Энн из Эйвонли

– Теперь все зависит от того, дома ли его жена, – убежденно произнесла Диана, когда они подъезжали, подпрыгивая на ухабах. – Если дома – не получим и цента. Говорят, что Дэн Блэр даже постричься не может без ее ведома, а она, надо честно сказать, довольно прижимистая. Справедливость должна идти впереди щедрости – ее девиз. На что миссис Линд как-то заметила, что справедливость у миссис Блэр так рванула вперед, что щедрости нипочем ее не догнать.

Вечером Энн рассказала Марилле о визите в дом мистера Блэра.

– Мы привязали лошадь и легонько постучались в дверь кухни. Нам не ответили, но дверь была открыта, а из кладовой доносилась ругань. Слов было не разобрать, но Диана сказала, что, наверно, это супруги ругаются. Трудно было поверить, что один из них мистер Блэр – он всегда такой спокойный, мягкий. Хотя каждого можно вывести из себя. Он вышел к нам в огромном женском фартуке, с красным, как свекла, лицом, по щекам струился пот. «Не могу снять эту чертову штуковину, – сказал он. – Завязки стянуты насмерть, мне с ними не справиться, так что прошу извинить меня, леди». Мы попросили его не беспокоиться по этому поводу, вошли внутрь и сели. Мистер Блэр тоже сел. Фартук он скрутил и переместил ближе к спине, но вид у него оставался смущенный и расстроенный, и мне стало его жаль. «Мы, наверное, пришли не вовремя», – сказала Диана. «Нет, что вы, совсем нет», – ответил мистер Блэр, силясь улыбнуться… Вы ведь знаете, Марилла, какой он вежливый… «Я просто немного занят, вот затеял испечь пирог. Жена получила телеграмму, что сегодня приезжает сестра из Монреаля, и поехала ее встречать, а мне наказала испечь к чаю пирог. Она написала рецепт и на словах сказала, что делать, но я половину ее инструкций забыл. Что, например, означает «положить по вкусу»? Как это понимать? А что, если мой вкус резко отличается от других? Хватит для маленького слоеного пирога столовой ложки ванили?»

Тут мне стало его особенно жалко. Он явно ничего не смыслил в кулинарии. Я слышала о существовании мужей-подкаблучников, а теперь одного увидела воочию. У меня чуть не сорвалось с языка: «Мистер Блэр, пожертвуйте, пожалуйста, на ремонт магистрата, а я вам приготовлю пирог». Но тут я подумала, что так будет не по-соседски и нечестно проворачивать сделку с человеком, впавшим в отчаяние. И тогда я просто предложила свою помощь без всяких условий. Он с восторгом согласился, прибавив, что, будучи холостяком, сам пек хлеб, но пирог… это уж слишком, однако жену расстраивать не хочется. Мистер Блэр дал и мне фартук. Диана взбила яйца, а я замесила тесто. Мистер Блэр бегал туда-сюда, поднося то, что требовалось. Он совершенно забыл про фартук и, когда бегал по кухне, фартук развевался позади него. По словам Дианы, она чуть не умерла со смеху. Он сказал, что дальше справится сам… печь-то он умеет, а потом попросил подписной лист и дал нам четыре доллара. Так что наш труд был вознагражден. Но, если б он и цента не дал, меня все равно грела бы мысль, что мы совершили добрый христианский поступок.

Следующая остановка была у дома мистера Теодора Уайта. Ни Энн, ни Диана не бывали здесь раньше, а знакомство с миссис Уайт, не отличавшейся гостеприимством, было у обеих шапочное. Войти с парадного входа или с черного? Пока девушки шепотом это обсуждали, в дверях появилась миссис Уайт с кипой газет в руках. Она стала основательно их выкладывать, одну за другой, – сначала на крыльце, потом на ступеньках и далее по тропе до места, где стояли незваные гостьи.

– Вытрите, пожалуйста, ноги о траву, а потом ступайте по газетам, – озабоченно произнесла женщина. – Я только что вымела весь дом, и мне не хочется, чтоб туда занесли грязь. Тропу после вчерашнего дождя сильно развезло.

– Только не вздумай смеяться, – шепотом предупредила Энн подругу, когда они шли по газетам. – И умоляю тебя, Диана, не смотри на меня, что бы она ни говорила. Иначе я не смогу сохранить серьезное выражение лица.

Газеты прокладывали девушкам путь через прихожую в гостиную. Энн и Диана робко сели на ближайшие стулья и объяснили цель своего визита. Миссис Уайт вежливо все выслушала, перебив их лишь дважды. Первый раз, чтобы прогнать назойливую муху, а второй – чтобы подобрать травинку, упавшую на ковер с платья Энн, которая почувствовала себя виноватой. В результате миссис Уайт пожертвовала на благое дело два доллара.

– …надеюсь, что больше мы к ней не придем, – сказала Диана, когда они вышли. Девушки не успели отвязать лошадь, как миссис Уайт уже бросилась собирать газеты, а когда они выезжали, то видели, как она яростно метет пол в прихожей.

– Я часто слышала, что миссис Теодор Уайт ужасная чистюля, которой нет равных во всем свете, и теперь сама в этом убедилась, – сказала Диана, уже не сдерживая смеха.

– Хорошо, что у нее нет детей, – убежденно проговорила Энн. – Что за жизнь была бы у них? Страшно представить.

У Спенсеров хозяйка дома Изабелла Спенсер наговорила столько плохих вещей о жителях Эйвонли, что девушки очень расстроились. Мистер Томас Булдер наотрез отказался дать деньги на ремонт, мотивируя отказ тем, что, когда магистрат двадцать лет назад строился, не были учтены его предложения о другом месте возведения постройки. Пышущая здоровьем миссис Эстер Белл в течение получаса рассказывала девушкам во всех подробностях о своих многочисленных болячках и под конец печально протянула пятьдесят центов со словами, что на следующий год она ничего дать не сможет, потому что… будет в могиле.

Но с самым худшим приемом – точнее, с полным его отсутствием – они столкнулись в доме Саймона Флетчера. Въезжая во двор, девушки увидели в окне рядом с крыльцом две пялившиеся на них физиономии. Однако на их стук и терпеливое стояние у дверей никто не отреагировал. Ничего не понимающие, возмущенные девушки уехали ни с чем. Даже Энн призналась, что начинает терять веру в успех. Но потом чаша весов стала склоняться в их пользу. Дальше шел дом Слоунов, где хозяева охотно подписывались и делали щедрые взносы. Последним местом маршрута был дом Роберта Диксона у моста через пруд. Хотя обеим девушкам до дома было почти рукой подать, они остались на чай, боясь обидеть миссис Диксон, которая слыла очень «чувствительной» особой.

Девушки еще пили чай, когда вошла старая миссис Джеймс Уайт.

– Я только что от Лоренцо, – объявила она. – Сейчас нет более счастливого человека в Эйвонли. Знаете, почему? У него родился сын. А это после семи девочек – большое событие, скажу вам.

Энн навострила уши и, когда они отъехали, сказала:

– Едем прямиком к Лоренцо Уайту.

– Так он живет далеко отсюда, у дороги на Уайт-Сэндз, – удивилась Диана. – Этот район обходят Гилберт и Фред.

– Раньше субботы они этим не займутся, а время будет упущено, – твердо произнесла Энн. – Рождение сына уже не будет свежей новостью. Лоренцо Уайт – тот еще скупердяй, но сейчас он подпишется на любую сумму. Такой шанс грех упустить, Диана.

Результат подтвердил ожидания Энн. Мистер Уайт встретил девушек во дворе, сияя, как солнце в пасхальный день. Энн рассказала ему о взносах, и он с энтузиазмом согласился принять участие.

– Конечно, конечно. Я дам на доллар больше самого крупного взноса.

– Это будет пять долларов… Мистер Дэниел Блэр дал четыре, – с некоторым испугом произнесла Энн. Но Лоренцо не дрогнул.

– Пять так пять… деньги даю сразу. А теперь приглашаю вас в дом. Там есть нечто, заслуживающее внимания. Почти никто еще не видел. Проходите и сами оцените.

– А что мы скажем, если малыш некрасивый? – прошептала с беспокойством Диана, когда они следовали за взволнованным Лоренцо.

– Всегда найдется, что похвалить, – успокоила ее Энн. – С младенцами это легко.

Малыш оказался прехорошеньким, и, видя искреннее восхищение девушек его пухленьким чудом, мистер Уайт почувствовал, что деньги потратил не зря. Но это был первый и последний раз, когда Лоренцо на что-то сдавал деньги.

Несмотря на усталость, Энн тем же вечером предприняла еще одну попытку добыть деньги на благоустройство поселка и отправилась через поле к мистеру Харрисону. Тот, по своему обыкновению, курил трубку на террасе по соседству с попугаем. Строго говоря, его дом относился к дороге на Кармоди, но Джейн и Джерти, знакомые с ним только понаслышке, умоляли Энн самой зайти к нему.

Однако мистер Харрисон категорически отказался вносить деньги, и все усилия Энн оказались тщетными.

– Мне казалось, вы одобряете работу «Общества», мистер Харрисон, – расстроенно проговорила она.

– Я одобряю… одобряю, пока дело не касается моего кошелька.

– Некоторые сегодняшние встречи способны обратить меня в пессимистку, подобную мисс Элайзе Эндрюс, – поделилась Энн со своим отражением в зеркале, поднявшись в свою комнатку.

Глава 7

Дела насущные

Одним тихим октябрьским вечером Энн откинулась на стуле и глубоко вздохнула. Стол, за которым она сидела, был завален учебниками и тетрадями, однако плотно исписанные страницы перед ней не были связаны со школьными занятиями.

– Что случилось? – спросил Гилберт, услышавший этот вздох, когда входил в открытую дверь кухни.

Энн покраснела и поспешила засунуть страницы под ученические тетрадки.

– Ничего особенного. Просто я пытаюсь записать кое-какие свои мысли, как советовал профессор Гамильтон, но у меня не получается. Написанные черными чернилами на белой бумаге они выглядят куцыми и глупыми. Мысли – словно тени… они ускользают от тебя, их не удержать. Возможно, со временем я постигну секрет, как обходиться с ними, если проявлю настойчивость. Но у меня почти нет свободного времени. Когда я заканчиваю проверять школьные работы, у меня нет сил на собственные занятия.

– У тебя все прекрасно идет в школе, Энн. Дети без ума от тебя, – сказал Гилберт, присаживаясь на каменную ступеньку.

– Не все. Я не нравлюсь Энтони Паю и, похоже, не понравлюсь и впредь. И что хуже – он не уважает меня. Он явно относится ко мне с презрением, и, не скрою, это приводит меня в отчаяние. Не то чтобы он был очень плохой… просто озорной, как и другие ребята. Он редко проявляет открытое непослушание, но подчиняется с таким снисходительно-презрительным видом, словно делает одолжение – видимо, считает, что спорить со мной себе дороже. Такое поведение плохо влияет на остальных ребят. Чего я только ни делала, чтобы завоевать его расположение, но все тщетно. Боюсь, положение не изменится. А мне бы так хотелось – ведь он очень неглуп, и все было бы у нас прекрасно, если б он этого захотел.

– Возможно, такое отношение идет из семьи.

– Не все так просто. Энтони – независимый мальчик, и у него обо всем свое мнение. Раньше его всегда учили мужчины, и женщинам-учителям он не доверяет. Что ж, посмотрим, можно ли добиться уважения заботой и добротой. Трудности меня не пугают, быть учителем очень интересно. Пол Ирвинг с легкостью возмещает то, чего недостает другим. Он очаровательный ребенок, Гилберт, и к тому же гениальный. Я уверена, что мир когда-нибудь услышит о нем, – убежденно произнесла Энн.

– Мне тоже нравится моя работа, – сказал Гилберт. – Все время держишь себя в тонусе. За недели преподавания в Уайт-Сэндз я узнал больше, чем за все школьные годы. У наших друзей все тоже идет неплохо. В Ньюбридже хорошо приняли Джейн, и в Уайт-Сэндз, похоже, тоже удовлетворены работой вашего покорного слуги… за исключением мистера Эндрю Спенсера. Вчера, возвращаясь домой, я встретил миссис Питер Блюет, и она сказала, что считает своим долгом проинформировать меня, что мистер Спенсер не одобряет мои методы.

– А ты не замечал, – задумчиво произнесла Энн, – что, когда люди считают своим долгом что-то тебе сказать, это всегда оказывается чем-то неприятным? Почему никто не считает своим долгом сообщить услышанные о тебе приятные вещи? Вчера миссис Доннелл снова приходила в школу и сказала, что считает своим долгом уведомить меня, что миссис Хармон Эндрю не одобряет того, что я читаю детям сказки, а мистеру Роджерсону не нравится, что Прилли слишком медленно осваивает арифметику. Дело шло бы гораздо быстрее, если б Прилли не строила глазки мальчикам из-под грифельной доски. Я абсолютно уверена, что примеры решает за нее Джек Джиллис, но за руку я его не поймала.

– А тебе удалось приучить подающего надежды сына миссис Доннелл к его благочестивому имени?

– Удалось, – рассмеялась Энн, – хотя задача была не из легких. Поначалу он не откликался на имя Сент-Клэр, даже головы не поднимал. После моей второй-третьей попытки, мальчики начинали его подталкивать, и тогда он с недовольным видом устремлял на меня глаза, будто я звала Джона или Чарли и он не думал, что обращаются к нему. Тогда я задержала его после занятий и по-доброму с ним поговорила. Мать хочет, чтобы его называли Сент-Клэром, и мне нельзя не пойти ей навстречу, сказала я. Неглупый мальчик правильно оценил ситуацию и разрешил называть его Сент-Клэром – но только мне. Если же кто-то из ребят попробует подражать этому, он отдубасит того по первое число. Естественно, я пристыдила его за грубую лексику, но с тех пор я зову его Сент-Клэром, а мальчики – Джейкобом, и в наших отношениях воцарился мир. Он открылся мне, что хочет стать плотником, а миссис Доннелл настаивает, чтобы я готовила его в колледж.

Упоминание о колледже направило мысли Гилберта в новое русло, и некоторое время молодые люди говорили о собственных планах и устремлениях. Говорили серьезно, с верой и надеждой, как говорят только в юности, когда будущее – открытая книга, полная чудесных возможностей.

Гилберт твердо решил стать врачом.

– Это замечательная профессия, – увлеченно говорил он. – Молодой человек должен с чем-то бороться в своей жизни… Кто-то даже назвал человека «борющимся животным». Я хочу сражаться с болезнями, болью и невежеством… все они тесно связаны между собой. Хочу взять на себя часть честной, нужной работы в мире… и хотя бы немного дополнить знания, накопленные поколениями людей. И тем самым отблагодарить их за все сделанное для меня. По-моему, только так мужчина может исполнить свой долг перед человечеством.

– А мне хотелось бы привнести в жизнь людей еще толику красоты, – мечтательно проговорила Энн. – Я не стремлюсь к тому, чтобы увеличить человеческое знание… хотя это благороднейшая цель. Мне достаточно сделать жизнь людей приятнее, подарить им радость, пусть и небольшую, и счастливые мысли, но чтоб они исходили именно от меня, и которых не было бы, не появись я на свет.

– Мне кажется, ты делаешь это каждый день, – с восхищением произнес Гилберт.

И он был прав. Энн была из тех людей, которые с самого рождения дарят людям свет. Она шла по жизни с улыбкой и добрым словом, озарявшими каждого на ее пути и, пусть хоть ненадолго, приносящими надежду и благую весть.

Гилберт неохотно поднялся.

– Ну, пора идти к Макферсонам. Муди Сперджен приехал на выходные из Королевской Академии и должен привезти мне книгу от профессора Бойда.

– А мне надо приготовить Марилле чай. Она отправилась навестить миссис Кит и скоро вернется.

К приходу Мариллы чай был готов. В печке весело потрескивали дрова, стол украшала ваза с серебристыми, словно подернутыми морозом, папоротниками и рубиновыми кленовыми листьями. В воздухе витал аппетитный запах ветчины и тостов, но Марилла, ничего не замечая, со вздохом опустилась в кресло.

– Вас глаза беспокоят? Или голова болит? – беспокойно спросила Энн.

– Нет. Я не только устала… но и встревожена. Из головы не выходят Мэри и ее детишки. Мэри чувствует себя все хуже. Долго она не протянет. Не знаю, что будет с близнецами.

– А от дяди известий нет?

– Мэри получила от него письмо. Он работает на лесозаготовке, пишет, что там «прижился» – не знаю, что он хочет этим сказать. В любом случае до весны он их забрать не сможет. К этому времени он намерен жениться, и у него будет дом, куда можно привезти племянников. Он спрашивает, не сможет ли кто-то из соседей их приютить на зиму. Мэри не знает, к кому обратиться – она не очень ладила с жителями Ист-Графтона. Короче говоря, похоже, она хочет, чтобы я забрала ребятишек. Прямо она не говорит, но это по всему видно.

– О! – Энн в восторге сжала руки. – Вы их возьмете, Марилла?

– Я еще не решила, – недовольно проговорила Марилла. – Во мне нет твоей опрометчивой решимости, Энн. Троюродная кузина – весьма отдаленное родство. Это большая ответственность – присматривать за двумя шестилетними детьми… тем более близнецами.

Марилла почему-то считала, что с близнецами в два раза тяжелее, чем с обычными детьми.

– С близнецами очень интересно… по крайней мере, с одной парой, – сказала Энн. – Но когда их две или три пары – это уже утомительно. Мне кажется, близнецы станут для вас развлечением, пока я в школе.

– Думаю, мне будет не до развлечений. Одни волнения и заботы. Будь дети в том возрасте, в каком была ты, когда мы тебя взяли, я бы так не боялась. С Дорой еще ничего – она спокойная и покладистая, а вот Дэви – большой проказник.

Энн любила детей, и у нее сердце сжималось при мысли о неустроенной судьбе близнецов. Воспоминания о собственном сиротливом детстве были еще живы в ее памяти. Зная, что непреложное следование долгу – единственное уязвимое место у Мариллы, Энн искусно этим воспользовалась.

– Если Дэви – непослушный ребенок, то больше причин заняться его воспитанием, ведь так, Марилла? Если мы не возьмем детей к себе, кто знает, под чьим влиянием они окажутся. Предположим, их заберут соседи – Спротты. По словам миссис Линд, Генри Спротт – такой отпетый богохульник, каких свет не видывал, и дети у него врунишки. Ужасно, если близнецы пойдут по этой дорожке. Или они окажутся у Уиггинсов… Та же миссис Линд говорит, что мистер Уиггинс тащит из дома все, что можно продать, а семья сидит на снятом молоке. Вы ведь не хотите, чтобы ваши родственники голодали, даже если они и третья вода на киселе? Думаю, взять детей к себе – наш долг.

– Так оно и есть, – скорбно согласилась Марилла. – Скажу Мэри, что возьму их. И не прыгай от радости, Энн. Тебе тоже работы прибавится. Я из-за больных глаз не могу и стежка сделать, так что тебе придется шить и чинить их одежду. А ты ведь рукоделие не любишь.

– Терпеть не могу, – спокойно призналась Энн. – Но если вы берете к себе детей из чувства долга, то я из чувства долга стану их обшивать. Для души хорошо делать вещи, которые не любишь – в умеренном количестве.

Глава 8

Марилла забирает близнецов

Миссис Рейчел Линд сидела у кухонного окна и вязала одеяло, как и несколько лет назад в тот вечер, когда Мэтью съезжал с холма с девочкой, которую миссис Линд назвала «сироткой по импорту». Но тогда вступала в свои права весна, а сейчас на дворе стояла поздняя осень, деревья сбросили листья, а трава на полях побурела. Солнце садилось за темным лесом к западу от Эйвонли, окрашивая все вокруг золотисто-багряным заревом, когда на холме показалась коляска, которую тащила упитанная бурая лошадка. Миссис Линд присмотрелась внимательнее.

– Марилла возвращается с похорон, – сказала она мужу, расположившемуся на кухонном диванчике. Томас Линд теперь все больше лежал, что было для него непривычно, а миссис Линд, которая, помимо собственных дел, всегда знала и то, что происходит у других, казалось, этого не замечала. – Она везет с собой близнецов… Да, это Дэви, он перегнулся через крыло и ухватил пони за хвост, Марилла одергивает его. А Дора, лапочка, сидит на своем месте тише воды ниже травы. Спинка у нее всегда прямая, словно ее только что накрахмалили и погладили. Да, Марилле нелегко придется этой зимой. С другой стороны, при подобных обстоятельствах выхода у нее нет – надежда только на помощь Энн. Надо сказать, она прекрасно ладит с детьми, и решение взять близнецов встретила с восторгом. А кажется, только вчера бедняга Мэтью привез Энн в Зеленые Крыши, и все покатывались со смеху при мысли, что Марилла будет воспитывать ребенка. И надо же, теперь она берет на воспитание близнецов. Да, неисповедимы пути Господни!

Толстый пони перевалил через мост в ложбине перед домом Линдов и двинулся по дороге к Зеленым Крышам. Марилла сидела в коляске с мрачным лицом. Все десять миль, отделявшие Ист-Графтон от Эйвонли, Дэви Кит находился в постоянном движении. Марилле не удавалось призвать мальчика к порядку, и она всю дорогу волновалась, как бы он не сломал себе шею, вывалившись из коляски или попав под копыта пони. В отчаянии она пригрозила, что дома его выпорет. Тогда Дэви, не обращая внимания на вожжи, забрался Марилле на колени и с неуклюжестью медвежонка обнял ее, обхватив пухлыми ручками шею.

– Я тебе не верю, – сказал он, покрывая поцелуями ее морщинистые щеки. – Ты не похожа на тех женщин, которые бьют маленьких мальчиков за то, что они не могут усидеть на месте. Когда ты была маленькой, тебе ведь тоже было трудно сидеть неподвижно?

– Когда меня просили, я сидела смирно, – сказала Марилла, пытаясь сохранять суровый вид, хотя сердце ее размякло от милой и искренней ласки Дэви.

– Это потому, что вы были девочкой, – сказал Дэви и ползком отодвинулся от нее, еще раз крепко обняв на прощание. – Ведь вы когда-то были девочкой, хотя сейчас это трудно представить. Вот Дора может часами сидеть спокойно… но мне кажется, это ужасно скучно. Какая все-таки тоска быть девчонкой. Давай-ка, Дора, я тебя расшевелю.

В представлении Дэви «расшевелить» означало схватить Дору за кудряшки и хорошенько дернуть. Дора взвизгнула, а потом разревелась.

– Как можно быть таким шалуном, да еще в день похорон твоей бедной матушки? – возмутилась Марилла.

– Мама хотела умереть, – доверительно произнес Дэви. – Я это точно знаю, она мне сама говорила. Болезнь ее ужасно измучила. Мы с ней долго говорили вечером перед ее кончиной. Тогда она и сказала, что вы нас с Дорой заберете к себе на зиму и я должен вести себя, как хороший мальчик. Я таким и собираюсь быть. Но разве чтобы быть хорошим, нужно обязательно сидеть сиднем, а не бегать и резвиться? И еще она сказала, что я должен всегда быть добр к Доре и заступаться за нее, что я и собираюсь делать.

– Так ты думаешь, что, дергая ее за волосы, поступаешь по-доброму?

– Но никому другому я не позволю этого делать, – сказал Дэви, нахмурившись и сжав кулачки. – Пусть только попробуют. А дергаю я не больно, она плачет просто потому, что девочка. Я рад, что родился мальчиком, только жаль, что мы с Дорой близнецы. Когда сестра Джимми Спротта начинает с ним спорить, он сразу говорит ей: «Я старше и потому лучше знаю», – и она затыкается. А Доре я так сказать не могу, и она остается при своем мнении. Разрешите мне немного подержать вожжи – ведь я как-никак мужчина.

Марилла испытала большое облегчение, когда вечером подъехала к своему дому. Осенний ветер гонял по двору сухие, бурые листья. Энн встретила их у ворот, приняла детей на руки и спустила на землю. Дора вежливо подставила щечку для поцелуя, а Дэви отозвался на приветствие бурными объятиями и весело представился:

– Я мистер Дэви Кит.

За ужином Дора держала себя как маленькая леди, а вот манеры Дэви оставляли желать лучшего.

– Я такой голодный, что мне не до манер, – сказал он в свое оправдание, когда Марилла сделала ему замечание. – Дора и вполовину не так голодна. Ведь я всю дорогу не сидел на месте. Ой, какой вкусный сливовый пирог. Дома мы давно не ели пирогов – мама была слишком больна, чтобы их печь, а миссис Спротт сказала, что хватит и того, что она хлеб печет – какие еще пироги! Миссис Уиггинс никогда не кладет сливы в пироги. Ух, до чего вкусно! Можно еще кусочек?

Марилла не собиралась ему потакать, но Энн отрезала мальчугану еще один щедрый кусок, напомнив Дэви, что в таких случаях следует говорить «спасибо». Он широко улыбнулся и основательно откусил от пирога. Расправившись с новой порцией, он сказал:

– Дайте мне еще пирога, и я скажу «спасибо» сразу за все.

– Нет, тебе хватит, – сказала Марилла не терпящим возражений тоном, который Энн хорошо знала, а Дэви предстояло узнать.

Дэви подмигнул Энн и, перегнувшись через стол, выхватил из рук Доры кусок пирога, который она только что надкусила, и, широко раскрыв рот, запихнул его туда весь. У Доры задрожали губы, а Марилла от ужаса потеряла дар речи. Энн хорошо поставленным «учительским» голосом воскликнула:

– Джентльмены так себя не ведут!

– Я знаю, что не ведут, – согласился Дэви, как только смог снова говорить, – но я не джентльмен.

– И ты не хочешь им быть? – спросила пораженная Энн.

– Конечно, хочу. Но не могу им быть, пока не вырасту.

– Нет, можешь, – торопливо произнесла Энн, чувствуя, что у нее появился шанс посеять в эту душу семя добра. – С детских лет можно воспитывать в себе джентльмена. А джентльмены никогда ничего не отбирают у леди… и спасибо не забывают говорить… и за волосы не дергают.

– Не очень-то им весело живется, – откровенно заявил Дэви. – Лучше я подожду, когда вырасту.

Марилла с отрешенным видом отрезала Доре кусок пирога. Она чувствовала, что в настоящий момент не может совладать с Дэви. День выдался трудный – сначала похороны, потом долгая дорога домой. В будущее она смотрела с таким пессимизмом, что могла бы обставить саму Элайзу Эндрюс.