Ивана аж привстала со своей скамеечки, но, глянув за спину Ивана, тут же села обратно. – А вон и мой милёнок мой пожаловать изволил. Видать, снова в сторону вильнул со своими конями. Пропади они все пропадом.

Иван оглянулся. К скамейке подходил Васька Баранов из соседнего села Козлово. Васька работал на ферме. Ухаживал за лошадьми вместе с отцом, знатным колхозным коневодом. Они выращивали настоящих тяжеловозов, будущих призёров выставок и всевозможных соревнований. Васька очень гордился своей работой и был просто помешан на лошадях. Парень он был видный, даже можно сказать солидный, но иногда любил погулять, и уж тогда не было от него никому никакого покоя. Как говорила Светка, становился дурак дураком. Напьётся и будет рассказывать про своих лошадей до третьих петухов, пока не свалится. В этот вечер был как раз такой случай Васькиной дурости. Молодой коневод шёл, повесив на блаженное лицо пьяную улыбку, и качался не в одну, а во все стороны враз.

– Вот тебе, Светка, за твой язык и награда, – засмеялась Лидка. – Концерт без заявок на всю ночь.

– Да идите вы… – вскочила Светка с лавки и со всех ног бросилась бежать в сторону своего дома.

Васька растерянно встал, похлопал пьяными глазами и развёл от досады руками, словно на гармони сыграл.

– Светик, л-л-ласточка моя, ты энто куды с-с-стеганула? – заикаясь, пролепетал Васька.

– Иди, догоняй свою зазнобу, пока не свалился, – засмеялся Ванька Лаврентьев, стоявший неподалёку.

– Цить у меня, малолеток, – не глядя по сторонам, огрызнулся Васька и с размаху плюхнулся на место Светки на скамейку. – Вань, дорогой ты мой человек. Слухай, что я тебе сейчас скажу. Как другу и товарищу, всю правду выложу. Потому как я кто? Правильно. Человек при особо важном деле.

Васька вынул из кармана кисет и, просыпая на землю табак, стал сворачивать папиросу.

– Давеча кобыла оже… ожо… Чёрт, слово нужное, но никак… Короче, родила. Ты понял? Нет? Такой малец получился, золото. Ты же знаешь Буяна? Знаешь? Нет? Вот. Слухай дальше… Он, стервец, фьють…

Васька, показывая это самое "фьють", так махнул рукой, что вслед за ней по инерции улетел с лавки в крапиву. Но тут же резво вскочил и снова уселся на скамейку.

– И готов, – закончил как ни в чём не бывало начатую фразу Васька. – Понял? Нет? Слухай дальше…

Что было дальше, Иван и Лида так и не узнали. Они быстренько переглянулись, Лида встала, подхватила Ваню под руку, и они спешно ушли с площадки. А Васька, даже не заметив, что зрители расходятся, продолжал рассказывать про своих лошадей, нещадно дымя папиросой, размахивая руками и опасно покачиваясь на лавке.

Глава 3.

Утро как всегда застало Ивана на сеновале, но на сей раз он встал самостоятельно. Быстренько перекусив тёткиных пирогов, чуть не бегом отправился на работу. Несмотря на выходной день, в колхозе страда не прекращалась. Так же как и в будни шли доярки на ферму, спешили механизаторы в мастерскую и бригадные в поля. Начинался обычный летний день двадцать второго июня 1941 года. Погода стояла как раз для сенокоса. Словно на заказ. Жаркая и сухая. Дожди закончились ещё в конце весны, да так больше и не начинались. Буквально всё, что было посажено и посеяно в полях и на огородах, горело прямо на корню. Не успевали воду на полив возить, да только толку от этого полива было мало. Вода уходила в почву аж с каким-то свистом, словно насосом всасывало её в ненасытную утробу, и уже через полчаса там, где только что было сыро, лежала сухая, как коровья лепёшка, потрескавшаяся земля. Старики говорили, что эта напасть не к добру. Как минимум голод нагрянет, а то и ещё чего похлеще.

К вечеру уставший от беготни по полям Иван забежал на речку, быстренько окунулся в прохладной проточной воде Урды и не торопясь отправился в контору. Проходя по улице, он вгорячах даже не обратил никакого внимания, что вокруг все словно вымерли. Даже собак и детворы нигде не было видно. И только подходя к конторе, он понял, что случилось что-то большое и страшное. Вокруг конторского палисадника с засохшими цветами толпился народ. Но не просто толпился как всегда, с гулом, матом и табачным дымом, а молча. Это ещё больше насторожило Ивана. Он ускорил шаг и почти бегом приблизился к толпе. Мужики и бабы стояли и мрачно смотрели на председателя Петра Ефимовича. Тот обычно говорил громко, то и дело взмахивая в такт речи правой рукой, а сейчас его слова были едва слышны. Иван протиснулся поближе и напряжённо вслушался.

– В такой обстановке партия и правительство велит нам сохранять спокойствие. Оно не допустит того, чтобы враг пробрался на нашу землю. Товарищ Молотов так и сказал: "Победа будет за нами". Главное сейчас – это не паниковать. Так что, товарищи, расходимся по домам, продолжаем работу. Этим мы только укрепим наши позиции, поможем одолеть супостата.

Председатель замолчал. Все, кто стоял, даже не шелохнулись, тяжело воспринимая страшное известие. Многие женщины уголками платков вытирали слёзы. Мужики, сурово сжав губы, смотрели на председателя. У многих на скулах резко обозначились желваки. По домам расходиться никто и не думал. Вперёд вышел Степан Петров, тракторист, мужик под два метра ростом. Он подошёл к председателю, откашлялся и хриплым от волнения голосом сказал:

– Война, Ефимыч, такое дело, что ждать некогда. Пиши меня добровольцем. Я в гражданскую этим немцам салазки заворачивал, дай бог и на этот раз не оплошаю. Пиши, председатель.

– И меня пиши, и меня, – стало раздаваться из толпы.

Мужики оживились и загалдели. Бабы, глядя на них, откровенно заплакали, некоторые запричитали. Иван тоже подошёл к Степану и встал рядом с ним.

– Спасибо, мужики, – сказал председатель. – Другого от вас я и не ждал. Спасибо. Я думаю, что военкомат вскоре отправит, кого посчитает нужным, на фронт. Но не забывайте, что скоро уборочная. Кто армию кормить будет? Бабы да ребятишки? Так что расходитесь по домам. Всему своё время.

Пётр Ефимович повернулся и ушёл в контору. Степан невесело ухмыльнулся и махнул рукой.

– Ну, так мы и сами до военкомата дойдём. Айда, мужики, по домам, чего тут зря лясы точить, – сказал он и решительно зашагал вдоль улицы. Толпа зашевелилась, и через пару минут возле конторы уже никого не было.

Иван тоже пошёл было домой, но на полпути остановился, словно что-то вспомнил, развернулся и чуть не бегом отправился в контору. Председатель сидел за столом и с кем-то разговаривал по телефону. Иван покрутился, покрутился возле него, схватил стул и уселся напротив.

– Чего тебе, Селиверстов? – положив трубку, спросил председатель. – Я, кажется, ясно сказал, все вопросы по мобилизации к военкому.

– Да я понимаю, Пётр Ефимович. Я спросить хотел. Как так получилось, что немец на нас напал? У нас же договорённость с ними. Как там… Пакт. Точно, пакт. Почему они напали? Все газеты писали, что войны не будет. И на тебе.

Председатель внимательно посмотрел на Ивана, пошарил в столе рукой и достал пепельницу, наскоро сделанную из старой банки. Вынул кисет, стал по привычке размеренно крутить папиросу.

– А ты что хотел? Чтобы везде болтали, что вот-вот война случится? Панику никто не позволит разводить. Наше правительство и так делало всё, чтобы её, проклятой, не было. И договор о ненападении поэтому подписали. Пойми, Иван, это же фашисты. Они вон пол-Европы захватили. И тоже, небось, исподтишка, по-подлючему. Чтобы не ждали, внезапно. Впрочем, что об этом сейчас говорить. Война, вон она, на пороге. Сейчас бои по всей границе идут и дальше. Наши, советские, города бомбят, люди гибнут. Враг к Москве рвётся.

– Я, Пётр Ефимович, тоже на войну пойду.

– Не сомневаюсь. Кто-кто, а ты точно пойдёшь. Только прошу тебя. Давай без самодеятельности. Призовут, пойдёшь. Когда надо пойдёшь, – сердито сказал председатель, ещё раз посмотрел на Ивана и покачал головой. – Хотя ты вряд ли будешь ждать. Не тот насад. Ты же, как Чапаев. Всегда впереди норовишь переть. Ладно, Иван. Там ты действительно сейчас нужнее. Всё, иди, мне дела делать надо. Без тебя забот хватает. Думаю, что теперь их здорово прибавится.