Энн из Эйвонли

– С тех пор методы изменились, мистер Харрисон.

– Но не изменилась человеческая природа. Запомните мои слова – вам никогда не урезонить этих сорванцов, если не запасетесь розгами.

– Но я поначалу испробую другие методы, – сказала Энн, крепко верившая в правоту своей позиции.

– Вижу, вы очень упрямы, – признал мистер Харрисон. – Что ж, поглядим. В один прекрасный день, когда ученики доведут вас до ручки – а надо сказать, что люди с вашим цветом волос весьма раздражительны, – вы позабудете ваши прекрасные теории и всыплете им по первое число. Для учителя вы слишком молоды… Вы еще сами ребенок.

Этим вечером Энн легла в постель в весьма пессимистическом настроении. Спала она урывками, а утром за завтраком была так печальна и бледна, что Марилла не на шутку встревожилась и настояла, чтобы Энн выпила чашку крепкого имбирного чая. Энн покорно выпила, хотя не представляла, какую пользу в ее случае может принести имбирный чай. Вот если б ей дали волшебный напиток, который прибавляет лет и опыта, она и кварту бы выпила, глазом не моргнув.

– А что, если я опозорюсь, Марилла?

– Даже если так, один день ни о чем не говорит. Впереди у тебя много дней, – сказала Марилла. – Твоя беда, Энн, в том, что ты хочешь научить детей всему и сразу, и если так не получится, будешь считать, что опозорилась.

Глава 5

Настоящая учительница

Этим утром по дороге в школу Энн впервые шла по Березовой тропе глухая и слепая к ее красоте – все вокруг словно вымерло. Прежняя учительница приучила детей к ее появлению уже сидеть на своих местах, и, когда Энн вошла в класс, она увидела ровные ряды сияющих утренних мордашек и горящих, пытливых глаз. Повесив шляпку, она окинула взглядом учеников в надежде, что дети не догадываются о ее страхе и растерянности и не замечают, как дрожат ее руки.

Накануне Энн сидела почти до двенадцати ночи, сочиняя речь, которую намеревалась произнести перед классом в первый учебный день. Она несколько раз ее переписывала, стремясь довести до совершенства, а потом выучила наизусть. Речью Энн осталась довольна, особенно ее отдельными местами, где говорилось о взаимной выручке и неуклонном стремлении к знаниям. Но незадача заключалась в том, что сейчас она не помнила из нее ни слова.

После паузы, показавшейся Энн вечностью… хотя прошло всего десять секунд… она произнесла слабым голосом: «Откройте свои Молитвенники», – и почти бездыханная опустилась на стул. Захлопали крышки парт, зашелестели страницы. Пока дети читали стих, Энн привела в порядок мысли и внимательнее оглядела ряды юных пилигримов на пути к Знаниям. Многих из них она хорошо знала. Ее одноклассники покинули школу годом раньше, но остальные тоже учились вместе с ней. Исключение составляли первоклашки и десять новеньких, переехавших в Эйвонли. Энн особенно интересовали новички, возможности остальных она знала и особенных достижений от них не ждала. Новые ученики тоже могли оказаться заурядными личностями, но все-таки оставался шанс, что среди них отыщется гениальный ребенок. Эта мысль грела душу.

Парту в углу занимал Энтони Пай. Мальчик со смуглым, хмурым личиком и черными глазами враждебно уставился на Энн. Та приняла мгновенное решение непременно завоевать его расположение и тем самым привести в замешательство вредное семейство Паев.

В другом углу за партой с Арти Слоуном сидел еще один новый мальчик – веселый на вид парнишка, курносый, веснушчатый, с небесно-голубыми глазами и белесыми ресницами. Возможно, он был сыном Доннеллов, и, судя по внешнему сходству, через проход сидела с Мэри Белл его сестра. «Интересно, – подумала Энн, – что за мать у девочки, если она отправляет дочь в школу в такой одежде?» На девочке было выцветшее шелковое платье со множеством кружевных оборок, замызганные белые тапочки и шелковые чулки. Ее волосы песочного цвета были закручены в мелкие, неестественные завитки, а поверх громоздился огромный розовый бант чуть ли не больше самой головы. Если судить по выражению лица, девочка была вполне довольна своим внешним видом.

Маленькое создание с аккуратными волнами шелковистых каштановых волос, ниспадающих на плечи, должно быть, было Аннетой Белл, чьи родители раньше жили в районе школ Ньюбриджа, но потом перенесли дом на полсотни ярдов к северу и оказались в Эйвонли. Сбившиеся вместе на одной парте три бледные девочки были, несомненно, Коттоны. Не вызывало сомнений и то, что юная красотка с длинными локонами и карими глазами, бросающая кокетливые взгляды поверх Молитвенника на Джека Джиллиса, – Прилли Роджерсон, чей отец недавно женился второй раз и привез дочь домой от бабушки в Графтоне. Но Энн не представляла, кто такая долговязая, нескладная девочка на задней парте, явно не знающая, что делать со своими руками и ногами. Позже Энн узнала, что девочку зовут Барбара Шоу, и теперь она живет в Эйвонли у тетки. Барбара не могла пройти по проходу между рядами, не споткнувшись о чьи-то ноги или не запутавшись в собственных, и школьники шутили, что, если ей когда-нибудь удастся преодолеть проход без помех, они занесут ее имя на памятную доску у входа в школу.

Но когда Энн встретилась глазами с мальчиком, сидящим за первой партой напротив, ее охватила странная дрожь, словно она нашла своего гениального ребенка. Это, должно быть, был Пол Ирвинг, и миссис Рейчел Линд оказалась права, предсказывая, что он будет отличаться от детей Эйвонли. Более того, Энн не сомневалась, что он непохож и на других ребят, где бы те ни жили. Из глубины этих темно-синих глаз на нее изучающе взирала изящная, возвышенная душа, сродни ее собственной. Энн знала, что Полу десять, но выглядел он лет на восемь, не более. Таких красивых детских лиц она никогда не видела, каштановые кудри подчеркивали изысканно-утонченные черты. Изящная линия рта, полные, без намека на пухлость, алые губы, мягко заканчивающиеся уголками, за которыми могли таиться ямочки. Выражение лица мальчика было серьезным и вдумчивым, как будто его дух был старше тела, но, когда Энн слегка ему улыбнулась, он мгновенно ответил улыбкой, озарившей, казалось, все его существо с головы до пят, будто где-то внутри него вспыхнула лампа. Самым замечательным было то, что улыбка возникла непроизвольно, не вызванная никакими внешними мотивами, открыв скрытую личность – редкостную и очаровательную. И этот мгновенный обмен улыбками сделал Энн и Пола друзьями навек, хотя они еще и словом не перекинулись.

Этот день прошел как сон. Впоследствии Энн не могла его четко вспомнить. Казалось, не она вела урок, а кто-то другой. Энн слушала ответы детей, решала с ними арифметические задачи, давала задания по переписыванию текстов, но все делала на автомате. Дети вели себя сносно, лишь дважды дисциплина ненадолго сбивалась. Морли Эндрюса уличили в забавах с дрессированными кузнечиками, которых он выпустил в проход. Энн поставила Морли на час перед классом и вдобавок конфисковала кузнечиков, что особенно его расстроило. Энн положила кузнечиков в коробок и, когда возвращалась домой, выпустила их на волю в Фиалковой долине. Однако Морли остался при убеждении, что Энн взяла кузнечиков домой, чтобы в одиночестве с ними развлекаться.

Еще одним нарушителем дисциплины стал Энтони Пай, выплеснувший остатки воды из своей бутылочки на шею Аурелии Клей. Энн не отпустила Энтони на перемену, оставив в классе, и рассказала ему, как ведут себя джентльмены. То, что джентльмен никогда не стал бы лить воду даме на шею, очень удивило Энтони. «Хочется, чтобы у учеников были хорошие манеры», – сказала Энн. Она вела разговор в доброжелательном, спокойном ключе, но Энтони остался к этим внушениям полностью равнодушен. Он выслушал ее молча с хмурым видом и, выходя из класса, презрительно посвистывал. Энн вздохнула, но потом утешила себя мыслью, что Рим построили не за один день и у нее еще есть время, чтобы завоевать любовь Энтони. У Энн оставались сомнения, способны ли члены семейства Пай испытывать к кому-либо симпатию, но ей хотелось верить, что под хмурой маской Энтони скрывается милый мальчик.

Когда уроки закончились и ученики разошлись, Энн устало опустилась на стул. У нее раскалывалась голова, и еще – она испытывала разочарование. Поводов для этого не было – все прошло гладко, но уставшей Энн казалось, что от преподавания она никогда получит радости. А заниматься тем, что не приносит удовлетворения на протяжении… скажем, сорока лет, просто ужасно. Энн не могла решить, что лучше – расплакаться прямо сейчас на рабочем месте или выплакаться дома в своей беленькой комнатке. Она еще не успела как следует об этом подумать, как в коридоре послышалось цоканье каблуков, шуршание шелка, и почти сразу перед Энн возникла дама, внешний вид которой заставил ее вспомнить насмешливые слова мистера Харрисона о некой расфуфыренной женщине, которую он встретил в магазине Шарлоттауна. «Казалось, в ней лбом ко лбу столкнулись последний писк моды и ночной кошмар».

На посетительнице было пышное платье из голубого шелка, украшенное где только можно рюшами, воланами и оборками. Голову венчала огромная белая шифоновая шляпа с тремя слегка свалявшимися страусиными перьями. Розовая шифоновая вуаль с рассеянными по ней большими черными пятнами ниспадала каскадом с полей шляпы на плечи и развевалась за спиной. Украшений на даме было столько, сколько смогло поместиться на миниатюрной женщине. Сильный запах ее духов мог сбить с ног.

– Я миссис Доннелл… миссис Доннелл, – объявила гостья. – И я пришла поговорить с вами кое о чем. Кларис Алмира мне все рассказала за обедом. И это меня очень встревожило.

– Простите, – запинаясь, произнесла Энн, пытаясь вспомнить, не было ли какого инцидента, связанного с детьми Доннеллов.

– Кларис Алмира сказала, что вы произносите нашу фамилию, делая ударение на первом слоге. Однако, мисс Ширли, правильнее делать ударение на последнем – Донне́лл. Надеюсь, вы это запомните.

– Постараюсь, – проговорила Энн, с трудом сдерживая непреодолимое желание расхохотаться. – По собственному опыту знаю, как неприятно, когда неправильно пишут твое имя. И, наверное, совсем ужасно, когда неправильно произносят.

– Вот именно. Кроме того, Кларис Алмира проинформировала меня, что вы называете моего сына Джейкобом.

– Он сам себя так назвал, – удивилась Энн.

– Этого можно было ожидать, – сказала миссис Доннелл тоном, подразумевающим, что в такой развращенный век трудно ждать от детей чего-то хорошего. – У мальчика плебейский вкус, мисс Ширли. Когда он родился, я хотела назвать его Сент-Клэр… это звучит так аристократично, правда? Но его отец настоял на Джейкобе в честь дяди. Я уступила: дядя Джейкоб – богатый старый холостяк. И что вы думаете? Когда нашему невинному мальчику исполнилось пять лет, дядя Джейкоб всех удивил – взял и женился, и теперь у него самого трое сыновей. Вы когда-нибудь слышали про такое коварство? Получив приглашение на свадьбу – это какую надо иметь наглость, чтобы прислать нам после всего приглашение? – я сказала: «Никаких больше Джейкобов!» С того дня я зову сына Сент-Клэр и настаиваю, чтобы и остальные его так называли. Однако отец упрямо зовет его Джейкобом, и сам мальчик по непонятным причинам предпочитает это простецкое имя. Но он Сент-Клэр и останется им. Прошу вас помнить об этом, мисс Ширли, хорошо? Благодарю вас. Я так и сказала Кларис Алмире, что это всего лишь недоразумение и что после разговора с вами все уладится. Значит, Доннелл с ударением на последнем слоге… и Сент-Клэр… ни в коем случае не Джейкоб. Вы запомнили? Спасибо.

Когда миссис Доннелл выпорхнула из класса, Энн заперла школу и направилась домой. У подножия холма, где дорога граничит с Березовой тропой, она увидела Пола Ирвинга. Мальчик протянул ей изысканный букетик диких орхидей, которые дети Эйвонли окрестили рисовыми лилиями.

– Это вам, учительница. Примите, пожалуйста, – робко произнес он. – Я сорвал эти цветы на поле мистера Райта и вернулся, чтобы подарить их вам. Я подумал, что такой леди, как вы, цветы должны нравиться… и вы мне тоже очень нравитесь, учительница, – закончил он, подняв на нее большие, красивые глаза.

– Очень мило с твоей стороны, – сказала Энн, принимая прелестные, душистые орхидеи.

Этот неожиданный дар оказался волшебством, избавившим ее от разочарования и усталости, и надежда радостным фонтаном забила в сердце. Легкой походкой шла она по Березовой тропе, и нежный аромат орхидей окутывал ее, словно благословение.

– Ну, как все прошло? – не терпелось узнать Марилле.

– Спросите меня об этом через месяц – может, тогда и отвечу. А сейчас не могу… Сама ничего не понимаю. Я еще не отошла от всего. Мои мысли взбаламучены – все там спуталось. Единственное, что мне сегодня точно удалось – это научить Клиффи Райта, что алфавит начинается с буквы «А». Раньше он этого не знал. Разве не замечательно помочь ребенку встать на путь, который может привести его к Шекспиру и «Потерянному раю»?

Позже в Зеленые Крыши зашла миссис Линд со словами поддержки. Эта добрая женщина подстерегала школьников у калитки своего дома, чтобы выспросить, понравилась ли им новая учительница.

– Все дружно тебя расхваливали, за исключением Энтони Пая. Он о тебе и слова доброго не сказал. «Все девчонки-учителя никуда не годятся», – вот его точные слова. Другого и нельзя ожидать от ребенка из такого семейства. Не бери в голову.

– И не думаю, – спокойно произнесла Энн. – Я добьюсь, что он меня полюбит. Терпение и доброта принесут плоды.

– От этих Паев всего можно ожидать, – предостерегающе произнесла миссис Рейчел. – Они все делают наперекор. А что касается этой Доннелл, она не дождется, чтобы я делала ударение на последнем слоге. Слово даю. В этой фамилии ударение всегда было на первом. Женщина просто помешалась. У нее есть мопс по кличке Куини, он ест вместе с членами семьи за одним столом из фарфоровой тарелки. Я бы на ее месте рот лишний раз не раскрывала. Томас говорит, что сам Доннелл разумный, трудолюбивый человек, но, похоже, его сознание помутилось, когда он выбирал жену.

Глава 6

Мужчины… и женщины во всем их многообразии

Сентябрьский день среди холмов острова Принца Эдуарда. Бодрящий ветер с моря проносится над песчаными дюнами. Протяженная красноватая дорога вьется через поля и перелески, огибает густой ельник, пересекает кленовый молодняк с размашистым папоротником под деревьями, ныряет в ложбину, где из леса вырывается ручей, снова скрывается в лесу, а потом выходит на открытую, залитую солнцем равнину с лентами золотарника и дымчато-голубых астр по ее обеим сторонам. Воздух дрожит от звона мириад сверчков, этих веселых и беззаботных летних жителей холмов. По дороге неспешно ступает откормленный бурый пони, а за ним идут две девушки, которых переполняет простая, бесценная радость молодости.

– Сегодня настоящий райский день, Диана! – радостно вздохнула Энн. – Воздух просто волшебный. Только взгляни на залитые пурпурным светом поля! А этот запах срубленных пихт! Он доносится из той небольшой солнечной ложбины, где мистер Ибен Райт заготавливает слеги для изгороди. Благословен тот, кто живет в такой день, а запах умирающих пихт возносит к небу. Это на две трети Вордсворт[3], а на одну треть Энн Ширли. Трудно представить срубленные пихты на небесах, правда? Однако мне кажется, что небеса не будут совершенными, если в кущах не будет легкого запаха умирающих пихт. Возможно, он не будет там связан со смертью. Да, думаю, так и есть. Изысканный аромат принесут души пихт – они должны быть на небесах.

– У деревьев нет души, – осадила подругу трезво мыслящая Диана, – но запах срубленных пихт и правда восхитительный. Я сделаю себе подушечку и набью ее пихтовыми иголками. Тебе тоже стоит такую сделать, Энн.

– Пожалуй, я так и поступлю. И буду на ней отдыхать. Тогда во сне увижу себя дриадой или еще какой-нибудь лесной нимфой. Но сейчас мне нравится быть Энн Ширли, школьной учительницей, и идти ласковым, чудесным днем по этой дороге.

– День действительно чудесный, а вот нашу задачу такой не назовешь, – тяжело вздохнула Диана. – И почему ты выбрала именно эту дорогу? Неужели хочешь обрести здесь поддержку? Все чудаковатые, тронутые мозгами жители поселка обосновались здесь. На нас будут смотреть как на обычных попрошаек. Хуже направления и не придумаешь.

– Поэтому я его и выбрала. Если б мы попросили пойти по этой дороге Гилберта и Фреда, они, понятно, согласились бы. Но пойми, Диана, я чувствую ответственность за «Общество», ведь именно я впервые заговорила о нем и, значит, должна выполнять всю черную работу. Прости, что тебя в это втянула, но в самых трудных случаях я буду говорить сама. Ты можешь и рта не раскрывать. Миссис Линд считает, что у меня язык хорошо подвешен. Сама она еще не поняла, как относиться к нашей задумке – одобрять или нет. Когда миссис Линд вспоминает, что наш проект понравился мистеру и миссис Аллен, она начинает благосклонно к нему относиться, но потом вспоминает, что общества такого рода впервые появились в Штатах и резко меняет свое отношение. Она колеблется, и только наш успех может поднять авторитет «Общества» в ее глазах. Присцилла собирается написать статью об очередном нашем собрании, и я не сомневаюсь, что получится хорошо, ведь у нее тетя прекрасно пишет – похоже, это у них в крови. Никогда не забуду, как сильно забилось у меня сердце, когда я узнала, что миссис Шарлотта Морган – тетя Присциллы. Казалось невероятным, что я дружу с девочкой, тетя которой написала «Время в Эджвуде» и «Сад розовых бутонов».

– А где живет миссис Морган?

– В Торонто. Присцилла говорит, что тетя собирается следующим летом приехать на остров, и Присцилла постарается организовать нам встречу с ней. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но иногда приятно помечтать на сон грядущий.

«Общество по улучшению жизни в Эйвонли» стало свершившимся фактом. Его президентом избрали Гилберта Блайта, вице-президентом – Фреда Райта, секретарем – Энн Ширли, а казначеем – Диану Барри. «Улучшатели», как их быстро окрестили в поселке, постановили собираться раз в две недели в домах членов «Общества». Было ясно, что они не успеют многого сделать до зимы, и тогда порешили не торопиться, но следующим летом взяться за дело ретиво. А пока надо копить новые идеи, обсуждать их, готовить соответствующие документы и, как подчеркнула Энн, воспитывать общественное мнение.

Конечно, в отношении «улучшателей» было много непонимания и – что особенно удручало – не обходилось и без насмешек. Рассказывали, что мистер Илайша Райт считал, что организацию было бы уместнее называть «клубом флирта». Миссис Хайрем Слоун заявила, что слышала, будто «улучшатели» собираются вспахать обочины дорог и посадить там герань. Мистер Леви Булдер пошел дальше, оповестив соседей, что «улучшатели» потребуют, чтобы все снесли свои дома, перестроив согласно утвержденному ими плану. Мистер Джеймс Спенсер донес до «улучшателей» свою личную просьбу снести церковный холм. Ибен Райт намекнул Энн, что «улучшателям» стоит заставить старого Джосайю Слоуна подровнять свои бакенбарды. Мистер Лоренс Белл заявил, что он еще согласен побелить свои сараи, если это доставит всем удовольствие, но вешать в них кружевные занавески – уж увольте. Мистер Мейджор Спенсер спросил Клифтона Слоуна, одного из «улучшателей», возившего молоко на сыроваренный завод в Кармоди, правда ли, что следующим летом всем придется покрасить подставку под бидоны, да еще покрыть ее вышитой салфеткой.

Несмотря на все это, или – таково уж свойство человеческой натуры – благодаря этому Общество смело приступило к решению единственной задачи, которую надеялось завершить этой осенью. На втором заседании, проходившем в доме Барри, Оливер Слоун предложил начать сбор денег для приведения в порядок крыши магистрата и покраске всего здания. Джулия Белл поддержала эту инициативу, хотя сомневалась, женское ли это дело. Гилберт поставил вопрос на голосование, и все единодушно проголосовали «за». Энн с важным видом зафиксировала результат в документах. Теперь оставалось избрать соответствующий комитет, и Джерти Пай, желая, чтобы Джулии Белл не достались все лавры, решительно выдвинула на роль главы комитета Джейн Эндрюс. Это предложение тоже было единогласно поддержано, а Джейн в знак благодарности предложила ввести Джерти в состав комитета наряду с Гилбертом, Энн, Дианой и Фредом Райтом. Члены комитета, собравшись отдельно, распределили между собой участки работ. Энн и Диане поручили вести агитацию на ньюбриджской дороге, Гилберту и Фреду – на дороге, ведущей к Уайт-Сэндз, Джейн и Джерти – на дороге к Кармоди.

– Все члены семейства Пай живут вдоль этой дороги, – пояснил Гилберт, когда они с Энн возвращались домой через Зачарованный Лес, – и никто из них не даст ни цента, если деньги будет собирать кто-то, не носящий фамилию Пай.

Следующую субботу Энн и Диана отвели на дела «Общества». Они подъехали к дальнему концу улицы и начали агитацию с дома «девушек Эндрюс».

– Если Кэтрин дома одна, мы можем на что-то рассчитывать, – сказала Диана, – но, если там будет Элайза, пиши пропало.

Элайза, как назло, оказалась дома и выглядела еще более угрюмой, чем обычно. Мисс Элайза была из тех людей, глядя на которых осознаешь, что мир всего лишь юдоль слез, а улыбка, не говоря уж о смехе, – пустая трата жизненных сил. Сестры уже полсотни лет были «девушками Эндрюс» и, похоже, менять этот статус не собирались. Поговаривали, что Кэтрин еще не оставила надежду на перемены, а Элайза, вечная пессимистка, вообще никогда ничего хорошего от жизни не ждала. Жили они в маленьком коричневом домике, построенном на солнечной стороне буковой рощи Марка Эндрюса. Элайза жаловалась, что в доме летом ужасно жарко, а Кэтрин обычно говорила, что у них уютно и тепло зимой.

Элайза шила покрывало из лоскутов – в этом не было никакой необходимости, просто она таким способом выражала протест против легкомысленного занятия Кэтрин, которая плела кружева.

Когда девушки излагали свои планы, Элайза хмурилась, а Кэтрин улыбалась. Когда же взгляды сестер встретились, улыбка Кэтрин стала смущенной, но только на одно мгновение.

– Если б у меня были лишние деньги, – мрачно произнесла Элайза, – я бы, скорее, подожгла их и получила удовольствие от пламени, чем отдала хоть цент на ремонт нашего магистрата. От этого учреждения поселку нет никакой пользы, одна только молодежь встречается и развлекается там, хотя им полезнее заниматься делами дома.

– Но, Элайза, – возразила Кэтрин, – молодым людям тоже надо повеселиться.

– Не вижу в этом необходимости. Когда мы были молодыми, Кэтрин Эндрюс, нам в голову не приходило проводить время таким образом. Куда катится мир? Все меняется к худшему.

– А по-моему, к лучшему, – твердо произнесла Кэтрин.

– По-твоему! – В голосе Элайзы звучало презрение. – Неважно, что думаешь ты, Кэтрин Эндрюс. Факты говорят сами за себя.

– Мне нравится замечать светлые стороны жизни, Элайза.

– Какие еще светлые стороны? Их нет.

– Есть! – воскликнула Энн, которая не могла больше выносить этой клеветы. – И светлых сторон много, мисс Эндрюс. Мир по-настоящему прекрасен.

– Когда вам будет столько лет, сколько мне, вы измените свое мнение, – недовольно буркнула мисс Элайза. – И желание его улучшать пропадет. Как здоровье твоей мамы, Диана? Она за последнее время сильно сдала. И выглядит ужасно. А Марилла все слепнет, Энн? Сколько ей осталось до полной слепоты?

– Доктор считает, что ее зрение хуже не станет, если она будет проявлять осторожность, – растерянно произнесла Энн.

– Доктора всегда стараются обнадежить пациента. На ее месте я бы им не доверяла. Нужно всегда готовиться к худшему.

– А почему бы не готовиться к лучшему? – попыталась осторожно противостоять Энн. – Может стать и хуже, но ведь может стать и лучше.

– С таким я еще не встречалась, а мне пятьдесят семь – не шестнадцать, как тебе, – возразила Элайза. – Вы готовы все улучшить? Хорошо бы ваше «Общество» хоть немного отодвинуло границы Эйвонли, хотя в это верится с трудом.

Энн и Диана почувствовали облегчение, покинув этот дом, и поспешили дальше настолько быстро, насколько мог упитанный пони. Огибая буковую рощу, они увидели пухленькую фигуру, которая торопилась к ним по полю и изо всех сил махала руками. Ею оказалась Кэтрин Эндрюс, она так задыхалась, что с трудом говорила, и торопливо сунула в руки Энн две монеты по четверти долларов.

– Это мой вклад в покраску магистрата, – еле переводя дыхание, сказала она. – Хотелось бы дать вам доллар, но я не осмелилась взять больше из денег, полученных за продажу яиц. Тогда Элайза заметила бы это. Мне нравятся планы вашего «Общества», и я верю, что многие из них осуществятся. Я по натуре оптимист. Иначе нельзя, если живешь с Элайзой. Однако нужно торопиться, пока она не заметила моего исчезновения. Она думает, что я кормлю кур. Я верю, что вам удастся собрать нужные средства. И не обращайте внимания на слова Элайзы. Мир становится лучше… никаких сомнений.

Следующий дом принадлежал Дэниелу Блэру.